Текст книги "Кабинет фей"
Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа
Жанр:
Сказки
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 72 страниц)
ТОМ ЧЕТВЕРТЫЙ
казка о принцессе Ясной Звездочке привела Дандинардьера в такой восторг, что он охотно расхваливал бы ее весь вечер напролет. В порыве воодушевления он притянул к себе Виржинию, страстно схватив ее за руку, и та, еще не успев ничего понять, упала на виконта де Бержанвиля, повалив его на землю. Коротыш Дандинардьер очень удивился произведенной им сумятице и в высокопарных выражениях посетовал на жестокую свою судьбу, виновницу того, что простая его любезность столь плачевно окончилась.
– Вот уж странность, – сказала ему прекрасная амазонка, – хватать за руки со всей силы и называть это любезностью, – да вы меня сделали калекой на несколько дней.
– Да и со мной вы обошлись не лучшим образом, господин Дандинардьер, – раздраженно подхватил виконт. – Пока я падал, мой парик слетел с головы, и так как на людях мне приходится молодиться, то я оказался в крайне затруднительном положении, обнаружив седину перед прекрасными дамами.
– Смотрю я на господина Дандинардьера, и сдается мне, что ваши речи усугубляют его страдания, – сказал приор. – Надобно уважительно относиться к раненому рыцарю. Клянусь вам, сверни он мне даже шею, я бы и слова не сказал.
– Позвольте выразить вам свою признательность, – ответил Дандинардьер, – но – увы! – дамы пользуются иными привилегиями, им простительна и жестокость, и прелестная Виржиния умеет постоять за себя.
– Не упрекайте меня за жалобы, – поспешила она возразить, – другая на моем месте возмущалась бы куда сильнее. Но, признаюсь вам, мне свойственно благородство Александра.
– И жестокосердие Александретты, – радостно парировал Дандинардьер, уверенный, что изреченная им реплика неподражаема по своему остроумию. К его удивлению, никто и не думал аплодировать. Он обвел всю компанию взглядом, выражавшим утонченность мысли, но та едва сдерживала смех. И вот Мартонида, самая щедрая на похвалы, решила не томить его и громко выразила свое восхищение изысканностью выражения насчет Александретты, и теми тайными красотами, кои запрятаны в нем столь глубоко, что не видны простолюдину. Виржиния подхватила слова Мартониды, утверждая, что их гость обладает тонким умом, способным облагородить нравы целого королевства, искоренить непристойности и пошлости и довести язык до высшей степени совершенства; далее последовали сотни других восторженных речей, достоинством не лучше прежних, ибо обе провинциальные прелестницы были на них неистощимы.
Дандинардьер, плененный вниманием дам, смущался и умоляюще складывал руки в железных рыцарских рукавицах. Он все время пытался как-то оправдаться, но запинался и от волнения бормотал словно ребенок или пьяный, иногда лишь восклицая:
– Ваш покорный слуга, вы слишком добры ко мне, ваш покорный слуга.
Было уже поздно, и госпожа де Сен-Тома решила, что больному нужен отдых; она пожелала ему спокойной ночи, и всё общество откланялось. С Дандинардьером остался только верный Ален, который выглядел очень расстроенным и глубоко сожалел о том, что стал причиной его падения. Он стоял в углу комнаты на почтительном расстоянии, не смея даже приблизиться к своему господину и хозяину. Но тот пребывал в благодушном настроении.
– Подай-ка мне ночной колпак, – обратился он к нему, – я хочу надеть его вместо тюрбана. Тот, конечно, мне к лицу, но уж очень неудобен; даже не представляю, как их носят турки – мой то и дело спадает с головы.
– Ой, сударь, – ответил Ален со своей обычной простотой, – удивляться не приходится. Если уж сами черти у них в друзьях, то с их помощью на голове не только чурбан удержится. Да и вы-то разве не видите, что дамы, которым еще далеко до великого Султана, носят на своих головах несчетное количество чурбанов?
– Тюрбан, а не чурбан, дурачина, – воскликнул Дандинардьер, – невыносимо слышать, как неподобающе ты выражаешься.
– Ах! Если я и неподобающий, – сказал Ален, плохо понимая, о чем речь, – то вы же сами знаете, что в этом нет моей вины. На улице шел дождь, когда я устроил потасовку во дворе, а потом и вы мне дома надавали тумаков, хотя вам должно быть известно, что гипс не делает платье опрятнее. Уверяю вас, сударь, что у меня сердце кровью обливается при виде того, как вы выходите из себя, да еще в какой-то там дыре, вот откуда пятна на моем кафтане, а ведь их нельзя взять и просто сдуть.
– Я признателен тебе за внимание к моим обноскам, – ответил Дандинардьер, – и обещаю, Ален, впредь проявлять особую заботу и о твоем тряпье и буду просить тебя заблаговременно снять кафтан всякий раз, когда мне захочется тебе всыпать.
– Скверное обещание, сударь, – проворчал слуга. – Скажу вам как есть: пожив здесь, вы стали грубее наших одежных щеток. А я еще не забыл те времена, когда меня считали верным слугой и обращались как с любимчиком. Но, увы, как говорила когда-то моя славная бабушка, положить в один горшок и вершок и корешок…
– Что еще за горшок, негодяй? Разве что с капустой – другого мы не признаем! – ответил его хозяин.
– Я только хотел сказать, что горшок – это вы, а капуста – я, вы меня и растите и поливаете, чтобы потом скушать, то есть использовать меня и колотить почем зря, одним словом, совсем меня разлюбили. О-хо-хо! Ну да ладно… Как же глупо, что я… Молчу, больше ни слова.
И он действительно умолк, ибо, случись ему выдать более пространное рассуждение, тут же почувствовал бы на себе кулаки разгневанного хозяина.
Подали ужин; Дандинардьер, который днем так намучился и проголодался, поел за троих, а потом сразу же заснул. Но его глубокий утренний сон был прерван неожиданным визитом деревенского хирурга мэтра Робера – тот явился спозаранку и принялся колотить в дверь ногами и руками.
– Эй, господин Дандинардьер, откройте, – кричал он что есть мочи, – не иначе, как вы хотите скрыться! Ходят слухи, будто вы вознамерились уехать к себе, не заплатив мне за услуги. Разве я плохо вылечил вашу голову? Да если бы меня к ней подпустили, еще когда она треснула, уж я бы вложил в нее все, чего там не хватает. Да я вот сейчас встану на караул у ваших дверей, так вы не улизнете незамеченным, как будто покутил, и был таков. Обещать и не держать слова, известное дело, хороший способ обогатиться. Добро бы еще заморскому гостю эдак хвастать. А мне плевать, я еще не такое видел, я стреляный воробей, так что раскошеливайтесь, иначе я не знаю, что и думать.
Коротыш Дандинардьер был неприятно удивлен и возмущен дерзостью мэтра Робера; он еще посидел и послушал, как тот сыплет пословицами наподобие Санчо Пансы[357]357
…как тот сыплет пословицами наподобие Санчо Пансы… – Санчо Панса – оруженосец Дон-Кихота (см. примеч. 15 к первой части «Дона Габриэля Понсе де Леона»), носитель народной мудрости и здравого смысла.
[Закрыть], затем разбудил слугу, спавшего сладким сном, и тихонько подозвал его.
– Ты слышишь, – прошептал он, – какие дерзости говорит этот плутоватый лекарь? Он чуть не убил меня, да еще хочет получить вознаграждение за это. Послушать его, так я ему прилично задолжал, и вдобавок поступаюсь честью и нарушаю законы, раз не могу уплатить долг! Да его следует выпороть! Впрочем, я сейчас не расположен иметь дело с таким негодяем, я доверяю это тебе, открой дверь настежь, быстро и внезапно, повали его наземь и всыпь ему хорошенько. Вот так мы вместе и отплатим ему за услуги.
– Значит, вместе, ага, – смекнул Ален, – а что ж, позвольте узнать, станете делать вы?
– Я же тихонько подкрадусь к двери следом за тобою и закрою ее на задвижку, ведь, посуди сам, если ты, не дай бог, окажешься слабее, то он ворвется ко мне, а я, как ты помнишь, слишком презираю его, чтобы ввязываться в драку.
– Вот так-так, сударь! – возмутился Ален. – Да ведь и я его презираю не меньше вашего, и уж позвольте мне тоже уклониться от драки с таким недостойным человеком.
– С каких это пор ты возомнил себя важным человеком, фанфарон? – спросил наш мещанин.
– Называйте как вам угодно, – сказал слуга, – а только признаюсь вам, что у меня еще ноют бока после вчерашней потасовки. Смилуйтесь да посудите сами: разве мне сподручно полезть с кулаками на такого-то битюга, да которого я еще и презираю? Поверьте, сударь, будет лучше, если вы сами постараетесь проучить его, – вам-то все сойдет с рук, хоть хорошее, хоть дурное.
– Сдается мне, – сказал Дандинардьер, – я ему уже объяснил, что случается с тем, кто громко требует деньги у господина, чье положение в обществе не ниже моего.
– Эх, сударь! – ответил Ален. – Да вы и меня-то каждый день бьете, а ведь и он, уверяю вас, тоже из хорошей семьи: мой отец был заводилой во всей местной коннице, коней он, знаете ли, подковывал, а этот – хирург. Людей перевязывать куда почетнее, чем лошадей, а значит, он достойнее ваших кулаков.
– Ты, видно, вознамерился расписывать мне всех своих предков до седьмого колена, – нервно прошептал Дандинардьер, – чтобы я немного остыл. Но меня не обманешь, я-то вижу, что ты просто трус и дрожишь за свою шкуру.
Пока он, понизив голос, бранил осмотрительного Алена, мэтр Робер продолжал громко бесчинствовать за дверью. В конце концов Дандинардьеру надоело терпеть этот шум, и он придумал, каким образом отомстить за себя, избежав неприятных последствий.
Между полом и дверью зияло довольно большое отверстие, через которое обычно пробирался в дом бдительный кот, неустанно воевавший с мышиным племенем. Бедняга Дандинардьер тихонько встал с постели и, не имея тут ни башмаков, ни домашних туфель, надел сапоги, чтобы не простудиться. Затем он вооружился железными клещами, аккуратно просунул их в отверстие для кота и больно стиснул ногу мэтра Робера. Тот взвыл от неожиданности, подумав, что это змея. Он испугался так, что боялся даже взглянуть на укушенную ногу, а только слегка косился, опасаясь, как бы огромная змея не бросилась ему в лицо. Дандинардьер в это время постарался изо всех сил сжать клещи, и это удалось на славу: чем сильнее стонал мэтр Робер, тем громче гоготал наш мещанин.
Комнаты виконта и приора находились совсем неподалеку. Услышав шум за стенкой, они почти сразу догадались, что происходит, так как сами велели хирургу явиться к мещанину; и теперь эти благообразные господа поднялись с кроватей и пришли улаживать неприятную ссору, грозившую перерасти в скандал, доселе не виданный в столь миролюбивом городке.
Мэтр Робер был нормандцем и судебные процессы любил не меньше, чем разбитые головы и выкрученные руки[358]358
Мэтр Робер был нормандцем и судебные процессы любил не меньше, чем разбитые головы и выкрученные руки. – См. примеч. 2 к «Принцу-Духу».
[Закрыть].
– Господа! – воскликнул он. – Призываю вас в свидетели и прошу подтвердить в суде, что меня искалечили и я уже никогда не оправлюсь.
Едва он произнес эти слова, как Дандинардьер снова со всей силы сжал клещи, отчего мэтр Робер побледнел и лишился дара речи. Виконт с приором только посмеялись над таким необычным способом отстаивать свою правоту. Однако надо было успокоить враждующие стороны, поэтому они попросили Дандинардьера заключить перемирие, разжать клещи и наконец открыть дверь. Мэтр Робер, едва освободившись, тут же поковылял прочь, угрожая закидать суды кляузами и доносами на такого злостного должника.
Наш мещанин с удовлетворением отметил, что впервые в жизни ему удалось прогнать врага с поля битвы, и так возгордился, что, забыв о своем домашнем облачении, предстал перед почтенной публикой в сорочке и сапогах, с клещами на плече, словно Геркулес с палицей[359]359
…с клещами на плече, словно Геркулес с палицей. – Геркулес или Геракл в древнегреческой мифологии – герой-полубог (сын Зевса), победитель многочисленных чудовищ, после смерти взятый на Олимп. Изображался с палицей на плече.
[Закрыть].
– Вы так разгневаны, – сказал приор, – не боитесь, что вам станет плохо?
– Я ничего не боюсь, – гордо парировал тот, – даже смерти, будь она хоть до зубов вооружена смертоносными стрелами.
– То, что сейчас произошло, – серьезно заметил виконт, – свидетельствует о вашей отваге. Однако мне кажется, что вам следует заплатить бедняге, – ведь он не так-то богат.
– Да он плут, и сам должен заплатить мне за все доставленные неприятности! – воскликнул Дандинардьер. – Я и без него вылечусь, а этот негодяй хотел ободрать меня как липку.
– Проявите великодушие, будьте немного щедрее, и все образуется, – сказал приор, – это не его вина, ведь он невежда, как и многие. Даю вам дружеский совет: не упрямьтесь же и соблаговолите дать ему несколько пистолей.
– Смеяться изволите, господин приор, – ответил Дандинардьер, – не для того я приехал из Парижа, чтобы меня водили за нос какие-то провинциалы, ведь я за свою жизнь не раз участвовал в судебных тяжбах и всегда выходил победителем под бой барабанов и со знаменами.
– Да-да, именно так, – подхватил Ален, тоже прикидываясь храбрецом, – нам еще не такие рыбы попадались на крючок: хозяину – покрупнее, мне – помельче.
– Братец Ален, – промолвил виконт, – уж если окажешься под судом, так нечего изворачиваться, а не то последствия будут плачевными.
– Да в чем дело-то? – удивился слуга. – Я ничего не видел, все происходило через кошачью лазейку, а я совсем и не хотел подавать хозяину клещи, от которых пострадала нога мэтра Робера. Ха! Пусть только попробует заявить на меня в суд, я ему покажу, как надо защищаться. У меня дядя был прокурором в одной богатой сеньории, уж я настрочу куда надо.
– Держитесь, дети мои, – весело сказал виконт, – перед вами современные Александр и Бартоло[360]360
Александр и Бартало. – Подразумеваются Александр Македонский и Бартоло да Сассоферрато (1313/1314–1357). Последний – прославленный итальянский юрист, родоначальник целой школы в толковании римского права; здесь – образец ума и учености.
[Закрыть], нападающие вдвоем на мэтра Робера. А я, сторонник мирного разрешения споров, пожалуй, схожу за оливковой ветвью и заодно переоденусь.
– Я же прилягу, – заявил наш коротыш-мещанин, – а то этому негодяю удалось привести меня в ярость спозаранку.
На этом и разошлись.
Никогда еще наш Дандинардьер не испытывал такой огромной радости при мысли о совершенных подвигах. И долго еще он морочил голову своему слуге.
– Учись, – вещал он, – как надо поступать, чтобы ставить на место дерзкого выскочку. Горе, горе тому, кто меня разозлит!
И слуга несколько раз повторил за ним, словно эхо:
– Горе, ох, горе тому, кто встанет у нас на пути.
Хотя Ален и не заметил ничего нового в поведении хозяина, теперь он смотрел на него с куда большим уважением.
– Признаться, сударь, – заговорил он осторожно, – не ожидал, что вы так легко преодолеете страх перед господином Вильвилем и, без сомнения, теперь сочтете благоразумным не ввязываться с ним в драку.
– Какая давняя ссора, – ответил наш герой, – мог бы и не напоминать мне о ней, я уверен, что этот разорившийся дворянчик поразмыслил и решил не подставлять мне под нос свою шпагу.
– А не желаете ли вы, сударь, помериться с ним своей?
– Не знаю, не знаю, – покачал головой Дандинардьер, – мужества у меня хоть отбавляй, я уж устал повторять. Но как вспомню о том приключении, случившемся со мной на берегу моря, о том дьяволе, который как две капли воды походил на человека и бросил мне этот треклятый вызов, так меня в дрожь и бросает. Словом, Ален, лучше уж ты иди на бой, а мне несподручно как-то.
– Увольте, сударь, – запротестовал Ален, – не такой уж я простак! Вы хотите меня отправить прямо в пасть волку, а потом эта бестия, если она и впрямь бестия, унесет меня вместе со всеми потрохами, башмаками и платьем за тридевять земель. Вы полагаете, сударь, что, если у бедного Алена нет столько пистолей, сколько у вас, он их меньше уважает? Хотя, по правде, одно золотишко не приносит счастья, надо еще иметь здоровье, иначе придется отдать богу душу. Вот пойду я сражаться с этим волшебником, а он возьми и начни меня колоть своей шпагой: укол раз – долой глаз, два укол – в горле ком, а на третий раз и прямо в самое сердце, и вы вправду думаете, что после этого мне будет хорошо?
– С чего ты взял, пройдоха, что Вильвиль с тобой так обойдется? – вспылил Дандинардьер.
– Да кто же поверит, что нет? – возразил Ален. – Разве демоны не превосходят добрых фей по силе колдовства? Вы, верно, забыли прекрасную сказку, которую нам читали вчера, где яблоки пели будто соловьи, птицы разговаривали словно ученые, и вода танцевала как наши пастухи? И после этого я не вправе опасаться за свою голову?
– Странный ты все-таки малый, – ответил Дандинардьер, – изводишь и себя и меня, и все понапрасну. Тут и Вильвиль-то ни при чем вовсе. Ступай-ка ты спать, возмутитель спокойствия, а мне дай насладиться моей победой.
– Спите сами, сударь, – сказал Ален и, отдернув шторы, сел к окну, выходившему на большую дорогу.
Целый час слуга сидел и ловил мух – своих заклятых врагов, как вдруг заметил, что мимо на коне проезжает Вильвиль. Тот случайно поднял голову и заметил его в окне. От своего друга, барона де Сен-Тома, он знал, что одно его имя приводило мещанина и слугу в неописуемый ужас. Сие приключение сулило ему прекрасную забаву, и, дабы подтвердить свою репутацию заносчивого вояки, он выхватил пистолет, сделав вид, что хочет пристрелить Алена.
– Эй, сударь, – крикнул ему слуга, умоляюще сложив руки, – прошу вас, одумайтесь, вы совершаете ошибку, я не держу на вас зла за те тумаки, что вы мне недавно надавали.
Вильвиль мрачно помалкивал, продолжая держать слугу на мушке, и тот занервничал еще больше.
– Сдается мне, что вам так и хочется кого-нибудь пристрелить, – решился он наконец сказать, – подождите-ка здесь, я сейчас разбужу своего хозяина, пусть лучше это будет он, а не я. Ему, конечно, это не понравится, но тут уж делать нечего.
С этими словами он принялся тянуть спящего Дандинардьера за руку.
– Сударь, – звал он его, – потрудитесь встать, под окнами вас ждет человек, который хочет непременно вас видеть.
Тот вскочил и, спросонья кое-как набросив на плечи домашнее платье и поспешно засунув ноги в сапоги, подбежал к окну. Боже милостивый, что за картина предстала его глазам! Направленное прямо на него дуло пистолета в руках грозного Вильвиля! Не последовав примеру слуги и не тратя времени на то, чтоб расточать врагу пустые любезности, он, не долго думая, опрометью бросился под кровать. Его охватил такой страх, что он, сам не зная как, сжался между полом и днищем своего ложа, хотя ему вряд ли удалось бы туда протиснуться в иных обстоятельствах, не угрожай ему дуло пистолета…
Под кроватью рассудок постепенно вернулся к нему, и он почувствовал, что не может пошевелиться, – такой тяжелый вес давил на него сверху. Осознав всю опасность положения, коротыш Дандинардьер попробовал выбраться.
Предприняв несколько безуспешных попыток, он прекратил возиться: низкая и слишком тяжелая кровать никак не поддавалась.
– Ален, – закричал он, – умираю, помоги!
Но верный слуга не слышал хозяина: он уже успел поднять шкаф, который по ночам опускал на пол, чтобы на нем спать, спрятался внутрь и теперь изо всех сил держал дверцы изнутри обеими руками, как будто это временное убежище могло спасти его от всех напастей; притом был так поглощен этим занятием, что не замечал содранных ногтей и не чувствовал боли.
Тем временем Вильвиль, потеряв надежду увидеть в окне мещанина со слугой, выстрелил пару раз для острастки. Дандинардьер и Ален так сильно испугались, что первый на время потерял дар речи, а второй от ужаса выпустил дверцы шкафа, которые тут же раскрылись, так что он вылетел вперед головой и прокатился кубарем в другой конец спальни.
Естественно, вся эта возня сопровождалась довольно сильным грохотом, привлекавшим к себе внимание. Господа де Сен-Тома, де Бержанвиль и приор как раз находились в комнате этажом ниже и обсуждали последние события, в которых Дандинардьер играл немаловажную роль. Услышав странный шум наверху, они рассудили, что или сам разгневанный Зевс[361]361
…сам разгневанный Зевс… – Зевс – верховный бог-громовержец в древнегреческой мифологии.
[Закрыть] метнул туда свои молнии, или же мэтр Робер вернулся и жестоко отомстил за свою искалеченную клещами ногу, дабы его запомнили на всю оставшуюся жизнь. Они поспешили подняться, желая убедиться во всем собственными глазами. Ален еще лежал на полу, а где-то около кровати его хозяина слышались едва различимые крики, доносившиеся непонятно откуда и сопровождавшиеся жалобными призывами. Они стали спрашивать Алена, где его господин; но тот в ответ лишь приложил палец к губам и молча кивнул на окно. Гости выглянули в него, подумав, что только глупец мог совершить такой безумный прыжок из комнаты на улицу. Вильвиля там уже не было, поэтому они не понимали, что, собственно, хотел сказать Ален своими загадочными жестами. Меж тем жалобные стоны все продолжались: наш бедняга мещанин жестоко страдал. Наконец барон догадался заглянуть под кровать и, при виде несчастного, страшно удивился, как тот сумел туда забраться.
Расхрабрившись при виде подоспевшей помощи, Ален решил действовать. Он схватил хозяина за сапог и, потянув что есть сил, сорвал его с ноги, которую тот облегал слишком крепко, чтобы его можно было легко снять; однако слуга дернул за него с такой силой, что вместе с хозяйским сапогом отлетел шагов на двадцать, растянувшись на полу.
– Ну что ж, – улыбаясь, пробормотал он, – видать, небесам так угодно, чтобы сегодня я падал и падал без передышки, но у меня имеется против этого средство: я просто больше не встану.
Однако слугу никто не слушал, все спасали дворянина-мещанина. Напрасно его тащили то за одну ногу, то за другую: он так и застрял в ловушке, а поскольку спине и плечам страдальца приходилось нелегко, то было решено сбросить матрасы на пол и наконец высвободить его из плена.
Он вылез из-под кровати весь багровый от натуги, ободранный, с лицом в синяках и разбитым носом; его уложили в постель и приказали слуге принести бокал испанского вина и спирта для растирки.
– Не могли бы вы, сударь, – обратился Ален к виконту, – взять это дело на себя, а то, скажу вам без утайки, ужасный господин Вильвиль бродит вокруг дома, а я трепещу от одного его вида.
– Замолчи, презренный болтун, – прикрикнул на него Дандинардьер. – И откуда только он взял, что Вильвиль пришел ко мне под окно стрелять из пистолета и будто бы я его испугался?
– Я так не говорил, – ответил Ален, – хотя и секрета никакого здесь нет.
– Не верьте ему, – продолжил мещанин, – я не боюсь даже Алкида[362]362
Алкид – имя, полученное при рождении Гераклом (см. примеч. 3 к данной новелле), с которым ранее сравнивался сам Дандинардьер.
[Закрыть], а уж тем более этого мелкого дворянчика, чье состояние ничтожно в сравнении с моим. К тому же у подлого лакея нередко возникают видения, да такие сильные, что он начинает в них верить и выдавать за правду. Чтобы все вы поняли, что именно меня вынудило так неудачно спрятаться под кроватью, я желаю объясниться. Так вот, мне приснилось, что на меня напали, но я обратил своего врага в бегство. Я спрыгнул с кровати с намерением его преследовать, и тут мне привиделось, будто он шмыгнул под кровать; тогда я, натуральнейшим образом расхрабрившись перед лицом опасности, в пылу битвы, не раздумывая, поспешил за ним. Оказавшись зажатым под кроватью, я, конечно, проснулся и огорчился, хотя для меня в этом нет ничего удивительного, я ведь из лунамбул[363]363
…я ведь из лунамбул… – Ла Дардинардьер, желая показать свою ученость, путает слова «лунатик» и «сомнамбула».
[Закрыть], да-да, и весь двор знает, что уже несколько лет я хожу купаться во сне.
Пока он говорил, Ален за его спиной делал какие-то знаки и шепотом возражал хозяину. Однако господин де Сен-Тома, чтобы поддакнуть Дандинардьеру, ответил слуге, что все сказанное правда, и ему якобы известно, что Вильвиль не вполне в добром здравии, ибо в ином случае не стал бы он губить свою жизнь, бросая вызов тому, кто опаснее, чем Марс и Геракл вместе взятые[364]364
…Марс и Геракл вместе взятые. – Марс в древнеримской мифологии – бог войны, соответствует древнегреческому Аресу. Геракл. – См. примеч. 3 к данной новелле.
[Закрыть]. Виконт и приор подтвердили его слова. Тут приободрившийся Дандинардьер, полагая, будто те и впрямь ему поверили, приготовился было нагородить еще кучу небылиц, так что гости сочли весьма своевременным позволить ему угоститься испанским вином и натереться спиртом.
Как только они оказались одни, барон де Сен-Тома обратился к виконту:
– Позвольте заявить вам, что хотя вы и не столь малодушны, как наш благородный мещанин, но так же безумны, раз пытаетесь навязать его мне в зятья.
– Вы можете говорить все что угодно, – возразил виконт, – но я продолжаю утверждать, что мой план не так уж и смешон. Меня больше смущают не столько правила приличия, – а мы все знаем, что в этом деле их предостаточно, – сколько те средства, с помощью которых можно склонить этого скрягу к женитьбе на девушке знатного происхождения только из-за ее прекрасных глаз.
– А вы заметили вчера, – вмешался приор, – какие он имеет притязания на ее состояние? Повторяю: если нам не удастся изловчиться, то мы получим еще одну несостоявшуюся свадьбу.
– Вот беда-то будет, – насмешливо улыбнулся барон, – а мне так и вовсе великое расстройство.
– Уверяю вас, – продолжал виконт, – что он богат и, несмотря на дерзкое бахвальство (которое сразу же заканчивается, как только дело касается его безопасности), достаточно хитер, чтобы соблюдать свои интересы. Кстати, это я придумал напустить на него сумасбродного Робера.
– Я не разделяю ваших взглядов, – ответил господин Сен-Тома, – но готов поручить вам заняться этим делом, которое меня не особо прельщает, а значит, я не готов чрезмерно утруждать им себя.
Тут им пришлось прерваться, ибо пришли какие-то господа. Приор, вспомнив, что Дандинардьер не мог заснуть, направился к нему, дабы составить ему компанию.
Подойдя к двери, он остановился и прислушался. Дандинардьер разговаривал с Аленом.
– Ишь, – говорил тот слуге, – и ты думаешь, я могу простить тебе афронт, которому из-за тебя подвергся?
– Знать не знаю, кто таков этот ваш афронт, – возражал слуга, – я по простоте душевной рассказал, как оно было; любой другой лакей на моем месте сделал бы так же; я видел вас под кроватью и хорошо знал, что вы имели достаточно оснований туда залезть.
– Знал, говоришь! – возмутился мещанин. – И кто же тебе это сказал?
– Мое сердце, – добавил тот, – вот оно, живое, как у всех, и притом едва не разорвавшееся со страху. Не схоронись я в шкафу, уж наверное бы не разговаривал сейчас с вами.
– Какая неслыханная дерзость, – запальчиво воскликнул Дандинардьер, – судить о моих чувствах по своим! Нельзя мерить одним аршином героев и отъявленных плутов вроде тебя. Если я и залез под кровать, то только потому, что не хотел получать пулю от предателя, который угрожает мне на расстоянии, боясь приблизиться.
– А вы, наверно, забыли, сударь, – сказал Ален, – что к тому времени, когда Вильвиль выстрелил, уж не знаю, право, из пистолета или из пушки, уже добрых четверть часа изволили прятаться под кроватью.
– Молчи, изверг, – послышалось в ответ, – а я-то до сего времени рассчитывал на твою храбрость. Теперь мне все ясно; вот погоди – вернемся в замок, я сразу же избавлюсь от тебя, как и полагается.
– Пощадите, сударь, – удрученно сказал тот, – чем я заслужил вашу немилость? Я, как и вы, был напуган. Что в этом преступного? Разве слуга обязан быть храбрее своего господина?
Бедняжка Дандинардьер обрадовался, видя, что его слуга так растроган: он ценил, когда его любили.
– Встань на колени, – повелел он ему, – ты тронул мое сердце.
Ален покорно преклонил колени у кровати.
– Прощаю тебя, – изрек мещанин, – а чтобы ты воодушевился, вот, получи запас храбрости.
С этими словами он сильно дунул тому в оба уха, добавив:
– Отныне будь готов драться с кем угодно.
– Как! – вскричал слуга. – И никто меня не побьет в ответ?
– Никто! Клянусь тебе в этом, – твердо заверил его хозяин.
– Благодарю вас, – ответил Ален, – вот только, сударь, если бы вы еще вдули мне сотню экю ренты, я бы и не так обрадовался. Ведь, ежели поразмыслить, не хочу я ни с кем ссориться, храбрость – это уж дело ваше, а мне бы не помешало чуть-чуть деньжат.
Послушав немного, приор быстро понял, что подобная беседа может длиться еще долго, и, решив, что получил уже достаточное удовольствие от этих препирательств, вошел в комнату.
– Надо же, – удивился он, – а я думал, вы спите; мне показалось, вы легли именно с такими намерениями.
– Да, вы правы, – отозвался Дандинардьер, – я и в самом деле заснул бы, не беспокой меня ежеминутно любовь, что горланит в душе на манер взбесившегося горна. Только хочу сомкнуть веки, как передо мной тут же появляется образ прелестной Виржинии или Мартониды, пред очарованием которых меркнет сама Аврора[365]365
…пред очарованием которых меркнет сама Аврора. – См. примеч. 3 к «Золотой Ветви».
[Закрыть].
– Эге, да вам, оказывается, не чужды и нежные чувства, – заметал приор. – Помнится, совсем недавно вы предпочитали деньги достоинствам и красоте. Но, разумеется, – спохватился он, – это заявление бросало тень на ваше благородное сердце, как будто на солнце нашло затмение.
– Благодарю за такое удачное сравнение, – ответил мещанин. – Однако уж не показалось ли вам, будто я собираюсь разбалтывать всему свету свои амурные секреты? Вы ошибаетесь, сударь, здесь приличествует соблюдать тайну.
– Если вы будете со мной откровенны, – сказал приор, – то я похлопочу, чтобы ваши сокровенные желания воплотились в жизнь, да ведь, между прочим, Виржиния обладает множеством достоинств.
– А скажите-ка, – вставил тут Дандинардьер, – какое за ней полагается приданое?
– Вам ли этого не знать? – удивился приор. – Уж она ли не богата: то, что она имеет, превышает стоимость самой плодородной земли во всей округе.
– Вы имеете в виду особняки в Париже или муниципальную ренту? – поинтересовался Дандинардьер.
– Это все приятные безделушки, – ответил приор, – настоящим приданым ей служит редкий дар сочинять сказки; а уж он-то сулит вам такое, что и представить трудно.
Но нашего мещанина это явно не впечатлило.
– Хе! Хе! – с минуту подумав, произнес он. – В брачный договор это, пожалуй, и можно было бы занести; однако признаюсь вам, что, если за ней причитаются одни только сказки, семейная жизнь может и не заладиться.
– Вы слишком приземленно рассуждаете, – воскликнул приор, – а ведь разум приносит доход!
– Готов признать, что нельзя недооценивать доходность разума, – возразил Дандинардьер, – но и разумного дохода при этом терять мне вовсе не хочется. Позвольте заявить вам, что в ответ на ваши хваленые сказки я тут же насочиняю своих, да еще смогу их употребить с пользой.
– Хотелось бы мне посмотреть на это, – парировал приор, – вы, вероятно, полагаете, что достаточно черкануть на бумаге пару-тройку смелых гипербол, иногда перемежая их словечками наподобие Жила-была добрая фея, и произведение можно считать завершенным. Уверяю вас, что это более тонкое искусство, чем вам может показаться; сколько я ежедневно просматриваю книг, в которых нет ничего занимательного.
– Вы смеете утверждать, что мои сказки будут именно такими? – раздраженно заметил мещанин. – Говоря по правде, сударь, вы не очень-то любезны, но я постараюсь доказать вам обратное: из кожи вон вылезу, но сочиню хотя бы одну. Тогда и посмотрим, как вы запоете.
– В таком случае я не поскуплюсь на похвалы, – сказал приор, приветливо улыбнувшись, дабы смягчить гнев собеседника, – и, коли вам угодно мне в этом поверить, начинайте прямо сейчас.
– С огромным удовольствием, – ответил Дандинардьер, – не зря же я привез с собой библиотеку, затратив на это массу усилий и средств.
– Ну что ж, теперь только от вас зависит, понадобится ли мое вмешательство, как в прошлый раз, – заметил приор.
Это скрытое предложение окончательно успокоило мещанина, и он, притянув собеседника за рукав, прошептал ему на ухо, опасаясь, что их услышит Ален:
– Признаться, меня пугает непосильный труд, к тому же не привык я заниматься пустяками и упражняться в тонких словесных ухищрениях. Посему, не осчастливите ли вы меня еще одной сказкой собственного сочинения, которая сделает мне честь и докажет Виржинии, что не только она обладает сим прекрасным даром?
