Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

– Что же это! – восклицал он. – Неужто всю жизнь придется мне сетовать на женский пол, лживый и коварный?

Печальный вернулся он к доброй старушке и рассказал своему наперснику о приключении с маленькой ланью, кляня ее за неблагодарность. Пересмешник же, увидев, в каком принц негодовании, не смог сдержать улыбки и посоветовал ему при встрече наказать лань.

– Я только затем здесь и останусь, – ответствовал принц, – потом же пойдем с тобою еще дальше.

И вот наступил завтрашний день, а принцесса снова превратилась в белую лань. Она не знала, на что решиться, – снова ли пойти в те места, где обычно гулял принц, или избегать встречи, выбрав противоположную тропу. Наконец предпочла последнее и ушла далеко; но юный принц, столь же хитроумный, как и она сама, на сей раз пошел тем же путем, верно рассудив, что она прибегнет к этой маленькой уловке, – так он и настиг ее в самой густой чаще. Она полагала себя вне опасности, как вдруг заметила его; тотчас же она вскочила, перепрыгнула через кусты и, как будто еще больше испугавшись из-за своего вечернего побега, умчалась быстрее ветерка; однако, когда она перебегала тропинку, он настиг ее стрелой. Ей стало невыносимо больно, и, чувствуя, что силы покидают ее, она упала.

О Амур, о жестокий варвар, как допустил ты, что несравненную красавицу ранил нежнейший друг ее?[268]268
  О Амур, о жестокий варвар, как допустил ты, что несравненную красавицу ранги нежнейший друг ее? – Влюбленный ранит свою возлюбленную стрелой, оружием Амура. Весьма характерный пример метафоры любовного преследования как охоты, распространенной в галантной культуре.


[Закрыть] Однако сие прискорбное событие было неизбежным, ибо им фея Источника венчала все злоключения. Подойдя, принц с большой жалостью увидел, что у лани течет кровь; он нарвал травы и перевязал ей копытце. Потом снова сделал ложе из хвороста, положив голову лани себе на колени.

– Не твое ли непостоянство всему виною? – укорял он ее. – Что дурного я вчера сделал, почему ты меня оставила? Ну, уж сегодня такого не будет – я унесу тебя.

Лань молчала – да и что тут скажешь? Она была неправа, да не могла признаться; ибо не всегда молчат оттого лишь, что не хотят говорить. Принц ласкал и нежил ее.

– Как же горько мне, что я тебя ранил! – вздохнул он. – Ты возненавидишь меня, а ведь я хочу твоей любви.

Казалось, все, что он говорил маленькой лани, ему нашептывал некий тайный дух; наконец пришел час возвращаться к старой хозяйке. Тут принц взвалил свою добычу на плечи, но нелегко ему было нести, вести, а иной раз и тащить ее за собою. Она же совсем не хотела идти с ним.

«Что со мной станется? – думала она. – Как! Я останусь наедине с принцем! Ну нет! Лучше умереть».

Тогда, нарочно упираясь, она утомила его так, что он весь взмок и едва не падал от усталости; и хотя до хижины оставалось совсем недалеко, он понял, что без помощи туда не дойдет. Он пошел искать верного Пересмешника, однако прежде привязал добычу к подножию дерева, боясь, что она снова уйдет.

Увы! Кто мог бы предположить, что настанет день, когда с самой красивой из всех принцесс на свете так поступит обожающий ее принц? Тщетно старалась она развязать путы[269]269
  Тщетно старалась она развязать путы… – Еще одна галантная метафора: подразумеваются любовные путы.


[Закрыть] – от ее усилий веревки лишь стягивались в крепкие скользящие петли и едва совсем ее не удушили, когда Желтофиоль, устав сидеть одна в спальне, вышла подышать воздухом и подоспела как раз туда, где выбивалась из сил белая лань. Что с ней сделалось, едва увидела она дорогую свою повелительницу? Даже и освободить ее получилось не сразу – столько навязалось в разных местах узлов, но, когда она уже наконец уводила лань с собою, явились и Пересмешник с принцем.

– При всем моем уважении к вам, сударыня, – сказал ей принц, – позвольте мне помешать той маленькой краже, какую вы хотите совершить: я ранил эту лань, она моя, я ее люблю и очень прошу вас признать во мне ее хозяина.

– Господин мой, – вежливо отвечала Желтофиоль (ибо она была не только красивой, но и весьма воспитанной девушкой), – эта лань была моей, прежде чем стала вашей, и я скорее пожертвую своей жизнью, нежели дам ее в обиду; если же вы хотите убедиться, что она меня знает, вам стоит дать ей лишь немножко свободы: а ну-ка, милая моя лань, обнимите меня! – И тут лань бросилась ей на шею. – Теперь поцелуйте в правую щеку. – И она послушалась. – Дотроньтесь же до моего сердца. – Она дотронулась до него копытцем. – Вздохните! – И лань вздохнула. Принц уж больше не мог сомневаться в сказанном Желтофиолью.

– Возвращаю ее вам, – чистосердечно признал он, – но не без печали в душе.

Тотчас же она ушла и лань увела с собою. Они и не знали, что принц живет в той же хижине; он же последовал за ними на почтительном расстоянии и немало удивился, увидев их входящими к той же доброй старушке. Он вошел почти сразу вслед за ними и, все в том же изумлении, причиной коему была белая лань, спросил у хозяйки, кто эта молодая особа. Та ответила, что с нею незнакома, но пустила к себе вместе с ее ланью, поскольку она хорошо заплатила и теперь живет в полном уединении; Пересмешник же спросил, где ее спальня, и услышал в ответ, что совсем рядом от их комнаты – разделяет две спальни лишь тонкая перегородка.

Когда же принц вошел к себе, то услышал от верного своего друга, что либо тот жестоко ошибается, либо девушка эта из свиты принцессы Желанной, и ему, Пересмешнику, уже случалось встречать ее в том дворце, куда ездил он послом.

– Какое неприятное воспоминание вы во мне воскресили! – промолвил принц. – И с какой же стати ей быть здесь?

– Этого я сам не пойму, – признал Пересмешник, – однако хочу еще разок на нее поглядеть, а раз нас разделяет всего лишь деревянная створка, так я проткну в ней дыру.

– Вот уж ненужное любопытство, – печально произнес принц, в котором слова Пересмешника разом возродили все его скорби. Сам он открыл окно и предался мечтам, любуясь лесом.

Пересмешник же тем временем трудился и вот уже проделал дыру, вполне достаточную, чтобы увидеть очаровательную принцессу, одетую в платье из серебряной парчи, расшитое алыми цветами и украшенное золотом и изумрудами; густые локоны падали ей на прелестнейшие в мире плечи; на лице играл живой румянец, глаза сияли. Коленопреклоненная Желтофиоль перевязывала ей руку, из которой изобильно сочилась кровь; обе, казалось, очень удручены этой раной.

– Дайте мне умереть, – говорила принцесса, – смерть кажется мне слаще моей теперешней жизни. Как! Весь день быть ланью, смотреть на того, кто предназначен мне судьбою, и не мочь ни сказать ему хоть слово, ни объяснить свое роковое злоключение. Увы! Если б ты услышала, какой проникновенный у него голос, сколько всего трогательного наговорил он мне, пока я была ланью, как чарующи и изящны его манеры, ты бы жалела меня еще сильнее, чем теперь, – ведь я даже не могу объяснить ему, какая горькая доля мне выпала!

Нетрудно вообразить, как удивился Пересмешник всему, что увидел и услышал. Побежал он сразу к принцу, да и оттащил того от окна, крича с неизъяснимым восторгом.

– Ха-ха! Господин мой, – восклицал он, – не медля прильните к этой перегородке и взгляните на оригинал того портрета, который столь очаровал вас.

Принц, посмотрев, тотчас узнал свою принцессу; он умер бы от удовольствия, когда б не боялся еще одного разочарования: ибо что же тогда, в самом деле, значила его удивительная встреча с Терновой Колючкой и ее матерью, заключенными в Башню о Трех Шпилях и выдававшими себя за принцессу Желанную и ее ближайшую фрейлину?

Однако страсть, поневоле склоняющая нас поверить в желаемое, вдохнула в него добрую надежду, а уж тут от нетерпения впору свершить что угодно, лишь бы все наконец прояснить. Он без проволочек тихонько постучал в дверь спальни принцессы; Желтофиоль, не сомневавшаяся, что это старушка, и обрадовавшись, что та сейчас поможет ей перевязать руку ее повелительницы, поспешно отворила и ошеломленно застыла на пороге, увидев принца, который вошел и бросился к ногам своей Желанной. От восторга он почти онемел, так что, как я ни старалась вызнать, что же такое он пролепетал ей в первые минуты встречи, никто мне про это так и не рассказал; не меньше него смущена была и принцесса, но Амур, часто служащий переводчиком в трепетных немых сценах, пришел им на помощь и горячо убедил, что никогда еще не внушал никому чувств более возвышенных, трогательных и нежных. Слезы, вздохи, мольбы, даже несколько изящных улыбок, – словом, все знаемые нежности. Так прошла ночь, а на следующий день Желанной уже не о чем было тревожиться – она больше не превратилась в лань. Радость ее от того охватила неизъяснимая, и слишком дорог был ей принц, чтобы ею с ним не поделиться; тотчас же она принялась рассказывать свою историю, да с таким естественным изяществом и столь красноречиво, что превзошла лучших ораторов.

– Как, – воскликнул он тогда, – так это вас, милая принцесса, ранил я под видом белой лани! Как искупить мне столь великое прегрешение, и достаточно ли будет умереть от скорби на глазах ваших?

Он был так удручен, что лицом стал грустный-прегрустный. Желанной же видеть это было горше боли от раны, и убеждала она его всячески, что ничего страшного не случилось, ибо не вправе она осуждать горесть, принесшую ей столько добра.

Так ласково она говорила, что перестал он сомневаться в ее добрых чувствах. А чтобы и ей все прояснить, рассказал о подлоге, учиненном Терновой Колючкой и ее матерью, добавив, что нужно поскорее послать отцу-королю письмо об обретенном им счастье, ибо тот вот-вот затеет ужасную войну, дабы доискаться до причины бесчестья, как он полагал, ему нанесенного. Желанная же попросила Пересмешника написать это письмо; тот уж совсем было сел за стол, как вдруг весь лес огласили пронзительные звуки труб, горнов, литавр и барабанов; в тот же миг почудился им вокруг хижины топот множества сапог; принц выглянул в окно и увидел немалое число офицеров, знамена и кавалерийские стяги: тут он приказал им остановиться и подождать его.

Армия же была столь приятно удивлена, что словами и не выразишь, будучи уверена, что сейчас принц сам поведет их отомстить отцу Желанной. Предводительствовал войском, несмотря на почтенный возраст, его отец. Он ехал в бархатном, расшитом золотом паланкине, за которым следовала открытая повозка, а в ней – Терновая Колючка с матерью. Увидев паланкин, принц Ратоборец подбежал к нему, и отец протянул ему руку и обнял с поистине отцовской любовью.

– Откуда путь держите, дорогой сын мой, – вскричал он, – и зачем исчезли, повергнув меня в такую скорбь?

– Господин мой, – отвечал принц, – благоволите выслушать меня.

Тотчас король вышел из паланкина, и уединились они с сыном в дальнем шатре; тогда и рассказал ему принц о счастливой встрече с возлюбленной и о проделках Терновой Колючки.

Возрадовавшись, отец воздел очи горе и руки – к небесам, воздавая им хвалу; тут и увидел он принцессу Желанную, сиявшую ярче всех звезд небесных. Она оседлала великолепного коня, так и гарцевавшего под ней, прическу ее украшала сотня разноцветных перьев, одежды были расшиты самыми крупными бриллиантами на свете, одета она была охотницей, а следовавшая за нею верная Желтофиоль немногим уступала ей в блеске красоты и украшений. Содеяла это все фея Тюльпанов, хранившая их исправно и заботливо: ведь это она ради принцессы построила чудесную деревянную хижину и все эти дни кормила их в облике доброй бабушки.

Когда принц, узнав свои войска, отправился навстречу отцу-королю, она вошла в комнату к Желанной, подышала ей на руки, дабы залечить рану, а потом дала ей богатые одежды, в которых та и явилась пред королевские очи; король же, очарованный до глубины души, сперва отказывался верить, что видит существо смертное. Все, что только можно высказать самого восторженного, слетело с уст его, и заклинал он немедля даровать всем счастье увидеть ее королевою.

– Ибо я решил, – сказал он, – уступить мой трон принцу Ратоборцу; так станет он еще достойнее вас.

Желанная поклонилась и отвечала королю с такой учтивостью, которой только и можно было ожидать от столь благовоспитанной особы; потом, взглянув на двух несчастных узниц, сидевших в повозке и закрывавших лица руками, великодушно попросила простить их и отпустить в той же повозке, куда им заблагорассудится. Король согласился на просьбу принцессы и не преминул восхититься ее добротой и восславить ее.

Армии приказали возвращаться домой, принц же вскочил в седло, дабы сопровождать свою прекрасную избранницу, и в столице встретили их тысячекратными «ура»; все приготовили для свадьбы, особую торжественность которой придал приезд шести добрых фей, покровительниц принцессы. Они преподнесли ей самые дорогие подарки на свете, но прекраснейшим из всех был тот великолепный дворец, в котором когда-то увидела их королева, – он вдруг слетел прямо с неба, и пятьдесят тысяч амуров мягко опустили его на мураву у речного бережка; роскошней дара и придумать невозможно.

Верный Пересмешник попросил своего господина поговорить с Желтофиолью и соединить их судьбы в тот же день, когда сам принц женится на принцессе; загорелось в нем желанье, да ведь и прелестная девица была весьма довольна, что ей так повезло в чужеземном королевстве. Фея же Тюльпанов оказалась щедрее сестер и подарила ей четыре золотых прииска в Индиях[270]270
  …подарила ей четыре золотых прииска в Индиях… – «Индии», т. е. Америка. – См. примеч. 4 к «Дону Габриэлю Понсе де Леону. Продолжение». Подразумевается золото легендарной страны Эльдорадо (Эль Дорадо, с исп. El Dorado – «золотой», «позолоченный», «позолота»), которую искали в Южной Америке конкистадоры XVI в. Легенда имеет реальные основания, т. к. богатые золотые прииски находили в разных странах Латинской Америки, с первых лет ее колонизации.


[Закрыть], дабы муж не попрекал ее, что она его беднее. Свадебные торжества продолжались много-много дней – и в каждый из них придумывались новые забавы, а все вокруг воспевали приключения маленькой Белой Лани.

* * *

 
И доброй феи дар порой жесток.
Принцесса милая, вы ждать не пожелали
И свет дневной до срока увидали —
И вот вам послушания урок:
Пришлось в лесах побегать ланью белой!
Не ясен ли сокрытый тут намек:
Хоть люб нам свет, когда приходит срок,
Он все ж опасен для красы незрелой,
Для вас же, баловней беспечных, здесь
Не меньшей важности наука есть:
Неуязвимы ль вы для стрел Амура?
Нет! Роковая у любви натура,
И вам, кому внушать любовь достался дар,
Изведать суждено сладчайшей страсти жар.
 

Пер. Д. Л. Савосина

ТОМ ВТОРОЙ

 
Вы, сказочки мои,
что с радостью живейшей
Спешите
пред лицо принцессы августейшей[271]271
  …принцессы августейшей… – Речь идет о Шарлотте-Елизавете Баварской, которой посвящены все сказки мадам д’Онуа (см. примеч. 1 к «Сен-Клу»).


[Закрыть],
Счастливицы! Ведь вам такой же жребий дан,
Которым польщены Принц-Дух и Принц-Баран.
От славы от ея в восторге пламенею
И рвенье баснями свидетельствовать смею.
Спешите же! Но к ней явитеся тогда,
Когда важнейшим чем не будет занята.
Вам все бы лишь играть, и ваше назначенье —
Принцессу забавлять, даря ей наслажденье.
Когда отправится в Сен-Клу, покинув двор,
Чтоб в тишине пожить, куда не вхож раздор,
Тогда вы храбрости скорее наберитесь
И здесь со старшими[272]272
  …со старшими. – То есть со сказками всех предыдущих томов.


[Закрыть] вы перед ней явитесь.
Увидите тогда чудесные места
Повсюду, где царит и блещет красота.
Здесь от шагов ее в любое время года
Цветы рождаются, презрев закон природы.
Сильваны с нимфами[273]273
  Сильваны с нимфами. – См. примеч. 3, см. примеч. 4 к «Сен-Клу».


[Закрыть], родной покинув лес,
Здесь ей завидуют иль славят до небес.
Красоты здешние – самих богов творенье,
На это и у фей нет должного уменья.
А у прекраснейшей, что всем владеет тут,
Все добродетели, как сад, в душе цветут…
Но я лишь только жар стужу в вас понапрасну.
Летите к той, что так мудра и так прекрасна,
Завистников легко вам будет презирать,
Которым ваш удел уж не дает и спать.
 

Пер. М. А. Гистер

ахотел как-то один мещанин, сын купца с улицы Сен-Дени[275]275
  Улица Сен-Дени – богатая торговая улица в большом торговом квартале Ле Аль в Париже (правый берег Сены; улица берет начало неподалеку от знаменитого с XII в. рынка Шампо, он же Ле Аль, впоследствии благодаря Эмилю Золя получившего название «чрева Парижа»).


[Закрыть], стать дворянином и щеголем высокого рода. Был он очень богат и купил дворянский титул, но тут же обнаружил, что не оказывают ему должного почтения в городском квартале. Ведь еще недавно все видели, как он ткань локтем мерил. Посему решил он поехать в провинцию, чтобы хоть там прослыть человеком ученым и благородным. Он приобрел библиотеку недавно почившего философа, ни капли не сомневаясь, что, имея столько томов, вскоре будет обладать такими же знаниями, и даже обучился искусству владения оружием, хотя стремление сойти за храбреца было гораздо сильнее его природной отваги.

Долго наш новоиспеченный дворянин выбирал из всех провинций и, наконец решив обосноваться в Нормандии[276]276
  …в Нормандии… – См. примеч. 2 к «Принцу-Духу».


[Закрыть], отправился в Руан. Там встретился он с поручителями своего покойного отца, которые всячески старались ему угодить. Но это все были простые купцы, и ему не хотелось держать себя с ними ровней, а посему он с помощью нелепых выдумок пытался заставить всех вокруг поверить в свое благородное происхождение, так что поведение его было весьма странным, а голова полнилась всякими безумными фантазиями. Он разузнал, какие из близлежащих земель можно было приобрести во владение, и выбрал ту, что располагалась у моря и приглянулась ему по рассказам. Ее он и купил, сперва побывав там и увидев все собственными глазами. Дом ему, однако, показался не слишком красивым, и он сразу же нанял рабочих, чтобы его снести; но, считая, что он и есть непревзойденный знаток всех наук, не захотел другого архитектора для своего скромного замка, кроме самого себя.

Он выбрал весьма приятное место на берегу моря. В часы прилива волны плескались у самых стен. Здесь же в море впадала бурная речка, поэтому он повелел возвести над ней высокую аркаду, на которой и построил свой новомодный дворец. Туда можно было подняться с обеих сторон по крутой каменной лестнице с железными перилами. В дождливую или ветреную погоду это было поистине ни с чем не сравнимое удовольствие, поскольку, покуда гости добирались наконец до замка, они успевали промокнуть до нитки, продрогнуть от холодного ветра или обгореть на солнце; зато попробовали бы пожаловаться на такие неудобства – вот уж чего хозяин не прощал никогда.

Наш мещанин, отказавшись от своей фамилии, стал называть себя господин де Ла Дандинардьер[277]277
  Дандинардьер. – Еще одна мольеровская аллюзия: обыгрывается имя заглавного героя комедии «Жорж Данден, или Одураченный муж» (1668).


[Закрыть]. Сие длинное имя должно было внушать благоговение соседям, по большей части баронам и виконтам, не слишком богатым и отвыкшим от визитов ко двору. Чтобы произвести еще большее впечатление, наш герой набивал карманы письмами от важных персон, которые сам же и писал в стиле напыщенном и вульгарном. Тем не менее содержание их всегда действовало на провинциалов, особенно та непременная приписка, где обеспокоенность его здоровьем выражал его величество король. Новоиспеченный господин де Ла Дандинардьер обзавелся полудюжиной маленьких злых собачонок, которых стал называть сворой, и нанял слугу по имени Ален[278]278
  Ален – имя слуги Арнольфа в комедии Мольера «Школа жен» (1662).


[Закрыть]. По мере надобности своего господина тот бывал и письмоводителем, и дворецким, а то и поваром или камердинером.

Слуга этот, охотясь со сворой хозяина, весьма часто заходил на земли соседей, нимало не задумываясь о том, как вредно это может быть для репутации Ла Дандинардьера и какой скандал может вызвать. И вот однажды некий господин, не отличавшийся терпимостью, случайно застал нашего охотника в своих владениях за безжалостным истреблением куропаток. Нарушитель был жестоко избит, а на угрозы, что его хозяин пожалуется на такую несправедливость маршалам Франции, услышал в ответ:

– Ха! Хочешь меня запугать! А я ведь знаю твоего маркиза[279]279
  Маркиз – следующий титул после герцога; его можно было купить, но исключительно вместе с маркизатом, каковым, очевидно, не являются земли, приобретенные Дандинардьером. В желании зваться маркизом проявляется комичное тщеславие героя.


[Закрыть] де Ла Дандинардьера. Получи-ка! Вот тебе четыре тумака! Передай их от меня своему хозяину да спроси у него, не заслужил ли он поболе от других!

Вернулся слуга весь избитый и с пустыми руками, хотя его господин рассчитывал подать дичь на ужин, куда были приглашены трое почтенных приходских священников из соседних поместий. Ла Дандинардьер, низенький, толстый и вспыльчивый, страшно разгневался, узнав от Алена о его злоключениях и о словах Вильвиля (так звали встреченного им господина).

– Я отомщу, – процедил он, нахлобучивая шляпу. – Я им покажу, как ссориться со мной! Я ли не важная персона? У меня замок на прекрасной реке, у подножья его плещется море, крыша из сланца, а у этого нищего только и есть, что глиняные стены да соломенная кровля.

На прогулке он гневно вышагивал, сцепив руки за спиной. Как раз в это время к нему явился барон де Сен-Тома, человек незаменимый в тех краях, – так он был радушен и благожелателен. Не было такого спора, который бы он не разрешил, и ни одна свадьба не обходилась без его совета и участия. Он был благородного происхождения, но беден; женился же, к несчастью, на женщине высоченной, худосочной и чернявой, которая любой ценой хотела прослыть красавицей, притом сия цена оказалась столь велика, что доходы мужа таяли день ото дня. Двух своих дочерей, девушек весьма пригожих, она ничуть не любила. Дело в том, что они рано повзрослели и знали гораздо больше матери. А было это так, потому что держала она их взаперти в небольшом доме, стоявшем в глубине сада; и вот, маясь от одиночества, они один за другим проглатывали романы и воображали себя, прекрасных и несчастных, принцессами в ожидании героя, который вызволил бы их из заколдованного замка.

Скудные знания об окружающем мире, слившись с фантазиями, с помощью коих они пытались избавиться от скуки, превратили их в особ весьма сумасбродных. Богом данный здравый смысл принял в них причудливую форму. Мать же, отличавшаяся полным отсутствием оного, старалась на сей счет себя успокоить: лишь бы дочери денег не просили, а в остальном пусть себе блажат сколько вздумается. Г-н де Сен-Тома куда больше тревожился о своих дочерях. Имей он больше средств, несомненно, и для них смог бы состояние нажить; но барышни были счастливы только в своих фантазиях, и отцу ничего не оставалось, кроме как не мешать их утехам.

Разгневанный вид г-на де Ла Дандинардьера удивил барона де Сен-Тома.

– Вас сегодня не узнать, – улыбнулся он. – Что с вами?

– Что со мной, господин сосед мой? – переспросил Ла Дандинардьер. – Сейчас я вам расскажу, что со мной. И если вы не упадете замертво от изумления, то уж по меньшей мере сделается вам нехорошо. Господин де Вильвиль нанес мне оскорбление, убивает моих собак, избивает ловчего, клевещет на меня. Но это малая толика! На самом деле всё намного… Но нет, больше я ничего не скажу. Мы еще посмотрим, еще поглядим.

– Вы что же, – перебил его г-н де Сен-Тома, – хотите вызвать его на дуэль?

– Хочу ли я? – вскричал Ла Дандинардьер. – Чего я хочу, так это сразить его насмерть первым же выпадом! Другого исхода мне не нужно!

– Умерьте свой пыл, друг мой, – стал уговаривать барон, – вы знаете, какая участь ждет дуэлянтов. Если ваши недруги узнают об этой затее, вам нужно будет думать лишь о том, как бежать из королевства.

– Честь всегда была мне дороже жизни, – ответствовал Ла Дандинардьер. – Если смиренно сносить обиды да насмешки, останется только с позором покинуть замок. Эти негодяи нормандцы посчитают меня за мягкотелого тюфяка. Разумеется, – спохватился он, – это я так рассержен на Вильвиля, вот и ругаю нормандцев, а вас ни в коей мере не хочу задеть.

– Я не воспринимаю слова столь буквально, – сказал г-н де Сен-Тома. – И чтобы доказать вам свою преданность, готов тотчас же пойти и бросить ему вызов, раз уж вы непременно хотите драться.

Такое предложение обескуражило Ла Дандинардьера, чей гнев уже угасал, уступая место страху. Рвение барона в эту минуту было для него невыносимо.

Немного помедлив, Ла Дандинардьер спросил:

– Думаете, если я буду драться с этим деревенщиной, из-за меня поднимется шум при дворе?

– Нужно умело устроить ваш поединок, – ответил барон. – Я знаю Вильвиля – вызвать его на дуэль не составит никакого труда.

– Так ли он храбр? – заволновался Ла Дандинардьер.

– Его храбрость граничит с безрассудством. Он убил больше людей, чем другой прихлопнул мух.

– Я восхищен, – Ла Дандинардьер старался оставаться невозмутимым, – такой противник мне и нужен. Никогда не забуду свою шестую дуэль: на ней я сразил одного хвастуна, пред которым другие отступали.

– Вот как! А я опасался, – добавил барон, – что вы в этом деле неопытны. Решайтесь же, и я буду иметь удовольствие быть вам полезным.

– Я полон решимости, – ответил Ла Дандинардьер. – Однако не будем спешить. Надеюсь иметь честь вновь увидеть вас через несколько дней.

И он сменил предмет разговора, перейдя к новостям, которые получил из Парижа.

Господин де Сен-Тома поспешил оставить нашего мещанина. Он еле сдерживался, чтобы не расхохотаться, ибо хотя был уже немолод, но все еще сохранял природную веселость и способность воображать вещи весьма забавные. Он понимал, в каком замешательстве находится Ла Дандинардьер, теперь куда больше рассерженный на самого себя за свое хвастовство, чем на Вильвиля за его оскорбления. Барон надеялся позабавиться на славу, дав ход этому делу. У него был весьма статный слуга-гасконец, не утративший бахвальства, свойственного уроженцам этой местности[280]280
  …весьма статный слуга-гасконец, не утративший бахвальства, свойственного уроженцам этой местности. – Гасконцы считались бахвалами, фанфаронами, забияками и гордецами. Частью этих качеств позднее Александр Дюма наделяет д’Артаньяна.


[Закрыть]. Двумя днями позже де Сен-Тома, дав ему определенные указания, отправил его к Ла Дандинардьеру. Вид у гасконца был впечатляющий: камзол буйволовой кожи, шейный платок из черной тафты, залихватски загнутая кверху шляпа с галунами, такая большая, что походила скорее на зонт, кожаная портупея, богато расшитая перевязь и шпага, какой не видывали здесь со времен Вильгельма Завоевателя[281]281
  Вильгельм Завоеватель (или Вильгельм Нормандский, по-французски Гийом; 1027 или 1028–1087) – герцог Нормандский, король Англии с 1066 г.


[Закрыть].

Ла Дандинардьер беспокойно прогуливался по берегу моря. Внезапно прямо перед ним вырос этот фанфарон, да так близко, что не оставалось ни малейшей возможности ускользнуть.

– Не вы ли, – громогласно и без приветствия произнес слуга, – не вы ли господин де Ла Дандинардьер?

– Пусть так, – в страхе пробормотал наш мещанин.

– Пусть так? – вопросил гасконец. – Что вы подразумеваете под таким ответом?

– Я хочу сказать, что я вас вовсе не знаю и с легкостью обхожусь без новых знакомств. В общем, в двух словах – что ж, может, я и Ла Дандинардьер, а может быть, и нет.

– Вот, значит, как объясняется ваше «пусть так», – произнес наш храбрец. – Я же без лишних церемоний заявляю вам: господин де Вильвиль прекрасно осведомлен о той клевете, что вы на него возводите. Посему он хочет встретиться с вами лицом к лицу через три дня в близлежащем лесу. Я буду его секундантом, вы приведете своего.

Ла Дандинардьер не сразу пришел в себя от испуга и изумления. К тому времени нагнавший ужаса хвастун ушел уже довольно далеко, и когда наш мещанин наконец принялся вертеть головой в поисках своего недавнего собеседника, тот успел скрыться за утесом. В подобных обстоятельствах Ла Дандинардьер предпочитал иметь дело с демоном, нежели с человеком. Он изо всех сил убеждал себя, что это было видение, что злой дух принял фантастический облик и явился потревожить его покой; и если он сам и сомневался в таком своем предположении, то, по крайней мере, надеялся убедить в нем местное общество, дабы с достоинством выйти из затруднительного положения.

Он вернулся домой столь бледный и осунувшийся, что не было даже надобности прикидываться испуганным. Его ждали приор де Ришкур и виконт де Бержанвиль. Они были так увлечены изучением гравюр, изображавших героев древности, которыми де Ла Дандинардьер украсил свою гостиную, что не заметили состояния хозяина. Наш мещанин приказал у каждой гравюры поставить надпись с именем героя и его подвигами, но буквы были такие маленькие и неудобочитаемые, что виконт и приор спорили. «Это Жиле», – говорил один. «Нет, Жило», – возражал другой. Тут они заметили вошедшего Ла Дандинардьера.

– А! Вот и вы! – обратились к нему гости. – Просим вас разрешить наш спор: как зовут сего господина на портрете?

– Это Жиль, господа, – ответил наш мещанин, – Жиль де Ла Дандинардьер, мой предок. Он вырос в замке д’Амбуаз вместе с сыном короля Франции Людовика Одиннадцатого Карлом Восьмым – то-то был король пригожий да мудрый! Карл обожал моего славного предка. Но, как известно, Людовик Одиннадцатый боялся, что сын может предать его. Чтобы себя обезопасить, он его плохо воспитывал и кормил говядиной, в то время как Жиль был у Людовика Одиннадцатого в фаворе и каждый день ел дичь, часть которой отдавал Карлу. В благодарность тот сделал его, не помню точно кем, но, по-моему, коннетаблем[282]282
  В благодарность тот сделал его, не помню точно кем, но, по-моему, коннетаблем. – Коннетабль – в Средние века во Французском королевстве высшая военная государственная должность.


[Закрыть].

– Вот как! – воскликнул приор. – Не помню я что-то коннетабля с таким именем.

– Не важно, – ответил Ла Дандинардьер. – Если не коннетаблем, так сухопутным адмиралом[283]283
  …сухопутным адмиралом… – Такого чина никогда не существовало ни во Франции, ни за ее пределами. Явная насмешка над чванливым невежеством мещанина.


[Закрыть] точно. На гравюре ясно видно, что он изображен с жезлом командующего, а это кое-что значит.

Тут наш мещанин стал рассказывать гостям всю историю своих предков, написанную по его приказу. Он бы и продолжал, несмотря на плачевное состояние, в которое его привела встреча с давешним хвастуном. Но тут виконт, приглядевшись, заметил, что Ла Дандинардьер то бледнеет, то краснеет, то зеленеет, и вскричал:

– О Боже! Вам худо, вы при смерти, друг мой? Вы так странно изменились в лице!

– Большая удача, господа, что я еще с вами после того, что со мной случилось. Не будь я таким храбрым, так был бы уже мертв. Представьте, каково человеку, на которого вдруг нападает злой дух. Он хоть и был в людском обличье, но глаза его горели адской злобой, ноги словно вывихнуты, а на руках когти[284]284
  Он хоть и был в людском обличье, но глаза его горели адской злобой, ноги словно вывихнуты, а на руках когти. – Характерная для автора насмешка над простонародными суевериями.


[Закрыть].

И Ла Дандинардьер рассказал о происшествии на берегу моря. Как ни старались виконт и приор, им не удавалось сдерживать смех над этим воображаемым испугом. Они толкали друг друга локтем в бок и украдкой перемигивались, что весьма красноречиво говорило об их чувствах. В конце концов, после бурных восклицаний по поводу такого удивительного приключения, они посоветовали нашему мещанину сделать кровопускание, на что тот с радостью согласился, желая воспользоваться поворотом событий, чтобы выиграть время.

Он послал за лекарем, а гости в это время приступили к трапезе. Ла Дандинардьеру кусок в горло не лез, хоть он и был очень голоден, – ведь на море воздух возбуждает аппетит, как нигде более. Однако друзья стали его уговаривать, что поддержание сил необходимо для противодействия и людям, и злым духам. Ла Дандинардьер согласился и с таким усердием принялся поглощать пищу, что один съел больше своих гостей и всей прислуги.

Дом лекаря находился весьма далеко от замка нашего мещанина, и виконт с приором откланялись до его приезда. Они поражались безрассудству, с коим Ла Дандинардьер стремился сойти за потомка фаворита Карла VIII и заставить поверить, что злой дух потрудился явиться, чтобы его напугать. Они оба согласились, что это все чрезвычайно забавно и распутать сей клубок тайн под силу разве что барону де Сен-Тома, а посему и отправились к нему на ночлег и нашли его в обычном веселом расположении духа, хотя в жизни его не было особых причин для радости – стоило лишь вспомнить о его жене и дочерях, частенько подливавших дегтя в медовую сладость его обычного добродушия. Барон не скрыл от друзей шутку, которую сыграл с Ла Дандинардьером, показав им и того лакея, что так сильно напугал нашего мещанина, и предположив, что тут еще есть чем позабавиться. Де Сен-Тома пообещал предложить свои услуги в дуэли с Вильвилем и во всех подробностях живописать, каков будет Ла Дандинардьер, когда получит известие о предстоящем поединке. Каждый наперебой предлагал, как сделать эту историю еще забавнее. На следующий день барон не преминул навестить нашего великосветского простака.

К тому времени, как приехал лекарь, Ла Дандинардьер потерял уже всякое желание расставаться даже с каплей крови и подумал, что достаточно лишь пустить слух о кровопускании. Он хорошо заплатил лекарю, чтобы тот везде подтверждал и даже приукрашивал сей факт, приказав прислуге повторять за лекарем, а сам с забинтованной рукой улегся в постель.