Текст книги "Неизбежная могила (ЛП)"

Автор книги: Роберт Гэлбрейт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 60 страниц)

– Я забыла сахар. Я пойду...

Она снова начала с трудом выкарабкиваться из кресла.

– Все в порядке, мне не надо, – поспешно сказала Робин. – Если только вам?

Шейла покачала головой и расслабилась в кресле. Когда Робин села на диван, кот прыгнул рядом с ней и потерся о нее, мурлыкая.

– Он не мой, – сказала Шейла, наблюдая за ним. – Он живет по соседству, но ему здесь нравится.

– Ясно, – сказала Робин, улыбаясь, и провела рукой по выгнутой спине кота. – Как его зовут?

– Смоки³⁴, – сказала Шейла, поднеся кружку ко рту. – Ему здесь нравится, – повторила она.

– Не возражаете, если я буду делать записи? – спросила Робин.

– Записывать? Да, пожалуйста, – сказала Шейла Кеннетт. Пока Робин доставала ручку, Шейла издала звук поцелуя в сторону кота Смоки, но он проигнорировал ее и продолжал тереться головой о Робин. – Неблагодарный, – заметила Шейла. – Вчера вечером я дала ему консервированного лосося.

Робин снова улыбнулась, прежде чем открыть блокнот.

– Итак, миссис Кеннетт…

– Можешь звать меня Шейла. Зачем ты сделала это со своими волосами?

– А, это... – застенчиво сказала Робин, поднеся руку к синим краям своей стрижки. – Я просто экспериментирую.

– Панк-рок, да? – спросила Шейла.

Решив не говорить Шейле, что та отстала от жизни примерно на сорок лет, Робин сказала:

– Что-то вроде этого.

– Ты красивая девушка. Тебе не нужны синие волосы.

– Я подумываю вернуться к натуральному, – ответила Робин. – Итак… когда вы с мужем переехали жить на ферму Чапмена?

– Тогда она еще не называлась фермой Чапмена, – начала старушка. – Это была ферма Форджмена. Мы с Брайаном были хиппи, – сказала Шейла, моргая на Робин сквозь толстые стекла очков. – Ты знаешь, кто такие хиппи?

– Да, – сказала Робин.

– Ну, именно такими мы с Брайаном были. Хиппи, – сказала Шейла. – Жизнь в коммуне. Хиппи, – повторила она, как будто ей нравилось звучание этого слова.

– Вы помните, когда..

– Мы пришли туда в шестьдесят девятом, – сказала Шейла. – Когда все только начиналось. Мы выращивали травку. Знаешь, что такое травка?

– Да, знаю, – сказала Робин.

– Раньше мы много курили, – сказала Шейла с еще одним легким смешком.

– Вы помните, кто еще был там, изначально?

– Да, я все это помню, – гордо сказала Шейла. – Раст Андерсен. Американец этот. Он был там. Жил в палатке в полях. Гарольд Коутс. Я все это помню. Иногда не могу вспомнить вчерашний день, но все это я помню. Коутс был противным человеком. Очень противным человеком.

– Почему вы так говорите?

– Дети, – сказала Шейла. – Разве ты не знаешь обо всем этом?

– Вы имеете в виду арест братьев Краузер?

– Ага. Неприятные люди. Ужасные люди. Они и их друзья.

Комнату наполнило мурлыканье кота, которого Робин гладила левой рукой, пока тот лежал на спине.

– Брайан и я не знали, чем они занимаются, – сказала Шейла. – Мы не знали, что происходит. Мы были заняты выращиванием и продажей овощей. У Брайана были свиньи.

– Правда?

– Он любил своих свиней и своих цыплят. Дети бегали повсюду… Я не могла иметь своих. Выкидыши. Всего у меня их было девять.

– Ой, мне очень жаль, – сказала Робин.

– Своих у нас никогда не было, – повторила Шейла. – Мы хотели детей, но не смогли. На ферме бегало множество детей, и я помню твоего друга. Большой парень. Больше, чем некоторые старшие мальчики.

– Простите? – смутилась Робин.

– Твой партнер. Кондоман³⁵ Страйк или что-то в этом роде, не так ли?

– Правильно, – сказала Робин, глядя на нее с любопытством и задаваясь вопросом, в своем ли уме эта пожилая леди, которая хоть и много повторялась, но казалась в основном здравомыслящей.

– Когда я сказала соседке, что ты придешь ко мне, она прочитала мне статью о тебе и о нем. Он был там со своей сестрой и мамой. Я помню, потому что моему Брайану нравилась Леда Страйк, и я признаю, что у нас были ссоры по этому поводу. Я ревновала. Видела, как он все время пялился на нее. Ревновала, – повторила Шейла. – Мы ничего не знали Однако я не думаю, что Леда посмотрела бы на моего Брайана. Он не был рок-звездой, мой Брайан.

Шейла еще раз рассмеялась. Изо всех сил стараясь скрыть свое потрясение, Робин сказала:

– У вас очень хорошая память, Шейла.

– О, я помню все, что произошло на ферме. Иногда не помню вчерашнего дня, но я все помню о том времени. Я помогла маленькой Энн родить. Гарольд Коутс был там. Он был врачом. Я помогала. Ей было тяжко. Ну… ей было всего четырнадцать.

– Правда?

– Да… свободная любовь, понимаешь. Это было не так, как сейчас. Все было по-другому.

– А ребенок...

– Все было в порядке. Мазу, так назвала ее Энн, но вскоре после этого Энн ушла. Оставила дочь в коммуне. Ей не нравилось быть матерью. Она была слишком молодой.

– Так кто присматривал за Мазу? – спросила Робин. – Ее отец?

– Не знаю, кем был ее отец. Я так и не узнала, с кем была Энн. Люди спали с кем попало. Но не я и Брайан. Мы пытались завести собственных детей. Занимались фермой. Мы не знали всего, что происходит, – еще раз сказала Шейла. – Полиция пришла на ферму без предупреждения. Кто-то настучал. Нас всех допросили. Мой Брайан несколько часов находился в участке. Они обыскали все комнаты. Перебрали все наши личные вещи. После этого мы с Брайаном уехали.

– Правда?

– Ага. Ужасно, – сказала Шейла и еще раз подчеркнула: – Мы не знали. Мы никогда не знали. Они не делали это прямо у всех на виду. Мы были заняты сельским хозяйством.

– Куда вы направились, когда ушли оттуда?

– Сюда, – сказала Шейла, указывая на стены дома рукой, усыпанной пятнами. – Это дом моих мамы и папы. Ох, они были недовольны всем, что писали в газетах. И Брайан не мог найти работу. Я нашла. Офисный клерк. Мне не нравилось. Брайан скучал по ферме.

– Шейла, вы помните, когда вы вернулись?

– Два-три года прошло… потом Мазу написала нам. Она сказала, что все стало лучше и у них появилась новая коммуна, хорошая. Брайан был хорошим работником на ферме, вот почему она хотела его вернуть… поэтому мы приехали обратно.

– Вы помните, кто был там, когда вы вернулись?

– Не хочешь выпечки?

– Спасибо, с удовольствием, – солгала Робин, потянувшись за пирожным Бейквелл. – А вы?

– Нет, я купила их для тебя, – сказала Шейла. – О чем ты меня только что спросила?

– О том, кто был на ферме Чапмена, когда вы вернулись туда жить.

– Я не знаю всех имен. Появилось несколько новых семей. Коутс все еще был там. О чем ты меня спросила?

– Речь идет о людях, – сказала Робин, – которые были там, когда вы вернулись.

– Ох… Раст Андерсен все еще жил в своей хижине. А мальчик Грейвс – худой мальчик, из богатеньких. Он был новеньким. Он приходил к Расту и курил до середины ночи. Травку. Ты знаешь, что такое травка? – снова спросила она.

– Да-да, – Робин улыбнулась.

– Некоторым людям это не приносит никакой пользы, – мудро сказала Шейла. – Юный Грейвс не мог вовремя остановиться. Вел себя нелепо. Некоторым людям не следует курить.

– Джонатан Уэйс был на ферме, когда вы вернулись? – спросила Робин.

– Верно, со своей маленькой дочкой Эбигейл. И у Мазу родилась дочь: Дайю.

– Каким он вам показался? – спросила Робин.

– Очаровательным. Тогда я так подумала. Мы все к нему тянулись. Очаровательный, – повторила она.

– Знаете, почему он приехал жить на ферму?

– Нет, я не знаю, зачем он приехал. Мне было жаль Эбигейл. Ее мама умерла, потом отец привез ее на ферму, и тут же у нее появилась сестра…

– А когда возникла идея церкви, вы помните?

– Это все потому, что Джонатан рассказывал нам о своих убеждениях. Он заставлял нас медитировать, ходить по улицам и собирать деньги. Люди приходили и слушали его речи.

– На ферму стало приходить гораздо больше людей, не так ли?

– Да, и они давали денег. Некоторые из них были богатыми. Затем Джонатан начал путешествовать, выступать с лекциями. Он оставил Мазу за главную. Она отрастила волосы до талии – длинные черные волосы – и всем говорила, что она наполовину китаянка, но из нее такая же китаянка, как из нас с тобой, – язвительно сказала Шейла. – Ее мама была белой, да и не было никакого китайца на ферме Чапмена. Однако мы никогда не говорили ей, что знаем, что она лжет. Мы с Брайаном были просто счастливы вернуться на ферму. О чем ты меня спросила?

– Просто о церкви и о том, как она зародилась.

– О… Джонатан вел курсы медитации, всех этих религий и восточных штучек и прочего, а потом он начал организовывать службы, поэтому мы построили храм на ферме.

– И вы были счастливы? – спросила Робин.

Шейла несколько раз моргнула, прежде чем сказать:

– Иногда мы были счастливы. Иногда да. Но происходили плохие вещи. Однажды ночью Раста сбила машина. Джонатан сказал, что это было наказание за все те жизни, которые Раст отнял на войне... а потом семья этого парнишки Грейвса похитила его на улице, когда он был в Норидже, и мы узнали, что он повесился. Джонатан сказал нам, что именно это произойдет со всеми нами, если мы уйдем. Он сказал, что Алекс увидел проблеск истины, но не смог справиться с внешним миром. Так что это было для нас предупреждением, как сказал Джонатан.

– Вы ему поверили? – спросила Робин.

– Тогда да, – сказала Шейла. – Я тогда верила всему, что говорил Джонатан. Брайан тоже. У Джонатана был способ заставить вас поверить… способ заставить вас захотеть делать так, как было нужно ему. Хотелось позаботиться о нем.

– Позаботиться о Джонатане?

– Да… Ты бы видела, как он плакал, когда Раст и Алекс умерли. Кажется, он переживал это тяжелее, чем все мы.

– Вы сказали, что иногда на ферме было хорошо. Были ли другие случаи, когда...?

– Начали происходить ужасные вещи, – сказала старушка. Ее губы начали дрожать. – Это была Мазу, а не Джонатан… это был не Джонатан. Это была она.

– Что за ужасные вещи? – спросила Робин, держа ручку над блокнотом.

– Просто… наказания, – сказала Шейла, ее губы все еще дрожали. После нескольких секунд молчания она сказала, – Пол случайно выпустил свиней, а Мазу заставила людей его избить.

– Вы можете вспомнить фамилию Пола?

– Дрейпер, – сказала Шейла после небольшой паузы. – Все называли его Дупи³⁶. Он не был нормальным. Немного заторможенным. Им не следовало заставлять его присматривать за свиньями. Он оставил ворота открытыми. Глупый Дрейпер.

– Вы знаете, где он сейчас?

Шейла покачала головой.

– Помните, как мальчик по имени Джордан хлестал себя?

– Было много раз, когда людей хлестали. Да, я помню Джордана. Подросток.

– Шейла, вы случайно не помните его фамилию?

Шейла немного подумала, а затем сказала:

– Рини. Джордан Рини. Он был сложным подростком. У него были проблемы с полицией.

Когда Робин записала фамилию Джордана, кот рядом с ней, которому надоело, что она не обращает на него внимания, легко спрыгнул с дивана и вышел из комнаты.

– После смерти Дайю все стало еще хуже, – сказала Шейла без подсказки. – Вы знаете, кем была Дайю?

– Дочерью Джонатана и Мазу, – ответила Робин. – Она утонула, не так ли?

– Верно. Шерри отвезла ее на пляж.

– Шерри Гиттинс? – спросила Робин.

– Верно. Она была глупой девчонкой. Дайю ею командовала.

– Вы случайно не знаете, что случилось с Шерри после смерти Дайю, Шейла?

– Она была наказана, – теперь Шейла выглядела очень несчастной. – Все причастные к этому были наказаны.

– Кого вы имеете в виду, говоря «все», Шейла?

– Шерри и те, кто не остановил это. Те, кто видел, как они уезжали в грузовике тем утром – но они не знали! Они думали, что Дайю разрешили! Мой Брайан, и Дупи Дрейпер, и маленькая Эбигейл. Они все были наказаны.

– Избиты? – осторожно спросила Робин.

– Нет, – Шейла внезапно занервничала. – Хуже. Это было ужасно.

– Что…

– Да какая разница? – сказала Шейла, ее маленькие руки сжались в трясущиеся кулаки. – Не нужно об этом говорить… но они знали, что Брайан болен, когда с ним это сделали. У него была проблема с координацией. Джонатан советовал ему пойти и помолиться в храме, и тогда ему станет лучше. Но после того, как его наказали, ему стало гораздо хуже. Он не мог нормально видеть, а его все равно заставляли вставать и побираться на улице… и в конце концов, – сказала Шейла, ее волнение усиливалось, – Брайан кричал и стонал. Он не мог встать с кровати. Его отнесли в храм. Он умер на полу храма. Я была с ним. Он молчал целый день, а потом умер. Весь одеревенел на полу храма. Я проснулась рядом с ним и поняла, что он мертв. Его глаза были открыты…

Старушка начала плакать. Робин, которой было отчаянно жаль ее, оглядела комнату в поисках салфетки.

– Опухоль, – рыдала Шейла. – Вот что у него было. Они вскрыли его, чтобы узнать, что это было. Опухоль.

Она вытерла нос тыльной стороной ладони.

– Позвольте мне… – сказала Робин, вставая и выходя из комнаты. В маленькой ванной рядом с коридором, где стояли старая розовая раковина и ванна, она оттянула кусок туалетной бумаги и поспешила обратно в гостиную, чтобы передать его Шейле.

– Спасибо, – сказала Шейла, вытирая глаза и сморкаясь, пока Робин снова садилась на диван.

– Это тогда вы ушли навсегда, Шейла? – спросила Робин. – После смерти Брайана?

Шейла кивнула, слезы все еще текли из-под бифокальных очков.

– И они угрожали мне, пытаясь помешать мне уйти. Они сказали, что я плохой человек, и всем расскажут, что я была жестокой с Брайаном, и сказали, что знают, что я брала деньги, и видели, как я обижала животных на ферме… Я никогда не обижала животных, я никогда этого не делала… Злые, – сказала она, всхлипывая. – Злые они. Я думала, он такой хороший, Джонатан. Он сказал мне: «Брайану стало лучше, Шейла, но он еще не был чистым духом, и поэтому он умер. Ты помешала ему стать чистым духом, кричала на него и была плохой женой». Ему было ничуть не лучше, – сказала Шейла, снова всхлипывая. – Ничуть. Он плохо видел и не мог нормально ходить, с ним делали ужасные вещи, а потом кричали на него, потому что он не собрал достаточно денег на улице.

– Мне очень жаль, Шейла, – тихо сказала Робин. – Правда. Мне очень жаль.

Тишину разорвало громкое мяуканье. Кот Смоки появился снова.

– Он хочет есть, – сказала Шейла со слезами на глазах. – Еще не время, – сказала она коту. – У меня будут проблемы с соседкой, если я покормлю тебя.

Шейла выглядела утомленной. Робин, которая не хотела оставлять ее в таком состоянии, осторожно перевела разговор на кошек и их склонность к бродяжничеству. Примерно через десять минут Шейла обрела достаточно самообладания, чтобы поговорить о своей собственной кошке, которую сбили на улице, но Робин видела, что Шейла все еще очень расстроена, и чувствовала, что было бы жестоко давить на нее дальнейшими расспросами.

– Спасибо, что поговорили со мной, Шейла, – сказала она наконец. – Последний вопрос. Вы знаете, когда Шерри Гиттинс покинула ферму Чапмена? И где она сейчас?

– Она ушла вскоре после смерти Брайана. Я не знаю, куда она ушла. Это ее вина, что все это произошло! – сказала она с новой вспышкой гнева. – Это она была во всем виновата!

– Могу ли я что-нибудь сделать для вас перед уходом? – Робин убрала блокнот в сумку. – Может, позвонить соседке? Возможно, было бы неплохо, если бы кто-то сейчас составил вам компанию.

– Вы собираетесь остановить их? – со слезами на глазах спросила Шейла, игнорируя предложение Робин.

– Мы постараемся, – ответила Робин.

– Вы должны остановить их, – яростно произнесла Шейла. – Мы с Брайаном были хиппи, вот и все. Хиппи. Мы никогда не знали, во что это все выльется.

17

Для юношеской глупости самое безнадежное – запутаться в пустых фантазиях. Чем упорнее цепляешься за нереальные фантазии, тем более неминуемо приходит унижение.

«И цзин, или Книга перемен»

– Ты просто до хрена из нее выудила, – сказал Страйк. – Превосходная работа.

Робин, сидя в припаркованном «лендровере» и перекусывая сэндвичем с тунцом, купленным в ближайшем кафе, не смогла удержаться и позвонила Страйку после того, как рассталась с Шейлой. Его голос звучал уже менее раздраженно, чем во время их последнего разговора.

– Но это ужасно, не правда ли? – сказала она. – Никто не оказал ее бедному мужу медицинской помощи.

– Да, ужасно. Проблема в том, что он сам решил отказаться ехать в больницу. Поэтому было бы трудно выдвинуть обвинение в совершении уголовного преступления. Это не то же самое, что случай с Маргарет Кэткарт-Брайс, которая настойчиво просила врача.

– Предположительно просила, – вставила Робин. – У нас нет этому подтверждений.

– Да, в том-то и проблема, – сказал Страйк, который в данный момент стоял на улице перед многоквартирным домом братьев Фрэнков. – Нам нужно что-то по-настоящему противозаконное, и чтобы было много готовых выступить в суде и дать показания свидетелей, и это, как я начинаю думать, определенно будет трудной задачей.

– Знаю, – ответила Робин. – Не могу представить, чтобы спустя столько лет рассказам Шейлы об избиениях и наказаниях кнутом поверили бы без каких-либо подкреплений. Но я займусь поисками Пола Дрейпера и Джордана Рини.

– Отлично, – сказал Страйк. – Если повезет, они смогут подтвердить информацию о самоистязаниях и насилии в отношении других… О, вот и он.

– Кто?

– Один из Фрэнков. Не могу отличить одного от другого.

– Фрэнк Первый немного косоглазит, а Фрэнк Второй лысеет.

– Значит, это Второй, – сказал Страйк, наблюдая за мужчиной. – Надеюсь, он направляется в центральную часть Лондона, иначе придется попросить Дэва сменить меня пораньше. В шесть я встречаюсь с другом наследницы недвижимости Флоры Брюстер из Фэйсбука. Он позвонил мне вчера вечером.

– О, прекрасно. Где ты с ним встречаешься?

– Паб «Гренадер» в Белгравии, – сказал Страйк, выдвигаясь вслед за Фрэнком, который направлялся на вокзал. – Генри его выбрал. Очевидно, неподалеку от места его работы. Еще он утверждает, что у нас есть общий друг.

– Видимо, клиент, – предположила Робин. Число очень богатых лондонцев, обратившихся в агентство за помощью, из года в год неуклонно росло, а недавно они выполнили заказ для пары миллиардеров.

– Так это все, о чем рассказала Шейла? – спросил Страйк.

– Э-э... думаю, да, – сказала Робин. – Я перепечатаю свои заметки и отправлю их тебе на электронную почту.

– Отлично. Ну, мне пора, мы подходим к поезду. Доброго пути.

– Хорошо, пока, – сказала Робин и повесила трубку.

Она посидела немного, разглядывая последний суховатый кусочек сэндвича, прежде чем положить его обратно в бумажный пакет и вместо этого достала йогурт с пластиковой ложкой. Ее легкое колебание перед ответом на последний вопрос Страйка было вызвано тем фактом, что она не упомянула о том, что ей рассказали о его жизни в общине Эйлмертон. Робин предположила, что Страйк не хотел говорить об этом, раз он сам ее в это не посвящал.

Не подозревая, насколько близко он подошел к разговору, которого определенно не хотел, во время поездки к центру Лондона Страйк чувствовал себя после восстановления дружеских отношений с Робин уже не таким обиженным на весь белый свет. Настроение его стало еще лучше, хотя и по менее сентиментальным причинам, когда Фрэнк Второй повел его в Ноттинг-Хилл, а затем направился к той самой террасе домов пастельных тонов, где жила их клиентка, актриса Таша Майо.

– Он прятался за припаркованными машинами, заглядывая в ее окна, – сказал Страйк Дэву Шаху час спустя, когда тот появился, чтобы взять на себя наружное наблюдение. – Я сделал несколько снимков. Замочную скважину он пока не заклеивал.

– Наверное, ждет наступления ночи, – сказал Шах. – Так более романтично.

– Ты в последнее время разговаривал с Литтлджоном? – спросил Страйк.

– «Разговаривал», – задумчиво повторил Шах. – Не думаю, что это можно назвать разговором. А что?

– Что ты о нем думаешь? – спросил Страйк. – Между нами.

– Он странный, – ровным голосом произнес Шах, глядя прямо на своего босса.

– Да, я начинаю...

– Вот и она, – сказал Шах.

Дверь дома актрисы открылась, и на тротуар вышла худощавая коротко стриженная блондинка с сумкой на плече. Она быстрым шагом направилась в сторону метро, на ходу читая что-то в своем телефоне. Младший Фрэнк бросился в погоню, подняв мобильник: казалось, он снимал ее на видео.

– Гад ползучий, – успел сказать Шах, уходя за ними и позволив Страйку беспрепятственно отправиться к пабу «Гренадер».

Генри Уортингтон-Филдс выбрал местом своей встречи со Страйком паб, в котором детектив бывал много лет назад, потому что он был любимым местом Шарлотты и ее состоятельных друзей. Фасад был изящно выкрашен в красные, белые и синие цвета; возле окон висели корзины с цветами, а перед дверью стояла алая будка охранника.

Интерьер был точно таким, каким Страйк его помнил: изображающие войну гравюры и картины на стенах, отполированные до блеска столы, сиденья из красной кожи и сотни банкнот в разных валютах, приколотые к потолку. Предполагалось, что в пабе обитает призрак солдата, которого забили до смерти, обнаружив, что он жульничает в карточных играх. Деньги, оставленные посетителями, предназначались для оплаты долга привидения, но это не помогало, и призрак солдата продолжал посещать паб – по крайней мере, так гласила история для туристов.

За исключением пары немцев, которые обсуждали банкноты на потолке, клиентуру составляли англичане. Мужчины в основном были одеты в костюмы или цветные брюки-чинос, предпочитаемые высшими классами, женщины – в элегантные платья или джинсы. Страйк заказал себе пинту безалкогольного пива и сел за столик, читая в телефоне статью Фергюса Робертсона о предстоящем референдуме по Брекситу, регулярно поднимая глаза, чтобы посмотреть, подошел ли его собеседник.

Страйк узнал Генри Уортингтона-Филдса, как только тот вошел в паб, главным образом потому, что у него был настороженный вид, обычный для тех, кто собирается на встречу с частным детективом. Генри было тридцать четыре года, хотя выглядел он моложе. Высокий, худой и бледный, с копной волнистых рыжих волос, он носил очки в роговой оправе, хорошо сшитый однобортный костюм в тонкую полоску и яркий красный галстук с рисунком подков. Он выглядел так, словно работал либо в художественной галерее, либо был продавцом предметов роскоши: и то, и другое было типичным для Белгравии.

Купив себе что-то похожее на джин с тоником, Генри секунду-другую разглядывал Страйка, затем подошел к его столику.

– Корморан Страйк? – У него было произношение представителей высшего класса, в речи чувствовалась легкая манерность.

– Да, это я, – сказал Страйк, протягивая руку.

Генри опустился на сиденье напротив детектива.

– Я думал, вы будете прятаться за газетой, с прорезью для глаз или что-то в этом роде.

– Я делаю так только, когда следую за кем-то пешком, – сказал Страйк, и Генри нервно рассмеялся, чуть дольше, чем того требовала шутка.

– Спасибо, что встретились со мной, Генри, я это ценю.

– Все в порядке, – сказал Генри.

Он сделал глоток.

– Знаете, когда я получил ваше сообщение, то был немного напуган, как бы, кто этот парень? Но я навел о вас справки, и Шарлотта сказала, что вы хороший человек, так что я...

– Шарлотта? – повторил Страйк.

– Да, – сказал Генри. – Шарлотта Росс? Знаком с ней по антикварному магазину, где я работаю: «Арлингтон и Блэк». Она делает ремонт в своем доме, мы нашли для нее пару действительно красивых вещей. Поискав вас в сети, я узнал, что вы раньше встречались, поэтому позвонил ей… она милая, как бы, одна из моих любимых клиенток… и я спросил: «Эй, Шарли, мне поговорить с этим парнем?» или что-то в этом роде, и она ответила: «Да, определенно», так что… да… вот я здесь.

– Отлично, – сказал Страйк, стараясь, чтобы и тон, и выражение лица были как можно более приятными. – Ну, как я уже сказал в своем сообщении, я заметил, что вы довольно откровенно высказывались о ВГЦ на своей странице в Фейсбуке, поэтому я...

– Да, было такое, хорошо, – произнес Генри, неловко ерзая на стуле, – я должен сказать... я хотел сказать, как бы, прежде чем мы перейдем к этому... вообще-то, это своего рода условие... вы ведь не будете встречаться с Флорой, правда? Потому что с ней до сих пор не все в порядке. Я разговариваю с вами только для того, чтобы ей не пришлось этого делать. Шарлотта сказала, вас это устроит.

– Ну, в общем-то, это решать не Шарлотте, – заметил Страйк, все еще заставляя себя говорить вежливо, – но если у Флоры проблемы с психикой...

– Так и есть, она все никак не может прийти в себя с тех пор, как ушла из ВГЦ. Но я действительно чувствую, что... кто-то должен привлечь ВГЦ к ответственности, – объяснил Генри. – Так что я рад поговорить, но только если вы не будете приближаться к Флоре.

– Она до сих пор в Новой Зеландии?

– Нет, из этого ничего не вышло, она вернулась в Лондон, но… серьезно… вы не можете с ней встретиться. Потому что, думаю, это выбьет ее из колеи. Она больше не может выносить разговоров об этом. В последний раз после того, как она поделилась историей о случившемся, она пыталась покончить с собой.

Несмотря на симпатию Генри к Шарлотте (мужчины-геи, по опыту Страйка, чаще всего не видели изъянов в его красивой, веселой и безукоризненно одетой бывшей невесте), Страйку следовало уважать желание Генри защитить свою подругу.

– Хорошо, согласен. Итак, у вас самого когда-нибудь был прямой контакт с ВГЦ?

– Да, когда мне было восемнадцать. Я познакомился с одним парнем в баре, и он сказал, что я должен поехать с ним на ферму Чапмена, чтобы пройти курс обучения. Йога, медитация и все такое прочее. Он был очень сексуальным, – добавил Генри с очередным нервным смешком. – Симпатичным парнем постарше.

– Он говорил о религии как таковой?

– Не совсем... скорее о духовности, понимаете? В его устах это звучало интересно и круто. Как бы, он говорил о борьбе с материализмом и капитализмом, но еще он добавил, что можно было бы научиться… знаю, это звучит безумно, но что-то вроде обучения… не магии, а способности творить что-то своими силами, если ты хорошо это изучишь… Я только окончил школу, так что… И подумал, что соглашусь и посмотрим что к чему, и… да, я попросил Флору поехать со мной. Мы были школьными друзьями, вместе учились в Мальборо. Мы были вроде как... мы оба были нетрадиционной ориентации или что-то в этом роде, и нам нравилось то, что других не интересовало, поэтому я сказал Флоре: «Поехали со мной, просто проведем там неделю, будет весело». Это было просто развлечение на каникулах, понимаете?

– Вы не против, если я буду делать заметки?

– Э-э... да, хорошо, – сказал Генри. Страйк достал ручку и блокнот.

– Итак, к вам подошли в баре… где это было, в Лондоне?

– Да. Бара там больше нет. Вообще-то, он находился недалеко отсюда.

– Можете вспомнить, как звали человека, который пригласил вас?

– Джо, – ответил Генри.

– Это был гей-бар?

– Нет, не гей-бар, – сказал Генри, – но парень, который там заправлял, был геем, так что да… это было классное место, и я подумал, что этот парень, Джо, должно быть, тоже классный.

– И это было в 2000 году?

– Да.

– Как вы с Флорой добрались до фермы Чапмена?

– Слава Богу, я сел за руль, – пылко добавил Генри, – потому что благодаря машине, я смог оттуда уехать. Большинство других людей приехали на микроавтобусе, поэтому им пришлось ждать, пока микроавтобус отвезет их обратно. Я был просто безумно рад, что поехал на машине.

– И что произошло, когда вы туда добрались?

– Э-э... ну, нужно было сдать все свои вещи, и нам выдали спортивные костюмы, и после того, как мы переоделись, нас заставили всех рассесться в амбаре или где-то там, и мы с Флорой искоса смотрели друг на друга, и, как бы, чуть ли не лопались от смеха. Мы думали: «Какого хрена мы наделали, приехав сюда?»

– Что случилось потом?

– Потом мы отправились на большую общую трапезу, и перед тем, как принесли еду, включили песню «Heroes» Дэвида Боуи. Слышно было через динамики. Да, а потом… вошел он. Папа Джей.

– Джонатан Уэйс?

– Да. И он говорил с нами.

Страйк ждал.

– Имею в виду, тогда я понял, почему люди клюют на подобное, – смущенно произнес Генри. – Говорил он о том, что люди всю свою жизнь гоняются за вещами, которые никогда не сделают их счастливыми. Люди умирают несчастными и разочарованными, и они вроде так и не осознают, что все самое важное здесь, рядом. Как бы, истинный путь или что-то в этом роде. Но он сказал, что люди как бы погружаются во всю эту материалистическую чушь... и действительно было… в нем что-то такое, – сказал Генри. – Он не был каким-то обычным пустословом… не тем, за кого вы могли бы его принять. Нам с Флорой казалось – мы обсуждали это потом – что он был как бы одним из нас.

– Что вы хотите этим сказать?

– Как бы, он понял, каково это – быть… и каково – не быть… другим, понимаете? А может, и нет, не знаю, – добавил Генри, рассмеявшись и пожав плечами. – Но мы с Флорой больше не насмехались над всем, вроде как... Да, в общем, мы пошли в свои общежития. Они были, ясное дело, раздельными. На самом деле это очень напоминало возвращение в школу-интернат, – сказал Генри с очередным легким смешком.

– На следующий день нас разбудили примерно в пять утра или что-то в этом роде, и до завтрака нам следовало пойти позаниматься медитацией. Затем, после того как мы поели, нас разделили на отдельные группы. Я оказался не с Флорой. Тех, кто знал друг друга, разъединяли. И после этого все стало по-настоящему напряженным. У тебя едва ли была минута на раздумья, и ты никогда не оставался один. С тобой всегда находились люди из ВГЦ, которые заводили разговор. Ты был либо на лекции, либо медитировал в храме, либо помогал обрабатывать землю, либо кормил скот, или делал что-то для продажи на улицах, или готовил, и люди постоянно читали тебе литературу о ВГЦ… Ах, да, и были дискуссионные группы, где все сидели вокруг и слушали выступление одного из людей ВГЦ и задавали вопросы. Делами мы занимались примерно до одиннадцати часов вечера, и к концу дня уставали так, что едва могли думать, а потом в пять утра все начиналось снова. И нас научили таким приемам, что, например, если у тебя возникали негативные мысли, допустим, о церкви или о чем угодно, на самом деле, ты должен был повторять мантру. Называлось это убийством ложного «я», потому что, как бы, ложное «я» будет бороться против добра, так как общество внушило ему думать, что определенные вещи истинны, хотя это не так, и ты должен постоянно бороться со своим ложным «я», чтобы сохранить свой разум достаточно открытым для принятия правды. Это длилось всего несколько дней, но мне показалось, что прошел целый месяц. Я так устал и большую часть времени был по-настоящему голоден. Нам объяснили, что это было сделано намеренно, что голодание обостряет восприятие.

– А как вы относились к церкви, пока все это происходило?

Прежде чем ответить, Генри выпил еще джина с тоником:

– Первые пару дней думал: «Не могу дождаться, когда это, черт возьми, закончится». Но двое парней, постоянные члены церкви были по-настоящему дружелюбны ко мне и помогали во всем, и, казалось, они были действительно счастливы… и словно это был… другой мир, где ты вроде как… потерял ориентиры, полагаю. Например, тебе постоянно говорят, какой ты замечательный, и ты начинаешь нуждаться в их одобрении, – неловко сказал Генри.  – Ты ничего не можешь с собой поделать. И все эти разговоры о чистых духом… звучали так, будто ты стал бы супергероем или кем-то в этом роде, если бы был чистым духом. Знаю, это звучит безумно, но… когда ты находишься там то, что они говорят, не казалось безумием.