Текст книги "Неизбежная могила (ЛП)"

Автор книги: Роберт Гэлбрейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 60 страниц)

– И...

– Это Флора Брюстер, наследница жилищного бизнеса. В переписи 2001 года она значилась проживающей на ферме Чапмена. Друг Флоры Генри сказал мне, что она пробыла в церкви пять лет, а Дейрдре исчезла в 2003 году.

– По словам Фергюса Робертсона, после попытки самоубийства семья его источника информации вывезла ее в Новую Зеландию, но Генри Уортингтон-Филдс утверждает, что Флора вернулась сюда, хотя ее психическое здоровье по-прежнему оставляет желать лучшего. Он умолял меня не приближаться к ней, но я знаю, где она живет, потому что навел о ней справки: на Строберри Хилл, в пяти минутах ходьбы от дома Пруденс и Деклана.

– О, – произнесла Робин. – Но мы не должны выходить с ней на связь, правда? Если она так нестабильна.

Страйк ничего не ответил.

– Страйк, мы не можем, – повторила Робин.

– Ты не хочешь справедливости для Дейрдре Доэрти?

– Конечно, хочу, но...

– Если бы Брюстер хотела сохранить то, чему она стала свидетелем, в тайне, зачем было рисовать все это и выкладывать в открытый доступ?

– Я не знаю, – рассеянно произнесла Робин. – Люди по-разному осмысляют произошедшее. Может быть, для нее это был способ выплеснуть все наружу.

– Лучше бы она выплеснула все долбанной полиции, а не рисовала картинки и не стонала Пруденс о том, какой несчастной она себя чувствует.

– Это несправедливо, – горячо возразила Робин. – Говорю как человек, который на себе испытал, что происходит на ферме Чапмена...

– Что-то не вижу, чтобы ты сидела спокойно на заднице и жалела себя, или решила, что будешь просто рисовать картинки всего, чему была свидетелем...

– Я пробыла там всего четыре месяца, а Флора – пять лет! Ты говорил мне, что она лесбиянка, а ее заставляли вступать в связи с мужчинами – это пять лет корректирующего изнасилования⁸⁶. Основываясь на том, что нам стало известно, у Флоры там могли родиться дети, которых она вынуждена была оставить, когда ее вышвырнули, понимаешь?

– Почему она не вернулась за ними?

– Если у нее был сильнейший нервный срыв, как описал тебе Генри, она могла верить, что они находятся в самом безопасном месте: там, где они растут под присмотром Утонувшего пророка! Все выходят оттуда перепрошитыми, даже те, кто на первый взгляд кажется нормальным. Как ты думаешь, вышла бы Нив замуж за человека, который годится ей в отцы, если бы ее семья не была разрушена церковью? Она выбрала безопасность и образ надежного отца!

– Но тебя вполне устраивает, что Нив никогда не узнает, что случилось с ее матерью?

– Конечно же, не устраивает, – сердито возразила Робин, – но я не хочу, чтобы это было на моей совести, если мы подтолкнем Флору Брюстер ко второй попытке самоубийства!

Теперь, сожалея о своем тоне, Страйк произнес:

– Слушай, я не хотел...

– Не говори, что ты не хотел меня расстроить, – проговорила Робин сквозь стиснутые зубы. – Мужчины всегда так говорят, когда – я зла, а не расстроена. Ты не понимаешь. Ты не знаешь, что там делают с людьми. А я знаю, и...

У Страйка снова зазвонил мобильный.

– Черт, – сказал он. – Эбигейл Гловер. Надо ответить.

Робин отвернулась, глядя на проезжающий мимо транспорт, и скрестив на груди руки. Страйк взял трубку и переключил на громкую связь, чтобы Робин могла слушать.

– Привет.

– Привет, – ответила Эбигейл. – Я получила твое сообщение, насчет прессы.

– Хорошо, – сказал Страйк. – Извини, что вынужден сообщить плохие новости, но, как я уже сказал, я не думаю, что есть какая-то немедленная...

– Я хочу спросить тебя кое о чем, – перебила его Эбигейл.

– Продолжай.

– Баз Саксон приходил к тебе?

– Да, – ответил Страйк, решив, что честность будет лучшей стратегией.

– Вот ублюдок!

– Он сам тебе рассказал или...?

– Долбанный Патрик сказал мне! Мой квартирант. С меня хватит. Я сказала Патрику, чтобы проваливал из моей квартиры. Для них это все игра, ублюдки, – добавила она, и Страйк услышал в ее голосе не только гнев, но и беспокойство. – Мне надоело быть для них гребаным реалити-шоу!

– Думаю, новый жилец – это правильное решение.

– Так что рассказал тебе Баз? Что я трахаю все, что движется, кроме него, так?

– Он определенно показался мне человеком, затаившим обиду, – поделился Страйк. – Но раз уж ты позвонила, я подумал, не могла бы ты ответить еще на пару вопросов?

– Я не...

Ее голос на мгновение заглушил шум двух автопоездов, с ревом пронесшихся мимо остановившегося на обочине «лендровера».

– Извини, – Страйк повысил голос. – Я на трассе A40 и почти ничего не услышал.

–  Я сказала, – крикнула она, – не верь ничему, что этот ублюдок говорит обо мне, кроме того, что я ему угрожала. Я и правда ему угрожала. Выпила пару рюмок, а он набросился на меня и на Дэррила, парня из моего спортзала, и я вышла из себя.

– Что вполне понятно, – ответил Страйк, – но когда ты сказала Саксону, что в церкви есть оружие, ты хотела напугать его, или это правда?

– Хотела напугать, – сказала Эбигейл. После некоторого колебания она добавила, – но я могла – они могли быть не настоящими. Не знаю. Не могу поклясться под присягой, что видела именно это.

– Так ты действительно видела пистолет или пистолеты?

– Да. По крайней мере это так выглядело.

Робин повернула голову и посмотрела на телефон в руке Страйка.

– Где находились эти пистолеты? – спросил Страйк.

– У Мазу. Однажды я зашла к ней в кабинет, чтобы рассказать о чем-то, и увидела, что сейф открыт, а она быстро захлопнула дверцу. Это было похоже на два пистолета. Она странно относится к ферме Чапмена, я рассказывала. Это ее личное королевство. Она часто вспоминала то время, когда на ферму нагрянула полиция, когда там были Краузеры. Когда я увидела эти пистолеты, я подумала, что больше ее не поймают, но не знаю, может, они и не настоящие, я их видела всего секунду.

– Я понимаю, – сказал Страйк. – Я также хотел спросить еще кое-что...

– Баз рассказал тебе о моих кошмарах? – спросила Эбигейл бесцветным тоном.

Страйк колебался.

– Да, но я хотел спросить не об этом, и позволю себе подчеркнуть, что для меня, тот факт, что ты и твоя подруга пытались предотвратить порку, говорит гораздо больше...

– Не надо, – сказала Эбигейл. – Не пытайся, мать твою, казаться – эти ублюдки. Мне даже не позволено скрытно видеть свои кошмары.

– Я понимаю...

– Ой, да отвали, – заявила Эбигейл – Просто отвали. Ничего ты не понимаешь. Ты ничего не знаешь.

Страйк был уверен, что она плачет. Из-за приглушенных звуков, доносящихся из трубки, и упрекающего взгляда его напарницы с сиденья рядом с ним, он не был чересчур доволен собой.

–  Извини, – произнес он, не очень понимая, за что извиняется. Разве что за то, что впустил Барри Саксона в свой кабинет. – Я не собирался упоминать об этом. Хотел спросить о сестре Алекса Грейвса, Филиппе.

– Что с ней? – спросила Эбигейл, охрипшим голосом.

– При встрече ты сказала, что твой отец веревки из нее вил.

– Так и было, – ответила Эбигейл.

– Значит она бывала на ферме, не так ли?

– Приезжала к своему брату, да, – сказала Эбигейл, явно стараясь говорить естественно. – Что ты делаешь на A40?

– Еду в Торнбери.

– Никогда о таком не слышала. Ладно, хорошо – тебе, пожалуй, пора.

И прежде чем Страйк успел сказать что-то еще, она завершила разговор.

Страйк оглянулся на Робин.

– Что думаешь?

– Думаю, она права, – ответила Робин. – Нам пора.

Она завела двигатель и, дождавшись интервала между автомобилями, выехала на дорогу.

Они ехали минут пять, не разговаривая друг с другом. Пытаясь разрядить атмосферу, Страйк наконец сказал:

– Я не собирался говорить о ее кошмарах. Мне неловко за это.

– И где же твоя деликатность, когда речь идет о Флоре Брюстер? – холодно спросила Робин.

– Ладно, – произнес Страйк, теперь уже уязвленный, – я и близко не подойду к этой чертовой Брюстер, но поскольку именно ты в полной мере испытала все ужасы фермы...

– Я никогда не называла это «ужасами», я не говорю, что я пережила военные преступления или что-то в этом роде...

– Да ради всего святого, я не говорю, что ты преувеличиваешь, насколько все было плохо. Я лишь хотел сказать, что если есть свидетель того, что они реально кого-то убили, мне кажется...

– Дело в том, – сердито бросила Робин, – что Эбигейл Гловер больше твой тип, чем Флора Брюстер, поэтому ты чувствуешь себя виноватым, что заставил ее выдавить слезу, тогда как...

– Что это значит, «больше мой тип…»?

– Сделала себя сама, пошла на службу в пожарную часть, делает вид, что ничего не произошло...

– Если тебе от этого станет легче, то у нее проблемы с алкоголем, граничащие с зависимостью, и она кажется безрассудно распутной.

– Конечно, мне от этого не легче, – яростно ответила Робин, – но ты крайне недоброжелательно относишься к богатым людям! Ты осуждаешь Флору, потому что она может позволить себе консультации Пруденс и «сидит на заднице», в то время как...

– Нет, дело в том, что Брюстер рисует вместо того, чтобы...

– Что, если она была настолько психически больна, что не знала, что реально, а что нет? Ты же не надавил на Эбигейл по поводу того, как выглядели эти предполагаемые пушки, верно?

– Она же, черт возьми, не рисует их и не выкладывает в сеть с логотипами ВГЦ! Заметь, Брюстер не столь больна, чтобы залечь на дно, как только я упомянул о Дейрдре Доэрти, подумав: «Черт, это привлекло немного больше внимания, чем я рассчитывала!»

Робин ничего не ответила на это, лишь уставилась на дорогу перед собой.

Напряженная атмосфера в машине сохранялась на протяжении всей поездки по автостраде, каждый из партнеров был поглощен своими неприятными мыслями. Страйку пришлось столкнуться с неприятным опытом разоблачения собственных предрассудков. Что бы ни утверждала Робин, у него действительно сложилось нелестное представление о девушке, нарисовавшей труп Дейрдре Доэрти, и, если быть абсолютно честным (чего он не собирался произносить вслух), он причислил ее к женщинам, наслаждающимся сеансами рэйки в роскошной клинике доктора Чжоу. Не говоря уже о детях его отца, живущих за счет семейного богатства, защищенных своими трастовыми фондами от суровых реалий жизни вынужденных работать людей, и в случае необходимости имеющих под рукой дорогих специалистов и частных врачей. Несомненно, этой девушке, Брюстер, пришлось несладко, у нее были годы, чтобы осмыслить увиденное на ферме Чапмена, нежась под солнцем Новой Зеландии, и вместо того, чтобы добиваться справедливости для утонувшей женщины и успокоения для ее оставшихся сиротами детей, она сидела в своей уютной квартире на Строберри-Хилл и предавалась живописи.

Внутренние размышления Робин были тревожными в другом смысле. Несмотря на то, что она подписывалась под каждым словом, сказанным ею в адрес своего партнера, ей было неприятно осознавать (не то чтобы она хотела в этом признаться), что подсознательно она хотела вызвать ссору. Какая-то часть ее души стремилась нарушить то удовольствие и легкость, которые она испытывала, оказавшись снова в «лендровере» со Страйком, ведь она только что сказала Мёрфи, что любит его, и не должна была испытывать беспричинное удовольствие от перспективы провести несколько часов в дороге с кем-то другим. Она также не должна была думать о человеке, которого якобы любила, с чувством вины и дискомфорта...

Молчание в машине длилось целых полчаса, пока Робин, втайне негодуя, что именно ей приходится ломать лед, и устыдившись собственных скрытых мотивов, заставивших ее вспылить, не сказала:

– Слушай, прости, что нагрубила. Я просто... Наверное, я больше на стороне Флоры, чем ты, потому что...

– Я понимаю, – Страйк почувствовал облегчение от того, что она заговорила. – Я не имею в виду... Я знаю, что не был в Домике для уединения.

– Нет, не могу представить, чтобы Тайо захотел вступить с тобой в духовную связь, – ответила Робин, но мысленный образ Тайо, пытающегося повести значительно более крупного Страйка к одному из деревянных домиков, заставил ее рассмеяться.

– Обижаешь, – сказал Страйк, снова потянувшись за кофе. – Между нами могло возникнуть нечто прекрасное, если бы я не разбил ему голову кусачками.

96

Это скорее система запретов и наказаний. Сила учителя, достигшего гармонии между знанием и новым актом познания.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

– Черт, – выругался Страйк.

Через пару часов после спора Робин со Страйком прибыли на Оуклиз-роуд, Торнбери, и обнаружили, что дом Кэрри Кёртис Вудс пуст. Скромный, но ухоженный двухквартирный дом был отделен неогороженной лужайкой от других похожих на него зданий-близнецов, различить которые можно лишь по входным дверям.

– И машины нет на месте, – отметил Страйк, глядя на пустую подъездную дорожку. – Но они определенно вернулись из отпуска, я проверил ее страницу в Фейсбуке, прежде чем выехать сегодня утром. Она документирует практически каждое передвижение семьи.

– Может быть, она пошла за продуктами, если они только что вернулись из-за границы?

– Может быть, – сказал Страйк, – но я думаю, если мы будем торчать здесь слишком долго, это вызовет подозрения. Слишком открытое пространство. В таком месте, как это, особо не разгуляешься.

Куда бы он ни посмотрел, везде были окна, а ровные лужайки перед домами не давали и намека на укрытие. Древний «лендровер» тоже сильно выделялся среди остальных семейных автомобилей.

– Что ты скажешь, если мы сходим перекусить и вернемся примерно через час?

Они вернулись к машине и снова тронулись в путь.

Городок был небольшим, и они добрались до Хай-стрит за считанные минуты. Здесь было меньше единообразия, магазины и пабы были разных размеров, некоторые из них выкрашены в пастельные тона или имели старомодные навесы. Робин наконец припарковалась возле паба «Мальтхаус». Интерьер оказался просторным, современным, с белыми стенами, ковровым покрытием в серую клетку и стульями.

– Слишком рано для ланча, – мрачно произнес Страйк, возвращаясь из бара с двумя пакетиками арахиса, безалкогольным пивом для себя и томатным соком для Робин, которая сидела в эркере с видом на Хай-стрит.

– Ну и ладно, – сказала она, – проверь свой телефон. Барклай только что прислал нам сообщение.

Страйк сел и достал свой мобильный. Их коллега разослал всем сотрудникам агентства сообщение из двух слов: «КИРДЫК ЕМУ» и ссылку на новостную статью, которую открыл Страйк.

Робин снова начала смеяться, увидев, как выражение лица ее партнера изменилось на выражение чистого ликования. Новостная заметка была краткой и озаглавлена:

«СРОЧНАЯ ИНФОРМАЦИЯ:

АРЕСТОВАН ЛЮБИМЫЙ ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ НАШЕЙ ГАЗЕТЫ

Митчелл Паттерсон, с которого были сняты все обвинения в скандале с телефонным взломом “Ньюс Интернешнл” в 2011 году, был арестован по обвинению в незаконном прослушивании офиса известного адвоката».

Страйк расхохотался так громко, что их стали рассматривать посетители паба.

– Ну вот и писец ему, – сказал он. – Теперь я могу уволить Литтлджона.

– Не здесь же, – заметила Робин.

– Ну да, – согласился Страйк, оглядываясь по сторонам, – не очень-то тактично. Там есть пивной сад, давай сделаем это там.

– Мое присутствие обязательно? – спросила с улыбкой Робин, хотя сама уже собирала свой стакан, арахис и пакетик.

– Кайфолом, – высказался Страйк, когда они направились из паба. – Барклай заплатил бы хорошие деньги, чтобы услышать это.

Усевшись на скамейку за выкрашенный коричневой краской стол, Страйк позвонил Литтлджону и снова переключил свой мобильный на громкую связь.

– Привет, босс, – ответил Литтлджон. Он стал называть Страйка «босс» с тех пор, как Страйк сказал, что знает, что Литтлджон был засланным казачком. Веселость тона Литтлджона подсказывала, что этот двуличный сотрудник еще не знал об аресте Паттерсона, и Страйк понял, что сейчас знатно развлечется.

– Где ты сейчас находишься? – спросил Страйк.

– Слежу за Любовничком, – ответил Литтлджон. – Мы на Пэлл-Мэлл.

– Что-нибудь слышал от Митча сегодня утром?

– Нет, – сказал Литтлджон. – А что?

– Его арестовали, – сообщил Страйк.

Из телефона Страйка не доносилось ни звука, только фоном – гул лондонского уличного движения.

– Ты меня слышишь? – Страйк ехидно улыбался.

– Да, – хрипло ответил Литтлджон.

– Короче, ты уволен.

– Я... что? Ты не можешь... ты сказал, что оставишь меня на...

– Я сказал, что подумаю об этом, – ответил Страйк. – Я подумал и решил, что ты можешь валить на все четыре стороны.

– Ты, сука, – выругался Литтлджон. – Ты, чертов...

– Если подумать, я оказываю тебе услугу, – сказал Страйк. – Тебе понадобится больше свободного времени, учитывая, что полиция захочет, чтобы ты помог им в расследовании.

– Ты гребаный... ты ублюдок... Я собирался... У меня были для тебя материалы по делу этой церкви... новые материалы...

– Конечно, – сказал Страйк. – Пока, Литтлджон.

Он завершил разговор, потянулся за пивом, сделал большой глоток, жалея, что оно безалкогольное, затем поставил стакан на стол. Робин рассмеялась, но покачала головой.

– Что? – ухмыльнулся Страйк.

– Нам повезло, что у нас нет отдела кадров.

– Он внештатный сотрудник, все, что я ему должен, – это платить деньги, хотя он и не получит никаких денег.

– Он мог бы подать на тебя в суд за это.

– И я мог бы рассказать суду, как он подкинул змею в дверь Таши Майо.

Они ели арахис и пили под подвесными корзинами и ярким августовским солнцем.

– Ты же не думаешь, что у него действительно было что-то на ВГЦ? – спросила Робин через некоторое время.

– Нет, он гонит, – сказал Страйк, ставя свой пустой стакан.

– А что, если он зайдет в офис, пока нас не будет, и...?

– Попытается снова сфотографировать материалы дела? Не беспокойся об этом. Я принял меры предосторожности, попросил Пат сделать это еще на прошлой неделе. Если этот ублюдок еще раз попытается воспользоваться отмычкой, он получит по заслугам, кстати об этом… – Страйк доставал из кармана новую связку офисных ключей. – Они тебе понадобятся… Ладно, пойдем посмотрим, дома ли Шерри, она же Кэрри.

97

Триграмма Кань олицетворяет свинью, забитую во время малого жертвоприношения.

«И цзин, или Книга перемен»

Перевод Ю. К. Щуцкого

Они уже сорок минут сидели в «лендровере», припаркованном на расстоянии нескольких домов от все еще пустующего дома Кэрри Кёртис Вудс, когда мимо них проехал серебристый «киа пиканто».

– Страйк, – позвала Робин, мельком увидев светловолосую женщину-водителя.

Машина свернула на подъездную дорожку семьи Вудс. Из машины вышла светловолосая женщина. На ней были неудачно обтягивающие джинсы, над поясом которых под белой футболкой повисли жировые складки. Она была загорелой, на глазах много густой туши, а брови тоньше, чем требовала современная мода, что придавало ей удивленный вид. Через плечо у нее был перекинут шоппер из полиэстера.

– Пошли, – сказал Страйк.

Кэрри Кёртис Вудс уже почти дошла до двери, когда услышала шаги позади себя и обернулась с ключами в руке.

– Добрый день, – поздоровался Страйк. – Меня зовут Корморан Страйк, а это Робин Эллакотт. Мы частные детективы. Мы полагаем, вы жили на ферме Чапмена в середине девяностых под именем Шерри Гиттинс? Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете.

Дважды до этого, работая в агентстве, Робин думала, что опрашиваемая женщина может упасть в обморок. Лицо Кэрри утратило весь здоровый цвет, загар стал пятнистым и желтым, а губы побледнели. Робин напряглась, готовая броситься вперед и предотвратить падение женщины на твердый бетон.

– Мы просто хотим услышать вашу версию событий, Кэрри, – сказал Страйк.

Взгляд женщины метнулся к окнам соседей напротив и вернулся к Страйку. Его заинтересовал тот факт, что она не просила их повторить свои имена, как это часто делали люди, то ли от смущения, то ли чтобы потянуть время. У него возникло ощущение, что их появление не было полной неожиданностью, она страшилась, что это произойдет. Возможно, у ВГЦ была страница в Фейсбуке, и она видела там нападки на него и Робин, или, возможно, она боялась этой расплаты в течение многих лет.

Секунды шли, а Кэрри так и стояла, застыв, и было уже слишком поздно правдоподобно отрицать, что она не знает, о чем они говорят, или что она когда-либо была Шерри Гиттинс.

– Хорошо, – произнесла она наконец, ее голос был едва слышен.

Она повернулась и направилась к входной двери. Страйк и Робин последовали за ней.

Внутри маленького домика все пахло полиролем «Пледж». Единственной неуместной вещью в холле была маленькая розовая кукольная коляска, которую Кэрри отодвинула в сторону, чтобы Страйк и Робин могли пройти в декорированную светло-голубыми обоями гостиную, служившую одновременно столовой, где стоял синий мебельный гарнитур из трех предметов с полосатыми лиловыми подушками. Все они гармонично смотрелись на своих местах.

Большие семейные фотографии в рамках оловянного оттенка были развешены на стене за диваном. Две маленькие дочки Кэрри Кёртис Вудс, знакомые Страйку по ее странице в Фейсбуке, были изображены практически на каждой фотографии, иногда с кем-то из родителей. Обе девочки были блондинками с ямочками на щеках и всегда радостно улыбались. У младшего ребенка не хватало нескольких зубов.

– Ваши дочери очаровательны, – сказала Робин, поворачиваясь, чтобы улыбнуться Кэрри. – Их здесь нет?

– Нет, – хрипло ответила Кэрри.

– Играют с подружками? – спросила Робин, желая успокоить женщину.

– Нет. Я просто отвезла их к бабушке. Они хотели отдать ей подарки, которые привезли из Испании. Мы были в отпуске.

Теперь в ее голосе не было и следа лондонского акцента: она говорила с бристольским говором: гласные удлинялись, согласные в конце слов обрывались. Она опустилась в кресло, поставив шоппер на пол у своих ног.

– Вы можете присесть, – слабым голосом предложила она. Страйк и Робин так и сделали, усевшись на диван.

– Долго вы живете в Торнбери, Кэрри? – спросила Робин.

– Десять, двенадцать лет?

– Почему вы сюда переехали?

– Я встретила своего мужа, – ответила она. – Его зовут Нат.

– Ясно, – Робин улыбнулась.

– Он пришел на мальчишник в паб, в котором я работала.

– Вот как.

– Так что я переехала, потому что он жил здесь.

Дальнейшая светская беседа показала, что Кэрри переехала в Торнбери всего через две недели после встречи с Натаном в Манчестере. Она устроилась официанткой в Торнбери, они с Натаном нашли себе съемную квартиру и поженились всего десять месяцев спустя.

Скорость, с которой она переехала, чтобы быть с мужчиной, с которым только что познакомилась, и ее быстрое, как у хамелеона, превращение в будто бы уроженку Торнбери, заставили Страйка думать, что Кэрри принадлежит к типу людей, которых он уже встречал раньше. Такие люди цеплялись за доминирующих личностей, живя как омела на дереве, впитывая их мнения, их манеры и подражая их стилю. Кэрри, которая однажды, накрасив глаза черной подводкой, подвезла своего бойфренда на место преступления, теперь со своим приобретенным акцентом рассказывала Робин, что местные школы очень хорошие, и с чем-то похожим на благоговение говорила о своем муже: как много он трудится, и не имеет ничего общего с бездельниками, потому что вот такой он, всегда был работягой. Ее нервы, казалось, слегка успокоились во время этого банального разговора. Похоже, она была рада возможности показать детективам идеальный кусочек своей жизни. Кем бы она ни была когда-то, теперь она была невинна.

– Итак, – начал Страйк, когда возникла удобная пауза, – мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете. Нас наняли разобраться со Всемирной гуманитарной церковью, и нас особенно интересует, что случилось с Дайю Уэйс.

Кэрри слегка содрогнулась, как будто какая-то невидимая сущность дернула ее за ниточки.

– Мы надеялись, что вы сможете рассказать нам о ней, – сказал Страйк.

– Хорошо, – отозвалась Кэрри.

– Ничего, если я буду делать заметки?

– Хорошо, – повторила Кэрри, наблюдая, как Страйк достает ручку.

– Вы подтверждаете, что вы – та женщина, которая жила на ферме Чапмена в 1995 году под именем Шерри Гиттинс?

Кэрри кивнула.

– Когда вы присоединились к церкви? – спросила Робин.

– Девяносто… третий, – ответила она. – Я думаю. Да, девяносто третий.

– Почему вы туда вступили?

– Я была на встрече. В Лондоне.

– Что привлекло вас в ВГЦ? – спросил Страйк.

– Ничего, – без обиняков ответила Кэрри. – В здании было тепло, вот и все. Я сбежала… сбежала из дома. Я спала в хостеле… Я не ладила со своей мамой. Она выпивала. У нее появился новый парень и... да.

– И скоро после той встречи вы отправились на ферму Чапмена? – спросил Страйк.

– Сразу после окончания собрания… снаружи ждал микроавтобус.

Она сжимала свои руки так, что побелели костяшки пальцев. На одном из них была нарисована татуировка хной, несомненно, сделанная в Испании. Возможно, подумала Робин, у ее маленьких дочерей на руках тоже были нарисованы цветы и завитушки.

– Каково было ваше мнение о ферме Чапмена, когда вы приехали туда? – спросил Страйк.

Последовала долгая пауза.

– Ну, это было… странно, правда же?

– Странно?

– Да… Хотя кое-что мне понравилось. Мне нравилось быть с детьми.

– Вы им тоже нравились, – сказала Робин. – Я слышала о вас много хорошего от женщины по имени Эмили. Ей было около семи или восьми, когда вы познакомились. Вы ее помните? Эмили Пёрбрайт?

– Эмили? – рассеянно переспросила Кэрри. – Гм... может быть. Я не уверена.

– У нее была сестра, Бекка.

– О… да, – сказала Кэрри. – А вы... Где сейчас Бекка?

– Все еще в церкви, – ответила Робин. – Обе сестры там. Эмили сказала мне, что она действительно любила вас – что они обе любили. Она сказала, что все дети так к вам относились.

Губы Кэрри изогнулись трагикомической дугой, и она громко заплакала.

– Я не хотела вас расстраивать, – поспешно произнесла Робин, когда Кэрри наклонилась к стоящему у ее ног шопперу и достала из него упаковку салфеток. Она вытерла глаза и высморкалась, повторяя сквозь рыдания:

– Простите, простите...

– Ничего страшного, – успокоил Страйк. – Мы понимаем, что это, должно быть, сложно.

– Вам что-нибудь принести, Кэрри? – спросила Робин. – Стакан воды?

– Д–д–да, пожалуйста, – прорыдала Кэрри.

Робин вышла из комнаты и направилась на кухню, которая примыкала к обеденной зоне. Страйк позволил Кэрри выплакаться, не сказав ни слова утешения. Он счел ее огорчение искренним, но это создало бы плохой прецедент, заставив ее думать, что слезы – это способ смягчить опрашивающих.

Робин, наполняя стакан водой из-под крана на маленькой, но безупречно чистой кухне, заметила рисунки дочерей Кэрри на дверце холодильника, все они были подписаны либо Поппи, либо Дейзи. Одна была подписана «Я и мама» и изображала две светловолосые фигуры, держащиеся за руки, обе в платьях принцесс и коронах.

– Спасибо, – прошептала Кэрри, когда Робин вернулась в гостиную и протянула ей стакан. Она сделала глоток, затем снова посмотрела на Страйка.

– Можно продолжать? – официально спросил он. Кэрри кивнула, ее глаза теперь покраснели и припухли, тушь размазалась по щекам, сделав их серыми. Страйку показалось, что она похожа на поросенка, но Робин это напомнило о девочках-подростках, дежуривших перед явлением Утонувшего пророка.

– Значит, вы впервые встретили Дайю на ферме? – спросил Страйк.

Кэрри кивнула.

– Что вы о ней подумали?

– Я подумала, что она прелестна, – ответила Кэрри.

– Правда? Потому что несколько человек говорили, что она была избалованной.

– Ну... может быть, немного. И все же она была милой.

– Мы слышали, вы проводили с ней много времени.

– Да, – сказала Кэрри после еще одной короткой паузы, – полагаю, что так.

– Эмили вспоминала, – сказала Робин, – как Дайю часто хвасталась, что вы с ней собираетесь уехать и жить вместе. Это правда?

– Нет! – потрясенно воскликнула Кэрри.

– Дайю это выдумала, не так ли? – спросил Страйк.

– Если... если она так говорила, то да.

– Как вы думаете, почему она заявила, что собирается уехать, чтобы жить с вами?

– Я не знаю.

– Может быть, чтобы заставить других детей ревновать? – предположила Робин.

– Может быть, – согласилась Кэрри, – да.

– Как вы относились к Уэйсам? – спросил Страйк.

– Я... думала то же, что и все остальные.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ну, они... они могли быть строгими, – ответила Кэрри, – но, полагаю, это было ради благой цели.

– Вы так думали, да? – спросил Страйк. – Что дело церкви было благим?

– Они занимались благими делами. Иногда благими.

– У вас были близкие друзья на ферме Чапмена?

– Нет, – сказала Кэрри. – Предполагалось, что у тебя не должно быть близких друзей.

Она крепко держала свой бокал с водой. Поверхность воды дрожала.

– Хорошо, давайте поговорим о том утре, когда вы отвезли Дайю в Кромер, – предложил Страйк. – Как это произошло?

Кэрри откашлялась.

– Она просто захотела пойти со мной на пляж.

– Вы когда-нибудь водили других детей на пляж?

– Нет.

– Но Дайю вы сказали «да»?

– Да.

– Почему?

– Ну... потому что она хотела пойти, и... она продолжала твердить об этом, так что я согласилась.

– А вы не беспокоились о том, что скажут ее родители? – спросила Робин.

– Немного, – ответила Кэрри, – но я подумала, что мы успеем вернуться до того, как они проснутся.

– Расскажите нам, что произошло, – попросил Страйк. – Как вам удалось проснуться так рано? На ферме Чапмена ведь нет часов, не так ли?

Кэрри выглядела расстроенной тем, что он это знал, и это напомнило ему о явном недовольстве Джордана Рини тем, что у Страйка было так много информации.

– Если ты едешь отвозить овощи, тебе дают маленькие часики, чтобы ты просыпался сам.

– Вы спали в детском общежитии в ночь перед поездкой на пляж, верно?

– Да, – смущенно ответила она, – я была на дежурстве по уходу за детьми.

– А кто собирался присматривать за детьми, когда вы уедете отвозить овощи?

После очередной паузы Кэрри сказала:

– Ну... там все равно кто-то остался после того, как я ушла. С детьми всегда остаются на ночь двое взрослых или подростков.

– Кто был вторым дежурным в ту ночь?

– Я... не могу вспомнить.

– Вы уверены, что там был кто-то еще, Кэрри? – спросила Робин. – Эмили сказала мне, что обычно в комнате было двое взрослых, но в ту ночь там были только вы.

– Она ошибается, – сказала Кэрри. – Всегда было двое.

– Но вы не можете вспомнить, кто был тот другой человек? – спросил Страйк.

Кэрри покачала головой.

– Итак, вас разбудил будильник. Что произошло потом?

– Ну, я... я разбудила Дайю, так?

– Джордану Рини тоже выдали будильник?

– Что?

– Он ведь тоже должен был выполнять это задание, не так ли?

Еще одна пауза.

– Он проспал.

– У вас не нашлось бы места для Дайю, если бы он не проспал, не так ли?

– Я уже не могу вспомнить все детали. Я помню, что разбудила Дайю, мы оделись и пошли к фургону.

– Вам нужно было загружать овощи в грузовик? – спросил Страйк.