Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 72 страниц)

 
Мой друг, Дельфин любезный, мне помог,
И я плодов любви отведать смог,
И вот надежды луч мне сердце согревает,
От счастья я парить готов.
Но душу черное предчувствие терзает —
Теперь страшусь я зависти богов.
 

Он мечтательно шептал эти строфы, как вдруг камень неистово закачался, затем приподнялся, и из черных недр земли вышла старая хромая карлица, опирающаяся на костыль. Это была фея Угрюмья, злюка не лучше Ворчуньи[388]388
  Ворчунья (фр. Grognon) – злая ведьма из «Прелестницы и Персинета».


[Закрыть].

– Поистине, каким надо быть бесцеремонным, чтобы усесться на мой камень, принц Алидор! – воскликнула она. – Даже не знаю, что мешает мне тотчас же сбросить тебя с обрыва в море, дабы ты уразумел, что если даже феи и не смогут сделать тебя еще счастливей, чем ты есть, то уж обрушить град страшных несчастий на твою голову им вполне по силам.

– Сударыня, – ответил ей немало удивленный принц, – я знать не знал, что вы живете в камне, а то бы непременно проявил уважение к вашему дворцу.

– Напрасно ты теперь рассыпаешься в извинениях, – продолжала она. – На вид уродлив, а в душе самонадеян, – ты заслужил муки, и я желаю насладиться тем, как ты будешь страдать.

– Увы! Так в чем моя вина? – воскликнул он.

– Не знаю, да и знать не хочу, – ответила старуха, – но буду помыкать тобой, как если бы знала.

– Как же сильна ваша ненависть ко мне! – сказал он. – И, если бы не тайная надежда на покровительство небес, я постарался бы предотвратить все беды, что вы сулите мне, навеки покинув белый свет.

Угрюмья, что-то злобно проворчав, вошла обратно под камень, и вход закрылся.

А опечаленный принц так и стоял, не смея больше сесть на камень. Ему вовсе не хотелось иметь дело с этой зловещей карлицей.

– Чувство переполняло меня, я возомнил себя слишком счастливым, и вот мне в наказание послана эта крохотная фурия. Что она сделает со мной? Ах! Верно, гнев ее будет направлен не на меня, а на красавицу, которую я люблю. Дельфин, Дельфин, умоляю, приди и утешь меня.

Только он так сказал, как Дельфин показался из прибрежных волн.

– Что вы желаете, друг мой? – спросил он.

– Я пришел поблагодарить тебя за то добро, что ты мне сделал, – ответил Алидор. – Ведь я женился на Ливоретте и поспешил сюда, чтобы поделиться с тобою счастьем, но фея…

– Я все знаю, – перебил его Дельфин. – Это жестокая Угрюмья, всем известная беспримерным коварством и капризным нравом. Если кто-то счастлив и доволен, в ней беспричинно вспыхивает злобная досада. Хуже, однако, то, что ей дана большая власть и над людьми, и надо мной, и она намерена чинить препятствия моим благим делам.

– Вот странная Угрюмья, – ответил Алидор, – чем я вызвал ее неудовольствие?

– Как! Вы же человек, – воскликнул Дельфин, – так вам ли удивляться несправедливости, царящей среди людей? Да ведь у вас этого и в мыслях нет; а вот будь вы рыбой – тогда другое дело. Мы-то в нашей соленой империи не столь беспристрастны, и сил уже нет смотреть, как жирные рыбы пожирают маленьких рыбешек – ведь даже ничтожной селедке в морских глубинах подобают те же самые гражданские права, что и огромному киту.

– Перебью тебя, – ответил принц, – но только, чтоб спросить: могу ли я признаться Ливоретте в том, что я ее супруг?

– Наслаждайся настоящим, – сказал Дельфин, – и пока что не спрашивай о будущем.

С этими словами он ушел под воду, а принц стал кенаром и полетел к своей милой принцессе, которая уже повсюду его искала.

– Ах, негодник! – воскликнула она, как только заметала его. – Долго ты еще будешь изводить меня своими причудами? Я боюсь тебя потерять, ибо, если так случится, умру от огорчения.

– О нет, моя Ливоретта, – возразил он, – я останусь при вас навсегда.

– Кто может поручиться, – продолжила она, – что ты не попадешь в коварные ловушки или не угодишь в чьи-нибудь сета? А если это будут сета, расставленные для тебя прекрасной любовницей?

– Ах, право, обидно мне слышать подобное! Вижу, что вы совсем меня не знаете.

– Прости, Биби, – улыбнулась она, – просто я слышала, что верностью жене не принято хвалиться, и с тех пор, как ты стал мне мужем, страшусь перемены твоих чувств.

Кенар находил удовольствие в таких разговорах, доказывавших ему, что принцесса и впрямь влюблена в него. Но любила она его лишь в образе птички, и это ранило принца в самое сердце.

– Я обманул ее, – пожаловался он Дельфину, – позволительно ли такое? Я знаю, что противен принцессе, что облик мой безобразен, и все мои изъяны перед ней как на ладони. Куда уж мне надеяться, что она захочет такого мужа, – но волей-неволей именно я им и стал. Настанет день, когда она узнает правду, – и как мне тогда избежать ее горьких упреков? Как объяснить обман? А если я впаду в немилость, то умру с горя.

Но Рыба возразила:

– Влюбленные не говорят так, как ты; если б они все размышляли подобно тебе, то не видал бы свет ни похищенных любовниц, ни ревнивых красавиц. Лови мгновенье, ибо вскоре для тебя наступят иные времена, пожалуй, похуже нынешних.

Тут принц Алидор совсем огорчился: понял он, как досадил фее Угрюмье тем, что сел на камень и потревожил ее покой, и взмолился, чтобы Дельфин, как и прежде, не отказывал ему в добрых услугах.

А во дворце только и говорили о том, как бы выдать принцессу замуж за молодого и красивого принца, чьи богатые владения простирались неподалеку от королевства. Оттуда прибыли послы просить ее руки. Король принял их со всеми почестями, но эта новость глубоко встревожила Алидора. Он поскорей помчался на берег моря, где встретился с Рыбой и поведал ей о своих опасениях:

– Вот видишь, в каком безвыходном положении я теперь оказался. Мне придется либо уступить Ливоретту другому и навсегда утратить ее, либо открыться ей и, быть может, потерять на всю оставшуюся жизнь.

– Я не могу препятствовать Угрюмье в ее коварствах, – сказал Дельфин. – Я опечален не меньше вашего и сострадаю вашим мукам. Мужайтесь! Пока что не могу вам сказать ничего больше, но все ж не забывайте иногда рассчитывать на мое доброе участие.

Принц поблагодарил его от всей души и вернулся к своей принцессе.

А она тем временем сидела в окружении фрейлин и жаловалась на тошноту. Одна из дам поддерживала ее голову, другая держала за руку. Принц, еще не превратившийся в кенара, не посмел подойти к ней, как ни обеспокоило его плохое самочувствие Ливоретты. Она же, едва заметив его, сразу улыбнулась, забыв о недомогании.

– Алидор, – обратилась она к нему, – боюсь, я умру, а это весьма досадно теперь, когда приехали послы. Ведь я слышала столько лестных слов о принце, попросившем моей руки.

– Как, сударыня! – воскликнул Алидор с принужденной улыбкою. – Разве вы забыли, что уже выбрали мужа?

– Вы говорите о Кенаре? – ответила она. – О, я знаю, что он не будет на меня в обиде – этот брак не повлияет на те нежные чувства, что я к нему питаю.

– Сомнительно, однако, чтобы он смирился с необходимостью делить вас с кем-нибудь еще.

– Ничего, – отвечала она, – ведь я мечтаю быть владычицей большого королевства.

– Но ваша птичка вам, сударыня, уже подарила королевство, – возразил Алидор.

– Поистине прелестная империя, – расхохоталась принцесса, – крохотный кусочек леса с жасминовой полянкой: это подарок разве что для пчелки или коноплянки; ну а я-то совсем другое дело.

Фрейлины принцессы, испугавшись, как бы сей длинный разговор не утомил ее, попросили Алидора удалиться. Они уложили Ливоретту в постель, и Биби тотчас прилетел прощебетать ей песенку, полную упреков в неверности. Так как недомогание было легким, она нашла в себе силы пойти к королеве. Но с этого дня тошнота стала преследовать ее: принцесса быстро утомлялась, стала вялой и худой, вид еды вызывал у нее отвращение. Уже прошло несколько месяцев, но никто так и не знал, что с ней делать. Еще больше огорчала весь двор настойчивость послов, торопивших со свадьбой. Наконец королеве нашли искусного врача, который мог бы исцелить ее дочь. За ним отправили карету, строго-настрого запретив что-либо рассказывать ему о ее знатности, дабы он не стеснялся говорить правду. Когда прибывшего врача повели к принцессе, королева решила спрятаться прямо в ее спальне, желая обо всем услышать собственными ушами. Доктор же едва приступил к осмотру, как на его лице уже засветилась довольная улыбка.

– Поверить не могу, – сказал он, – как это ваши придворные врачи не распознали недомогание этой молодой особы! Скоро она подарит своей семье очаровательного мальчика.

Тут фрейлины, не желая даже дослушать, грубо вытолкали его вон, выкрикивая вслед оскорбления.

Биби, сидевший в комнате Ливоретты, в отличие от возмущенных дам, понимал, что сельский врач отнюдь не невежда в медицине. Ему самому не раз приходила в голову мысль о беременности принцессы. Он пошел к морю, чтобы посоветоваться со своим другом Дельфином, который с ним согласился.

– Скройтесь на время, – сказал он, – ибо, боюсь я, застанут вас как-нибудь вместе, когда она приляжет отдохнуть, и оба вы погибнете.

– Ах! – печально воскликнул принц. – Ты думаешь, что я смогу так запросто расстаться с самым дорогим мне существом? Жизнь моя станет невыносимой! Или дозволь видеть Ливоретту, или дай мне умереть.

Дельфин, растрогавшись, даже пролил скупую слезу, хотя известно, что дельфины не умеют плакать; он утешал своего друга как только мог. Во всех бедах винили Угрюмью.

Королева рассказала супругу о том, что сообщил доктор. Ливоретту позвали и подробно расспросили – она же обо всем рассказала с обычными для нее искренностью и невинностью. Ничего неожиданного не оказалось и в рассказах придворных дам. Это успокоило было Их Величества, пока в один прекрасный день принцесса не родила крохотное существо невиданной красоты. Что тут началось, не выразить словами: удивление и гнев короля смешались с горем королевы, отчаянием принцессы, тревогой Алидора, не говоря уж о крайнем изумлении послов и всего двора. Откуда это дитя? Кто его отец? Ответа ни у кого не было. Ведь и сама Ливоретта смыслила в этом деле не больше, чем ребенок. Но королю было не до шуток: он не верил ни слезам, ни клятвам и порешил сбросить дочь вместе с ее сынком в пропасть, чтоб разбились они об острые камни. Когда он сказал об этом королеве, та пришла в такое неописуемое отчаяние, что, без сознания, мертвенно бледная, упала к его ногам. Увидев супругу в обмороке, король немного смягчился и, когда она пришла в себя, попытался ее утешить. Королева, однако же, потребовала отменить смертный приговор, а в противном случае не видать ей больше в жизни ни радости, ни здоровья. Тут она, зарыдав в голос, кинулась ему в ноги, умоляя убить ее вместо Ливоретты с сыночком, которого она нарочно велела принести, чтобы разжалобить короля видом невинного создания.

Мольбы королевы и плач ребенка вызвали в нем сострадание; он в изнеможении опустился в кресло и, подперев лоб рукой, погрузился в тяжкие раздумья. После долгого молчания он сказал королеве, что милость может проявить лишь в одном – он отложит казнь, ибо только кровью можно смыть такое позорное пятно на репутации двора. Королева, рассудив, что получить отсрочку смертного приговора для дорогой дочери и внука уже означает добиться многого, без возражений согласилась на то, чтобы принцессу заточили в темницу, где той больше никогда не увидеть солнца. Вот в каком унылом месте оплакивала теперь Ливоретта несчастную судьбу свою. Если что-то и могло облегчить страдания принцессы, так это ее абсолютная невинность. Она ни разу не видела свое дитя и не знала, что с ним стало.

– Святые небеса! – восклицала она. – В чем грех мой? За что мне эти тяжкие беды?

У Алидора, подавленного горем, больше не было сил. Разум его помутился, и он превратился в совершенного безумца. Бродя по лесам неприкаянным бродягой, крича и сетуя на судьбу, он разбрасывал по дорогам деньги и драгоценные каменья. От долгих скитаний одежда его превратилась в лохмотья, волосы спутались, а выросшая предлинная борода лишь подчеркивала его природное уродство. Нестерпимо было смотреть на это, и жалкая судьба его, несомненно, привлекла бы всеобщее внимание, не будь оно отвлечено заточением принцессы. Послы, приехавшие просить ее руки, не стали ждать, пока их выдворят, и спешно покинули королевство – до того им было стыдно оставаться во дворце. Король без особого сожаления отпустил их. Дельфин уплыл далеко в море, больше не показываясь из морских волн, и теперь Угрюмья могла вволю злодействовать против принца и принцессы.

Маленький принц тем временем расцветал с каждым днем, но король будто не замечал этого: ведь он сохранил ему жизнь лишь для того, чтобы узнать, кто же был его отцом. Королева ничего не знала о том, что замыслил ее супруг. Тот же вдруг издал указ, повелевавший всем придворным преподнести внуку подарок, способный его обрадовать. Все до одного тотчас явились во дворец, и вот король с королевой вышли в парадный зал к огромной толпе своих подданных. За ними шла нянька, неся на руках прелестное дитя в золотых и парчовых одеждах.

Все по очереди подходили к малютке поцеловать ручку и преподнести дары: кто – розу из драгоценных камней, кто – искусственные фрукты, и золотого льва, и волка из агата, и лошадку из слоновой кости; тот – спаниеля, этот – попугая, а иной – бабочку. Но ребенка ничто не радовало.

Король, притворяясь равнодушным, краем глаза внимательно наблюдал за происходящим. Он заметил, что ребенок не притронулся ни к одному подарку. Тогда он велел еще раз объявить во всеуслышание, что любой, кто не явится немедленно ко двору, будет наказан по закону как преступник. Теперь подданные с удвоенной силой старались услужить монарху. А в это время королевский конюший, тот самый, что встретился когда-то Алидору на пути и посоветовал ему остановиться в этом королевстве, нашел обезумевшего скитальца ночующим на дне пещеры и сказал ему:

– Как, Алидор! Вы здесь? Должно быть, вы единственный, кто не принес подарка маленькому принцу. Что, не слышали королевского указа? Или вы хотите, чтобы король казнил вас?

– О да, я этого хочу, – растерянно отозвался бедный принц. – Зачем ты нарушил мой покой?

– Не гневайтесь, – добавил конюший, – я хочу привести вас во дворец.

– О! Ну, я одет как подобает, – молвил Алидор со смехом, – в самый раз, чтоб показаться королевскому заморышу.

– Если дело лишь за этим, – отвечал конюший, – тогда я предоставлю вам на выбор роскошные одежды, в них у меня недостатка нету.

– Так пойдемте же! – воскликнул Алидор. – Давно уж отвык я от придворных пышностей.

Он вышел из пещеры и покорно последовал за королевским конюшим.

Тот, пользовавшийся при дворе репутацией одного из самых блестящих придворных, предложил ему выбрать любое роскошное платье, но Алидор пожелал облачиться в черное и, не поддавшись ни на какие уговоры, отправился ко двору босой, без шейного платка и с непокрытой головою. Лишь у самых врат вдруг вспомнил он, что ничего не принес для маленького принца; но, махнув рукою, поднял валявшуюся на земле булавку, решив, что это и будет его подарок. Алидор шел по залу, прихрамывая, вращая безумными глазами и отвратительно высовывая язык, что лишь подчеркивало его врожденное уродство, смотреть на которое было невыносимо. Нянька, опасаясь, как бы маленький принц не испугался, попыталась уберечь его от сего ужасного зрелища, отвернув малышу лицо и сделав знак Алидору не приближаться. Но тут ребенок заметил его, засмеялся и с такой радостью протянул к нему ручки, что пришлось поднести его совсем близко к безумцу. И тогда малыш бросился к нему на шею, расцеловал, и его не смогли оторвать от принца; Алидор же, несмотря на свое безумие, тоже оказался полон нежности к младенцу.

Король был ошеломлен, однако скрыл свой гнев от присутствующих. Но едва разошлись все придворные, как, не посвящая королеву в свой замысел, он повелел двум доверенным вельможам забрать Ливоретту из темницы, где она томилась уже четыре года, посадить ее вместе с ребенком и Алидором в бочку, дать им полную крынку молока, бутылку вина, ломоть хлеба и бросить их в море.

Вельможи, огорченные столь жестоким приказом, пали ниц, смиренно моля его пощадить и дочь и внука.

– Увы, Ваше Величество! – говорили они королю. – Спроси вы у нас, как ваша дочь страдала в заточении, так уж наверняка не стали бы обрекать бедняжку на смерть, а сочли бы ее грехи уже искупленными. Примите во внимание, что она – единственная ваша дочь. Ей сами боги уготовили судьбу наследницы короны, вы же в ответе за ее жизнь перед подданными королевства. Да и малыш подает немалые надежды. Ведь не хотите же вы убить невинного младенца?

– Хочу! – воскликнул король, раздраженный их словами. – И если вы откажетесь исполнить мою волю, я отправлю на неминуемую смерть и всех вас.

Вельможи поняли, что король тверд и им его не переубедить; горькие слезы бессилия потекли по их щекам, и они, понурив головы, покинули королевские покои. Приказав сделать такую огромную бочку, чтоб там поместились принцесса с сыном, Алидор и запасы скудной провизии, они доставили ее в башню, где на соломенной подстилке, закованная в кандалы, лишенная солнечного света, томилась Ливоретта, и почтительно передали ей приказ отца. Рыдания, душившие их, мешали им говорить; впрочем, принцесса и так поняла, что ее ждет, и тоже горько расплакалась.

– Увы мне! – промолвила она. – Боги свидетели моей невинности. Мне лишь шестнадцать лет, и не одной короны могла бы я стать наследницей; а вы хотите меня отдать на волю буйных волн морских как опаснейшую из преступниц. Однако не думайте, будто я принуждаю вас к ослушанию или взываю к вашей жалости, дабы спасти свою жизнь; о нет, уже давно я свыклась с мыслью о смерти, как повелел мне король – отец мой, и готова к самым жестоким страданиям, лишь бы только пощадили ребенка. Его-то грех – в чем он? А невинность – разве она не может послужить защитой от гнева монарха? Как может он обрекать малютку на смерть заодно со мной? Пусть берет мою жизнь. Или мало ему одной жертвы?

Вельможам нечего было ответить – они лишь повторили, что должны выполнить королевский приказ.

– Разбейте же цепи, – прошептала она обреченно, – и я последую за вами.

Тотчас стражники распилили железные кандалы на ее руках и ногах; причиненную ей боль вынесла принцесса с удивительной стойкостью. Вышла она из темницы все такой же прекрасной, точно утреннее солнце, встающее из волн морских; и кто бы ни взглянул на нее, не мог не восхититься и храбростью ее, и неописуемой красотой, которую беды только умножили, спрятав под томной бледностью прекрасного лица жизнерадостный ее нрав.

Алидор с маленьким принцем уже ждали ее на берегу моря, куда их препроводила стража. Они даже не догадывались о том, что им уготовано. Едва увидев сына, принцесса бросилась обнимать его и нежно расцеловала; а узнав, что всему виною Алидор, даже обрадовалась, что вместе с собою увлечет в могилу самого ненавистного ей человека. Алидор же, взглянув на нее, только расхохотался.

– А ты откуда взялась, малышка-принцесса? – посмеивался он. – С тех пор, как ты убежала, много воды утекло: Ливоретты нет во дворце, а я потерял рассудок. Говорят, что нас бросят на дно морское. Ты меня уж тогда разбуди, а то, чего доброго, еще просплю.

Долго бы еще он разглагольствовал, не ступи отчаявшаяся Ливоретта первой в бочку, крепко держа на руках сына. Алидор бросился за ней следом, скача от радости при мысли, что отплывает в королевство, где правят камбалы и тюрбо, и продолжая нести всякую околесицу. Бочку плотно засмолили и сбросили с высокого утеса, нависавшего над морской бездной, проводив протяжными рыданиями и криками отчаяния. Во дворец вельможи возвращались с тяжелым сердцем. Зато Алидор ничуть не тревожился: схватив хлеб и откупорив бутылку вина, он съел его до последней крошки и принялся пить, прерываясь лишь затем, чтобы пропеть веселую песню, словно сидел на пиру.

– Алидор, – взмолилась принцесса, – дай мне, по крайней мере, умереть в покое и не морочь голову неуместным своим весельем.

– Чем так печалиться, милая принцесса, – ответил он, – послушай-ка лучше мою тайну. Где-то далеко-далеко, в глубоком синем море плавает большая рыба по имени Дельфин, и это мой лучший друг: он исполняет многие мои желания. Вот почему я не волнуюсь, Ливоретта. Стоит нам лишь почувствовать жажду или голод, стоит захотеть отдохнуть и прилечь в роскошной спальне – и он примчится на мой зов, чтобы в мгновенье ока построить нам дворец.

– Зови ж его, безумец! – вскричала принцесса. – Ведь промедление может стоить нам жизни. Или ты ждешь, когда я проголодаюсь, – но уж этого ждешь понапрасну; слишком изранено мое сердце; но смотри же – мой сын вот-вот умрет, задохнувшись в этой проклятой бочке; так поспеши доказать мне, умоляю, что ты говоришь правду, а не сболтнул пустое в своем безумии.

Алидор тотчас позвал Дельфина:

– Эй! Дельфин, морской друг мой, приди исполнить все, что я велю.

– Я здесь, – тут же ответила Рыба, – приказывай.

– Где ты? – спросил Алидор. – Бочка заделана плотно, и я не могу разглядеть тебя.

– Скажи лишь, что ты от меня хочешь, – произнес Дельфин.

– Хотел бы я услышать звуки прелестной музыки, – ответил принц из бочки. Тут неизвестно откуда полилась чарующая мелодия, приятная на слух, с удивительно гармоничными созвучиями.

– О боже! – воскликнула принцесса, теряя терпение. – Да ты смеяться надо мной вздумал, куда как полезна твоя музыка, когда идешь ко дну!

– Да что же еще вам надобно, милая принцесса, – удивился принц, – раз вы не голодны и жажда вас не мучит?

– Дай мне власть над Дельфином, чтоб я смогла приказывать ему, – ответила она.

– Дельфин! Ты слышишь? – крикнул Алидор. – Велю тебе подчиняться приказам Ливоретты и выполнять все то, что будет ей угодно.

– Хорошо, – ответил он, – я все исполню.

И она попросила его перенести их на самый красивый остров на свете, построить там самый роскошный дворец, с дивными садами и двумя быстрыми ручьями – один с вином, другой с водой; под ногами же пышный цветочный ковер, с цветниками и клумбами. А посреди острова – раскидистое дерево: ствол из серебра, ветки из золота, и на них три апельсина, один – чистый бриллиант, второй – рубин, а третий – изумруд. Пусть дворец украшают роспись и позолота, а парадная галерея отображает всю его историю.

– И это все, чего вы хотите? – спросила Рыба.

– Да, я хочу слишком многого, – созналась принцесса.

– Не слишком, – возразил Дельфин, – ведь все это уже давно исполнено.

– Тогда велю тебе еще рассказать мне всю правду, то, чего я не знаю, но ты наверняка должен знать.

– Я понял вас, – молвил в ответ Дельфин, – вы желаете знать, кто отец малютки-принца; так это ваш кенар Биби, а он, в свою очередь, не кто иной, как ваш спутник, принц Алидор.

– Ах, сударь, вы изволите смеяться надо мной!

– Клянусь трезубцем самого Нептуна, сгинуть мне меж Сциллой и Харибдой[389]389
  Сцилла и Харибда – в древнегреческой мифологии морские чудовища, обитавшие по обеим сторонам Мессинского залива. Одиссею и его спутникам удалось провести между ними свой корабль. Кроме того, Дельфин клянется трезубцем Нетуна (Посейдона), бога морской стихии, и другими морскими божествами.


[Закрыть], если я лгу; клянусь таинственными безднами морскими с их ракушками и еще всеми несметными богатствами глубин, тритонами, наядами, а еще отчаявшимся кормчим, что обретает надежду, увидев меня средь волн[390]390
  …клянусь… тритонами, наядами, а еще отчаявшимся кормчим, что обретает надежду, увидев меня средь волн. – Тритоны и наяды – морские сверхъестественные существа, известные из древнегреческой мифологии. Также древнегреческого происхождения и мифологическое представление о том, что дельфин, увиденный кормчим, предвещает спасение кораблю.


[Закрыть]. И наконец, клянусь вашим добрым именем, очаровательная Ливоретта, что я честен и благороден, а значит, говорю правду.

– Услышав столько клятв, – удивилась она, – я теперь раскаиваюсь в том, что не поверила тебе, хотя, по правде говоря, это одна из самых удивительных историй на свете. Позволь мне еще попросить тебя вернуть Алидору разум, чтоб он опять обрел способность к остроумному суждению, вспомнил науку светских разговоров, стал приятным собеседником. Сделай, чтобы красота, которую он обретет по твоему велению, стократно превысила его прежнее безобразие, и кстати, скажи, почему ты называешь его словом, которое так ласкает мне слух, то есть принцем.

Дельфин исполнил все, что она попросила. Он рассказал Ливоретте историю принца: кто был его отцом, кто – матерью, не забыв поведать и о его предках и родне, – ведь обитатель морей обладал обширными знаниями о прошлом, настоящем и будущем и был великим знатоком генеалогии. Не часто такие рыбы попадаются в сети: здесь требуется вмешательство Фортуны.

Слово за слово – они и не заметили, как бочка коснулась земли. Дельфин чуть-чуть приподнял ее и выбросил на берег, где она тут же развалилась; так принцесса, принц и их дитя вышли на свободу. Алидор бросился в ноги своей дорогой Ливоретте. Он вновь обрел рассудок, который в тысячи раз превосходил его прежний ум, при этом став красивым и статным; черты лица его так преобразились, что она с трудом узнала своего спутника. А он смиренно попросил у нее прощения за свои превращения в кенара Биби. Каялся он с такой страстью и благоговением, что принцесса наконец простила его уловку, – ведь она ни за что не согласилась бы стать его женою, прибегни он к обычному средству добиться ее благосклонности. К тому же Дельфин наделил его беспримерной любезностью, ничуть не свойственной придворным ее отца-короля. К полному удовольствию Ливоретты, принц подтвердил все, что Дельфин рассказал ей о его знатном происхождении. Ибо, чего там говорить, – как ни могущественны феи, а если уж волею Небес появились вы на свет низкородным, то не поможет тут никакое волшебство, а только лишь добродетель и заслуги; да зато и они могут так возвысить над судьбою, что все потом окупится с лихвой и послужит утешением.

Принцесса пребывала в прекраснейшем расположении духа. Еще недавно она подвергалась страшным опасностям, а теперь, счастливо избежав их, безмерно радовалась и благодарила богов. Она все высматривала в море их доброго друга Дельфина – тот еще плавал поблизости, и она горячо его поблагодарила за их спасенные жизни. Принц последовал ее примеру; их сын, небывало сообразительный и уже научившийся говорить, похвалил Дельфина за благородство и обходительность, а тот в ответ сделал несколько грациозных прыжков на волнах, как вдруг послышалось ржанье лошадей и громкие звуки труб, флейт и гобоев. Это торжественно приближался личный экипаж принца и принцессы, в сопровождении пышно одетой стражи. Затем подъехали придворные дамы в каретах. Едва процессия остановилась, как они проворно вышли и почтительно склонились перед принцессой, поцеловав край ее платья. Такой чрезмерной любезности она, впрочем, воспротивилась, ибо знатное происхождение дам, что ни говори, требовало к себе особого уважения.

Они сказали ей, что рыба Дельфин повелела встретить их чету по-королевски и теперь они – владыки этого острова, населенного их верными подданными, и здесь суждено им обрести счастье и полный покой. Алидор с Ливореттой безмерно обрадовались, видя, как любезно их принимают и какие почести оказывают; ответ новоявленной королевской четы был столь же милостив, сколь и учтив. Их посадили в открытую коляску, запряженную восемью крылатыми лошадьми; она то взмывала ввысь под самые облака, то плавно спускалась к земле, да так, что принц с принцессой ничего не замечали – в таком способе передвижения есть своя прелесть: и никаких препятствий по дороге, и на ухабах не трясет.

Коляска еще летела в средней области воздушных путей[391]391
  Коляска еще летела в средней области воздушных путей… – См. примеч. 7 к «Принцессе Карпийон».


[Закрыть], когда внизу на склоне прибрежного холма показался чудесный дворец. Хотя все стены его были из серебра, взгляд при этом проникал глубоко внутрь, и комнаты просматривались как на ладони – в них они разглядели мебель невиданной красоты, изящную и удобную. А восхитительные сады затмевали своей красотой даже сам дворец. Природа как бы случайно разбросала по этому прелестному уголку бесчисленные источники и ручейки, дарующие райское наслаждение. Принц с супругой не знали, чему отдать предпочтение, столь совершенным казалось им здесь все, на что ни взглянешь. Когда они вошли внутрь, отовсюду послышалось:

– Да здравствует принц Алидор! Да здравствует принцесса Ливоретта! Да будут благословенны дни их на этой земле!

И приятные звуки ангельских голосов слились с гармоничными мелодиями музыкальных инструментов.

Не успели они оглянуться, а перед ними уже возник стол, полный яств. Пришла пора откушать изысканных блюд, тем более что морской воздух и долгое путешествие в бочке, предоставленной воле волн, изрядно их утомили. Они сели к столу и поели с большим аппетитом.

Когда трапеза окончилась, к ним пришел главный королевский казначей, предложивший им совершить послеобеденный моцион в соседнюю галерею. Там вдоль стен тянулся длинный ряд колодцев с прикрепленными ведерками из надушенной испанской кожи[392]392
  Испанская кожа. – См. примеч. 2 к «Зеленому Змею».


[Закрыть], обитой золотом. Ливоретта и Алидор спросили, для чего эти колодцы, и казначей ответил, что в них бьют золотые и серебряные источники, и, если нужны деньги, достаточно спустить туда ведерко и сказать: «Подними-ка мне, ведерко, со дна колодца луидоров, пистолей, квадруплей, экю и мелких монет[393]393
  Луидор, пистоль, экю… – См. примеч. 20 к «Принцу-Духу». Квадрупль – испанская золотая монета.


[Закрыть]». Вода тотчас принимает форму желаемых денег, и, сколько их ни извлекай оттуда для добрых дел, источник никогда не иссякнет. Но если ты жаден и скуп, хочешь складывать деньги в золотые горы и хранить их под замком, то из ведерок выпрыгнут жабы и выползут змеи, и алчность обернется непоправимой бедой.

Диковинные колодцы вызвали неподдельное восхищение у принца с принцессой. Они решили опустить ведерко, дабы испытать судьбу. Но в ведре оказались только золотые зернышки. Тогда они спросили, почему монетки не отчеканены. Казначей ответил, что на них нужно отпечатать герб принца и принцессы, и поинтересовался, что бы они хотели там видеть.

– Ах! – воскликнул Алидор. – Мы в таком неоплатном долгу перед великодушным Дельфином, что на нашем гербе непременно должно быть его изображение.

Тотчас все зернышки превратились в золотые монеты с отчеканенной на них фигурой Дельфина. Когда же подошло время сна, Алидор скромно и почтительно удалился в свои покои, а принцесса с сыном проследовала в свои.

На следующее утро уж минуло одиннадцать часов, но принцесса еще спала. А принц, поднявшись чуть свет, отправился на охоту, чтобы вернуться до пробуждения Ливоретты. Узнав, что принцесса проснулась и его присутствие не стеснит ее, он вошел к ней, а вслед за ним еще несколько знатных дворян, несших большие золотые тазы, полные дичи, убитой принцем на охоте. Он преподнес добычу своей дорогой принцессе, которая любезно приняла ее, поблагодарив его за доброту и внимание. Принц, воспользовавшись прекрасной возможностью сказать ей, что никогда еще его страсть не была такой сильной, мягко попросил ее назначить день, когда они торжественно отпразднуют свадьбу.

– Ах, господин мой! – сказала она ему. – Я останусь тверда в своем решении. Я выйду замуж только с благословения моих родителей, короля-отца и королевы-матери.

Нельзя было сильнее огорчить влюбленного.

– На что вы обрекаете меня, немилосердная красавица? – спросил он. – Разве не знаете сами, что требуете невозможного! Едва покинули мы роковую бочку, в которой нас бросили в бушующее море, как вы уже обо всем забыли, вообразив, что родители дадут вам согласие на наш брак? Да вы, верно, задумали наказать меня за необузданную страсть, за силу моих чувств, ведь ранее вы обещали руку другому принцу, приславшему послов, пока я порхал вокруг вас кенаром.