Текст книги "Императрица и ветер (СИ)"

Автор книги: Мария Чурсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 58 страниц)

Глава 28. Звёзды на запястьях

Призраки его не впечатлили, совершенно. Он стоял перед Машей, чуть склонив голову к плечу, и внимательно рассматривал её, всю: с ног до головы. Она чувствовала, как скользит взгляд незнакомых глаз снизу вверх, по узким чёрным брюкам, по чёрной свободной рубашке. Взгляд чуть замер на брошке в виде листика, которой был сколот ворот рубашки, и поднялся выше, к губам, вишнёвая помада на которых совсем стёрлась. Маша автоматически облизнула губы, ей почудился вкус крови.

– Что вы мне рассказываете, девушка. Домовой ушёл? – улыбнулся он. Сунул руки в карманы и покачался с носка на пятку. Агент по продаже недвижимости стоял за его спиной. Прижимая папку к груди одной рукой, другой она осторожно прикасалась к картине – вышивка шёлком вернулась на стену. Сабрина отказалась её забирать.

– Замечательно, вы не верите, – сказала Маша. Ей было всё равно, что говорить, но молчать, когда на тебя так смотрят, тоже нельзя. – Вы будете думать?

– Я уже подумал. Дом за такую цену я всё равно не найду, а тут вы ещё интересные истории рассказываете, так что я согласен, – он обернулся к агенту и призывно махнул ей рукой. Маленькая деловая женщина застучала каблуками по паркетному полу. Стелить новый ковёр в гостиной Маша не стала. – Вы не знаете, сейчас очень ценятся такие дома – с историей! Новая мода, понятное дело...

Он опустился на стул, закинул ногу на ногу, агент начала раскладывать на столе бумаги, сдвинув в сторону кружевную салфетку. Маша стояла рядом, оперевшись плечом на стену, салфетку ей было не жалко.

Долго подписывали договора. За окном по нетронутому снегу прыгали воробьи, пищащие, нахохлившиеся. Маша вынула из сумки телефон и посмотрела на его экран: привычная заставка – дракон. Ни звонка, ни сообщения. Замечательно.

Потом оказалось, это ещё не всё, а всё будет завтра, и за ним нужно прийти к нотариусу. Когда покупатель с агентом ушли – Маша видела, как они выходят из ворот – она села прямо на голый пол и уткнулась лицом в колени.

Двенадцать пропущенных звонков за эту ночь. Зачем она восстановила старый номер? Легче было бы жить с новым набором цифр, если каждый глоток воздуха всё равно напоминает о Луксоре?

"Раньше я думал, что готов всю жизнь отдать за одну секунду абсолютной уверенности в твоей любви ко мне. Получается, сейчас я должен слишком много жизней. У меня столько нет".

И закрывающаяся скобка. Улыбается... Она нажала кнопку вызова. В телефоне шумело, гудело и никак не раздавалось желанного "да?".

– Маша? – его чуть охрипший голос. Шум на заднем фоне казался невыносимым.

– Давай встретимся, – она и сама не поняла, с какого места надо начать думать, чтобы прийти к такому неожиданному решению. – Прямо сейчас. Я не могу больше.

– Ты где? Я сейчас приеду, – он зашипел на кого-то, закрывая трубку рукой, а Маша почувствовала, что её начала колотить дрожь.

– Дома.

Этот дом всё ещё принадлежал ей, хотя и вынесли разорванный диван, хотя и пахли магазином новые шторы, и Маша сидела на холодном полу, глядя на брошенный тут же телефон. Дрожь постепенно проходила. Ей не хотелось думать ни о чём, кроме как о том, что он приедет. Дверь открыта, она её не запирала.

Она была точно уверенна, что нельзя бороться за любовь, любовь умирает от грубости сражений, а сейчас показалось – опустила руки и осталась ни с чем. Виола сражалась до последнего и получила главный приз. Как отделить друг от друга безразличие и жертву, которую принесла Маша, готовая поступиться всем ради его счастья, даже собой, даже отпустить? Презирать её, слабую, беспомощную! Пусть сидит на холодном полу и не может даже заплакать, императрица, у которой нет силы и нет сил. Только холодный пол и магазинный запах штор – вот всё, что она заслужила.

Только пол, и запах штор, и встреча, после которой он снова уйдёт. К другой, но это уже не важно. Ведь сейчас-то он будет с ней.

Хлопнула дверь, и Маша вскочила на ноги. Луксор – пальто расстёгнуто, а на чёрных волосах тают снежинки – растерянно смотрел на неё.

– Я быстро?

С полминуты они стояли друг напротив друга, не в состоянии произнести ни слова, потом Маша бросилась ему на шею, окунулась в знакомый тёплый запах, в холодные капельки снежинок в его волосах.

Маша привыкла оставаться на работе допоздна. В тишине, когда за приоткрытой дверью никто не стучал каблуками, не смеялся, не кричал «Алло» в телефонную трубку, были слышны тяжёлое дыхание и низкий протяжный стон. Любой взрослый человек сходу назвал бы десяток возможных источников звуков от шуршания воды в системе отопления и до беспокойных соседей снизу.

Ребёнок бы настороженно прислушался и угадал: поёт свою песню мать-птица, хранительница города, замурованная в этих стенах. Слушая её песню, Маша собирала бумаги со стола, изучала разрисованные схемами листы, комкала и отправляла их в мусор. Сегодня был самый неприятный вечер – вечер перед выходными.

Она знала, что не должна звонить Луксору после семи. В шесть у него заканчивались лекции, в половине седьмого он уходил из университета, в семь он поднимался на восьмой этаж типовой Нью-Питерской высотки и нажимал на чёрную кнопку звонка. И тогда начинался вечер.

Вечером Маша рисовала на листах бумаги странные узоры, кипятила чайник, понимала, что пить не хочется, и снова рисовала узоры. Когда кончались узоры, она обводила в кружок одно имя, чтобы не забыть вызвать обведённого на допрос, рисовала звёздочку на запястье и снова чертила узоры. Она сама согласилась на роль любовницы.

Она никогда ему не звонила вечером, потому что нельзя – он сам напишет ближе к ночи сообщение, которое не успокоит, только задушит новым приступом безысходности. Но она сжимала зубы и снова чертила узоры. Утром он тоже позвонит сам, как только сможет: по дороге в университет, по пути в аудиторию... Маша будет ждать его звонка, нервная, дёрганая, она едва не сорвётся на Вольфганга, сильнее хлопнет дверью кабинета. Скажет в телефонную трубку, что всё в порядке. Умолчит о том, как давно и безнадежно она устала. Пообещает позвонить к обеду – когда там заканчивается четвёртая пара?

А вечером снова будет перебирать листы бумаги на столе, комкать ненужные и думать о том, что пора бы уже поставить чайник, только чаю не хочется. Но есть что-то успокаивающее в этом – включить электрический чайник.

"Сколько это будет продолжаться?"

Маша скомкала и бросила в корзину для мусора очередной лист, исчерченный маркером. Вечер перед выходными был намного страшнее просто вечера, потому что завтра утром ей никто не позвонит. И бесполезно будет ждать, когда кончится четвёртая пара.

Она думала, уже ничто не может быть больнее этой четвёртой пары, но зазвонил телефон. Уже давно Машу стали раздражать звуки тяжёлого рока, и поэтому на мобильном теперь стояла электронная мелодия из пяти нот. Звонил Луксор, а ведь никогда он не звонил после семи вечера, она испугалась. Но она так долго училась преодолевать свой страх – разве нет? Она взяла трубку.

– Маша, – на заднем фоне музыкальным оформлением для его голоса шумели и сигналили машины. – Мне нельзя больше звонить тебе. Пойми меня правильно. Я не вынесу этой постоянной лжи.

Она сглотнула и посмотрела в окно на ночной город. Где-то там был он, в промозглой сырой зиме Нью-Питера, в толпе людей, спешащих по домам. Вдруг он забудет посмотреть по сторонам, когда решит переходить дорогу, и его собьёт автобус?

– С тобой всё в порядке?

Он иногда такой рассеянный – может даже сесть не на ту ветку метро. Хотя это не страшно. А вот автобус...

– Маша, нам нужно расстаться, – на заднем фоне плачут сирены. Блестит красными и синими огнями в ночном воздухе чья-то большая беда.

– Я говорю, с тобой всё в порядке? – переспросила его Маша, как оглохшего.

– Да, – голос Луксора дрожал.

Наверное, он замёрз, уже поздно, и ветер. Маше стало до боли жалко его – бродившего по вечернему городу под вой неприютного северного ветра с реки. Ветер не нёс запах яблок. Зимой он пах тревогой, кровью.

– Это замечательно, – вздохнула она.

– Прощай, Маша.

– Пока... – она спрятала телефон в сумку. Потом подумала и перепрятала в карман: в автобусе так легче будет достать. Ведь ещё осталось вечернее сообщение, которое Луксор напишет сам, а ей нельзя звонить вечером, только после четвёртой пары.

Ах да, не будет сообщения.

– Я его уничтожу, – Сабрина металась по комнате, и было странно, как она ещё не разнесла половину мебели. – Я его убью своими руками, слышишь? Почему ты сразу мне не сказала!

– Не надо ничего, – откликнулась Маша из-под одеяла. Её всё равно трясло, не помогал даже включенный на полную мощность обогреватель. – Мне не плохо, просто холодно.

– Да если бы я знала, что он тебя... как ты вообще могла позволить такое с собой сделать? Если бы я знала, я бы убила его сразу же, как только ты вернулась, – Сабрина остановилась в середине комнаты, под люстрой из разноцветных стёклышек, и выглядела она больше обескураженной, чем сердитой. Маша подсмотрела из-за краешка одеяла.

"Я боюсь тебя, когда ты такая".

– Всё это не так, как ты думаешь, – собственный голос показался визгом заевшей магнитной ленты. – Всё было по моей воле, и я не жалею.

– Да что ты вообще могла понять! – Сабрина взмахнула руками так, что чуть не задела люстру. От порыва ветра стекляшки жалобно звякнули. – Ты не виновата, это он, он. Он.

И она выплюнула своё любимое ругательство:

– Ничтожество.

– Не называй его так, – прошептала Маша.

Она знала – Сабрина услышит, знала – замолчит и сядет на кровать рядом с ней. Знала – никогда больше не назовёт Луксора ничтожеством при ней, но будет думать про него так до самого последнего дня в жизни.

Сабрина обняла за плечи завернувшуюся в одеяло Машу.

А потом наступила ночь, в которой она так и не заснула.

Она стояла ближе всех. Когда он прошёл мимо, задев её локтем, Маша не оглянулась, только прижала сумку к себе поближе, все равно проходы между стеллажами были слишком узкие. Кто-нибудь пойдёт снова и зацепится. Он не извинился, а она не послала ему вслед вздох возмущения.

Такой... все знают, как вздыхают, когда вздыхать совсем не хочется, но хочется показать, что тебя больно задели локтем, и вообще-то надо быть осторожнее.

Маша держала в руках книгу с красивой обложкой – лилия и поломанный пополам ключ – держала книжку, открытую на первой попавшейся странице. На этой странице, и на второй попавшейся, книжный детектив вставал в красивую позу, закуривал или отпивал кофе, и произносил обличительную речь. Выверенную до последнего слова, как будто накануне ночью он три часа потратил, чтобы её составить.

Ни дать ни взять – Антонио. Ещё бы ноги закинул на стол и рукава закатал по локоть. Только Антонио не пишет речей, он бросается колкими, насмешливыми фразами, больше молчит, ну а уж если и хочет высказаться, то речь его не всегда понятна окружающим.

Маша не верила в книжных детективов и особенно сейчас, потому что ещё один любитель чтения только что задел её локтем – больно и обидно, и осторожнее надо ходить между стеллажами.

А потом он развернулся, обхватил её за плечи и ткнул в щёку пистолетом. Маша закрыла глаза и книжку выронила, она упала, открывшись, наверное, как раз на том месте, где происходит убийство, и все в панике, и только детектив закуривает и выдаёт логичную и правильную сентенцию.

После работы было тяжело просто идти домой, поэтому она читала эти сентенции в книжных магазинах.

– Никому не двигаться, – сказал он. – Я её пристрелю.

Сейчас должен был прийти тот самый детектив из книжки, всех успокоить, всё расставить по местам и ловко обвести преступника вокруг пальца. Или хотя бы Антонио, чтобы вырубить преступника одним ударом, а потом бросить фразу, понятную только ему одному.

Никто и не двигался. Маша открыла глаза: за прилавком стояла продавщица с синим платком, наброшенным поверх трикотажного костюма. Она только открывала рот, и Маше казалось, что она задыхается.

– Руки кверху, человеческая женщина!

– Она же зады...

– А ты молчи, – пистолет пополз выше и холодно ткнулся ей висок.

На пятачке между стеллажами и прилавками стояло ещё несколько покупателей, а тот, у кого в руках был пистолет, толкнул Машу вперёд, и она наступила на книжку. Бедный детектив – его тщательно отрепетированную речь продавили каблуком сапога.

   Вся надежда была только на Антонио.

– Мне нужно телевидение, здесь, быстро! – он ткнул в неё пистолетом так, как будто хочет сделать дырку, как Машин каблук в книжке.

– Смотри, у меня нет оружия, – охранник в синей форме возле стеллажа с фантастикой положил на пол пистолет. – Давай ты её отпустишь, и поговорим спокойно.

Неплохой парень, наверное, был этот охранник, и глаза у него добрые, и значок на груди блестел, только зря он всё это затеял. Маше становилось тяжело дышать. Она смотрела на охранника и вдруг поняла, как выглядит со стороны. Испуганной и жалкой, а какой же ещё. "Центр!" – сказала она охраннику глазами. Он не понимал.

– Мне нужно телевидение. Кто позвонит в милицию – пристрелю!

Для убедительности он выстрелил в потолок, и от грохота завизжала продавщица и, наверное, Маша, она точно не знала, но завизжать сейчас хотелось сильнее всего.

Один из покупателей уже давил на кнопки телефона, подбрасывая другой рукой только что купленный карманный словарь.

– Я там работаю, – сказал парень в пространство. – Сейчас всё будет.

Словарь не выдержал и упал на пол. Голосов Маша больше не слышала, в её ушах стоял только звон. Может быть, кто-нибудь спрячется за шкафом и позвонит в Центр, чтобы наябедничать на этого свихнувшегося мага!

Он явно нервничал – весь трясся под промокшим пальто, и рука дрожала, и тыкала в Машу пистолетом, а ей уже не было больно. Ей было всё равно. Она сейчас начнёт рассказывать ему, как полчаса назад стояла перед шкафом с химическими реактивами. Впрочем, он выбрал плохую заложницу.

– Я не про...

– Заткнись ты!

Ей было тяжело дышать, совсем тяжело, и лез в глаза свет неоновых лампочек – до чего же противно, и вой сирен.

Маша открыла глаза и покосилась на выход: в стеклянную дверь лепил снег, но уже видны были синие и красные сполохи сбывшейся беды. Каких демонов они не могли отключить сполохи.

– Демоны! – это похититель повторил её мысли.

Лучше бы она так и осталась стоять перед шкафом Провизора, а когда он вошёл, она бы сделала удивлённое лицо и сказала бы: "Ты знаешь, я тут..." Но ноги почему-то были не намного проворнее кукольных, набитых ватой. Её потащили к выходу, где лепил в стеклянную дверь снег, и уже...

"Ты знаешь, я тут..." Что бы придумать правдоподобное?

– Всем стоять на месте, я пристрелю её!

Наверное, она захрипела, Маша не знала точно, только все очень испугались. Не могли же они испугаться, что и правда застрелит. Или они знали про шкаф с реактивами. А правда, что она там делала?

– Я выйду на связь, как только мне будет нужно. И не вздумайте устраивать погоню, пристрелю сразу же. Потом подберёте на обочине.

Она открыла глаза и снова зашептала что-то подошедшему ближе всех стражу порядка. Наверное, "Центр". Хотя может быть и "шкаф с реактивами". Может быть, Провизор и поверил бы ей, придумай она подходящее объяснение.

В машине Маша протянула руки к печке и отогрелась. Правда ей сказали:

– Не хочешь получить по голове заклинанием камня – не дёргайся.

Она обернулась на похитившего её мужчину. Снег таял на его коротко стриженых волосах и на воротнике серого пальто, такого похожего на тысячи таких же пальто в посеревшем от зимы городе. Он то и дело нервно сглатывал, а пальцы сжимал руль куда сильнее, чем требовалось.

– Можно я расскажу вам про ящик с реактивами? – попросила Маша.

Маг обернулся на неё, посмотрел как на сумасшедшую, и в его взгляде на секунду проступил страх – Маша увидела. Слова, сдавливающие грудь изнутри, вырвались наружу хрипом, который плавно перешёл в сухие рыдания, а они – в смех. Маша хохотала, согнувшись пополам, даже не вытирая текущие по лицу слёзы.

– Ящик с реактивами, – повторила она сквозь клочья смеха, и в эту секунду в обоих мирах не было ничего смешнее.

Она так и не смогла придумать ничего более или менее подходящего, чтобы ответить на удивлённый взгляд Провизора, который обнаружил, что взломали не только дверь в его лабораторию (а нечего направо и налево распространяться о тайнике для запасного ключа, даже если сам постоянно забываешь, где он, этот тайник), но и шкаф с реактивами. Шкаф открывался только магнитной картой, благополучно исчезнувшей из кармана его халата.

– Почему ты это хочешь сделать?

– Что? – Маша натянула на лицо такую глупую, должно быть, улыбку, и сделала вид, что она каждый день проводит ревизию в этом шкафу.

Провизор ничего ей не ответил, оттолкнул её от шкафа и вынул из ослабевших пальцев магнитную карточку.

– Что? – Маша уже не могла успокоиться. Когда минуту назад она умоляла Вселенский разум, чтобы в лабораторию кто-нибудь вошёл и остановил её, она не предусмотрела, что придётся искать оправдания. А Вселенский разум всегда выручает, когда ты меньше всего этого хочешь. – Я здесь просто...

"Я здесь просто впервые за пять лет решила рассмотреть поближе твой шкаф с реактивами. Это ерунда, что раньше я шарахалась от него, как от плюющегося огнём демона".

Действительно, ну чего здесь удивительного?

Но они молчали. Маша опустилась на ближайший стул, но не покатилась по лаборатории, отталкиваясь от пола ногами, а так и осталась сидеть. Жужжал кондиционер, капала из неплотно закрытого крана вода, и Провизор прятал карточку от шкафа, как будто бы не понимал, что это не выход.

Что здесь нет выхода, как в метро у дверей с красной надписью, и можно сколько хочешь бросаться на бронированное стекло, но выхода всё равно не будет. Можно даже стоять перед шкафом и думать, что вот если хватит смелости... Но всё равно ведь нет.

Молчание было убийственно, и Маша решила, что он начал её презирать за этот открытый шкаф, за нерешительность, за глупую натянутую улыбку. За всё. Она сама себя начала презирать, потому что всё бросила, потому что украла из его кармана карточку, а из тайника – ключи, потому что долгих пять минут в нерешительности стояла перед открытым шкафом.

– Ну и почему?

Может быть, если бы Провизор не стоял сейчас перед ней живым символом презрения, не кривил губы в непонятной гримасе, не опускал взгляд к полу, она бы рассказала ему всё. Обхватила бы за шею, размазала чёрную тушь по белому халату, и в потоке междометий и причитаний он бы мог уловить ответ на свой вопрос. Но сейчас она не рассказала бы всего даже себе.

Презрение.

– Потому что меня попросили. Мартимер попросил. Он что-то делает там, я толком не понимаю, – Маша легкомысленно махнула рукой. – Да, попросил принести этот... как его...

– Наверное, пептон, чтобы снять отпечатки пальцев, – понимающе покивал головой Провизор.

– А, да. Точно, – интересно, улыбка выглядит действительно настолько плохо?

– Дорогая, ты врёшь. Без вдохновения. Поэтому слушать этого больше не хочу. Выкладывай правду, – и скрестил руки на груди, чтобы окончательно утвердиться в своём презрении.

У него ещё был шанс. Если бы он опустился на корточки перед стулом, взял её руки, посмотрел поверх очков, сказал бы что-нибудь совсем простое, она бы кинулась ему на шею, измазала потёкшей тушью.

Шанс кончился.

– Я не хочу ни о чём говорить, – Маша встала.

Откатился назад стул на колёсиках. Чтобы выйти, ей пришлось оттолкнуть Провизора.

Маша откинула голову и закрыла глаза, чтобы не видеть засыпанных снегом пустырей по обе стороны дороги. Ей не хотелось смеяться, не хотелось плакать, не хотелось думать о спасении и о том, что будет дальше. Ей было тошно от засыпанных белой крупой пустырей, как бывает тошно от неизменного пейзажа за окном больницы. Неделю, две, месяц.

Ей хотелось никогда не открывать глаза. Но она открыла, повернулась к своему сосредоточенному на дороге похитителю.

– Ну и почему? – вопрос прозвучал глухо, словно произнесла его не Маша, а Провизор внутри неё – такой же, презрительно кривящий губы. Надо было разжалобить его, но Маша, так же, как и Провизор, не могла заставить себя сменить тон.

Во рту было сухо, как в баночках с сыпучими реактивами. Особенно Маше понравилось соединение меди – ярко-малиновое. В глубине полки виднелся небесно-голубой порошок, но добраться до него она так и не успела: вошёл Провизор. Да и зачем ей этот порошок.

– Понимаете, – сказала Маша тоном, словно бы отчитывала нерадивого ученика. – Демона с два я бы решилась на это. Мне страшно умирать. Я боюсь того момента, когда захочется обратно, а повернуть уже ничего не сможешь.

Она трудно сглотнула и посмотрела в окно, на проплывающие мимо поля. Если они будут ехать ещё долго, она успеет всё рассказать. Если нет, то и начинать не стоит.

– Нам ещё долго?

– Почти приехали, – неожиданно откликнулся водитель. Как будто бы он был случайным попутчиком, а Маша попросила подбросить её до ближайшей окраины города.

За дрожащей стеной метели проглядывались чёрные кубики домов. Он помолчал и спросил:

– Ты хотела умереть?

Или убить. Тогда она уже не помнила, что пришло первое. Солнце, промелькнувшее за тучами, ударило в глаза лучом. Маша сидела на подоконнике в своём кабинете и понимала, что способна. Уже способна.

Что будет сжимать и разжимать пальцы, хватая плотный воздух, который никак не желал просачиваться в горло. Она подойдёт к зеркалу на стене и спросит у своего отражения:

– Неужели ты не можешь отпустить?

И поймёт, что уже отпустила. Вот только дело не в этом.

Дело не в Луксоре. Дело в том, что она может убивать.

Хочет.

Есть боль, которая смывается только кровью. Есть слёзы, которые падают на белую ночную рубашку – в запертой ванной – и не высыхают. Есть крик о любви, который не вырывается из горла, подступает колючим комом и хрипит в лёгких.

– Я люблю его, Вселенский разум, я до того люблю его. За что он так поступил со мной?...

– Ты хотела умереть?

Маша схватилась за горло, пытаясь сдержать судорожный болезненный порыв.

– Останови машину, мне плохо, – голос прозвучал совсем по-чужому. – Останови.

Он послушался, может и правда так дико и призрачно выглядела побледневшая вдруг Маша – она уловила своё отражение в зеркале заднего вида. Маша зашарила рукой, пытаясь открыть дверцу.

Когда она выпала из душного салона машины на заснеженную обочину, тошнота ещё два раза сжала горло и отпустила. Маша стояла на коленках, чувствуя, что замерзает, и вдыхала свежий воздух.

– Нормально? – краем глаза она заметила слева силуэт похитителя, но оборачиваться к нему сил не осталось.

Маша помотала головой, понимая, что этот жест можно понимать как угодно. Он протянул ей руку, а она, уцепившись за чужую влажную ладонь, поднялась и упала, снова поднялась. На джинсы налип мокрый снег.

Было холодно. Он оставил открытым окно, поэтому по дому носился ветер, и снежинки не таяли на ладонях.

Закрыли окно и долго сидели на кухне – прямо в одежде, дожидаясь, пока на старенькой газовой плите согреется чайник. Маше всё равно чудился ледяной ветер, он пробирался под куртку. Сидели в молчании. Как два знакомых, которым вдруг оказалось не о чем разговаривать.

Маг задумчиво достал из кармана пальто пистолет, положил его на стол рядом с собой. Зима пахла тревогой. Пахла криком. Чайник всё никак не закипал.

– Ты не думай, – сказал вдруг он, проводя пальцем по лакированной столешнице. – Я тебе зла не хочу. Только знаешь, я всё сделаю. Так надо. Мне без этого полная крышка. Ты прости.

Маша трудно сглотнула, понимая, за что он просит прощения сейчас – за возможное исполнение своих самых страшных угроз. В ожидании горячего чая будничным тоном выдаёт: не обижайся, но я убью тебя.

Нет, не будничным. Он царапает лакированную столешницу. Он отбивает ногой постоянно сбивающийся ритм.

– А мне всё равно, – он поднимает глаза, и ветер шевелит его растрёпанные тёмные волосы – из окна всё же дует. – Мне уже не выбраться. Уже никак.

И в его голосе проступает истерика.

Он протягивает руку вперёд, как будто хочет поймать её пальцы, но в самый последний момент не решается, и на его запястье, из-под задравшегося рукава пальто выбирается чёрный символ – спираль ветра.

И закипает чайник.

Иногда приходил сон, но даже в нём Маша осторожно сползала с кровати, кралась к двери, пряталась за выступающим на половину прихожей шкафом и дёргала засов. Тяжёлый засов не поддавался во сне. Она дёргала за него снова, лопатками ощущая, как за спиной поднимается на неё дуло пистолета, и просыпалась.

Маша несколько секунд успокаивала колотящееся сердце, глядя в вылинявший от солнца ворс настенного ковра, поправляла одеяло и прислушивалась. Нет, он по-прежнему сидел за столом, изредка щёлкая по кнопке компьютерной мыши.

Он и понятия не имел, что Маша, которая отправилась "полежать" сразу после скромного чаепития, строит планы побега. Ключи от машины он оставил в кармане куртки, а куртка висела прямо рядом с дверью. А в прихожей можно спрятаться за выступающим шкафом. Маша пошевелилась под душным одеялом. Ни куртки, ни сапог она так и не сняла, сначала – из-за морозного ветра в окно.

Он изредка щёлкал кнопкой мыши, а Маша даже не знала его имени. Мерно гудел процессор, как будто шумела за окном метель. Но метель, засыпав снегом их следы, улеглась спать в виднеющемся из окна овраге.

– Как тебя зовут? – спросила вдруг Маша, проводя пальцем линию по ворсу ковра, по белой ленте на красном фоне. Ворс приминался под её пальцем.

Маг оторвался от компьютера и обернулся к ней: Маша почувствовала это затылком.

– А тебя... как? – кажется, как будто в комнате темнеет, и из оврага поднимается метель. Восстаёт, как из мёртвых, стряхивает с себя сухие листья и воробьёв.

– А меня зовут Орлана, – чуть слышно произнесла Маша и закрыла глаза. Ворс на ковре был примят, там теперь было написано имя.

Маг молчал, словно вообще не расслышал её слов. Маша закрыла глаза и вывела на ковре ещё одну букву. Первую букву своего имени. Он поднялся, ножки стула заскрипели по деревянному полу. Шагнул к двери, но тут же, словно передумал, остановился.

– Ты хочешь меня обмануть и сбежать. Не может быть такого. Не может.

Маша отбросила угол старого зелёного одеяла и повернулась к нему. Поднялась на локте.

– Просто скажи. Зачем ты это устроил, – она потянулась, поймала его за рукав и снизу вверх уставилась ему в глаза, не просительно, насмешливо и жутко. Мама всегда пугалась такого её взгляда.

Из оврага поднималась метель и швыряла в окно снегом, как будто говорила – замолчи.

– Я ушёл из "Белого ветра". А ты не Орлана, ты вообще не магичка, – маг дёрнул руку, и она выпустила его рукав.

– Как смело, – Маша повернулась на спину, закинула ногу на ногу. От её сапог запачкалось выцветшее синее покрывало. – Как смело думать, что ты можешь так вот разговаривать с императрицей. Вы же меня искали, правда.

– Я ушёл... из "Белого ветра".

И глаза опущены к полу.

– Теперь они убьют меня.

Потолок был изукрашен подтёками побелки – неровные мазки напоминали лошадь. Маша скользила взглядом по изогнутой спине. Он помотал головой.

– Нет. Поэтому я и затеял всё это похищение. Меня спасёт Центр. За тебя.

Маша рассмеялась. Смех вышел нервным, громким, и на глаза навернулись слёзы. Она слышала, как её похититель нервно мерит шагами комнату. Из угла, где на тонкой пыльной тумбочке стоит горшок с увядшей геранью, к двери. И обратно. Потом опять щёлкают клавиши – он садится за ноутбук и набирает быстро, поправляет экран – блики света прыгают по стене – и снова набирает.

– А завтра будет взрыв. В пункте регистрации магов, – произнёс он. Спокойно. – Кел там должна была быть. А я её спас.

Щёлкали клавиши, и вдруг в комнате раздался длинный гудок. Такой же, как если бы набрать номер на огромном телефоне, а потом бросить трубку, чтобы она болталась на спирали провода возле самого пола. Маша поднялась на локте. Гудок повторился.

И.М. приблизилась к нему: по экрану ноутбука бежала неровная линия – шло соединение. Гудок оборвался, и послышался сорванный расстоянием голос.

– Я слушаю.

Маша всё равно узнала Рауля, как бы ни исказили его голос помехи. Он ждал вызова, значит, они уже всё знают. Значит, ей недолго осталось валяться на продавленной пыльной кровати.

– Ну что же, я на связи. У меня заложник, – голос мага вздрогнул.

– Мы знаем. Пусть она что-нибудь скажет, – голос его был именно такой, какой нужно. Маг терялся от этого голоса. Маша сдержала вздох облегчения.

– Рауль, я здесь, – позвала его она.

– Говорите ваши условия, – он говорил не это. Он говорил ей "не бойся". Говорила его интонация, и помехи шипели – не надо бояться.

– Я буду разговаривать только с Кел Авин-Эил, – маг нервничает. – Найдите её. Через час я снова свяжусь с вами. Кел Авин-Эил.

Он сбросил вызов и обернулся на Машу. Та стояла, сложив руки на груди, за спинкой его стула. На вопросительный взгляд она не ответила. Всё, на что нашлись силы и желание – отойти и снова лечь в кровать, свернуться там эмбрионом. Ну и пусть сапоги пачкают выцветшее покрывало.

Всего час, и как пережить его. По ту сторону экрана проще – нужно найти загадочную Кел. Список регистрации – а вдруг она не зарегистрирована? Нет, нет, тогда бы он не просил её найти. Значит, потом – кнопки телефона и заснеженные улицы города, где воет вьюга, и большие оранжевые машины чистят улицы от снега, только его не становится меньше. Он всё сыпет, и неясно, откуда берётся такой белый и мелкий, как сахарная пудра, снег в сером небе.

Как медленно ползла стрелка.

Дом – он почему-то виделся Маше типовой девятиэтажкой, а где-нибудь между серым небом и белой сахарной землёй откроет дверь девушка в тёплом зелёном халате. Девушка с мокрыми волосами – она только что вышла из ванной, даже не успела высушить волосы, так и держала своё огромное полотенце с нарисованной Белоснежкой, глядя на нежданных гостей.

Нет, у девушки с таким именем не может быть старенького зелёного халата и полотенца с глупой весёлой Белоснежкой. Она открыла бы дверь осторожно, чтобы не смазать только что накрашенные ногти, а в гостиной у неё сидела бы маникюрщица – вызванная точно на полчаса раньше. На Кел был бы костюм цвета топлёного молока: блузка и юбка. И шёлковые чулки, это наверняка уж.

Вселенский разум, почему так медленно ползла стрелка на часах!

Её удивлённый взгляд – какие ещё заложники. Её растопыренные пальцы – только бы не смазать свежий слой лака. И маникюрщица в гостиной – ну долго вы там ещё.

Долго.

Потом опять седые от снега дороги, и мигающие светофоры, и сигналы вслед: не видишь, правительственный кортеж, уступи дорогу. И удивлённые взгляды.

Вот она, твоя Кел Авин-Эил. Звони. Нажимай на круглую кнопку с буквой "С" у себя на мониторе ноутбука. Ну же.