Текст книги "Императрица и ветер (СИ)"

Автор книги: Мария Чурсина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 58 страниц)

   Маша проснулась от озноба. Несмотря на куртку, брюки и сапоги, ей было холодно. Под одеждой кожа покрывалась мурашками. Маша потрогала свой лоб: горячий. Не хватало только схватить простуду. Она поднялась на локте, чтобы посмотреть на часы, мерещившиеся ей в бреду. На их свинцовую стрелку.

Прошло пятьдесят три минуты. Откуда-то взялось мутное облегчение. Маг мерил шагами комнату. От угла с мёртвой геранью к двери. Обратно.

– Как тебя зовут? – Маше не важно. Ей важно услышать, как звучит её голос. Услышать, что у неё всё ещё есть голос. Он поднимает взгляд.

– Дарси.

Выпить бы таблетку от простуды, да осталась она в сумке, в книжном магазине. Таблетку бы...

Он сел за стол, подёргал мышкой из стороны в сторону, чтобы разбудить задремавший ноутбук, щёлкнул два раза. По значку с буквой С. Маша поднялась с кровати.

Мир перед глазами покачивался, отплывал в сторону шкаф из тёмного дерева. Ей было тяжело оставаться на ногах и тошно лежать.

Снова гудок, и снова неровная линия соединения побежала по экрану. В микрофоне шипели помехи, в пустой комнате, когда батареи ледяные, а из оврага поднимается вьюга, их можно испугаться.

Вздрогнуть в соседней комнате и уронить крышку от кастрюли – пусть звякнет об пол.

– Я на связи. Буду говорить только с Кел.

– Я здесь, – за шипением помех у неё жёсткий голос. Жёсткий, словно на ней не шёлковые чулки и костюм цвета топлёного молока, а рваные на коленках джинсы и чёрная футболка с волком. Пять серёжек на левом ухе. Длинный ноготь на правом мизинце, словно в претензию девяти другим – обрезанным. Она говорит, словно весь этот час тренировалась, прокашливалась, пила воду и снова тренировалась произнести "я здесь".

Но голос всё равно дрогнул.

– Ты с ума сошёл там? Отпусти её, зачем тебе всё это, подумай.

Или и правда старый зелёный халат и наспех высушенные волосы. Но в левом ухе всё-таки пять серёжек.

– Ты чокнулся там.

Маша опустилась на кровать. Всё равно никто не потребует, чтобы что-то сказала она. А вдруг её уже убили? Не специально, просто она пыталась сбежать, и палец сорвался на спусковой крючок.

Разозлила похитителя.

Упала и стукнулась головой о край стола.

– Нет. Ты же хотела, чтобы я ушёл из Белого Ветра, я ушёл. Теперь ты можешь вернуться, мы с тобой вместе пойдём в мир магов. Помнишь, ты же сказала сама.

Он выглядел странно и смешно: сидит взрослый маг перед монитором, по которому бежит дрожащая полоска и разговаривает. Весь подался вперёд, руки прижал к груди. Словно бы сейчас стоял на коленях перед этой Кел, а она задумчиво теребила пять серёжек в левом ухе. Каждую по очереди.

– Я такого не говорила. Ты как всегда неправильно понял, – в голосе заскорузлая, злая обида. Она говорила о не рождённых детях и несыгранной свадьбе, а он зовёт в другой мир. – Я говорила, что ты псих, если можешь так просто убивать. Я не могу быть с тобой, если ты можешь...

Он задыхался. Просто хватал воздух открытым ртом, как будто воздух был панацеей от её слов. А воздух был холодным, ледяными были батареи – трубы с облупившейся зелёной краской на расстоянии вытянутой руки. Маша протянула к ним руки, разочарованно сковырнула кусок вспучившейся краски.

– Отпусти её, Дарси, не дури. Тебя не пустят ни в какой мир магов. Они же тебя в тюрьму сунут. Ты что, совсем псих? Отпусти её сам, пожалуйста.

Он уже не просто хватал воздух ртом, он пытался вдохнуть, и летучая мышь, вышитая на свитере, дёргалась на его груди. Смешная летучая мышка.

Помехи зашипели сильнее. Видимо – решила Маша – Рауль заглушил связь, чтобы поговорить с Кел. Она согласно кивала ему в ответ. Колыхались выкрашенные в чёрный волосы, и звенела самая маленькая серёжка – пятая.

   – Если ты не вернёшься, я убью её, – его пальцы бегали по краю стола, как будто набирали текст на невидимой клавиатуре. Туда – обратно. К мёртвой герани – к дверям.

Три секунды молчания. Маша отцарапала ещё один кусок засохшей краски, раскрошила в руках.

– Хорошо, я вернусь к тебе. Только не убивай, – Кел немного охрипла. Прокашлялась. На заднем фоне что-то бубнило радио. Или не радио.

– Ты врёшь.

– Нет, не вру. Правда вернусь, если ты хочешь, – вот теперь как нужно, мерно и спокойно. Она на самом деле собралась вернуться?

– Расскажешь очередную сказочку, – пальцы мага, только что нервно бегающие по краю стола сжались в кулаки. Он шарахнул кулаками по столу. Зазвенела оставленная тут же чашка.

Маша вздрогнула, как вздрогнула бы от удара.

– Где ты вчера была? Ты не брала трубку! Ты не брала... ты изменяла мне.

– Я была дома, – её голос леденеет. Сам собой, будто покрывается изморозью, и вот стынут в зимней пустоши последние нотки.

– Отчёт, – прошептала Маша.

– Ты давно уже решила меня бросить, просто искала повод. И вот тебе, пожалуйста – Белый Ветер. Ты же рада, да? Ты же рада.

– Я не рада. Не ждала. Ты не прав.

– Отчёт, – снова прошептала Маша, и маг обернулся к ней – бешено блестели его глаза, немели её пальцы. – О вчерашнем вечере.

– Отчёт, – прохрипел он. – Где ты была вчера вечером. По часам.

– Я была дома! – корочка льда треснула, и из-под неё вынырнули языки пламени. Кел почти закричала, только шипящий сзади проклятия Рауль заставил её сдержаться. – Я весь вечер была дома. Приняла ванну, посмотрела фильм, сделала маску.

– Ты не веришь, – прошептала Маша. – На колени.

– На ко...

Маг дёрнулся к ней, повернулся на стуле так, что скрипнули ножки по деревянному крашеному полу.

– Или убирайся отсюда, тварь, – улыбнулась Маша ему в глаза.

– Ничтожество, – языки пламени почти что лизнули монитор с той стороны. Кел вышла из себя. И шипели помехи.

   – Нет, – судорога свела горло, Маша поцарапала его едва отросшими ногтями. – Не называй его так.

Зелёная скукожившаяся краска крошилась под пальцами, пол рядом с кроватью был уже осыпан крошечными осколками краски.

– Я была беременна. Вчера вечером я сделала аборт. Есть справка. Хочешь, я покажу. Приезжай только. Отпусти её, – голос сбился. На этот раз – слёзы.

– Скажи: я не могу больше выносить этот обман. Прощай, – прохрипела Маша, как будто ей в ответ. На самом деле не ей. На самом деле своему отражению в зеркале, которое так хотело убивать. – Он мне так тоже сказал. Что не может выносить обман.

Вспучившаяся зелёная краска, царапины на ладонях, и подушечки пальцев становились блекло-зелёного цвета. Горло онемело.

– Прощай, – пальцы скрючились в дикое подобие птичьих когтей.

– Что? – дёрнулся маг.

– Маша, что там происходит? – Рауль не выдержал сумасшествия первый, но царапины уже не помогали снять оцепенение с горла.

– Нужно говорить так – прощай, – произнесла Маша горько. – Пойми меня правильно. Прощай. Я знаю, как нужно говорить. А ты отвечаешь – пока. Просто – пока. Иначе он не поймёт. Скажет – истеричка. Скажет – ничего не должен. Скажет – а она беременна.

– Маша, да что с тобой такое?!

– Она беременна! – голос лезет на самые высокие ноты, от него смолкает вьюга за окном. Прислушивается. Маша и сама прислушивается к своему крику. Он висит под потолком. В краткое мгновение тишины её крик смотрит на неё полными скорби глазами. – Нет. У неё нет справки. Она всё врёт.

– Маша!

– Нельзя. Нельзя добиваться любви силой. Скажет – истеричка, ничего не должен, не звони. Тварь. Нет. А она беременна. Я не знаю, где выход. Отдайте мне ту баночку с кислотой. Или пистолет. Лучше пистолет.

Судорога отпускает горло, и Маша понимает, что может кричать – надрывно, долго, о том, что выхода нет.

Во внезапно глубокой тишине после её крика осторожно появляется голос Кел.

– Ты вернёшься?

– Да. Да, да, да.

Он вернётся, как же. Как бы ни хотела Маша услышать от него ещё одно веское "прощай" – а в её груди поселилось желание убивать, разрушать, чувствовать свою вину. Знать, за что с ней так поступили.

Это всё жар, просто жар, а таблетка осталась в сумке, а сумка упала на вымытый пол книжного магазина. Туда же осела мёртвой бабочкой книга с именитым детективом в главной роли. Его речь проткнули каблуком. Нет у него больше речи.

Прощай, Маша.

Она стонала потом. Не из-за боли, не потому что ломило кости и не согревало одеяло в дуэте с курткой. Она хотела попросить помощи, но не знала, как это делается. Она хотела плакать, но мешал металлический стержень внутри.

– Договорились? – Маша открыла глаза, когда на комнату опустился сумрак, а по компьютеру больше не ползла змейка связи. Маг шёл из одного угла комнаты в другой.

– Да. На завтра.

Кажется, тогда водворилась ночь.

Глава 29. Голос метели

«Скорее бы утро», – подумала Маша и открыла глаза: наставало бесцветное зимнее утро. На карнизе по ту сторону стекла примостился воробей. Взъерошенный, пухлый. Несколько секунд они с Машей смотрели друг на друга, потом воробей отвернулся.

Ласкали стекло снежинки, летящие наискось. Маша села на кровати, оттолкнула с себя измятое одеяло. Хотелось лечь обратно и не видеть никакого утра, но ещё больше хотелось пить. Она вспомнила, что сегодня окажется дома и попробовала улыбнуться.

Воробей спорхнул с подоконника в бледную вьюгу. По дороге на кухню Маша старалась не хвататься за косяки и ручки шкафов. Не давал стержень внутри, изрядно проржавевший этой ночью, но всё ещё не сломленный. Взять бы топор и врезать раз.

Топор. Нет, стакан с водой. Она как заклинание повторила про себя – хочу пить. В доме было тихо. Так тихо, что только снежинки царапались в окно. В прихожей на гвозде висела куртка Дарси.

В кармане куртки лежали ключи – Маша вспомнила и усмехнулась. Оторвала от памяти кусок. В доме было очень тихо. Даже в ванной – где-то за закрытой дверью – не журчала по трубам вода.

По карнизу цокали коготки воробья. Интересно, того самого? Маша зашла на кухню и остановилась в дверном проёме, всё же уцепившись за косяк.

В узком промежутке между обеденным столом и пожелтевшей от жира плитой лежал маг. Лицом вниз, и кровь растеклась по промежуткам между крашеными досками пола. Маша опустилась на табурет.

На столе, рядом с кружкой, в которой застыл вчерашний чай, лежал его пистолет. Вчера пистолет тыкался ей в висок, как целовал бы неумелый любовник, а сегодня он просто разлёгся на голой столешнице. Как любовник, который остался очень доволен собой.

– Прощай, – сказала Маша развороченному затылку мага.

...Она собиралась и тревожно оглядывалась. В левый карман куртки – его мобильный телефон. Здесь совсем нет связи. За пояс джинсов – пистолет. Он очень нужен, когда от мимолётного приступа паники холодеет спина и капли пота катятся под одеждой.

В куртке не было ключей. Маша проверяла карманы, трясла её, щупала за подкладкой, потом раздражённо бросила куртку на пол. Звякнули три монетки. Она ясно помнила, как вчера он сунул ключи в правый карман, в обманчивой беззаботности.

А сегодня их не было. За плечом надсадно тикали часы, шёл девятый час утра, и за окном поднимался бесцветный рассвет пополам с метелью из оврага. Под свитером текли капли холодного пота.

В правый карман куртки – несколько некрупных купюр – это всё, что Маша нашла в столе. Мародёрствовать она не решалась. Или её пугал развороченный затылок. Через окно на неё птичьими глазами смотрела смерть. Маша дёрнула тяжёлый засов и вышла на улицу.

Зима оглушила её и ослепила – снегом в лицо, холодный воздух поцарапал горло, запрещая дышать. Закрыв нос перчаткой, Маша пробиралась через снегопад к машине, которая – она знала – стоит прямо за невысоким забором. Вчера она по инерции едва не налетела на него, выбравшись из машины. Столкнулась носом к носу с суровой, местами изъеденной червями реальностью.

Она прошла двор от одного края до другого, до самой изгороди, понацепившей белые шапки снега: машины не было. Не веря своим глазам и подводившему последнее время вестибулярному аппарату, Маша обошла двор ещё раз. Снега намело почти по колено, его здесь никто не стремился убирать.

За стеной снега едва различимы были очертания соседних домов. Маша хотела обойти свой вокруг – не удалось. С противоположной стороны ветер надул сугробы выше её роста. Маша достала мобильный телефон. Индикатор сети сообщал, что о звонках не стоит даже и мечтать.

В её жизни никогда не было лёгких путей. Натянув шарф повыше, Маша пошла к соседним домам.

Три чёрные служебные машины стояли друг за другом на обочине восточной трассы. Расчищенную ранним утром дорогу уже засыпало снегом. Поднимающаяся из степей вьюга припорошила блестящие крыши машин. Возле самой первой, облокотившись на приоткрытую дверцу, ждал Рауль.

– Не видно их, – он раздражённо побарабанил пальцем по циферблату часов. – А уже пора бы давно.

– Дверь прикройте, дует, – откликнулась из салона машины Кел.

Рауль оглянулся: она перебирала все свои серёжки, одну за другой, как будто находила успокоение в том, что каждое из пяти металлических колечек – от самого большого и до крошечного пятого – оставалось на месте.

Хлопнула дверца соседней машины. Мартимер подошёл сзади, горестно повздыхал, пиная ногой снег.

– Они не приедут. Смотри, начинается метель. Может же и отложить встречу. С него станется. Лучше вернёмся в Центр и ещё раз попробуем наладить связь.

– Нет, – рыкнул Рауль. – Потом не будет. Или мы встретим их здесь, или будем искать по всем глухим посёлкам вокруг Нью-Питера. Дальше они всё равно не уехали бы. Мы и так весь вчерашний день разбирались с его прихотями, а могли бы уже поймать, отломать пару конечностей и сказать, что так и было.

Они вместе помолчали о том, какая страшная истерика случилась вчера с ней. О том, что это неудивительно, если в тебя тычут пистолетом и выкрикивают бессвязные угрозы. О том, как она просила отдать ей пузырёк с кислотой.

– Я ему лицо разобью, – пообещал Рауль.

– Он же вроде маг, – неодобрительно повёл плечами Мартимер.

– Когда меня это останавливало!

Они обернулись друг на друга, понимая вдруг двусмысленность беседы, и вопрос – о ком ты – застыл в холодном воздухе.

– Да я, в общем-то, про обоих, – усмехнулся Рауль.

Поднималась из степей метель, стряхивала с себя торчащие из снега голые стебли, сухие листья, чёрных птиц. Налетала колючей крупой, царапала стёкла машин, секла лицо.

– Они не приедут, – сказал Мартимер.

Тогда она запела. Слуха и голоса у Маши не было отродясь, и как бы мама, игравшая на сцене большого зала консерватории, не билась с ней, толку от этого было мало. Но она запела, не попадая, да и не пытаясь попадать в ноты, о рыжем котёнке, который потерялся в огромном дождливом городе.

В домах было голо. Нёсся снег в пустые оконные проёмы. Страшно было ступать на прогнившие доски пола, и метровые засохшие стебли сорняков торчали посреди комнат. Маша обошла все, или почти все дома – дальше за метелью не было видно. Она села на уцелевшее крыльцо последнего, и запела песню. Голос дрожал в холодном злом воздухе. Голос дрожал, и забывались строчки.

Ветер леденил щёки, и мёрзли кончики пальцев. Идти в дом и согреться, но в доме лежит труп с развороченным затылком. С каких пор она стала бояться трупов?

– Я не боюсь, – сказала Маша. Она сняла перчатки и подышала на пальцы. – Я жду.

Она смахнула снег с перилл и поднялась. И с размаху врезала по рее, поддерживающей свод крыши. Вспорхнули испуганные, примостившиеся на периллах воробьи. Убийца вытащил из кармана мага ключи и уехал сквозь метель.

Он сидит сейчас в тёплой комнате, лениво щёлкает пультом от телевизора и размышляет, выпить ли ещё чаю или всё-таки стоит разогреть вчерашний плов.

А она дрожит на полусгнивших ступеньках и пугает воробьёв. Рауль не приедет забрать её из промёрзшей насквозь развалюхи. Потому что маг умер – получил в затылок пулю и отдыхает на полу кухни. Он не успел даже насладиться результатами своей истерии.

Маша сквозь зубы припомнила, к каким демонам должна отправиться душа убитого, и пошла к трассе. Вернее туда, где по её мнению находилась трасса. Маг вчера привёз её домой чуть живую и как заклинание повторяющую надписи с километражных табличек.

Колючая крупа заметала дорогу, будто бы небо задалось целью стереть почерневшую деревню с лица земли. Маша на ходу натянула на голову капюшон. Снег таял на шее и затекал за ворот свитера. Маша уже не замерзала.

Холод стал частью её. Снег таял на горячем лбу.

За метелью проступила чёрная тень. Маша прищурилась: тень странным образом сложилась в матово-блестящую машину. Чёрную машину за белым снегом. Чёрную машину с царапиной на дверце водителя. С потёртыми бордовыми чехлами на сиденьях. Она стояла прямо поперёк дороги, боднув забор.

Почти засыпанная цепочка следов уходила влево, к дому, её пересекали свежие колеи от колёс. Она обогнула машину и дёрнула дверцу на себя, та легко поддалась, и Маша забралась внутрь, только сейчас осознавая, как её трясёт от холода, как пальцы не могут попасть по кнопке обогревателя.

Как тает снег на краях джинсов. Дверца водителя хлопнула.

– Привет. Замёрзла?

Маша вздрогнула. Человек в шуршащей куртке устроился на соседнем сидении, посмотрел на неё поверх узких очков. Улыбнулся.

– Сейчас включу печку, – он потянулся к кнопке, – а, ты уже. Шустрая. Здесь теплее, чем дома. Я там, на самом деле, попытался включить отопление, но с трубами беда.

Пистолет за поясом джинсов вжимался в неё, припечатывался прикладом к пояснице.

– Миф, – произнесла Маша, заставляя себя проглотить боль в саднящем горле. – Как ты здесь оказался?

– Побоялся, что тебе станет одиноко и страшно. Я угадал? Хочешь чаю? Я сегодня утром обнаружил, что крупнолистовой чай закончился. Пришлось заваривать пять пакетиков, прямо в термосе, – он засмеялся, оборачиваясь к заднему сиденью.

Маша отстранилась от его шуршащей куртки и от запаха сигарет. Снег сыпал на лобовое стекло, заметая унылый вид деревни. Миф протянул ей кружку – чай оказался некрепким, желтоватым. Маша не хотела пить, но кружку почему-то приняла.

– Нет, – сказала она. – Как ты здесь оказался?

– Доехал на попутке, – он с интересом заглянул в термос. – Что смеешься? Когда я её ловил, мне было не смешно.

Маша не смеялась.

– Ты его убил. Зачем ты его убил?

Миф обернулся к ней, и весёлость разом стала маской.

– Я не убивал, Маша.

– Ты убил его.

Маска пошла трещинами: искривились губы, брови съехались на переносице.

– Я его убил. А ты собираешься его пожалеть? Ты всегда жалеешь тех, кто тащит тебя силой?

Пощёчина вышла смазанной, и замёрзшим пальцам стало больно. Горячий чай плеснулся на пол машины, едва-едва зацепив Машины колени. Её не просто трясло, её колотило от ярости. Она понимала, что не сможет дышать, не сможет просто вдохнуть воздуха, если он не извинится сию же секунду.

Миф тёр щёку одной рукой, не глядя на Машу, а другой держал термос, и его пальцы дрожали.

– Машка, – сказал он изменившимся голосом. Таким голосом нельзя было попросить прощения. – То, что было летом – такая глупость. Но ты жертва, а я виноват.

– Мне надоело быть жертвой, – сорвалась она. – Я хочу быть виноватой. Виноватой! Мне надоело, что мной управляют, как безмозглым демоном. Ты, Орден, этот маг, снова ты.

Кружка с чаем дрожала в её руках так, что расплескала свою горящую внутренность – теперь уже ей на колени.

Миф отобрал у неё кружку и слил остатки чая обратно в термос.

– Выходит, ты приехал, убил его и оставил меня здесь помирать? Но потом тебя вдруг загрызла совесть, и ты решил вернуться. Так? – Маша вцепилась в его рукав, в шуршащую ткань куртки.

– Не так, – он стряхнул её руку – бессильные пальцы с шуршащей ткани. – Я спас тебя, на самом деле. Убил мага и дал возможность стать мёртвой для Ордена.

Снег лупил по стеклу.

– Ордена, – повторила Маша, глотая подступающую истерику.

Миф прерывисто вздохнул, как будто бы и он обещал себе не дышать, пока она не извиниться, да не выдержал.

– Меня и самого этот маг выводил из себя, – он улыбнулся.

От фальши её замутило.

– Слушай, – сказал Миф. – Глупо было думать, что мы его обманули.

– Ты просто сдался, – прохрипела Маша. Голос хотел рычать от злости. – Ты же шёл сюда, чтобы меня убить. В какой момент ты передумал?

– Причём тут ты? Маг слишком громко кричал про Белый Ветер, вот и всё, зачем Орден...

– Приказал тебе его убрать!

Её пальцы ползали по застёжке-молнии, вверх-вниз, а на капот машины сел ошалевший от снегопада воробей, поёжился, клюнул дворник. Миф хмыкнул.

– Центр стоит на голове. Слышала, что они вчера устроили? Настоящую облаву во всех уютных уголках. Про метро не забыли, – словно между делом сообщил Миф. Как будто они сидели тут и мило обсуждали последний выпуск новостей.

Маша обернулась на него со слабым подобием любопытства.

– Зачем это?

– Мстили за тебя? – Миф пожал плечами, глядя в одну точку – на воробья.

– Ты довезёшь меня до Нью-Питера? – Маша почувствовала, как пальцы её снова сжимаются в подобье птичьих когтей.

– Завтра, Машка, всё будет завтра. У меня тут с собой кое-что из еды, свитер. Надень. Завтра поедем. Ты, наверное, совсем голодная.

Маша ощутила новый приступ тошноты, зашарила рукой по дверце с сумасшедшим желанием выбраться на свежий воздух. Но как только пальцы нащупали рычажок, тошнота отпустила.

– Мне плохо, мне нужно в больницу, – жалобно протянула Маша.

Миф внимательно посмотрел на неё.

– Да у тебя температура. Собьём жар, и станет лучше. Вечно ты устраиваешь панику из-за любой мелочи. Помнишь, на третьем курсе...

– Миф, я не шучу.

Они померялись взглядами – кто больше выдержит. Глаза Мифа оказались совсем безучастными, словно он каждый день уговаривал таких, как она, сидя в машине посреди мёртвой деревни. А Маша задыхалась от крика, вставшего в горле. Крик был, но не было слов, больных, злых, точных. Она поймала рычаг разблокировки двери – он попался под руку сразу же.

– Маша, ну не дури! Я отвезу тебя, куда скажешь.

Снег путался в ногах, как распоротое ватное одеяло. Она не останавливалась, хотя холодный воздух царапал горло. Ещё бы десяток шагов, и под ноги легла бы трасса, а на трассе обязательно оказалась бы заблудшая легковушка или целенаправленно несущийся через метель дальнобойщик. Но Миф схватил её за локоть.

– Я просто не хочу, чтобы тебя размазали по стенке, пойми уже.

Маша вспомнила вдруг дождливую осень, окраину ютящегося на краю леса Полянска, Ордена, натягивающего перчатки. Он не хотел пачкать руки убийствами – пусть этим занимаются другие. Чёрная мантия мягкими складками спадала с его плеч, и чёрная прядь, выбившаяся из хвоста, колыхалась от ветра. И дождь пах горьким ветром, и отстранённо смотрел на Ордена Миф.

"Убивай, чего уж..."

"Убрать его... человеческое отродье".

– Ты знаешь про взрыв, – Маша задыхалась и глотала ледяной воздух. – Ты же всё знаешь. Как ты можешь допустить это?

– Знаю. Это месть за облаву.

– Но это же Центр! Нужно срочно сообщить ребятам, нужно всех вывести оттуда, Миф. Ещё можно всё предотвратить, – Маша рванулась из его пальцев.

– Нельзя. Этого. Делать, – произнёс он чётко, почти по буквам.

Он смотрел на неё с таким огорчением, словно Маша – его любимая ученица – забыла всё, чему он её учил. Прямо после экзамена. При выходе из аудитории.

– Пусть умирают люди, по-твоему, да? – она снова задрожала.

– На самом деле, знаешь, Маша, не люди, а маги.

– Замечательно! То есть, пусть они подыхают, так? Ты не этому меня учил, – Маша вдруг снова ощутила, что в заднем кармане джинсов у неё притаился пистолет. Он горячо прижался к телу.

Не этот Миф требовал с неё обещание встретиться ещё раз.

– Тебе жалко этих магов, а не меня? Да они даже мыслящим существом тебя не посчитают.

Что они с ним сделали? С её Мифом, с её кумиром и идолом, каждому слову которого она готова была следовать как божественной заповеди. Что они сделали с её учителем?

Мифа она никогда не видела таким: глаза блестели, а у Маши пересыхало во рту от его страха. Не этот Миф презрительно смотрел на Ордена: "Убивай, чего уж". Не этот Миф спасал её – ценой собственной жизни. Не этот обнимал в ванной и гладил по голове: "Мы обманем их всех".

Этот смотрел холодными глазами и боялся за свою жизнь. Она вырвалась из его пальцев.

– Уходи, Миф. Уходи по-хорошему.

Он отступил на шаг, как будто бы и собирался выполнять её просьбу, но пальцы – незнакомые, цепкие – сжимались и разжимались, и шёл мороз по коже от того, как кривились его губы.

– Хорошо, уйду, – метель выла теперь между ними и становилась пеленой. – Значит, вот чем ты платишь мне за всё добро, что я тебе сделал. Предательством. Ты права, Маша, я не этому тебя учил.

Страшное слово повисло в снежной пелене.

Не этот Миф смеялся, глядя, как Маша и домовой воруют друг у друга блестящую шкатулку.

– Я принимаю решение, – прошептала Маша. – Ты учил меня принимать решения, не оглядываться на других. Мне страшно слышать от тебя всю эту грязь, Миф. Миф, я же была влюблена в тебя на третьем курсе. Я же думала, что ты справедливый и сильный. Не нужно рушить хоть это. Когда ты передумал меня убивать?

– Ты целовала меня в гостинице. Так нельзя притворяться.

Она тряхнула головой.

– Нет. На третьем курсе. Целых три недели. А потом, помнишь, я позвонила тебе с конференции. Сказала, что заняла втрое место, а ты не узнал меня. Я проревела минут пятнадцать в душе, и всё кончилось.

Миф вынул из кармана куртки платок и стал протирать очки от налипшего снега. Маша вспомнила, как он снял очки перед поцелуем и аккуратно положил их в карман рубашки.

Она достала пистолет, изрядно нагревшийся об её тело, сняла с предохранителя. И нажала на спусковой крючок.

Только на въезде в Нью-Питер, Маша сообразила, что всё ещё сжимает пистолет в руке. Вместе с этим пришло понимание: почему так побледнел заблудившийся водитель, когда она кинулась на капот его машины, почему так безропотно согласился везти не то, что до города, до самого проспекта Рождественского. Почему так заверял, что ему не только приятно, но ещё и по пути.

Метель засыпала их следы. Маша перестала оглядываться, только когда они проскочили первый пешеходный переход. На тротуаре возле мигающего светофора стояла группа закутанных по самые носы детсадовцев и высокая женщина. Маша спрятала пистолет в задний карман джинсов. Там он замер осторожно и устало.

На проспекте перемигивались светофоры, жались в ожидании автобуса горожане.

– Здесь, – показала Маша на ближайшую к Центру остановку.

Паркуясь, водитель слегка повеселел и даже пожелал ей удачного дня. А Маше всё казалось, что она не успеет, что темнеет небо, и вот-вот грянет взрыв, в осколки разнося здание, похожее на звездолёт.

На проходной Вольфганг, при виде неё, подавился песочным печеньем.

– Моцарт, нужно срочно объявить эвакуацию. В зоне регистрации заложена бомба. Где ребята?

Рауль и Мартимер приехали, когда здание Центра оцепляли красной, дрожащей на ветру лентой. Испуганные прохожие жались к другой стороне улицы. Маша сидела на автобусной остановке, смахнув с сиденья снег, и наблюдала за тем, как в окнах Центра мелькают огни приборов и сполохи заклинаний.

Она встала навстречу Раулю, когда только увидела его машину на перекрёстке – он бросил её там, въезд на проспект тоже перекрыли. Рауль неловко обнял её, как обнимают при встрече на вокзале, а Маша прижалась щекой к его холодной куртке.

– Ну, леди, вы и даёте, – он снял перчатки и отдал Маше.

Следом подоспел Мартимер и уставился на неё как на призрака из подземелья, хотя сейчас она наверняка выглядела ещё и хуже.

– Взрывное устройство пока не нашли, – сообщила она. В больших тёплых перчатках Рауля пальцы начали отогреваться.

– Где остальные? – взволнованно оглядываясь, поинтересовался Мартимер.

– Разбежались по домам в основном, – вздохнула Маша.

– Небось всё уже нашли, – усмехнулся Рауль, теребя Машу за капюшон куртки. – Моцарт мчится к нам.

Вольфганг бежал наискосок – от запасного выхода из Центра к автобусной остановке, и прыгающие по дороге вороны разлетались. Снег больше не шёл, он мялся под ногами, желтоватый от света уличных фонарей снег.

– Ну как? – спросил Рауль прежде, чем Вольфганг успел затормозить возле них.

– Взорвали пункт регистрации, который на улице Изумрудной реки.

– Что? – выдохнула Маша, просто надеясь, что он рассмеётся и скажет, что бомбу давно уже нашли и обезвредили.

– Взорвали другой пункт регистрации. Много жертв. И наши сейчас поедут туда, чтобы помочь ликвидировать последствия. Там в этот день как раз было назначено какое-то плановое продление регистрации.

– Что? – повторила Маша ещё раз.

Пункт регистрации. Он сказал – тот пункт. Если бы он имел в виду Центр, он бы сказал по-другому. Легче же назвать Центр именно Центром, а не пунктом каким-то там. Почему она не поняла сразу?

– Я... просто идиотка, – произнесла Маша. – Ошиблась. Опять.

Ещё стояли в небе серые сумерки, а снег казался желтоватым от света уличных фонарей, когда на другом конце города разразился страшный взрыв, сметая души в мир Ничто.

Почему желтоватый снег под её ногами вдруг стал тёмным – Маша опустила голову. Она видела, как натекает на снег тёмное пятно. Почему – боль сжалась внизу живота, схватила и дёрнула вниз. Падая, она закричала от страха. Поняла – почему.

– Орлова, к вам там пришли.

Палата номер десять. Их всего десять на этаже. Десять палат и одна операционная – туда Маша заглядывать боялась. А в десяти других палатах лежали, сидели, стояли у окон женщины. Такие же, как она, старше, младше. Некоторые ложились на полдня, кое-кто проводил здесь недели.

Маша знала. Она бродила по коридору, стояла у стен, бездумно прислушиваясь к разговорам. Только в операционную она боялась заглянуть.

Внутри неё не было боли, хотя первую ночь она и плакала. Плакала вместе с тем, кто теперь поселился внутри неё.

– Орлова, слышите?

– Иду.

Странно, что Сабрина не стала подниматься на третий этаж. Она обещала сегодня прийти и прозрачно намекала, что заставит Машу съесть не только больничный ужин, но и пару-тройку принесённых с собой йогуртов.

– У тебя организм устал, – сказала Сабрина. – Нужно питаться лучше.

Маша шла вниз по лестнице, цепляясь за перилла. Идти вниз было ещё не так сложно, хуже – она знала – будет подниматься вверх, останавливаясь через каждые пять ступенек. Останавливаясь от страха, что снова придёт боль.

– Вам нагрузки противопоказаны, – сказал полный врач в очках и с еврейской фамилией. – Поменьше ходите.

В больничных коридорах на первом этаже было пустынно, пахли хлоркой только что вымытые полы. Под объявлением о необходимости второй обуви довязывала чулок престарелая медсестра. Сабрины не было, возле окна стоял Луксор.

Маша подумала, что шаркает тапочками, и он оглянулся. А за окном шёл снег.

Она прошла к жёсткому больничному дивану, опустилась. Поднявшаяся в животе боль слегка улеглась, и Маша даже подвинулась, уступая место рядом Луксору. Но он не захотел садиться, опустился на корточки рядом с её ногами.