Текст книги "Императрица и ветер (СИ)"

Автор книги: Мария Чурсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 58 страниц)

– Почему ты мне не сказала?

Они смотрели друг другу в глаза, и в притихшей больнице клубился рой несказанных слов.

– Но это было бы манипуляцией, к тому же, не оригинальной, – улыбнулась Маша.

– Нет, ты могла бы просто сказать, – на его чёрных волосах таяли серебристые снежинки.

В первую ночь в этой больнице Маша от боли металась по узкой казённой кровати и звала его. Засыпала, и ей снилось, как она берёт телефонную трубку. Просыпалась и понимала, что не брала.

– Зачем? – она положила руку на живот. Там снова поднималась, восставала, как метель из оврага, тягучая боль.

– Я должен знать. Я же люблю тебя.

– Никого ты не любишь, – с обидой сказала Маша. В серовато-зелёных стенах с агитационными плакатами против абортов было столько чужой боли, что своя забылась, отошла на второй план перед болью того, кто плакал тогда внутри неё. В первую ночь.

Луксор опустил голову ей на колени, как тогда, когда билась в окна маленького домика вьюга. Когда сказал: "Поцелуй меня ещё раз, и будем спать".

– Прости меня.

– Ты же знаешь, я всё тебе давно простила.

Порождение той ночи живёт теперь внутри неё, и плачет от боли и страха.

"Не плачь, я люблю тебя", – говорила ему Маша в первую ночь в этой больнице.

– Кто тебе сказал, что я здесь?

– Рауль. Я два дня ждал тебя возле Центра по вечерам, но тебя не было. Потом спросил у первого, кто вышел из проходной. Можно, я буду приходить к тебе?

– Не нужно, – улыбнулась Маша. – Мне тяжело идти по лестнице.

"Это не угроза выкидыша", – сказал врач с еврейской фамилией. – "Это и есть выкидыш, который чудом удалось предотвратить".

Санитарка, которая прибиралась в кабинете, странно посмотрела на них тогда.

– Это просто угроза выкидыша, – сказала Маша и не улыбнулась – надоело улыбаться.

Луксор уткнулся в полу её чёрного в красные сердечки халата. Халаты Маша не носила никогда, и во второй день Сабрина принесла ей этот, она несказанно удивилась, но спрашивать с чего вдруг она совершила такой выбор, не стала. После первой ночи в этой больнице, ей была безразлична расцветка халата.

– Прости меня.

– Я уже сказала...

– Почему ты мне не сказала раньше?

Маша подняла взгляд к потолку, вспоминая казённые, как её койка, заготовленные наперёд фразы. В серо-зелёных стенах гуляло много таких фраз, каждый день кто-нибудь произносил их – больные, злые, лежащие на границе между жизнью и смертью.

– Потому что это мой ребёнок, не твой.

Конец смазался, и вышло и вполовину не так красиво, как у соседки по палате. Маша сморщилась от фальши, послала себя к демонам. Она не выдержала – провела рукой по его волосам, ещё влажным от растаявших снежинок.

Луксор поднял на неё лицо, и возле уголка глаза Маша увидела влажное пятнышко.

– Ты серьёзно так считаешь? – спросил он тихо.

– Нет, – она обрадовалась возможности оправдать свою фальшь. – Нет, ну нет же. Но что я должна сказать тебе? Разорвись на две части?

Луксор поднялся и сел на диван рядом с Машей, взял её за руки.

– А она меня обманула. Ты была права, когда говорила про справку.

Боль внутри притихла. Маша обняла Луксора, положила голову ему не плечо.

– Они все думают, что он ещё очень маленький, – доверительно сказала она. – Говорят, у него нет органов чувств. А я знаю, что есть. Он может плакать.

Глава 30. Серые крыши

Они стояли на крыше друг напротив друга. В трёх шагах друг от друга и в целой вечности. Распахнутое настежь чёрное пальто Виолы трепетало полами под зимним ветром. Мёрзли кончики пальцев, и кончики ресниц покрывались инеем.

Даже на десятом этаже серое небо не делалось ближе, оно волоклось тучами и швыряло снегом: уходите с моей крыши. Сегодня все крыши в городе мои, говорило им небо. Они не слушали.

– А что, махнём с тобой? – приглашающее мотнула головой Виола. Пальто вильнуло полой, и под ним оказался чёрный выцветший свитер. А за крышей вилась серая лента дороги. – Нам же с тобой обеим горько. Махнём?

Она пнула лежащую тут же, в пушистом, только что нанесённом снегу, бутылку тёмного стекла. Натекшая лужица плавила снег, Маша молчала.

– А я вот счастлива, знаешь, – Виола взмахнула руками, словно от переполняющего её счастья собиралась улететь. – У меня всё есть, и я самый счастливый человек в мире. Мне хочется говорить об этом всем-всем, писать пальцем на запотевшем стекле, коньками по льду...

– Ты говоришь чушь, – Маша отвела взгляд от дороги, от чёрных ворон на проводах. От маленьких-маленьких снующих взад-вперёд машин.

– Да, – неожиданно легко согласилась Виола. – Я говорю чушь. Я несу тут чушь уже четыре месяца кряду.

Страх ненавидеть и показать свою ненависть – о, какой же сильный страх. Маша так и стояла, расставив ноги чуть шире, чем нужно, как будто налетевший ветер мог сдуть её с крыши, а кончики пальцев всё равно мёрзли в карманах, и ресницы покрывались инеем, и маленькая прядка, выбившаяся из-под шерстяной повязки на голове, маленькая рыжая прядка тоже покрылась инеем – от её дыхания.

– Я победила тебя! – закричала Виола, дёрнулась к ней, сжала тонкие синеватые пальцы в кулаки. Тоже замерзала: ненависть не греет. – Я выиграла, поняла, ты... А у тебя ничего нет и не было. У тебя ничего не получится, шлюха, тварь, сволочь!

   Маша улыбнулась её злости, бессильной и громкой. Такой злости, что впору убивать и самой кричать от боли.

– Нет, – сказала Маша.

Какая она – как струйка крови с изрезанных запястий – глупая и слепая ненависть. Прыгнуть с крыши и в полёте раскаяться в том, что прыгнула. Закричать: страшно, отчаянно. Просто сказать – нет. Нет, ты проиграла, соперница.

– Не нервничай, – произнесла Маша и поймала на замёрзшую ладонь снежинку. – Тебе вредно.

– Как я ему скажу, он так и сделает, ясно тебе это? – кровь бросилась к бледному лицу Виолы, и засыпался за шиворот снег. Маша поёжилась от холода, чувствуя, как по спине течёт холодный ручеёк. – Он меня не бросит, а с тобой просто развлёкся.

– Считай, как хочешь, – безразлично пожала плечами Маша.

Сновали внизу машины – взад-вперёд, как будто кто-то выпустил на волю стаю мелких проворных жуков, они взвизгивали от счастья на единственном крутом повороте. Свобода, кричали они и мигали серебристыми огнями. Серое небо заметало город снегом.

– Пора тебе успокоиться, – Виола запахнула на груди пальто. Воинственно, как будто закрыла самое ценное.

Маша устало отвела от неё глаза. Дверной проём маячил слева: в его черноте вспыхнула далёкая лампа, должно быть, стало темно и страшно маленькому жителю лестничной площадки. Шагнуть в него, спуститься по двум металлическим ступенькам – и нет больше снежных плато крыш, нет маняще-далёкой пропасти между ними, в которой мечутся маленькие городские жители и жуки мигают серебристыми огнями. Одиноко и страшно в большом заснеженном городе без серебристых огней.

– Я спокойна.

– Ты хочешь его вернуть! – и сорвалась на хрип. Закашлялась.

– Не нервничай, – тихо улыбнулась Маша.

В соседнем доме зажигались окна. Шагнуть за невысокое ограждение и потрогать окна руками – а ну как согреются онемевшие от холода ладони? Иди сюда, шептали окна, коснись нас. Станет теплее, обещали окна. Но она знала – не станет.

– Я сброшусь, если ты не оставишь нас в покое, – жалобно и без надрыва выдала вдруг Виола.

Только она прогадала, Маше уже не было её жалко, и когда было жалко в последний раз, она не помнила, но очень давно. Душа не рванула вниз, чтобы спрятаться там за прочной пяточной костью. Нигде не закололо. Маша сказала:

– Замечательно. Сбрасывайся.

О чём ещё она могла думать, когда поднималась вверх по засоренной окурками лестнице – бегом с пятого этажа на седьмой, потому что на шестом не горел свет, и в темноте возле мусоропровода кто-то шевелился и шуршал. На восьмом было открыто окно, ледяной ветер завывал в лестничном пролёте, и горела местами почерневшая лампа. На девятом гордо сидела кошка, смятая тряпка валялась под дверью кошкиных хозяев. А чуть повыше десятого – серое небо и пушистый ковёр снега – упасть на него и вцепиться ногтями в крышу, чтобы случайно не соскользнуть в пропасть.

Иди ко мне, шепнула пропасть и подмигнула серебристыми огнями.

– Проигрываешь, тварь, с достоинством! – и небо в глаза снегом. Не её голос – шипение существа, которое питается чужими страданиями и жизнями.

Маша увернулась от удара Виолы – ногти скользнули по щеке – и тронула пальцами тёмный дверной проём. Сейчас убежать, задыхаясь, по лестнице вниз, там ей уже не добраться, только бы уйти с крыши, потому что страшно упасть вдруг на спину и увидеть прямо над собой близкое серое небо. Поздно.

Уже не остановить то, что происходит. Она сама пришла на эту крышу (бегом через шестой этаж, потому что там не горит лампа и в углу шевелится тень, и на цыпочках по девятому – не тревожь кошку, восседающую на смятой тряпке). Бегом ко встрече с тем, кто позвал её смотреть на подмигивающую бездну. Вместе решить все проблемы, дотянуться до тёплых окошек, что зажигаются в соседней высотке оранжевым светом. Согреть замёрзшие ладони.

Чуть – и закапает на них кровь из порванных вен. Ты же хотела умереть. Или убить?

Нож, возникший из-под чёрного пальто, даже не удивил Машу. Она бросилась в сторону, заставляя Виолу по инерции налететь на захлопнувшуюся металлическую дверь. Маша поймала её за запястье и одним движением, свернув сустав, выдавила нож из её рук.

– Проигрывать? – шепнула она окнам.

Боялась только одного: Виола почувствует её ненависть, будет пить её ненависть через край, как перебродившее, кислое вино. Захлебнётся этой ненавистью и бросит её вниз, тряпичной куклой, на растерзание радостно визжащим от свободы жукам. Брось её нам, взвизгнул один из жуков.

Не испугалась убивать и понимала, что убьёт Виолу сейчас. Или Виола убьёт её. Они упали в снег, и под его пушистым покровом оказалась твёрдая крыша, что больно толкнулась Маше в спину, выбив воздух из лёгких. Онемев на мгновение от боли, она упустила то движение, которым Виола впилась ей в шею холодными жёсткими пальцами.

– Я уничтожу тебя, тварь! – Виола кричала, уже потеряв весь страх, и её не волновала даже возможность быть услышанной. – Ты уничтожила всю мою жизнь, а я уничтожу тебя. Подыхать ты будешь долго и мучительно, слышишь, шлюха? Ты напрасно пришла сюда, я же разорву тебя на куски.

– Не по...смее...шь, – прохрипела Маша. Рванула руки вверх – клином – чтобы разбить её ледяной захват. В кармане куртки лежал телефон, только бы дотянуться до него. Два нажатия по кнопке сбоку, и на два номера уже летит сообщение с просьбой о помощи.

Не хватило сил. Сопротивление сломилось.

Виола тряхнула её, так что Маша затылком приложилась к крыше, и на губах стало солоно от крови. В тесноте сплетённых в драке тел рыкнул хрипловатым голосом рок-звезды телефон. Рыкнул песней о кровной мести. И таял холодный снег под её ладонью, что тянулась к карману куртки.

   Телефон утих, и молчаливо стало на крыше, только тонко и пронзительно взвизгнул очередной выпущенный на свободу жук. Валилось на грудь бетонно-серое небо. Виола придавила её ладонь коленкой. Чуть расслабила хватку, и Маша судорожно втянула сырой от крови воздух, в горле защипало. Одним отчаянным движением ударила её по склонённому лицу.

Голова Виолы мотнулась в сторону, Маша задёргалась на снежном покрывале, сбрасывая гнёт бетонного неба. Снег мялся под её телом, как старая вата, пачкался в крови, а она не понимала, откуда идёт кровь. Скользили ладони по сырой крыше, и сводило пальцы от холода.

– Почему вы сами не пойдёте с оперативниками? – Герман до сих пор злится за то, что я не дала раскрыть ему дело, не дала доказать превосходство. Суёт руки в карманы и смотрит на меня исподлобья. Дышит зимним утром, что сплошь в инее.

– Следователь, который арестовывает преступника, не испытывает никаких эмоций, это его работа, – в императорский тридцать пятый раз объясняла ему я. – Женщина, которая приходит к сопернице, переживает бурю эмоций. Как ты думаешь, из кого энергетический вампир выпьет больше?

Виолу выпустили до суда: из поликлиники пришла тучная немолодая женщина-врач и добилась того, что все поверили, беременной вредно в тюрьме сидеть. Следователь согласился – насидится ещё, никуда не денется. Ну а там, где двадцать лет, там и двадцать пять. Бетонное небо шепнуло Виоле, чтобы она устроила Центру неукомплектованность штатов.

Хотя на моё место нашлась замена в виде надувшегося на весь мир Германа.

Маша откатилась в сторону и поймала занемевшими пальцами телефон. Он тихо пискнул в ответ на её прикосновение, и полетели под онемевшим небом два маленьких серебристых сообщения. Небо с интересом наблюдало за их полётом, даже забыв, что собиралось швыряться снегом.

Удар по запястью вышиб телефон из её рук, Виола пинком отправила его к краю крыши.

"Второй телефон за неделю", – некстати подумалось Маше.

Они завозились в снегу, уже молча, не тратя силы на ругательства. Маша пыталась не дать рукам Виолы дотянуться до своей шеи и почему-то хотела посмотреть на эту сцену со стороны. Жуть несусветная – женская драка! Луксора уже можно заносить в пантеон героев-любовников, и даже поставить чуть-чуть повыше Шредера и Антонио – кроме шлейфа разбитых сердец за ними больше ничего не числилось, а за Луксора сейчас смертоубийство будет.

Лезли в глаза щупальца неба. Маша задыхалась от горького снега, и в одно мгновение, совсем обезумев от вкуса крови, она попала Виоле коленом в живот. Та, шипя от боли, скорчилась на очищенной теперь от снежного покрывала крыше, совсем чёрной, засыпанной мелкими серыми камешками. Маша вскочила на ноги, ощутив разом, как дрожат колени, как норовит тело осесть в смятый снег.

Она сделала несколько шагов назад, жадно хватая воздух ртом, воздух обжигал горло, а взгляд сам собой нашёл глаза Виолы. Она не пыталась встать и уже не шипела проклятья, только тяжело дышала, прижимая руки к животу. Маша поняла вдруг, откуда кровь – коснулась затылка и посмотрела на свои испачканные ладони. Падали тяжёлые капли на расстёгнутую куртку, падали на зелёную рубашку – уродливые багровые пятна на любимой рубашке. Последней в этом сезоне.

– Убьёшь меня теперь? – хрипло и вместе с тем насмешливо произнесла Виола.

Маша даже не сразу узнала этот голос, и сырой декабрьский ветер швырнул ей в лицо воспоминание: Виола улыбается, сидит в соседнем кресле и рассказывает про то, как Луксор боится одиночества. Остановить всё это немедленно! Остановить! Вернуться из особняка в Нью-Питер, пойти вместе со Шредером и Сабриной на штурм секты и попасть под шальную пулю, пролежать пару месяцев в больнице и никогда больше не вспомнить о семействе покойного графа.

Только поздно – магический барьер вокруг имения уже установлен, родственники готовятся делить наследство, а по лестнице спускается Луксор в мантии цвета запёкшейся крови. Ещё секунда, и она поймает его взгляд.

И тогда всё это будет неотвратимо.

– Нет, – сказала Маша. – Я тебя прощаю. Только руку подавать не буду, уж извини. Ты можешь встать?

Виола ничего не ответила, только завозилась, шурша серыми камешками.

– У тебя есть мобильный? Вызовем "Скорую", – Маша вдруг разволновалось: а ну как правда станет ей плохо, и останется это в веках на её совести.

Она прошла к краю крыши, где в снегу заметила чёрное тельце своего мобильного. Маша подняла его, отряхнула от снега. Надо же, какая надёжная оказалась вещь – снега наелась по самое "не могу", а на прикосновение отозвалась, засветился маленький экран. Она набрала короткий номер.

Слушая в телефонной трубке короткие губки, Маша обернулась к городу. Темнело. Неслись нескончаемой цепочкой машины по серой вене дороги, и зажигались огни – всё больше и больше. Теплели окна в соседней высотке, и на десятом этаже стоял человек, пуская сигаретный дым в форточку.

– Алло, – Маша услышала профессионально уставший голос дежурного, – здесь...

Теперь телефону было не помочь: он летел в темнеющий провал между двумя домами, и некоторое время в этой темноте всё ещё мерцал его голубой экран. Маша едва успела повернуться лицом к Виоле, и ощутила, как сзади в ноги чуть повыше колен впивается металлический прут заграждения. Затылок пощекотал ледяной ветерок из пропасти.

Виола держала её за руки – чуть пониже запястий, и холод от её пальцев прожигал куртку и рубашку. Дрожали её руки, и дрожь передавалась Маше.

– А я тебя убью, – сказала Виола, и её губы судорожно искривились.

Холодный ветер из пропасти щекотал лопатки. Маша смотрела в глаза Виоле и видела не свои глаза. Уже не свои глаза. А волосы остались такими же, только коротко остриженными – интересно, они сами не росли, или Виола обрезала их, пытаясь соответствовать своей сопернице? Маша не обрезала волосы.

– Ты можешь сбросить меня с крыши, – сказала Маша. – Только это не заставит его полюбить тебя.

– Заставит! – искривился в мучительной ярости её рот, застыли в глазах огоньки окон из противоположной высотки. – Он боится одиночества, значит, он останется со мной. Он никуда не сможет уйти.

– Останется, – тихо произнесла Маша, чувствуя, как скользят ноги по тающему снегу. – Пока не найдёт другую. Что, и её убьёшь?

– Ты сдохнешь!

– Пожалуй, – через головную боль улыбнулась Маша. – Если упаду с крыши, скорее всего сдохну. Я устала. Устала искать выход там, где его нет.

Может быть, Виоле было приятно слушать её жалобы, но сталкивать Машу в чёрную пропасть она уже не спешила. Или она решила, что Маша уже сдалась.

– Я сейчас только поняла, что единственный выход – это смерть, – слабо улыбнулась Маша. – Не может эта война длиться вечно. Одна из нас уйдёт.

Мгновенно перестав улыбаться, она дёрнулась вперёд и ударила Виолу в подбородок основанием ладони. Та клацнула зубами и от неожиданности выпустила её руки, схватилась за нижнюю челюсть. Этих крошечных секунд хватило Маше, чтобы шагнуть прочь от края крыши. А потом она достала пистолет.

– Знаешь, – сказала она, – я выстрелю.

Виола дёрнулась, обернулась к ней, всё ещё шевеля нижней челюстью, как будто проверяя, не сломана ли. Она секунду смотрела на чёрное дуло, направленное на неё, потом перевела взгляд на лицо Маши. Не поверила, что она сможет выстрелить. Улыбнулась.

– Да нет, я выстрелю, – повторила Маша. Её руки не дрожали. – Зря ты не веришь. Я долго терпела, и если издевательства надо мной я перенесу, то мучить Луксора не позволю.

Она тяжело вздохнула: рядом с бетонным небом так не хватало воздуха.

– Ты играешь людьми, – прошипела Виола. Верила она или нет, неясно, но боялась – дрожали пальцы, когда она цеплялась за края пальто.

– Ну ты, вершина гуманизма, – хмыкнула Маша, чувствуя, что срывается на нервный смех. – Пьёшь жизнь из людей и рассуждаешь о высоких материях.

Виола помотала головой, отступая на шаг назад – к самому ограждению, что на краю крыши. Помотала головой, не закрывая рта, как будто хотела произнести ещё что-нибудь обличительное, а только слова растерялись в сыром воздухе.

Почему никак не останавливалась кровь? На губах было солоно, солёный ветер щекотал глаза. Ветер? Руана с гравюры обернулась к ней, показывая свою изуродованную шрамом правую щёку и, чуть улыбаясь, шепнула: "Убей".

– Нет, – хрипло откликнулась бледная Виола. – Нет, пожа...

Маша уже подняла пистолет. И выстрелила. В ответ на выстрел каркнула вдалеке ворона. Всё. Она одна в целом мире, одна на занесённой снегом крыше. Одна под бетонным небом.

Одна. И пуля застряла в бетонном небе, и медленно, перегнувшись через заграждение, рухнуло вниз то, что секунду назад было живым существом. Двигалось, дышало, несло чушь. Хотело увести у соперницы парня.

Маша спрятала пистолет и сказала себе, что пора уходить с крыши.

– Надо уходить, – произнесла она вслух – для достоверности.

И села в снег, откинувшись на кирпичную шахту вентиляции.

Во сне она обнимала Луксора и прятала. От кого прятала, зачем – понять не могла, но и страха не ощущала. Понимала только одно – нужно его защитить.

– Вселенский разум тут уже не поможет... Ты её видишь? Уверен, что сигнал вообще шёл отсюда? – голос оказался громче, чем шорох снега, и Маша разозлилась, что её так нагло выдернули из сна. Только во сне она была рядом с Луксором, и он её обнимал. Только во сне ей не было страшно.

– Сигнал вообще пропал. Ламеры! Что за техника! Как включается этот фонарь?

Маша собрала остатки тепла и вернулась в сон.

– Демоны, здесь всё в крови, – снова этот голос.

Шорох шагов и снега.

– Маша!

Ну вот, теперь её трясли за плечи. Отстали бы, наконец! Призрак тепла и любви сбегал, как преступник от конвоя.

– Пульс есть? Сабрина, ну ты не видишь, она без сознания. Держи фонарь.

Её подняли на руки, и ощущение невесомости Маше не понравилось. Появился холодный ветер, который тут же принялся облизывать её голые ладони и пробегал мурашками по позвоночнику.

– У неё голова разбита...

– Так, Сабрина, не зависай тут. Вниз пошли. Потом разберёмся.

Её ожидало крайне неприятное пробуждение – от назойливой полоски света. Некоторое время Маша спасалась от неё, натягивая одеяло на самые глаза, но сон уже сбегал – босиком по холодному полу, к подоконнику и в светлеющее небо.

Нет. Она открыла глаза и посмотрела на дверь. Дверь была приоткрыта, из-за неё вытекала эта ужасная неоновая полоска и неслись голоса. Голоса звучали по-вечернему, умиротворённо и приглушённо, словно боялись разбудить ребёнка. Но незнакомо. Маша не узнавала эти голоса.

Путаясь в потяжелевшем вдруг одеяле, она села на кровати. Темнота увеличивала комнату до размеров мира, темнота шуршала в углах призрачными звуками, и Маша не узнавала комнату, совсем не узнавала. Она вскочила на ноги и едва устояла: в ушах зашумело громче урагана.

Она добралась до двери – и сразу же прижалась лбом к косяку, закрыла глаза. Ослепительно яркий свет горел справа, там, где ещё одна дверь была приоткрыта. Свет Маше не нравился ещё больше, чем темнота. Свет напоминал ей о чём-то тревожном и хорошо уже забытом. На попытку вспомнить, голова отозвалась тупой болью в висках.

– Ну вот, пожалуйста, уже встала. А ты боялся...

Маша открыла глаза: перед ней был Луксор, бледный, испуганный, он тяжело дышал, и волосы на висках намокли от пота. Справа от него стояла Сабрина.

Луксор шагнул к Маше, оторвал её от косяка и прижал к себе. Она чувствовала, как его дыхание касалось её волос, и шёпот обжёг воспалённое сознание.

– Милая, родная, я чуть с ума не сошёл. Меня к тебе не пускали.

Она вцепилась ему в плечо и с облегчением почувствовала, как по щекам бегут совсем не злые слёзы.

...Рауль смотрел на неё с таким видом, как будто хотел спросить, уверена ли она, что её уже выписали.

– Маша, ты уверена, что тебя уже выписали?

Ну вот, пожалуйста.

– Да. – Она с громким вздохом опустилась на стул. – Слушай, я не сумасшедшая, я всё прекрасно помню. Мы были на крыше с Виолой.

– Да кто такая эта Виола? – сделал круглые глаза Рауль и, как ни в чём не бывало, принялся за чай.

Он вообще с готовностью откликнулся на Машино приглашение, а войдя в гостиничный номер, сразу же потребовал себе чаю погорячее и с лимоном. Лимон он принёс с собой.

Зима презрительно покосилась с неба на жалующихся горожан, фыркнула и устроила им оттепель. Теперь, развозя слякоть по дорогам, они ругали несносную погоду в два раза громче.

– Короче, рассказываю ещё раз, – не вытерпела Маша. – Я пришла на крышу, чтобы поговорить с...

– Вселенским разумом? – из-за чашки подмигнул ей Рауль. – А я всё думал, чего ты там забыла. Ну ты рассказывай, рассказывай. Извини, что перебил.

– С Виолой. Она позвонила мне и предложила встретиться.

– На крыше? – уточнил Рауль тоном, значащим только одно: "Нет, дорогая. Не ври, тебя ещё не выписали".

Луксор, который наблюдал за их беседой почти со стороны – он устроился в кресле в другом углу комнаты – покачал головой, и это конечно значило нечто вроде: "Как ты могла согласиться на такое? Я не пережил бы, если бы потерял тебя".

Нет, Маша не умела читать мысли, просто за тот битый час, в течение которого она пыталась сложить у себя в голове мало-мальски логичную картину произошедшего, она выяснила только то, что Рауль упорно ей не верит, а Луксор до сих пор с содроганием вспоминает, как ему позвонила Сабрина.

– Мы с Виолой встретились на крыше, – упрямо повторила Маша. – Она предложила сброситься. Понятное дело, я отказалась. Тогда она бросилась на меня с ножом.

Луксор тяжело вздохнул и отвернулся к окну. Вряд ли его можно было удивить очередной выходкой Виолы, но весь рассказ Маши воспринимал так, словно события разворачивались прямо у него перед глазами, а он стоял за стеклянной стеной и ничего не мог изменить.

– Я выбила нож у неё из рук. Кстати, он должен был остаться на крыше. Неужели вы его не нашли?

– Нет, нет и ещё раз нет. Мы его не нашли, хотя обыскали всю крышу, – Рауль поболтал в чашке чайной ложкой и достал оттуда прозрачный ломтик лимона. – Мы там вообще ничего не нашли.

– Замечательно. Но тело Виолы вы должны были видеть, – бессильно взмахнула руками Маша. Как она и ожидала, Рауль снова взглянул на неё так, словно собирался спросить про выписку.

– Не было там никаких тел. Наверное, она ушла.

– Да куда она могла уйти после падения с десятого этажа? – Маша посмотрела на Луксора: тот озадаченно тёр подбородок, глядя в окно. Как будто на стекле была написана сложная логическая задачка. – Да и пистолет должен был остаться на крыше. Я уронила его.

– Я тебе ещё раз повторяю, на крыше не было ножей, пистолетов и тел на газоне тоже не было, а что до твоей Виолы... Ну мало ли, куда она могла пойти! К любовнику. Или на дачу к подружке, – Рауль допил чай и отставил кружку в сторону. – А теперь послушай, что я тебе скажу. Конечно, моя версия по интересности не может соперничать с тем, что тебе приснилось, но тоже ничего. Сабрине пришло сообщение с просьбой о помощи. Ты отправляла.

– Да, я помню, что отправляла, – Маше стало легче уже оттого, что хоть в одном факте они сошлись.

– Она пришла ко мне и попросила отследить твоё местонахождение. После этого мы сразу поехали к тому дому. Да уж, сначала вокруг побродили, потом догадались подняться на крышу. Это хорошо, что все квартиры по очереди не начали обыскивать. В общем, на крыше нашли тебя и море крови. Потом уже вернулись и всё осмотрели. Слушай, не было там никаких Виол. Эксперты потом рассказали, как всё было: ты пришла на крышу, потом видимо, споткнулась и упала, ударилась головой об угол металлической двери и потеряла сознание.

– Ваши эксперты случайно не рассказали, какого демона я на крыше забыла? – Маша постучала костяшками пальцев по столу.

– Ну это их уже мало волновало.

– Откуда тогда море крови? – совсем сникла Маша, раздавленная фактами.

– Из тебя, Маш, натекло.

С минуту все трое сидели молча, Маша задумчиво отрывала нитки от повязки на голове, Рауль рассматривал в очередной раз пойманный ломтик лимона.

– Я ещё Провизору сообщение отправляла, – вспомнила вдруг она. – Он приезжал?

– Нет, – откликнулся Рауль, помедлив. – Я его вообще давно не видел. Заболел он что ли.

– Надо съездить к Провизору, – почти перебила его Маша. – Я начинаю переживать. Вдруг с ним что-то случилось. Он не мог просто взять и не отреагировать на мою просьбу, понимаете?

Рауль встал из-за стола и воинственно огляделся.

– Спокойно. Я съезжу, а ты сиди тут, понятно? И не трясись ты. Может, у него телефон сломался.

Когда он ушёл, для верности захлопнув входную дверь, Луксор подошёл к Маше и обнял её за плечи.

– Обещай мне, что не будешь больше так делать.

Маша тяжело вздохнула ему в ответ. Самая тривиальная и удобная версия для всех – это то, что она решила наложить на себя руки и на десятиэтажку полезла ради того, чтобы прыгнуть вниз. Счастливая случайность, что на крыше Маша приложилась головой к железной двери, потеряла сознание и была спасена. Гораздо проще поверить в это, чем в то, что на крыше она стреляла в Виолу, а Виола упала с десятого этажа, отряхнулась и ушла.

– Я не самоубийца, понимаешь? – Маша посмотрела Луксору в глаза.

– Конечно, милая. Ты просто устала, – он поцеловал её в уголок губ. – Всё будет хорошо.

Он ей не верил. Нельзя верить человеку, который сутки пролежал без сознания, а потом пришёл в себя и начал нести всякую ерунду о том, что ему назначили свидание на крыше. Маша отвела глаза и подумала вслух:

– Кому понадобилось воровать труп Виолы?

Вечером пришла Сабрина. Она пошуршала в прихожей, снимая пальто и сапоги, и встала в дверном проёме комнаты, прислонившись к косяку.

– Ну, как дела у пострадавших?

Её улыбка была несколько натянутой.

– Весь день раскрывали преступления, – ответил за неё Луксор и засобирался домой. – Мне ещё к лекциям готовиться надо.

"Охраняют меня", – без всяких эмоций подумала вдруг Маша. – "Боятся, что я опять на крышу полезу прыгать. Говорят, после попытки самоубийства многие сходят с ума".

Она не ощущала ничего, кроме усталости, и облегчение ей смог бы принести только звонок Рауля или знакомое до боли ворчание Провизора в телефонной трубке. Мол, не дадите человеку спокойно поболеть. Луксор попрощался, пообещал позвонить и ушёл, Сабрина тихонько напевала в соседней комнате, а Маша продолжала гипнотизировать телефонную трубку. Звонка всё не раздавалось.

– Ну что, – Сабрина вынырнула из-за двери уже в классических брюках и чёрной шёлковой блузке. – Пойдём вниз, поужинаем?

– Мне не хочется, – при одном только упоминании о еде, она поморщилась и тут же нашла себе оправдание, – мне Рауль должен позвонить, так что я лучше подожду.

– Ну, как хочешь, – Сабрине, видимо, не нравилась идея оставлять Машу одну, но и слишком переусердствовать с охраной несостоявшейся самоубийцы не хотелось. – Принести тебе бутербродов?

– Лучше кефиру, – Маша потёрла поясницу.

– Да что с тобой такое?!

Тут зазвонил телефон, Маша очень обрадовалась, что можно не отвечать на поставленный вопрос, и схватила трубку. Она услышала, как захлопнулась дверь за спиной Сабрины, но тут же забыла обо всём, потому как звонил Рауль.

– Слушай, нет его нигде, – он не предал свою привычку выпаливать правду-матку прямо с порога. Не зря Рауля всегда посылали к родственникам пострадавшего, чтобы сообщить им печальные известия. – В квартире нет, мы пытались засечь по сигналу, его на всём полушарии нет.

– Как – нет? – нужно было как-то ответить ему, и Маша не могла придумать вопроса глупее. – А вы запрашивали аэропорты, вокзалы? Может, он уехал. В каком состоянии квартира?

– Мы же не идиоты, – обиженно фыркнул он. – Чем мы, по-твоему, занимаемся полдня? Всё уже обыскали. Вещи в таком состоянии, как будто он вышел в магазин за молоком и через минуту вернётся. Даже компьютер оставлен в ждущем режиме. Все документы в квартире. Нет, навскидку сказать, мобильного, пальто и его самого. Короче...