Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 72 страниц)

– Ах! Как бы ты был счастлив, – прошептал принц, – понимай ты цену этим ласкам! Как! Пастушка стала еще прекраснее с той поры, как я ее повстречал! Амур, чего хочешь ты от меня? Должен ли я любить ее или могу еще воспротивиться? Я так старался избегать ее, – ведь я знал, что мне опасно ее видеть! О великие боги, как теперь откликается во мне след, оставленный первым движением сердца! Разум пытался уберечь меня, и я бежал от своей любви. Увы! И вот, вновь найдя ее, я слышу, как она поет об ином избраннике – и этот счастливец простой пастух!

Так рассуждал он сам с собою, а девушка тем временем поднялась, чтобы собрать отару и отвести ее на луг, где пасли овец другие пастушки. Принц, испугавшись, что больше не будет случая поговорить с нею, поспешил спуститься с холма.

– Милая пастушка, – молвил он, – позвольте спросить: довольны ли вы той небольшой услугой, что я оказал вам?

При виде его Констанция покраснела, что лишь подчеркнуло свежесть ее лица.

– Господин, – ответила она, – я бы обязательно пришла выразить вам мою глубочайшую благодарность, если бы пристало бедной девушке искать встречи с принцем. Но, хоть я и не сделала этого, призываю небо в свидетели, что меня нельзя упрекнуть в неблагодарности, ибо я молю богов ниспослать вам вечное счастье.

– Констанция, – сказал принц, – если правда, что мои благие намерения растрогали вас, вам легко будет выразить свою признательность.

– О! Что я могу сделать для вас, господин? – И она учтиво поклонилась ему.

– Вы могли бы поведать мне, – предложил принц, – кому это вы сейчас пели песню.

– Слова песни сочинила не я, – ответила Констанция, – и потому не могу ничего вам сказать.

Пока она говорила, принц пристально наблюдал за нею, и она смутилась, покраснела и опустила глаза.

– Зачем таить от меня свои чувства, Констанция? – спросил он. – Ваша тайна написана на вашем лице – вы влюблены.

И принц посмотрел на нее еще внимательнее.

– Господин, – сказала она, – то, что важно для меня, совсем неинтересно принцу, ведь я просто тихо пасу своих овечек; а посему молю простить меня за то, что не отвечу вам.

И она ушла так быстро, что он не успел ее остановить.

Порою ревность служит факелом, разжигающим любовь. Страсть же принца разгорелась в тот миг с такой силой, что ей уже не суждено было погаснуть. Он нашел в прекрасной пастушке тысячу новых прелестей, не замеченных им при первой встрече. Ее поспешное бегство вместе с услышанной им песней убедили принца, что она неравнодушна к какому-то пастуху. Глубокая печаль охватила его, он не осмелился преследовать ее, хотя очень хотел продолжить беседу, и просто прилег на траву там, где только что сидела Констанция. Он постарался припомнить слова песни и даже записать их; потом внимательно прочел.

– А ведь этого ее Констанцио, – рассуждал он, – она и увидела-то совсем недавно. И надо было случиться, что я ношу то же имя, но так далек от ее благосклонности! Как холодно она смотрела на меня! Сегодня, кажется, она ко мне еще равнодушней, чем в первую нашу встречу. Только и думала, как бы поскорее уйти.

Эти мысли привели его в еще большее уныние, ибо он не мог уразуметь, как простая пастушка могла оставаться столь безразличной к самому принцу.

Возвратившись во дворец, он послал за своим юным слугой. Тот был благородного происхождения и приятной наружности. Принц приказал ему переодеться пастухом, найти себе стадо и каждый день пасти его на королевских пастбищах, а самому проследить за Констанцией так, чтобы она ни о чем не догадалась. Миртэн (так звали юношу) слишком сильно желал угодить своему господину, чтобы упустить случай, по-видимому, столь важный для принца. Он пообещал на совесть выполнить приказ и на следующий же день отправился на пастбища; стража пустила его туда лишь после того, как он показал указ, подтверждавший, что новый пастух отвечает за баранов принца.

Тотчас Миртэну было дозволено присоединиться к другим пастухам. Учтивостью он без труда завоевал симпатию пастушек. Однако, сразу заметив, как гордо держит себя среди них Констанция, он подивился тому, что с ее красотою, умом и благородством живет она простой сельской жизнью. Напрасно он следил за нею – она лишь любила уединяться в густой роще и петь, и никто из пастухов не смел приблизиться к ней. Миртэн же, решив попытать счастья, с самым смиренным видом попался ей навстречу; тут-то он и сам понял, что она не желала ни с кем обручаться.

Каждый вечер он шел с докладом к принцу, а того новые известия лишь приводили во все большее отчаяние.

– Не стоит обманывать себя, господин, – сказал как-то раз Миртэн, – эта красавица влюблена, и, должно быть, возлюбленный остался в ее родном краю.

– Коли это правда, – возразил принц, – неужто не желала бы она туда вернуться?

– Что мы о ней знаем? – продолжал Миртэн. – Быть может, есть причины, мешающие ей возвратиться на родину? Быть может, она прогневалась на своего любимого?

– Ах! – вздохнул принц. – Слишком нежно пела она те слова, что я услышал.

– И то правда, – согласился Миртэн, – их именами исписаны все деревья. А раз ничего ей не нравится здесь, значит, ей дорого нечто в других краях.

– Испытай ее чувства ко мне, – сказал принц, – то хвали меня, то ругай, – так ты сможешь узнать, что она думает.

На следующий день Миртэн изыскал возможность поговорить с Констанцией.

– Что с вами, прекрасная пастушка? – спросил он. – Вы грустны, а ведь вам больше пристало радоваться, чем другим.

– Какой повод к веселью нашли вы для меня? – спросила она в ответ. – Мне приходится пасти овец вдали от дома, не получая вестей от родных. Это ли приятно?

– Нет, – ответил Миртэн, – но вы самая очаровательная девушка на свете, умны, восхитительно поете, и с вашей красотой ничто не сравнится.

– Да обладай я и вправду всем тем, что вы сказали, – произнесла она с глубоким вздохом, – немного же это бы для меня значило.

– Ах, вот оно что! – воскликнул Миртэн. – Так вы честолюбивы, жалеете, что не родились королевой и что в ваших жилах не течет кровь богов! Оставьте эти заблуждения. Я приближенный принца Констанцио; разумеется, я ему не ровня, но иногда говорю с ним, изучаю его, пытаюсь проникнуть в то, что у него на душе, и потому знаю, что он вовсе не счастлив.

– Ах! Да что же не дает ему покоя? – спросила принцесса.

– Роковая страсть, – отвечал Миртэн.

– Он влюблен? – взволнованно переспросила она. – Ах, как мне жаль его! Но что я говорю? Он слишком хорош, чтобы быть нелюбимым.

– Он сам не столь в этом уверен, прекрасная пастушка. Коли хотите его успокоить, так вашим словам он поверит куда охотнее, чем, например, моим.

– Не пристало мне, – молвила Констанция, – вмешиваться в дела великого принца, да еще в такие личные, чтобы я посмела даже помыслить, что приму в них участие. Прощайте, Миртэн, – добавила она, вдруг заторопившись уходить, – и, прошу вас, никогда более не говорите со мной ни о своем принце, ни о его любви.

Она удалилась взволнованная, ибо принц не был ей безразличен, и ей не удавалось позабыть об их первой встрече. Не будь она под действием тайных чар, – несомненно, отправилась бы на поиски Владычицы; удивительно, однако, что ученая, знавшая обо всем на свете фея сама не искала принцессу. Но тут уж Констанция ничего не могла поделать. После встречи с великаном ей оставалось лишь уповать на Судьбу: ведь предначертанное свыше непременно должно случиться, вот и приходилось фее навещать принцессу в образе солнечного лучика, в котором та, конечно, не смогла бы ее разглядеть.

Меж тем прелестную пастушку терзала досада – ведь принц, казалось, совсем о ней не думал, так что, не услышь он случайно ее пения, она бы никогда больше его и не увидела. От души укоряя себя за нежные чувства к нему, она, коль скоро можно и любить и ненавидеть разом, ненавидела его за то, что сама же слишком сильно любила. Сколько слез втайне пролила она! Их свидетелем был лишь Хитрован, коему часто поверяла она свои тревоги, как будто он мог понять ее. Когда он резвился в полях с овечками, Констанция кричала ему:

– Берегись, Хитрован! Берегись, как бы любовь не опалила тебя, ибо из всех бед эта – самая страшная. Что будешь делать ты, несчастный маленький барашек, если твоя любовь окажется безответной?

Устав от этих мыслей, она принималась осыпать себя упреками за свои чувства к равнодушному принцу. Изо всех сил стараясь забыть о нем, она вдруг однажды набрела на него самого, удобно прилегшего под деревом: здесь он мечтал о пастушке, от которой бежал; и когда его наконец сморил сон, появилась Констанция. Стоило ей лишь вновь увидеть его, как любовь ее разгорелась с новой силой; ведь в прошлый раз она не сдержала слов, заставивших принца встревожиться. Но как же опечалилась она, узнав от Миртэна, что Констанцио влюблен; и вот, как ни старалась, а не смогла она скрыть залившего ее щеки румянца. Миртэн, у которого были свои причины внимательно следить за нею, тотчас же отправился к своему господину и радостно сообщил ему об этом.

Однако принца, в отличие от слуги, это отнюдь не воодушевило. Ему по-прежнему казалось, что пастушка равнодушна к нему. А виноват в этом некий счастливец Констанцио, которого она любит. На следующий день он искал встречи, но, едва увидев его, Констанция поспешно скрылась, будто увидев льва или тигра, единственным спасением от коего было бегство. После беседы с Миртэном она поняла, что принца придется во что бы то ни стало вырвать из своего сердца, а самое для этого верное средство – всячески избегать его.

Что же сталось с Констанцио, когда он увидел, что прекрасная пастушка бросилась от него прочь? Он сказал Миртэну, стоявшему рядом:

– Видишь, каков результат всех твоих стараний. Констанция ненавидит меня, а я не решаюсь сам спросить о ее чувствах.

– Слишком уж вы обходительны с этой деревенской девушкой, – возразил Миртэн. – Если хотите, господин, я от вашего имени прикажу ей самой явиться к вам.

– Ах, Миртэн! – воскликнул принц. – Велика же разница между влюбленным и наперсником! Я-то думаю лишь о том, как бы ей понравиться, – ведь я заметил, что она весьма учтивая особа, которой никак не подобает твоя грубая тактика. Лучше уж страдать, чем огорчать ее.

И он удалился с видом столь печальным, что вызвал бы жалость у любого, не говоря уж о Констанции.

Едва принц исчез из виду, как она вернулась.

– Здесь он остановился, – говорила она, – а здесь взглянул на меня. Увы! Вот здесь я поняла, что ему безразлична; он приходит сюда помечтать о той, которую любит. Да ведь мне-то на что сетовать? Как может он любить девушку столь низкого происхождения?

Порою ей хотелось поведать ему о своих приключениях, но ведь Владычица строго-настрого запретила ей рассказывать об этом, и посему послушание до сего времени брало верх над желанием открыться: Констанция хранила молчание.

Несколько дней спустя принц вновь явился, и опять она постаралась избежать его общества. Он огорчился и велел Миртэну упрекнуть ее в этом; тогда Констанция отвечала, что ни о чем таком и не помышляла, но, коли уж он соизволил заметить это, впредь обещает быть внимательнее. Обрадованный Миртэн передал ее слова господину, и на следующий день принц снова отправился к ней. Озадаченная его визитом, она еще больше удивилась, когда он открыл ей свои чувства. Как ни хотелось ей поверить, но боялась она обмануться, сомневаясь, а не хочет ли он просто позабавиться над ее простотою, ослепив признанием в любви такую бедную пастушку. Раздраженная этой мыслью, она приняла высокомерный вид и так холодно приняла его заверения в любви, что он убедился в справедливости всех своих подозрений.

– Вы обижены, – сказал он ей, – другому удалось очаровать вас. Но клянусь богами, если я узнаю, кто он, уж я его не пощажу.

– Я ни для кого не прошу у вас милости, господин, – ответила она, – когда-нибудь вы узнаете, сколь далеки мои чувства от тех, кои вы мне приписываете.

Тут в сердце принца затеплилась было надежда, но она тотчас погасла, когда красавица пастушка принялась уверять его, что никогда не сможет полюбить. Эти слова причинили ему невероятную боль, и он едва сдержался, чтоб не обнаружить ее перед нею.

Следствием его терзаний, или, быть может, страсти, которую лишь распаляли стоявшие на его пути препятствия, стал недуг принца. Да такой тяжелый, что не понимавшие его причин врачи не надеялись уже спасти его жизнь. Миртэн, по его приказу не отходивший от Констанции, сообщил ей горестные известия, которые она выслушала с невыразимой тревогой.

– Не знаете ли вы лекарства, – спросил у нее Миртэн, – от жара и от сильных болей, головных и сердечных?

– Мне знакомо одно средство, – ответила она, – цветущая целебная трава. Все дело в том, как ее применить.

– Не соизволите ли вы явиться для этого во дворец?

– Нет, – сказала она, краснея, – я слишком боюсь неудачи.

– Неужто вы пренебрежете возможностью спасти принца! – воскликнул Миртэн. – Ах, а ведь я знал, что вы жестоки, но вот уж не думал, что настолько.

Констанции понравилось, что Миртэн осыпал ее упреками; обрадовалась она и тому, как молил он прийти навестить принца, ибо для того-то она и придумала, что знает подходящее лекарство, хотя это было совсем не так.

Миртэн же, вернувшись к принцу, рассказал ему, с каким жаром пастушка пожелала его выздоровления.

– Ты пытаешься подбодрить меня, – молвил Констанцио, – я прощаю тебя за это, ведь мне и самому хочется верить, что эта девушка питает ко мне симпатию. Ступай к королеве и скажи ей, что одна из ее пастушек обладает чудодейственным умением и сможет меня исцелить. Получи позволение привести ее. Беги, лети, Миртэн, ибо даже минута сейчас кажется мне вечностью.

Королева еще не видела пастушку и, когда Миртэн заговорил о ней, заявила, что не верит маленьким невеждам, которые хвастают своими знаниями, – все это, дескать, чистой воды безумие.

– Ваша правда, госпожа, – согласился Миртэн, – однако случается и такое, что травы исцеляют там, где бессильны все книги Эскулапа[332]332
  …все книги Эскулапа. – Эскулап – латинская форма имени Асклепий. В древнегреческой и древнеримской мифологии – бог-врачеватель, сын Аполлона. За воскрешение из мертвых одного из смертных (по некоторым источникам – Ипполита, сына Тесея) был убит молнией Зевса.


[Закрыть]. Принц так плох, что желает испробовать средство, о котором известно этой девушке.

– Пусть будет так, – молвила королева, – но, если она его не вылечит, я обойдусь с ней столь сурово, что она не дерзнет больше лгать.

Миртэн возвратился к своему господину и сообщил, что королева в дурном расположении духа, и он боится за Констанцию.

– Пусть лучше даст мне умереть! – вскричал принц. – Поди назад и скажи матери, что я прошу оставить эту милую девушку подле ее баранов. Какова плата за ее старания! Боль моя становится нестерпимой при мысли об этом!

Миртэн вновь поспешил к королеве, чтобы от имени принца просить ее не посылать за Констанцией. Однако ту, особу весьма вспыльчивую, такая непоследовательность лишь рассердила.

– Я уже отправила за ней, – сообщила она, – пусть вылечит моего сына, если сможет – и тогда я награжу ее, но уж если нет – сделаю с ней все что захочу. Вы же возвращайтесь к принцу и постарайтесь его развеселить, его тоска огорчает меня.

Послушный Миртэн, вернувшись, не сказал господину о гневе его матери, побоявшись, что принц умрет от беспокойства о своей пастушке.

Королевские пастбища лежали недалеко от города, и принцесса быстро пришла ко дворцу – ведь она словно бы летела туда на крыльях любви. Когда Констанция явилась, королеве тотчас доложили; однако она не удостоила ее встречи, лишь передав, что, коли не удастся пастушке исцелить принца, ее зашьют в мешок и бросят в реку. Услышав такую угрозу, принцесса побледнела, кровь застыла у нее в жилах.

«Увы! – подумала она. – Поделом мне будет за ложь – ведь никакого средства я не знаю. Слишком безрассудным было мое желание увидеть Констанцио, чтобы рассчитывать на помощь богов».

Она покорно опустила голову, и слезы покатились по ее щекам.

Все, кто видел это, взирали на нее с восхищением; она показалась им неземным созданием.

– Чего боитесь вы, прекрасная пастушка? – спрашивали они. – Один взор ваш способен даровать жизнь и отнять ее, и вы можете спасти принца, лишь посмотрев на него. Ступайте же в его покои, осушите слезы и без страха примените ваши целебные травы.

С ней говорили так любезно, а увидеть принца так хотелось, что она, почувствовав себя уверенней, попросила провести ее в сад, чтобы самой собрать все необходимое. Она сорвала мирт, клевер, другие травы и цветы, одни были посвящены Купидону, другие – его матери; потом, взяв перья голубки, пролила на них несколько капель крови голубя, воззвав к покровительству всех божественных сил и фей[333]333
  Она сорвала мирт, клевер, другие травы и цветы, одни были посвящены Купидону, другие – его матери; потом, взяв перья голубки, пролила на них несколько капель крови голубя, воззвав к покровительству всех божественных сил и фей… – Мирт. – См. примеч. 4 к «Синей птице». Героиня готовит для своего возлюбленного лекарство, но символика ингредиентов, посвященных божествам любви, заставляет вспомнить о любовных зельях или о любовном напитке, выпитом Тристаном и Изольдой.


[Закрыть]; затем, дрожа сильнее, чем горлица при виде коршуна, объявила, что готова идти к принцу. Он лежал в постели, бледный, с тоской в глазах, но едва заметил Констанцию, как щеки его окрасил слабый румянец, что несказанно обрадовало принцессу.

– Господин, – сказала она ему, – вот уже несколько дней, как я молюсь о вашем выздоровлении. Сгоряча обмолвилась я одному из ваших пастухов, что мне известно целебное средство, которое могло бы облегчить ваши страдания. Однако королева пригрозила, что, если небеса покинут меня в моем начинании, она прикажет казнить меня, утопить, коли вы не поправитесь. Судите же сами, господин, каково мне приходится, а все ж не сомневайтесь, что ваше спасение волнует меня сильнее, чем мое собственное.

– Не бойтесь ничего, милая пастушка, – ответил ей принц, – молитвами вашими жизнь вернется ко мне и будет стократно дороже, чтобы ни дня более не проходило без пользы. Но, увы! Суждены ли мне дни счастливые? Ведь я помню, как вы пели о Констанцио; роковые слова той песни вместе с вашей холодностью и повергли меня в то плачевное состояние, в каком вы меня видите. Однако, прекрасная пастушка, велите мне жить – и я буду жить лишь для вас.

С большим трудом скрыла Констанция, как обрадовало ее столь обязывающее признание; опасаясь, однако, что их могли подслушивать, она спросила разрешения надеть ему на голову венок, а на запястья – браслеты из собранных ею трав. Принц протянул ей руки с такой нежностью, что она слишком поспешно закрепила травяной браслет, боясь, как бы кто не догадался о том, что меж ними происходит. Тут принц, церемонно обратившись к придворным, объявил, что ему лучше и боль утихла. Это было правдой: послали за лекарями, и те изумились было столь быстрой чудодейственности целебного средства, но, едва увидев пастушку, на своем ученом языке признали, что в одном лишь ее взгляде больше силы, чем во всех их лекарствах.

Пастушку так мало трогали расточаемые ей похвалы, что не знакомые с нею люди почли глупостью то, что объяснялось совсем иначе. Она уединилась в уголке, словно стараясь спрятаться, и выходила лишь затем, чтобы потрогать лоб принца и пощупать его пульс; тут-то и успевали они наговорить друг другу множество нежностей, продиктованных скорее сердцем, чем разумом.

– Надеюсь, господин, – сказала Констанция принцу, – что мешок, который велела сшить королева, не станет зловещим орудием смерти и столь ценное для меня ваше здоровье к вам вернется.

– Все зависит лишь от вас, милая Констанция, – ответил он, – немного вашего участия – и я обрету покой и возвращусь к жизни.

Принц поднялся с ложа и направился в покои королевы, которая не поверила своим ушам, когда ей доложили о его приходе. Бросившись ему навстречу, она с изумлением столкнулась с ним в дверях.

– Как! Дорогой сын мой, да вы ли это! – воскликнула она. – Кому же я обязана вашим чудесным исцелением?

– Лишь своей доброте, госпожа, – ответил принц. – Вы прислали мне самого искусного лекаря на свете, и теперь я молю вас вознаградить ее соразмерно помощи, что она мне оказала.

– Не к чему торопиться, – сурово отрезала королева. – Пусть всю жизнь пасет моих овец и будет счастлива.

Тут в покои принца как раз явился король, уже оповещенный о его выздоровлении. Стоило ему войти, как он сразу же глаз не смог оторвать от Констанции; красота ее, сиявшая тысячью солнц, так ослепила его, что он даже не сразу спросил придворных, что за чудесное создание предстало его взору и давно ли во дворце поселились богини. Наконец, овладев собою, он подошел к ней, и, догадавшись, что это и есть волшебница, исцелившая его сына, обнял ее, галантно шепнув, что подчас тоже болеет и молит ее вылечить и его тоже.

Не мешкая, король повел к супруге Констанцию, которую королева доселе не видела. Когда же встреча произошла, – изумлению ее не было предела: она упала в изнеможении, испустив громкий крик и не спуская с пастушки гневного взгляда. Констанция и Констанцио застыли в страхе, да и король с придворными не знали, чему приписать столь резкое недомогание. Наконец, когда королева овладела собой, король спросил, что явилось причиной ее неожиданной слабости; она развеяла его беспокойство, объяснив все духотой; однако принца, хорошо знавшего свою мать, не покидала тревога. Но королева весьма доброжелательно обошлась с пастушкой и велела ей остаться подле себя, чтобы ухаживать за ее цветником. Принцесса обрадовалась тому, что сможет жить во дворце, где каждый день будет видеть Констанцио.

Король же, оставшись с королевою наедине, несмотря на все ее заверения, вновь с нежностью спросил, что же ее так расстроило.

– Ах, ваше величество! – воскликнула она. – Мне приснился ужасный сон. Я никогда раньше не видела эту пастушку, но тотчас узнала ее: в том сне она выходила замуж за нашего сына. Не сомневаюсь, что эта несчастная крестьянка причинит мне немало страданий.

– Ну, зря вы так беспокоитесь; уж это и вовсе сомнительно, – отвечал ей король. – Послушайте моего совета: не стоит воспринимать все так серьезно. Отошлите пастушку сторожить ваши стада и не печальтесь.

Эти слова разозлили королеву; не послушав его, она постаралась получше разузнать о чувствах своего сына к Констанции.

Принц же не упускал возможности повидаться с ней, заходя в сад, где она ухаживала за цветами; казалось, стоит ей только прикоснуться к ним, как они становятся пышнее и прекраснее. Хитрован был с ней неразлучен. Иногда она рассказывала ему о принце, как будто барашек мог понять ее; но стоило тому появиться самому, как она тотчас терялась – ведь глаза выдавали тайну ее сердца, и тогда счастливый принц говорил ей слова, на которые способна вдохновить лишь самая нежная любовь.

Тем временем королева, встревоженная своим сновидением и необычайной красотой Констанции, лишилась сна совсем. Встав затемно и притаившись за зелеными изгородями или укрывшись в гроте, она всячески старалась подслушать разговоры сына с красавицей пастушкой. Однако и он, и она осмотрительно перешли на шепот, так что королеве оставалось лишь подозрительно качать головою. От этого ее охватывало еще большее беспокойство и на сына она теперь поглядывала с презрением: ведь ее неотступно преследовала мысль, что однажды эта пастушка взойдет на трон.

Как ни старался Констанцио быть осторожным, однако, несмотря на это, все заметили, что он влюблен в Констанцию; хвалил ли он ее с неподдельным восхищением, бранил ли для отвода глаз, – но было ясно, что он неравнодушен к Констанции, которая тоже не могла удержаться, чтобы не рассказать о нем своим подругам. Она часто пела песню, сочиненную ею для принца, и королева, слушая ее, изумилась красоте и голоса, и слов.

– Чем, боги милосердные, прогневала я тебя? – вопрошала она. – За что наказываешь ты меня тем, что мне всего мучительнее? Ах! Я хотела женить сына на своей племяннице, но – вот же досада! – привязался он к этой пастушке, а ведь она наверняка заставит его воспротивиться моей воле.

Пока она терзалась, придумывая тысячи жестоких способов наказать девицу за ее красоту и очарование, страсть наших молодых влюбленных все разгоралась. Констанция же, уверившись в искренности принца, открыла ему и благородство своего происхождения, и свои чувства. Нежное признание и ее исключительное доверие так очаровали его, что он готов был тотчас броситься ей в ноги, но пришлось сдержаться – ведь они гуляли в саду королевы. И без того уж не желая сопротивляться своей страсти, он еще больше полюбил Констанцию-пастушку, узнав, что она высокого рода. Если он и поверил без труда в невероятное – что прекрасная принцесса скитается по белу свету, служа то пастушкой, то садовницей, то лишь потому, что в те времена подобные приключения были делом обычным, к тому же манеры Констанции казались ему лучшим ручательством ее искренности.

Принц, полный любви и почтения, поклялся принцессе в вечной верности, получив от нее ответную клятву; они пообещали друг другу пожениться, как только получат согласие тех, от кого зависели. Королева поняла силу этой зарождающейся любви. Ее наперсница, изо всех сил старавшаяся разузнать что-нибудь в угоду госпоже, однажды рассказала королеве, что каждое утро Констанция отправляла Хитрована в покои принца; барашек нес две корзинки, полные цветов, а вел его Миртэн. Тут королева потеряла всякое терпение; выследив, каким путем ходил баран, она подстерегла его и, несмотря на мольбы Миртэна, отвела в свои покои. Там она разодрала корзинки вместе с цветами на мелкие кусочки, найдя в одной еще не раскрывшейся гвоздике клочок бумаги, весьма ловко упрятанный туда Констанцией. Это была записка, в которой она мягко упрекала принца, что тот почти каждый день подвергался большой опасности на охоте, причем в стихах:

 
Когда идете в лес вы на охоту,
Тревог моих вовек вам не понять.
Какая, принц мой, право, вам забота,
В чащобах зверя лютого пугать?
Останьтесь, не ходите за ворота,
Пускай медведь в своей берлоге спит
И вам жестокой смертью не грозит.
 

Пока королева неистовствовала, Миртэн поспешил рассказать своему господину о несчастье, приключившемся с барашком. Встревоженный принц прибежал в покои матери, но она уже была у короля.

– Видите, Ваше Величество, – говорила она, – вот каковы они, благородные наклонности вашего сына. Он влюблен в эту несчастную пастушку, которая убедила нас, будто знает верное средство исцелить его. Ах! Амур и правда научил ее слишком многому. Она вернула ему здоровье лишь затем, чтобы причинить великое зло. Если мы не предотвратим грозящей нам беды, мой сон обернется явью.

– Вы всегда уж слишком суровы, – ответил король. – Все хотите, чтобы сын ни о ком и не мечтал, кроме принцессы, выбранной для него вами, да только не так это легко. Будьте же хоть немного снисходительней к его возрасту.

– Не могу стерпеть, что вы на его стороне и никогда его не браните, – вскричала королева. – Я прошу вас только отослать его на время, ибо разлука будет действеннее всех моих уговоров.

Король был миролюбив и согласился с женой. Тотчас она вернулась к себе и увидела, что принц ждет ее, пребывая в великом волнении.

– Сын мой, – начала она, даже не дав ему заговорить, – только что король показал мне письма от своего брата-короля, который молит его отправить вас к нему, дабы познакомить с принцессой, предназначенной вам в жены с самого детства; пусть она увидит вас, – ведь будет только справедливо, если вы сможете оценить ее и полюбить еще прежде, чем соединитесь навеки?

– Я не желаю для себя особых прав, – ответил ей принц. – Не в обычае монархов, госпожа, выбирать себе нареченных по зову сердца; нет – заключая брак, нужно заботиться об интересах государства, и, будь выбранная вами для меня невеста хоть красавицей, хоть уродиной, умной ли или глупой, я не стану вам ни в чем перечить.

– Ах, негодяй! – неожиданно вспылила королева. – Да ведь я знаю, что ты влюблен в недостойную пастушку и не хочешь с нею расставаться. Брось ее – а не то прикажу казнить ее на твоих глазах. Но если ты без колебаний уедешь и хорошенько постараешься ее забыть, я оставлю ее подле себя и буду любить так же сильно, как сейчас ненавижу.

Принц, побледнев так, словно он уже расставался с жизнью, раздумывал, как поступить, и видел надвигавшиеся отовсюду невыносимые страдания. Зная, что его мать – самая жестокая и мстительная королева на свете, он боялся, что сопротивление разозлит ее, и первой, кто от этого пострадает, окажется его возлюбленная. Наконец, принужденный дать ответ, он согласился уехать, – но так, словно принимал чашу смертоносного яда.

Выйдя от матери, принц тут же отправился к себе; сердце у него щемило так, что он едва не умер. Он поведал о своей печали Миртэну; ему не терпелось рассказать обо всем и Констанции, и он нашел ее в гроте – там она скрывалась в часы, когда солнце в цветнике палило особенно нещадно. На ложе из травы, у ниспадавших со скал водных потоков, она расплела косы, и белокурые локоны нежнее шелка заструились по плечам. Она опустила босые ноги в воду и от усталости погрузилась в сон под приятное журчание ручейка. Не слабело очарование даже закрытых глаз ее, ибо ресницы, длинные и темные, подчеркивали белизну кожи. Казалось, вокруг нее порхают грации и амуры, а скромность и нежность лишь придавали ей еще больше привлекательности.

Такой и застал ее влюбленный принц, вспомнив, что и в первую их встречу она спала так же, как и сейчас; однако с тех пор его чувства преисполнились такой нежности, что он охотно отдал бы полжизни, чтобы другую половину прожить с нею. Он немного полюбовался ею, и наслаждение смягчило тоску. Окинув взором ее прелести, он увидел ножку, белее снега. Принц не мог не умилиться; подойдя, он опустился на колени и взял ее за руку. Она тотчас пробудилась и, смутившись оттого, что он смотрит на ее босые ноги, прикрыла их платьем, при этом покраснев, словно алая роза, что распускается с первыми лучами солнца.

Увы! Румянец недолго продержался на ее щеках: она увидела в глазах принца смертельную грусть.

– Что с вами, сударь? – спросила она испуганно. – Я вижу в вашем взгляде такую печаль…

– Ах! Да как же мне не печалиться, милая принцесса! – тяжко вздохнул он, и слезы, которые он был не в силах сдержать, покатились по его щекам. – Нас разлучают. Или мне придется уехать, или вам – испытать на себе всю жестокость королевы. Она знает о моей любви к вам и даже видела вашу записку: мне сказала об этом одна из ее фрейлин. Не имея ни малейшего желания понять мою боль, она посылает меня к королю, брату моего отца.

– О чем вы, принц? – воскликнула Констанция. – Покинуть меня, по-вашему, означает спасти мою жизнь? Как могли вы даже подумать такое? Да мне легче умереть на ваших глазах, чем жить вдали от вас.

Речи столь проникновенные, как и следовало, часто прерывались всхлипываниями и рыданиями; влюбленные, не предвидевшие разлуки и еще не изведавшие ее тягот, страдали от этого еще сильнее. Они тысячу раз поклялись друг другу не изменять своим чувствам, и принц пообещал Констанции вернуться как можно скорее.

– Я еду лишь затем, – сказал он ей, – чтобы рассердить дядю и его дочь. Тогда он больше не захочет отдавать мне ее в жены. Я всячески постараюсь не понравиться ей и преуспею в этом.