Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

Разглядев собеседницу, Кочерыжица спросила, неужели красота не может сочетаться с мудростью.

– Может, – ответила ей старушка, – но в вашем случае так уж было решено, что вы можете выбрать только одно из двух.

– Ну что ж, – решительно воскликнула Кочерыжица, – я предпочитаю уродство.

– Как! Вам больше нравится пугать людей своим видом? – спросила старушка.

– Да, сударыня, – ответила принцесса, – уж лучше пусть на меня обрушатся все несчастья, лишь бы я осталась добродетельной.

– Я тут припасла для вас свой желто-белый свисток, – сказала фея. – Подуй вы с желтой стороны, – станете похожей на эту восхитительную пастушку, которая вам так нравится, и вас полюбит пастух, чей портрет столько раз притягивал ваш взор; подув с белой, вы сможете еще дальше пройти по пути добродетели, на который вступаете столь отважно.

– О сударыня, – сказала принцесса, – не отказывайте мне в этой милости, она послужит мне утешением, когда на меня будут взирать с презрением.

Старушка протянула ей свисток добродетели и красоты; Кочерыжица без колебаний подула с белой стороны и поблагодарила фею, которая тут же исчезла. Принцесса была довольна сделанным выбором, и сколь ни завидовала она несравненной красоте пастушки, изображенной на витражах, но в утешение себе подумала, что красота проходит, как сон; а добродетель – это вечное сокровище, и ее-то красота непреходяща и длится дольше жизни: она все еще надеялась, что отец во главе своей огромной армии освободит ее из заточения. Ей так не терпелось этого дождаться, что она умирала от желания подняться на башню и посмотреть, не приближается ли помощь. Но как забраться столь высоко? Она и до своей спальни ковыляла со скоростью черепахи, а подниматься вверх ей всегда помогали служанки.

Найденный ею способ отличался необычайной ловкостью. На башне висели часы; она сняла гири и сама заняла их место. Когда часы стали заводить, ее подбросило на самый верх, и она успела увидеть в бойнице городские окрестности, но ничего не заметила и, сойдя вниз, присела у стены отдохнуть. Это была та самая стена, которую Кривобок или, лучше сказать, принц Идеал не сумел заделать до конца; и вот кусок штукатурки отвалился, и золотой шомпол, звякнув, упал прямо к ногам Кочерыжицы. Она увидела его и, подняв с пола, стала раздумывать, для чего он мог бы пригодиться. Поскольку она была умнее многих, то и рассудила, что с его помощью можно открыть комод, в котором нет замочной скважины. Это ей удалось, и она не меньше, чем принц, обрадовалась редким и изящным вещам. Там было четыре тысячи ящиков, наполненных старинными и недавно сделанными украшениями; наконец нашла она и золотую дверцу, и шкатулку из карбункула, и руку, плавающую в крови. Она вздрогнула и хотела ее отбросить, но это ей никак не удавалось, словно мешала тайная сила. «Увы мне! Как же быть? – думала она с грустью. – Лучше уж умереть, чем и дальше держать эту отрезанную руку». И в этот миг донесся до нее мягкий и нежный голос, говоривший:

– Мужайся, принцесса, твое счастье зависит от этого приключения.

– Ох! Но что же я могу сделать? – ответила она, дрожа.

– Нужно, – сказал голос, – отнести эту руку в спальню и спрятать ее в изголовье постели; и когда увидишь орла, немедля ему ее отдать.

Как бы сильно ни испугалась принцесса, голос был так убедителен, что она во всем повиновалась; положила на место драгоценности, не взяв ни одной из них, и закрыла все ящики. Стражники, опасаясь, как бы и она не сбежала, и не найдя ее в спальне, отправились на поиски и с удивлением обнаружили там, куда она, по их словам, могла подняться только при помощи колдовства.

Три дня она была сама не своя, даже не отваживалась открыть прекрасную шкатулку, ибо отрезанная рука внушала ей слишком сильный страх. Наконец, однажды ночью, она услышала шум у своего окна, открыла штору и в свете луны увидела парящего орла. Она спустилась с постели, как могла, проползла по комнате и открыла ставни. Орел влетел в спальню, громко хлопая крыльями от радости, и она не медля отдала ему руку, которую он сжал в когтях и спустя мгновение вдруг исчез; теперь на его месте был самый красивый и хорошо сложенный юноша, какого ей приходилось видеть; его чело украшал венец, а одежда была расшита драгоценными камнями. В руках он держал портрет. И вот он первым заговорил.

– Принцесса, – сказал он Кочерыжице, – двести лет назад вероломный колдун взял меня в плен. Мы оба любили прекрасную фею Благосклону. Меня не отвергли, и он весь исходил ревностью. Его искусство превосходило мое; и, желая воспользоваться этим, дабы меня погубить, он властно заявил мне, что запрещает впредь встречаться с ней. Его запрет был вызовом как моей любви, так и моему положению; я пригрозил ему, и красавица, которую я боготворил, была так оскорблена поведением колдуна, что в свою очередь запретила ему приближаться к себе. Тогда злодей решил наказать нас обоих.

Однажды, когда я сидел подле нее, очарованный портретом, подаренным мне ею и все-таки в тысячу раз менее прекрасным, нежели оригинал, вдруг появился он и отсек мне руку ударом сабли. Фее Благосклоне (так зовут мою королеву) это доставило больше страданий, чем мне самому, – она без чувств упала на постель, я же в тот миг почувствовал, как покрываюсь перьями; я превратился в орла. Мне было дозволено каждый день прилетать к моей владычице, но ни приблизиться к ней, ни разбудить ее я был не в силах; в утешение лишь слушал, как она непрестанно вздыхает и во сне зовет дорогого своего Тразимена. А еще я знал, что через двести лет одному принцу суждено пробудить ее к жизни, а другой принцессе – отдать мне отрезанную руку, вернув мое обличив. Некая фея, которая печется о вашем благополучии, пожелала, чтобы так произошло; это она спрягала мою отсеченную руку в тайнике башни, и это она наделила меня властью выразить вам свою признательность. Назовите, принцесса, то, что могло бы доставить вам наибольшее удовольствие, и вы немедленно это получите.

– Великий король, – отвечала Кочерыжица (после недолгого раздумья), – если я не ответила вам сразу, то не потому, что сомневаюсь; но должна вам признаться, что не привыкла к таким необыкновенным происшествиям, и мне кажется, что все это происходит скорее во сне, нежели наяву.

– О нет, сударыня, – молвил Тразимен, – я докажу вам, что это не обман, лишь поведайте мне, какой дар вы изволите пожелать.

– Попроси я всего, чего мне недостает до совершенства, – сказала она, – то, как ни велика ваша власть, вам было бы нелегко исполнить мое желание, но я ограничусь самым главным: сделайте мою душу столь же прекрасной, сколь уродливо мое тело.

– Ах, принцесса, – вскричал король Тразимен, – вы покорили меня таким правильным и мудрым выбором; однако невозможно исполнить то, что уже свершилось; но пусть же и ваше тело станет так же прекрасно, как душа.

Он коснулся принцессы портретом феи – и вот уж она чувствует, как хрустят ее кости, вытягиваясь и расправляясь, она становится выше ростом, красива и стройна, величава и скромна, прекрасные черты пленяют изяществом, а лицо белей молока.

– Какое чудо, – восклицает она, – неужели это я? Возможно ли?

– О сударыня, – отвечает Тразимен, – это вы; мудрый выбор в пользу добродетели привел к счастливой перемене, случившейся с вами. Как я счастлив, что после всего, чем я вам обязан, именно мне было предназначено поспособствовать этому! Но забудьте свое прежнее имя, пусть отныне вас зовут Брильянта, вы заслужили это имя умом и красотой.

В тот же миг он исчез, а принцесса, сама не зная как, очутилась на берегу небольшой речки, в тенистом уголке, прекрасней которого и на свете нет.

Она еще не видела своего отражения. Вода в речке была столь прозрачной, что, посмотрев на себя, она с изумлением увидела, что превратилась в ту самую пастушку, чьим изображением так восхищалась в галерее. И правда, на ней было белое платье, отделанное тонким кружевом, самое чистенькое, какое вообще могут носить пастушки; пояс сделан из цветков роз и жасмина, и волосы тоже украшены цветами; у себя в руках она обнаружила украшенный позолотой расписной пастуший посох, а неподалеку у берега – стадо барашков[83]83
  …обнаружила украшенный позолотой расписной пастуший посох, а неподалеку у берега – стадо барашков… – Типичное для пасторальной культуры середины XVII в. изображение пастушки. См. примеч. 7 к данной сказке.


[Закрыть], слушавшихся каждого ее слова; при стаде даже была собачка, которая, казалось, знала ее и так и ластилась к ней.

И она принялась размышлять об этих новых чудесах. С рождения и до сего дня никого в мире не было уродливее ее – но она была принцессой. А теперь она стала прекраснее дневного светила – но была всего-навсего пастушкой и не могла смириться с утратой былого положения.

Все эти размышления так утомили ее, что она уснула. Как я уже говорила, она не спала всю ночь, а потом прошла сто лье, сама того не заметив: немудрено, что от долгого пути немного и притомилась. Барашки и собачка, окружив ее, казалось, охраняли, заботясь о ней так, как пристало бы заботиться о них ей, пастушке. Солнце, хотя и находилось в зените, не докучало ей; деревья пышными кронами укрывали ее от жарких лучей; а свежая и мягкая трава, на которую она опустилась, казалось, гордилась тем, что служит ложем такому прелестному созданию. И повсюду,

 
Ей головками кивая
И, на зависть всем цветам,
Средь травы благоухая,
Расцвели фиалки там.
 

Птицы нежно щебетали вокруг, а легкий ветерок как будто затаил дыхание, опасаясь разбудить ее. Некий пастушок, разморенный полуденной жарою, заметил издалека эту полянку и поспешил туда, чтоб прилечь отдохнуть; но, увидев юную Брильянту, застыл в таком изумлении, что, не обопрись он о деревце, непременно бы упал, ибо узнал в ней ту юную особу, чьей красотой любовался в галерее башни и на пергаментных страницах книги; и читатель, верно, уже догадался, что этот пастушок был никем иным, как принцем Идеалом. Неведомая сила задержала его в этих краях; и всех, кто его видел, он покорял – ведь ловкость, красота и ум выделяли его среди пастухов не меньше, чем при дворе – его родовитость.

Он не мог оторвать от нее взор, полный нежности и восхищения, каких никогда еще не испытывал. Он опустился на колени подле нее и любовался ее прекрасными чертами, казалось, лишенными малейшего изъяна; его сердце первым заплатило ее красоте дань, в которой никто впоследствии не мог ей отказать. Покуда он предавался размышлениям, Брильянта пробудилась и, увидев рядом Идеала в образе пастуха, но одетого с таким изяществом, тут же его узнала по виденному ею портрету.

– Любезная пастушка, – сказал он, – что за счастливый случай привел вас сюда? Вы, несомненно, пришли лишь затем, чтобы принять от нас дань уважения и любви. Ах! Я уже предчувствую, что первым поспешу выразить вам свое почтение.

– Нет, пастух, – отвечала она, – я вовсе не претендую на почести, которых не заслужила; я хочу оставаться простой пастушкой, я люблю свое стадо и свою собачку. Одиночество имеет для меня свою прелесть, и я не ищу ничего иного.

– Как! Юная пастушка, вы – здесь, но намерены скрываться от смертных, живущих в этих же местах! Возможно ли, – продолжал он, – что вы будете с нами так злы? По крайней мере, сделайте исключение для меня, ведь я первый, кто предложил вам свои услуги.

– Нет, – повторила Брильянта, – я не хочу видеть вас чаще других, хотя уже начинаю ценить вас больше остальных; но расскажите мне, о мудрый пастух, кто мог бы приютить меня, ведь, поскольку я здесь никого не знаю и столь юна, что не могу жить одна, я была бы рада вверить себя чьей-нибудь заботе.

Идеал был счастлив, что она обратилась к нему за советом. Он отвел ее в маленький домик, такой чистенький, что и в самой его простоте была особая прелесть. Там жила маленькая старушка, которая редко отлучалась, потому что почти не могла ходить.

– Милая матушка, – сказал ей Идеал, показывая на Брильянту, – взгляните же на несравненную девушку, одно присутствие которой омолодит вас.

Старушка поцеловала ее и приветливо сказала, что будет очень рада; ей, конечно, неловко, что домик так скромен, но, по крайней мере, она постарается согреть ее теплом своего сердца.

– Я и не думала, – молвила Брильянта, – что встречу такой любезный прием; поистине, милая матушка, я буду счастлива поселиться с вами. Не откажитесь, – добавила она, обращаясь к пастушку, – назвать мне свое имя, чтобы я знала, кому обязана.

– Меня называют Идеалом, – ответил принц, – но отныне я не желаю никакого иного имени, кроме звания вашего раба.

– А я, – прибавила старушка, – желала бы узнать, как зовут пастушку, которую я приютила у себя.

Принцесса ответила, что ее зовут Брильянтой. И бабушка, казалось, была очарована столь прелестным именем, а Идеал наговорил ей тысячу комплиментов.

Старая пастушка, понимая, что Брильянта проголодалась, подала ей в чистенькой крынке парного молока с ситным хлебом, свежими яйцами, свежевзбитым маслом и сливочным сыром. Идеал сбегал в свою хижину и принес клубники, орехов, вишни и других плодов, украсив все это цветами; а чтобы подольше оставаться подле Брильянты, он попросил позволения поесть вместе с ней. Ах! И захоти она даже отказать ему в этом – и то не смогла бы, таким блаженством казалось ей его общество, хоть она и старалась держаться с прохладцей.

После их расставания она еще долго думала о нем, а он – о ней. Они виделись каждый день: Идеал привык пасти свое стадо в тех же местах, куда она приводила свое, пел ей песенки, полные любовного пыла, играя на флейте и на мюзете[84]84
  …играя на флейте и на мюзете… – Флейта и мюзет часто встречаются в пасторальной литературе и изобразительном искусстве. Мюзет – род волынки.


[Закрыть]; Брильянта же танцевала, а потом благодарила его столь изящно и скромно, что его восхищению не было предела. И каждый из них размышлял о череде удивительных приключений, выпавших им на долю, и обоих понемногу охватывало волнение. Идеал упорно искал с ней встреч.

 
Едва пастух Брильянту находил,
Как о любви ей говорил
И так расписывал ту страсть,
                             что в нем пылает,
Влеченье, что сердца соединяет,
Что и пастушка поняла:
Тем странным чувством без названья,
Что в сердце родилось
                              наперекор желанью,
Сама любовь была.
Брильянта не могла не знать:
Неопытность к беде ведет
Того, кто чистоту блюдет,
И пастушка вперед решила избегать.
Но как же было тяжко Самой бедняжке!
Она, томясь, себя нередко упрекала,
Что скромного поклонника бежала!
А пастушок не мог понять,
Чем вызвано такое поведенье,
Не раз хотел он это разузнать,
Но тщетны были все мученья:
Брильянта уж его не хочет больше знать.
 

Она же старательно его избегала и без устали корила себя. «Как! Неужто я осмелилась полюбить, – восклицала она, – и полюбить простого пастуха! Что же за судьба у меня? Я предпочла добродетель красоте: казалось, небо сделало меня прекрасной, чтобы вознаградить – но как же я несчастна! Не будь у меня этой бесполезной красоты, пастух, коего я бегу, не стремился бы понравиться мне, и я не краснела бы, боясь тех чувств, что к нему питаю». Так она плакала, предаваясь горестным мыслям, и еще больше страдала оттого, что принимала возлюбленного за простого козопаса. Он был столь же печален и удручен: ему хотелось рассказать Брильянте о своем благородном происхождении, полагая, что в ней, быть может, пробудится тщеславие, а следом – и большая к нему благосклонность, но затем он убеждал себя, что она ему не поверит и попросит доказательств, а ему взять их будет неоткуда. «Как жесток мой жребий! – горевал он. – Я хоть и был безобразен, а все же наследовал отцу. Огромное королевство сглаживает многие недостатки. Теперь же, назови я себя принцем перед ней или моими подданными, – все напрасно: никто меня не узнает; только и принесла мне добра фея Благосклона, что, забрав мое имя и уродство, сделала пастухом, заставив страдать из-за прелестей безжалостной пастушки, которая едва меня терпит. О злая судьба, – говорил он, вздыхая, – сжалься надо мной или верни мне мое уродство и былое равнодушие!»

Вот каким горестным сожалениям предавался в одиночестве каждый из влюбленных. Но поскольку Брильянта по-прежнему упорно избегала Идеала, однажды он решил поговорить с ней, и, чтобы изобрести предлог, не рискуя ее ничем оскорбить, взял маленького ягненка, украсив его лентами и цветами; надел на него ожерелье из раскрашенной соломы, сделанное так искусно, что это был поистине шедевр; сам облачился в наряд из розовой тафты, отделанный английским кружевом, взяв в руки посох с повязанными лентами, а на пояс повесив сумку, – в таком виде он был прекраснее, чем все Селадоны мира[85]85
  …сам облачился в наряд из розовой тафты, отделанный английским кружевам, взяв в руки посох с повязанными лентами, а на пояс повесив сумку, – в таком виде он был прекраснее, чем все Селадоны мира. – Столь же типичное для пасторальной культуры изображение пастуха. См. ил. 202 с изображением Селадона. Селадон – герой романа Оноре д’Юрфе (1568–1625) «Астрея», публиковавшегося с 1607 по 1627 г. и ставшего одним из важнейших текстов прециозной культуры; имя этого персонажа стало синонимом влюбленного пастуха. В нарицательном значении томного воздыхателя нередко встречается в русской классической литературе XIX в.


[Закрыть]. Он нашел Брильянту сидящей на берегу ручья, который неторопливо струился в густых зарослях; ее барашки бродили вокруг. Пастушка была погружена в такую глубокую грусть, что толком и не следила за ними. Идеал робко приблизился к ней.

– Что я вам сделал плохого, прекрасная пастушка, – сказал он, – чем вызвал к себе такое отвращение? Вы не позволяете своему взору даже коснуться меня, вы меня избегаете. Неужели моя страсть так оскорбительна для вас? Или вы рассчитываете встретить более чистое и верное чувство? Разве мои слова и поступки не были всегда исполнены почтения и рвения вам услужить? Но вы, вероятно, любите кого-то другого, не мне предназначено ваше сердце.

Она тут же ответила ему:

 
Пастух! Коль вас я избегаю,
В тревоге стоит ли вам быть?
Понять нетрудно, полагаю,
Что опасаюсь вас любить.
Тому, кто ненависть питает,
Другого легче избегать.
Бежать нас разум заставляет,
Любовь стремится удержать.
В тревоге я: в сие мгновенье
Решимость тает, лишь взгляну на вас.
Я медлю; у любви кто в услуженье,
Пастух, тому нелегок долг подчас!
Покинуть милого нет сил без промедленья!
Коль любите меня, увы!
Прощайте и за мной не следуйте всечасно.
Хоть жизнь без вас снести, быть может,
                                             я не властна,
Но не должны идти за мною следом вы!
 

Сказав так, принцесса ушла. Отчаявшись, влюбленный принц хотел было последовать за нею, но страдания его так усилились, что он упал без чувств под деревом. Ах! Суровая и неприступная добродетель, для чего страшитесь вы того, кому с ранних лет были так дороги? Он не в силах отречься от вас, и его страсть абсолютно невинна. Но принцесса остерегалась и себя не меньше, чем его; она не могла не воздать должное этому очаровательному пастуху, однако хорошо знала: надлежит избегать того, что чересчур любезно нашему сердцу.

Не выразить, как тяжело пришлось ей в этот миг, – обречь себя на разлуку с тем, кого она любила так нежно и горячо, как никого еще в своей жизни. Не удержавшись, Брильянта несколько раз обернулась посмотреть, не следует ли он за ней, и заметила, что он упал без чувств. Она любила его, но отказала себе в утешении помочь ему и, выйдя в поле, с мольбой подняв взор к небесам и молитвенно сложив руки, воскликнула:

– О, добродетель! О, слава! О, величие! Я пожертвовала покоем, – воскликнула она, – ради тебя, о судьба! О Тразимен! Я отказываюсь от своей роковой красоты; верни мне или мое уродство, или, не вгоняя меня в краску, – возлюбленного, которого я вынуждена покинуть!

При этих словах она остановилась, сама не зная, идти ей дальше или вернуться. Сердце рвалось обратно в лес, где оставался Идеал, но добродетель восторжествовала над любовью. Она из благородства решила больше не видеться с ним.

С тех пор, как принцесса очутилась в этих местах, она часто слышала рассказы о знаменитом колдуне, живущем в замке, который он построил со своей сестрой на окраине острова. Люди только и говорили, что об их познаниях: что ни день, происходило новое чудо. Она подумала, что стереть из ее сердца образ очаровательного пастуха сможет только колдовская сила, и, не сказав ни слова своей сострадательной хозяйке, принявшей ее как родную дочь, пустилась в путь, столь погруженная в свои невзгоды, что вовсе и не подумала об опасностях, подстерегающих юную и прекрасную девицу, путешествующую в одиночестве. Она не останавливалась ни днем, ни ночью – не ела и не пила, – так ей хотелось поскорее добраться до замка и излечиться от любви. Но, проходя темным лесом, она вдруг услышала песенку, которую, как показалось ей, напевал голос одной из подруг, а в словах она различила свое имя. Она остановилась и услышала вот что:

 
Идеал, наш пастушок,
Строен, статен и высок;
Он Брильянту полюбил,
Что юна, мила, красива, хороша – нет сил.
Отрасти жар пылал в крови,
Тщился пастушок влюбленный милой деве угождать,
       Но строптивица и знать
       Не желала о любви.
       А в разлуке с пастушком
Сердце девичье тоска переполняла,
       Это говорит о том,
Что не меньше от любви она страдала.
       Правда, редко так случалось,
       Чтоб Брильянта огорчалась,
Ибо был всегда он рядом
       (А она тому и рада).
       Рядом с милой лежа на лужку,
       Пел свои ей песни он, бывало,
И внимала та прелестница дружку,
       А случалось, подпевала.
 

– Ах! Это уж слишком, – сказала она, проливая слезы. – Нескромный пастух, ты хвастался невинными знаками расположения, которые я тебе оказывала! Ты осмелился предположить, что мое слабое сердце окажется чувствительней к твоей страсти, нежели к чувству долга! Ты раскрыл нескромность твоих желаний, и теперь обо мне поют в лесах и долинах!

И ее охватила такая досада, что, встреть она его сейчас, – выказала бы безразличие, а может быть, даже ненависть. «Нет больше надобности, – думала она, – в лекарстве от моего недуга; мне нечего опасаться пастуха столь мало достойного. Я вернусь в хижину с пастушкой, чье пение слышала».

Она что было сил выкрикнула имя подруги, зовя ее, но никто ей не ответил, хотя пение раздавалось где-то совсем рядом. Ее охватили беспокойство и страх. На самом деле это был лес колдуна, и со всеми, кто заходил в его чащу, непременно что-нибудь приключалось.

Брильянта, взволнованная, как никогда прежде, поспешила выйти из него. «Неужто пастух, так меня пугавший, – говорила она себе, – уже столь неопасен для меня, что я подвергну себя риску встречи с ним? Что, если мое сердце, вступив с ним в сговор, стремится обмануть меня? Ах! Нужно бежать, это лучшее средство для такой несчастной принцессы, как я». Она подходила все ближе к замку колдуна; а очутившись рядом с ним, беспрепятственно вошла внутрь. Шагая через несколько широких дворов, до того заросших буйными сорняками, словно никто не бывал там уже сто лет, она выполола их все, расцарапав руки. Потом вошла в темный зал, куда через маленькую щелочку проникала лишь узенькая полоска света, а пол был весь устлан крыльями летучих мышей. На потолке вместо люстр висели двенадцать котов, жалобное мяуканье коих сводило с ума; а на длинном столе бились привязанные за хвостики двенадцать мышей, и перед каждой – кусочек сала, до которого они не могли дотянуться; выходило, что коты видели мышей, но не могли их съесть, а мыши дрожали от страха, взирая на котов, и страдали от голода, хотя рядом лежало сало.

Едва принцесса увидела несчастных животных, как в зал вошел колдун в длинном черном одеянии. На голове у него вместо шляпы сидел крокодил; поистине, ни у кого еще не было столь чудовищного головного убора. Старик был в очках, а в руке держал кнут из двадцати живых змей. О! Какой ужас охватил тогда принцессу! Как же ей захотелось назад к своему пастуху, барашкам и собачке! Она думала только о бегстве и, не сказав ни слова, бросилась к двери, но та вся была затянута густой паутиной. Принцесса откинула одну паутинку, но под ней оказалась другая, а под той – третья; едва она снимет одну, появляется новая, а за ней еще – этим отвратительным слоям не было ни конца ни края. Бедная принцесса изнемогала от усталости: у нее не хватало сил раздвигать их. Она было присела немного отдохнуть, но тут ей в тело впились острые шипы. Вскочив, она вновь принялась снимать занавеси из паутины, но те знай опять появлялись одна за другой. Злой старик, глядя на нее, захлебывался от смеха и наконец сказал:

– Так тебе вовек не справиться. А ведь я еще никогда не видел столь юного и прекрасного создания; хочешь, возьму тебя в жены? Могу отдать тебе этих подвешенных к потолку котов, и делай с ними что захочешь, и тех мышей на столе в придачу. Коты – на самом деле принцы, а мыши – принцессы. Плутовки некогда удостоились чести понравиться мне (ведь я всегда был весьма разлюбезный кавалер), но ни одна не захотела меня полюбить. Принцы же были моими счастливыми соперниками. Меня охватила зависть: хитростью я заманил их сюда и превратил в котов и мышей. Занятнее всего то, что теперь они ненавидят друг друга столь же сильно, сколь любили прежде, так что едва ли я мог бы быть отомщен лучше.

– Ах, господин, – вскричала Брильянта, – превратите меня в мышь: я заслуживаю этого не меньше, чем несчастные принцессы.

– Как, – сказал чародей, – и ты, маленькая пастушка, тоже не согласна полюбить меня?

– Я приняла решение никогда не любить, – отвечала она.

– О, вот глупышка! – рассмеялся колдун. – Я буду кормить тебя восхитительными яствами, рассказывать тебе сказки, одевать в лучшие в мире наряды; ты всегда будешь ездить в карете или паланкине, тебя будут называть госпожой.

– Я решилась никогда не любить, – повторила принцесса.

– Придержи язык, – в гневе вскричал тогда старик, – или пожалеешь.

– Мне все равно, – сказала Брильянта, – я решила никогда не любить.

– Ну что ж, бессердечное создание, – промолвил он, прикоснувшись к ней, – не желаешь меня полюбить – так быть тебе созданием необычным: ни зверем, ни рыбой, без костей и крови, и притом зеленого цвета, ибо ты еще так юна; как и прежде, будет для тебя, легкой и резвой, луг родным домом, а называть тебя станут цикадой.

В тот же миг принцесса Брильянта превратилась в самую прекрасную цикаду на земле и, обрадовавшись свободе, тотчас вылетела в сад.

Едва придя в себя, она горько запричитала: «Ах! Где ты, моя колымага, милая колымага? Так вот к чему привели ваши обещания, Тразимен? И эта-то участь поджидала меня двести лет? Красота, недолговечная, как весенний цвет, а под конец – одеяние из зеленого крепа, и жизнь необычного существа, ни зверя, ни рыбы, без костей и крови. Как же я несчастна! Увы! Корона скрыла бы все мои недостатки, дав мне достойного супруга; а останься я пастушкой, очаровательный Идеал только и хотел бы что обладать моим сердцем: за свое несправедливое пренебрежение к нему я поплатилась сполна и вот превратилась в цикаду, обреченную стрекотать днем и ночью, а на сердце у меня всегда так горько, что хочется плакать!» – Так говорила цикада, спрятавшись меж тонких травинок на берегу ручья.

Но что же делал принц Идеал в разлуке со своей прекрасной пастушкой? Суровость, с какой она обошлась с ним, поразила его в самое сердце, так что он не в силах был последовать за ней и лишился чувств, долго пролежав без сознания под деревом, где упал на глазах у Брильянты. Наконец прохладная земля или иная неведомая сила привели его в чувство: в тот день он не осмелился отправиться за нею и только вспоминал последние произнесенные ею стихи:

 
Коль друга нежный пыл
Нас в бегство обратил,
Мы тем быстрее убегаем,
Чем больше чувств
                к нему питаем.
 

Они показались ему лестными и вдохнули надежду; он пообещал себе, что, приложив время и старания, добьется признания. Но что же с ним стало, когда, придя к старой пастушке, он узнал, что Брильянта не возвращалась со вчерашнего дня? Он думал, что умрет от беспокойства, и ушел, удрученный самыми разными мыслями; печальный, присев на берегу ручья, он сто раз готов был броситься в воду и, оборвав свою жизнь, прервать вместе с ней череду страданий. Наконец он шилом начертал на коре рябины такие стихи[86]86
  …он шилом начертал на коре рябины такие стихи… – Герои пасторальной литературы весьма часто вырезают стихотворные признания в любви на деревьях; в частности, так делали и герои романа Оноре д’Юрфе – весьма благородная пастушка Астрея и влюбленный в нее Селадон.


[Закрыть]:

 
О, чистота прозрачных вод,
О, нивы тучные и красота полей,
Искал я здесь конец своих невзгод,
Но стала скорбь, увы, сильней.
Ведь та, о ком вздыхаю я,
Кто вам придал очарованье,
Бежав меня, сии покинула края,
И боле вам не лицезреть мое страданье.
Заря пред наступленьем дня
Узрит, как неизбывно я тоскую;
Как солнце лишь взойдет,
                               я слезы лью рекой,
Скорблю, когда оно уходит на покой.
Рябина нежная, прости ж меня,
Что я изранил этот нежный стан;
Ведь сам, увы, страдаю я
Мучительно от боле тяжких ран.
Я жизнь твою не отнял, начертав
Здесь имя милой,
                     что послужит украшеньем.
Увы! Брильянту потеряв,
Лишь в смерти сам найду я утешенье.
 

Тут ему пришлось прерваться, ибо он увидел сухонькую старушку в брыжах, и фижмах, и в бархатной шапочке, седые волосы под которой были заколоты гребнем, да притом такую древнюю, что один вид ее внушал всяческое почтение.

– Сынок, – сказала она ему, – что ж вы так горестно вздыхаете; поведайте мне, в чем причина вашей печали.

– Увы! Матушка, – отвечал ей Идеал, – я оплакиваю разлуку с прелестной пастушкой, которая избегает меня; я решил искать ее по всему миру, пока не найду.

– Отправляйтесь в эту сторону, мой мальчик, – сказала она, указывая на дорогу, ведущую к замку, где несчастная Брильянта превратилась в цикаду. – Предчувствую, что вы вскоре ее найдете.

Идеал поблагодарил ее и взмолился, чтобы любовь была к нему благосклонна.

По пути принц не встретил ничего примечательного, но, когда он вступил в лес, окружавший замок колдуна и его сестры, ему привиделась его пастушка. Он поспешил следом, но она все удалялась и удалялась от него.

– Брильянта, – крикнул он ей, – обожаемая Брильянта, подождите немного, смилостивитесь и выслушайте меня.

Но видение ускользало, в погоне за ним прошел остаток дня. Когда настала ночь, он увидел замок, озаренный множеством огней: льстя себя надеждой, что его пастушка может быть там, он спешит туда, беспрепятственно проходит внутрь, поднимается по ступеням и, войдя в великолепный зал, видит высокую и старую колдунью: ее худоба ужасает; глаза подобны двум угасшим лампадам; из-под кожи лица выпирают кости, руки длинны как палки, пальцы остры как спицы, а скелет будто обтянут черной шагреневой кожей. При этом ее губы накрашены, на плечах зеленые и розовые банты, плащ из серебряной парчи и алмазная корона на голове – все украшенное драгоценными камнями.

– Наконец-то вы пришли, принц, – сказала она ему, – а ведь я вас так давно ждала. Забудьте о своей пастушке; стыдитесь, ибо такое увлечение не подобает вашему сану. Я королева Метеоров, я желаю вам добра, и никто не осчастливит вас лучше, если вы меня полюбите.

– Полюбить вас, – воскликнул принц, взглянув на нее с возмущением, – полюбить вас, сударыня! Ха! Как будто я могу повелевать своим сердцем! Нет, я был бы не в силах нарушить верность; но честно скажу вам – если бы я и полюбил кого-то другого, то никак не вас. Выберите среди своих метеоров какой-нибудь объект любви, который вас устроит: любите воздух, любите ветер, а смертных оставьте в покое.

Принц задел самолюбие злой феи, и та пришла в ярость: стоило ей пару раз взмахнуть волшебной палочкой, и галерея наполнилась ужасными чудовищами, с которыми принцу пришлось сражаться, призвав на помощь всю свою ловкость и мужество. У одних было множество голов и рук, другие – в обличье кентавров или сирен, а еще – львы с человеческими лицами, сфинксы[87]87
  …в обличье кентавров или сирен… сфинксы… – Перечислены фантастические существа из древнегреческой мифологии. Кентавры – полулюди-полукони. Сирены – в древнегреческой мифологии, хищные полуженщины-полуптицы с прекрасным голосом, своим пением заманивавшие к себе путешественников и пожиравшие их; в данном случае речь идет скорее о скандинавских сиренах – женщинах с рыбьими хвостами. Сфинксы – чудовища с львиным телом и женской головой.


[Закрыть] и летающие драконы. У Идеала был только пастуший посох и небольшая рогатина – ею он вооружился, отправляясь в путь. Иногда колдунья приостанавливала бой, спрашивая, не передумал ли он. Принц же неизменно отвечал, что отдал сердце другой и будет ей верен. Обозленная его упрямством, она сотворила призрак Брильянты.