Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

– А ну-ка, взгляни в глубину галереи, – сказала она ему, – видишь там свою подругу? Вот и подумай-ка теперь: не женишься на мне – тигры разорвут ее на клочки прямо у тебя на глазах.

– Ах, сударыня, – вскричал принц, бросаясь к ее ногам, – ради спасения своей возлюбленной я буду рад умереть; пощадите же ее жизнь, забрав мою.

– Не говори мне о твоей смерти, – возразила фея, – коварный, мне нужны твои рука и сердце.

Пока они препирались, принц слышал голос своей пастушки; казалось, она плачет.

– Неужто вы позволите растерзать меня? – говорила она ему. – Если любите, исполните приказ королевы.

Несчастный принц не знал, как поступить.

– Как же так, о фея Благосклона! – вскричал он. – Неужто вы покинули меня после стольких обещаний? Придите, придите же, я взываю к помощи вашей!

Едва выговорив это, он услышал голос свыше, возвестивший: «Положись на волю судьбы; но будь верен и ищи Золотую Ветвь!»

И тут ведьма, уже считавшая, что колдовство принесло ей победу, отступила перед препятствием столь серьезным, как покровительство Благо-склоны.

– Вон с глаз моих, злополучный и упрямый принц, – вскричала она, – а раз в твоем сердце бушует такое пламя, то ты и превратишься в сверчка, приятеля тепла и огня.

Тотчас прекрасный и очаровательный принц Идеал стал маленьким черным сверчком, и сгореть бы ему заживо в первом же камине, не вспомни он об утешительном и благосклонном голосе. «Быть может, отыскав Золотую Ветвь, – подумал он, – я опять стану самим собою. Ах! Найти бы мою пастушку – какое это было бы счастье!»

И сверчок поспешил покинуть роковой дворец; куда идти, он не знал, однако вверил себя заботам прекрасной феи Благосклоны и потихоньку поскакал по дороге совсем один: ведь сверчку не страшны ни грабители, ни неприятные встречи. Устроившись на ночлег в дупле дерева, он встретил там очень печальную цикаду: она совсем не стрекотала. Сверчок, и не подозревая, что на самом деле перед ним существо, наделенное чувствами и разумом, сказал:

– Куда вы, кумушка, направляетесь?

Она же ему отвечала:

– А вы, кум сверчок, куда держите путь?

Этот ответ чрезвычайно удивил влюбленного сверчка.

– Как?! – вскричал он. – Так вы умеете разговаривать?

– Как, между прочим, и вы! – возразила ему она. – Или вы находите, что цикады глупее сверчков?

– Да ведь это совсем неудивительно: я-то на самом деле молодой человек.

– Я вам больше скажу, – парировала цикада, – я-то на самом деле девушка.

– Значит, ваша участь подобна моей, – вздохнул сверчок.

– Видимо, так, – ответила цикада. – Но куда же вы все-таки скачете?

– Я был бы счастлив, – признался сверчок, – пойти дальше вместе с вами. Я слышал неведомый голос, – добавил он, – который возвестил: «Положись на волю судьбы и ищи Золотую Ветвь!». – Я подумал, что это было сказано мне, и смело пустился в путь, хоть и сам не знаю, куда.

Их разговор прервали две мышки – они мчались что было сил и, увидев дупло, юркнули в него, едва не задавив кума сверчка и куму цикаду. Те отскочили, прижавшись в уголке.

– Ах, госпожа, – проговорила та мышь, что была побольше, – у меня от бега в боку закололо; а как чувствует себя ваше высочество?

– У меня вырван хвост, – ответила мышка помоложе, – но не решись я на это, до сих пор бесилась бы на столе у старого колдуна. Однако каково же было преследование! Вот счастье, что мы спаслись из этого проклятого дворца!

– Я немного побаиваюсь кошек и мышеловок, моя принцесса, и от всей души надеюсь, что мы скоро доберемся до Золотой Ветви.

– Так ты знаешь, где ее найти? – спросило ее Мышиное Высочество.

– Еще бы, госпожа! Как свой родной дом, – сказала ее собеседница. – Это чудесная Ветвь: одного листочка достаточно, чтобы всегда быть богатым; она приносит достаток, разрушает чары, дарит красоту, сохраняет молодость; итак, пора отправляться за ней, пока не рассвело.

– Мы с этим почтенным сверчком, если позволите, будем иметь честь вас сопровождать, – вмешалась тут цикада, – ибо тоже, подобно вам, совершаем паломничество к Золотой Ветви.

Засим последовал взаимный обмен любезностями; мыши были принцессами, которых злой колдун привязал к столу, и они обращались к сверчку и цикаде с несравненной обходительностью.

Все проснулись очень рано и вместе отправились в путь, стараясь не шуметь, – ведь притаившиеся в засаде охотники, услышав их разговор, могли схватить их и посадить в клетку. Так они добрались до Золотой Ветви, что росла в дивном саду: вместо песка дорожки были усыпаны восточным жемчугом, ровнее горошин; розы были из алых бриллиантов, с изумрудными листьями, цветы гранатов – из граната, ноготки – из топазов, нарциссы – из желтых бриллиантов, фиалки – из сапфиров, васильки – из бирюзы, тюльпаны – из аметистов, опалов и бриллиантов – и все это цветочное разнообразие сверкало ярче самого солнца.

И в этом саду (как я уже сказала) росла Золотая Ветвь – та самая, которой принц Идеал, получив ее от орла, коснулся заколдованной феи Благо-склоны. Вся покрытая вишнями-рубинами, Ветвь вздымалась над кронами самых высоких деревьев. Стоило сверчку, цикаде и двум мышкам приблизиться к ней, как они обрели свой первоначальный облик. О, что за радость! Как велик был восторг влюбленного принца при виде своей прекрасной пастушки! Он бросился к ее ногам, намереваясь поведать ей о тех чувствах, какие пробудила в нем эта столь приятная и неожиданная встреча, но тут появились королева Благосклона и король Тразимен, и притом со всей пышностью, подобавшей великолепию сада. Четыре амура, вооруженных луками и колчанами, несли на остриях стрел небольшой паланкин из золотой и синей парчи, в котором находились Их Величества.

– Сюда, милые влюбленные, – воскликнула королева, протягивая к ним руки, – подойдите же и примите короны, вы заслужили их своими добродетелью, знатностью и верностью; отныне вас ожидает жизнь, полная наслаждения. Принцесса Брильянта, – продолжила она, – сей пастух, которого так страшится ваше сердце, – принц, предназначенный вам в супруги вашими отцами. Ведь он не умер в башне. Пусть он станет вашим мужем, а я уж позабочусь о вашем покое и счастье.

Принцесса, преисполненная радости, бросилась в объятья Благосклоны и, не скрывая слез, заструившихся из глаз, знаками показала, что от чрезмерного счастия не может произнести ни слова. Идеал встал на колени перед великодушной феей; почтительно целуя ей руки, он только и мог пролепетать что-то бессвязное. Тразимен обошелся с ним очень ласково, и Благосклона призналась, что ни на миг их не покидала: это она поднесла Брильянте желто-белый свиток, она же приютила принцессу, обернувшись старой пастушкой, и, куда пойти поискать любимую, подсказала принцу тоже она.

– Что ж тут скажешь, – добавила фея, – будь это в моей власти, уберегла бы я вас от испытаний, но ведь радости любви тоже нужно заслужить.

Тогда со всех сторон послышалась нежная музыка; амуры увенчали коронами юных влюбленных, вступивших в брак; а пока шла церемония, – обе принцессы, едва успевшие сбросить мышиные шкурки, обратились к фее с мольбою: чтобы та силой своих чар освободила несчастных мышей и котов, томившихся в замке колдуна.

– В такой замечательный день, – отвечала та, – я не могу отказать вам.

Трижды взмахнула она Золотой Ветвью, и появились все, кого держал у себя злой волшебник; каждый тотчас же обрел истинное обличье и сразу нашел свою возлюбленную. Великодушная фея, желая ради такого праздника порадовать всех, отдала им содержимое комода, стоявшего в донжоне. Этот подарок в те времена был ценнее, чем десяток королевств. Нетрудно представить, как они остались довольны и благодарны. В завершение сего великого деяния Благосклона и Тразимен проявили щедрость, превосходящую все предшествующее, объявив, что дворец и сад Золотой Ветви отныне принадлежат королю Идеалу и королеве Брильянте и еще сотня королевств в придачу, и притом вместе с королями и подданными.

* * *

 
Когда Брильянте фея помощь предлагала
Так кстати, что и говорить,
Могла бы та, коль пожелала,
Дар редкой красоты просить;
И это было бы немало!
Про то, что нежный пол готов
Довольно приложить трудов
В угоду красоте, напомнить я б желала.
Но, голос сладкий искушенья
Не слушая, свое Брильянта предпочтенье
Души и разума красотам отдает:
Ведь прелести, что нам являет нежный лик,
Как дивные цветы, вдруг отцветают вмиг,
Душа же в вечности живет.
 

Пер. М. Н. Морозовой

или король с королевой, которым для полного счастья не хватало только детей. Королева была уже немолода; она и не надеялась больше родить, как вдруг понесла и произвела на свет девочку, прекрасней которой нигде не сыскать. Королевский двор охватила небывалая радость. Каждый старался придумать для принцессы имя, столь же чудесное, как и она сама. Наконец ее назвали Любима. Королева приказала вырезать это имя на сердечке из бирюзы: Любима, дочь короля Счастливого острова[89]89
  Любима, дочь короля Счастливого острова. – Мотив узнавания потерянного (подброшенного) ребенка благородных родителей по оставленному ими украшению или другому подобному знаку типичен для авантюрной литературы. Он есть, в частности, в комедиях Плавта (254–184 до н. э.) и в романе Лонга (II в. н. э.) «Дафнис и Хлоя» (переведен на французский в XVI в.). Зайду, героиню одноименного романа мадам де Лафайет (1671), ее возлюбленный узнает по браслету.


[Закрыть], – и повесила его на шею принцессе, веря, что бирюза принесет ей счастье. Но не тут-то было: однажды кормилица повезла малышку на морскую прогулку, и тут неожиданно разразилась такая неистовая буря, что сойти на берег стало невозможно; а поскольку на столь маленьком кораблике плавать можно было только вдоль берега, то он сразу же разлетелся в щепки. Кормилица и все матросы погибли. Маленькую принцессу, которая спала в своей колыбельке, повлекло по волнам, и наконец море выбросило ее в краю весьма живописном, но почти пустынном, с тех пор, как там поселились людоед Сокрушилло и его жена Истязелла, – они поедали всех без разбору. Людоеды – страшные создания: стоит им лишь раз попробовать человечинки[90]90
  Человечинка. – Здесь, как и в сказке «Вострушка-Золянка», это слово в оригинале дано как char frache, искаж. chair fraiche, «свежее мясо». Выражение chair fraiche использовано в таком «людоедском» контексте Шарлем Перро в сказке «Мальчик с пальчик» (1697). Мадам д’Онуа, фактически заимствовав у Перро это выражение для обозначения «человечинки», заставляет людоедов употреблять его в искаженном виде, тем самым придавая их речи вульгаризирующий оттенок: так же произносит это словосочетание и людоед в сказке «Вострушка-Золянка».


[Закрыть] (так они называют людей), как ничего другого они есть уже почти не могут, а Истязелла неизменно находила способ заманить кого-нибудь, потому что наполовину была феей.

Она за целое лье учуяла маленькую несчастную принцессу и прибежала на берег, чтобы найти ее прежде мужа. Оба были изрядно прожорливы, а уж безобразней их и придумать нельзя – с единственным косым глазом на лбу, огромной как печное устье пастью, широким и плоским носом, длинными ослиными ушами, торчащими во все стороны космами и двумя горбами – спереди и сзади.

Однако, увидев в богато украшенной колыбельке завернутую в пеленку из золотой парчи Любиму, машущую ручонками, ее щечки, подобные белым и алым розам, и смеющиеся алые губки, слегка приоткрытые, как будто она улыбалась чудищу, Истязелла впервые в жизни почувствовала что-то вроде жалости и решила сперва выкормить малютку, а уж потом, раз так полагается, и съесть.

Она взяла ее на руки, взвалила колыбельку на спину и пошла в пещеру.

– Смотри-ка, Сокрушилло, – сказала она своему мужу, – я принесла человечину, жирненькую и нежненькую, но, клянусь головой, ты не получишь от нее ни кусочка; это прекрасная малышка, я хочу вырастить ее, мы выдадим ее замуж за нашего людоедика, и у них родятся очаровательные детишки – вот будет нам радость на старости лет.

– Ишь ты, – ответил Сокрушилло, – в тебе, как я погляжу, ума еще больше, чем жира. Дай-ка мне посмотреть на малютку: что-то уж больно она хороша.

– Попробуй только съешь ее, – сказала Истязелла, положив младенца в когтистые лапы мужа.

– Да я скорей умру с голода.

И Сокрушилло, Истязелла и их людоедушка принялись ласкать девочку совсем как люди, – вот уж поистине диво дивное.

Но при виде этих безобразных страшилищ бедное дитя, не находя сосок своей кормилицы, сморщило личико и запищало изо всех сил, так что эхо пошло по всей пещере Сокрушилло. Истязелла, испугавшись, что муж рассвирепеет, отнесла малютку в лес, за ней увязались и маленькие людоедики – всего их было шестеро, один другого уродливее. Как я уже говорила, она наполовину была феей; ее умение заключалось в том, чтобы взять волшебную палочку из слоновой кости да загадать желание. Итак, она взмахнула палочкой и сказала:

– Во имя царственной феи Друзио, я желаю, чтобы сей же час из наших лесов явилась самая красивая лань, нежная и кроткая; пусть оставит своего олененка и кормит это очаровательное создание, дарованное мне судьбой.

И в тот же миг появляется лань; людоедики радостно ее приветствуют. Она приближается и кормит малышку своим молоком; затем Истязелла относит дитя обратно в пещеру; лань бежит рядом, скачет и резвится: дитя любуется ею и гладит. Стоит девочке заплакать в своей колыбельке – лань готова накормить ее, а людоедики – укачать.

Так выросла королевская дочь, пока ее оплакивали днем и ночью; отец, считая ее погибшей в морской пучине, подумывал, кто же будет ему наследовать. Он завел об этом разговор с королевой; той же было все равно – раз ее ненаглядная Любима, к несчастью, уже пятнадцать лет как мертва, желать вновь увидеть ее – чистое безумие, а родить снова нечего и надеяться. Тогда король написал своему брату, чтобы тот выбрал среди его сыновей самого достойного и немедля прислал его. Послы, получив все необходимые указания, пустились в путь. А был он не близок, но крепки были корабли и ветер дул попутный, – так что вскоре они приплыли к брату короля, тоже владевшему большим королевством. Монарх принял их великолепно; а услышав просьбу отпустить с ними своего сына, чтобы тот наследовал его брату, и вовсе расплакался от радости, объявив, что пошлет того, кого сам бы сделал наследником; а был это второй его сын, равно прекрасный и знатностью и нравом, и все желаемые качества в нем доходили до истинного совершенства.

Тогда послали за принцем Любимом (так его звали); и хотя послам уже поведали о его достоинствах, они были поражены, увидев его. Ему было восемнадцать. Амур, нежный Амур был не так красив, но прелесть ничуть не умаляла воинственного благородства, так что весь облик его внушал нежность и уважение. Ему сообщили, что призывает его венценосный дядя и король-отец повелевает немедля отправиться в путь. Так он взошел на борт и поплыл в открытое море.

Предоставим ему следовать своим путем, и да хранит его судьба. Вернемся в пещеру Сокрушилло и посмотрим, чем занята наша маленькая принцесса. Она все растет и хорошеет, и можно сказать, что своими прелестями превзошла божество любви, граций и всех богинь вместе взятых. Казалось, в глубокой пещере Сокрушилло, Истязеллы и их людоедиков засияли солнце, звезды и все небесные светила. Жестокость этих чудовищ делала ее лишь еще мягче, а догадавшись об их пристрастии к человечинке, она всячески старалась спасать тех несчастных, что попадали к ним в лапы: случалось ей тем самым навлекать и на себя самое ярость людоедов. Кончилось бы тем, что их терпение лопнуло, если бы людоедушка не берег ее как зеницу ока. Ах! На что только не способно сильное чувство! Ведь это маленькое чудовище, с любовью созерцая прекрасную принцессу, и само обрело кроткий нрав.

Но увы! Как принцесса страдала, думая, что должна выйти замуж за такого отвратительного поклонника! Ее, ничего не знавшую о своем происхождении, роскошные пеленки, золотая цепочка и бирюза навели на мысль, что родом она из каких-то хороших краев; еще явственнее говорили ей об этом ее чувства. Она не умела ни читать, ни писать, не знала никаких языков, умея говорить лишь на людоедском наречии; но ей, жившей в полном неведении окружающего мира, была свойственна такая добродетель, мягкость и естественность, как если бы она выросла при самом учтивом дворе мира.

Она сшила себе наряд из тигриной шкуры: ее руки были наполовину обнажены; за плечами висел колчан со стрелами, а на поясе лук. Ее светлые волосы, перехваченные листиком тростника, развевались на ветру, падая на плечи и спину; на ногах были тростниковые же башмачки. В таком наряде она носилась по лесам, подобно Диане[91]91
  Диана. – См. примеч. 9 к «Синей птице».


[Закрыть], и так и не знала бы о своей красоте, не послужи прозрачная вода в источнике ей нехитрым зеркалом, в которое она часто смотрелась, не становясь, однако, ни тщеславной, ни самодовольной. Or солнца ее кожа, подобно воску, становилась лишь белее, и морской воздух не мог заставить ее потемнеть. Она питалась лишь тем, что удавалось поймать во время рыбалки или охоты, и под этим предлогом часто покидала ужасную пещеру, чтобы не видеть самых отвратительных из всех созданий, что сотворила природа. «О Небо, – говорила она, проливая слезы, – что я сделала тебе, что ты предназначило меня в жены этому ужасному людоеду? Уж лучше бы мне утонуть в волнах! Зачем мне жизнь, коли суждено прожить ее столь плачевно? Неужели ты не сжалишься хоть немного над моими страданиями?» – Так она взывала к богам, моля их о помощи.

Когда разыгрывалась буря и море выбрасывало на берег каких-нибудь несчастных, она сразу бежала туда, дабы отвести их от пещеры людоедов. Как-то ночью задул ужасный ветер. Едва занялся день, она помчалась к морю и заметила человека, который, ухватившись за бревно, пытался достичь берега в борении с бурными волнами, отбрасывавшими его назад. Принцесса всей душой желала ему помочь: она делала ему знаки, показывая, куда лучше плыть, но он не слышал и не видел ее – вот, кажется, он совсем рядом и спасен, но затем волна накрывала его, и он опять исчезал. Наконец его выбросило на песок, лежащего без движения. Любима подошла к нему и, испугавшись его смертельной бледности, размельчила в пальцах всегда бывшие при ней травы с таким сильным запахом, что любой пришел бы в чувство, и натерла ему губы и виски. Открыв глаза, он так изумился красоте и одеянию принцессы, что едва мог понять, сон это или явь. Он заговорил первым, затем она, но они не могли понять друг друга и только обменивались внимательными, изумленными и восхищенными взглядами. Принцесса до этого встречала только бедных рыбаков – они часто попадали в лапы к людоедам, и многих из них ей, как я уже говорила, удавалось спасти. Что же было ей думать теперь, при виде самого прекрасного и роскошно одетого юноши на свете? А ведь это был принц Любим, ее родственник, чьи суда, попав в жестокую бурю, разбились о рифы; его люди, оказавшись во власти волн, погибли или были выброшены на далекие и пустынные берега.

Юный принц, в свою очередь, был изумлен тем, что столь восхитительное создание расхаживает в таком дикарском виде и живет в необитаемой глуши; а вспомнив всех знакомых дам и принцесс, подумал, что ни одна из них не могла сравниться с ней. Пребывая в этом взаимном удивлении, они продолжали говорить, но по-прежнему не понимали друг друга; куда больше значили их взгляды и жесты. Но вот принцесса вдруг вспомнила об опасности, которой подвергнется этот чужеземец, и на лице ее отразились печаль и уныние. Встревоженный принц хотел взять ее за руки, она же его отталкивала и, как могла, показывала знаками, чтобы он уходил. Она убегала от него, а потом возвращалась, знаками веля ему делать так же, – и он тоже сперва убегал, но затем возвращался. Тогда, рассердившись, она прикладывала к своему сердцу стрелу, показывая, что его могут умертвить. Он же, думая, что она хочет его убить, вставал на колени, ожидая удара; в ответ она лишь смотрела на него с нежностью: как, восклицала она, неужели и ты станешь жертвой моих жестоких хозяев! Увы! Этим глазам, коим так приятно созерцать красоту твою, суждено увидеть, как тебя разорвут на куски и сожрут без всякой пощады? Она плакала, и озадаченный принц ничего не понимал.

Однако ей удалось объяснить ему, что следом за нею идти нельзя; она за руку привела его к скале с глубокой расщелиной, спускавшейся прямо к морю; часто она оплакивала здесь свои невзгоды, а случалось, и спала, когда солнце палило слишком сильно; ловко и опрятно она украсила камни расщелины разноцветными покрывалами из крыльев бабочек, а на палки, сложенные крест-накрест, постелила тростник, и получилось ложе; в большие и глубокие раковины она вложила цветы, словно в вазы, и подливала воду, чтобы букеты подольше не увядали: а вокруг поставила еще множество безделушек либо из рыбьих костей и ракушек, либо из тростника и палок, простых, но таких изящных, что они многое говорили о хорошем вкусе и умении принцессы.

Изумленный принц решил было, что это и есть ее жилище. Не в силах выразить словами свое восхищение, он уже полагал, что лучше всю жизнь любоваться ею, нежели принять предназначенную ему по рождению корону.

Насильно посадив его, чтобы удержать здесь, пока сама принесет поесть, она освободила волосы от стягивавшего их шнурка и им привязала его за руку к ложу, а затем ушла; он умирал от желания последовать за ней, но побоялся вызвать ее недовольство; тут грустные мысли, от коих его отвлек было вид принцессы, вновь его охватили. «Где я? – спрашивал он себя. – В какие края меня забросила судьба? Мои корабли погибли, мои люди утонули, у меня ничего нет; и вместо обещанной короны я ищу пристанища на одинокой скале! Что же со мной будет? Кто живет в этих краях? Судя по той, что спасла меня, это должны быть боги; но страх, как бы я не последовал за ней, и этот грубый и варварский язык, такой странный в устах столь прекрасных, заставляют меня опасаться чего-то еще более зловещего, нежели все произошедшее!» Затем он со всем возможным тщанием воскрешал в уме несравненные прелести юной дикарки: его сердце воспламенялось, он с нетерпением ожидал ее возвращения, и ее отсутствие представлялось ему страшнейшим из зол.

Она вернулась так быстро, как могла; нежные чувства, пробужденные принцем, были столь новы для нее, что она и не думала их стыдиться; только все благодарила небо за его спасение из морской пучины, заклиная уберечь юношу от опасности вблизи людоедов. Она так быстро несла тяжелую поклажу, что по возвращении ей пришлось сбросить тяжелую тигриную шкуру. Она села, принц устроился у ее ног, обеспокоенный ее недомоганием; ему несомненно было хуже, чем ей; наконец, отдохнув, она показала ему принесенные ею яства, – четырех попугаев и шесть белочек, запеченных на солнце, клубнику, вишню, малину и другие фрукты; а еще – тарелки из кедра и сандала, ножи из камня, салфетки, очень мягкие и удобные, из больших листьев, раковину для питья и еще одну, наполненную вкусной водой.

Принц самыми разными жестами выражал благодарность, а она с нежной улыбкой давала ему понять, что ей очень приятно. Но настал час расставания, она показала, что уходит, и оба, вздыхая и скрывая слезы, украдкой принялись плакать. Вдруг принц громко вскрикнул и бросился к ее ногам, моля ее остаться: она ясно понимала, чего он желал, но оттолкнула его, приняв суровый вид; и он понял, что поневоле придется привыкнуть слушаться ее.

Сказать по правде, он провел ужасную ночь, да и принцесса – ничем не лучше. Вернувшись в пещеру к людоедам и людоедикам, глядя на ужасного людоедушку и думая о том, что это чудовище станет ее мужем, она вспоминала о красоте чужеземца, с которым только что рассталась, и ей хотелось броситься в морскую пучину. Притом она еще и очень боялась, как бы Сокрушилло и Истязелла, учуяв запах человечинки, не отправились прямиком к скале, чтобы сожрать принца.

Эти тревоги не дали ей глаз сомкнуть: на рассвете она помчалась к берегу, неся с собой попугаев, обезьян и дрофу, фрукты и молоко – и все самое лучшее. Принц так и не раздевался; борьба с морем измотала его, и он задремал только к утру.

– Что же это, – воскликнула она, будя его, – с тех пор как мы расстались, я только о вас и думаю, а вы, вы можете спать?

Принц слушал ее, ничего не понимая; но потом, в свою очередь, заговорил и он.

– Какая радость, милое дитя, – все повторял он, целуя ей руки, – какая радость вновь видеть вас! Мне кажется, с тех пор как вы ушли, прошла целая вечность.

Долго он так изливал свои чувства, совсем забыв, что она его не понимает, а когда вспомнил – грустно вздохнул и замолчал. Она воскликнула в ответ, что здесь, в расщелине, его могут найти Сокрушилло и Истязелла; что оставаться тут нельзя, и хотя она умрет с тоски, если он уйдет, – но уж лучше это, лишь бы его не съели; то есть она заклинает его бежать. Ее глаза наполнились слезами; она с мольбой протянула к нему руки; он ничего не понял и только в отчаянии бросился к ее ногам. Но она так часто указывала ему на дорогу, что он, сообразив, о чем речь, жестом ответил, что скорее умрет, нежели покинет ее. До глубины души тронутая его привязанностью к ней, она изящно преподнесла ему и золотую цепочку, и то бирюзовое сердечко, которое повесила ей на шею королева-мать. Однако восторг, испытанный от такого проявления благосклонности, не помешал ему прочесть надпись, выгравированную на камне:

 
            Любима,
        дочь короля
Счастливого острова
 

Его изумлению не было границ; он знал, что маленькую погибшую принцессу звали Любима; сомнений не оставалось – сердечко принадлежало ей; оставалось выяснить, была ли принцессой прекрасная дикарка или же ей просто досталось украшение, выброшенное морем. Он необычайно пристально вглядывался в Любиму; и чем больше смотрел, тем больше убеждался и по ее чертам, и по нежности душевных порывов, что дикарка – это его кузина.

Она с удивлением наблюдала за ним: вот он поднимает взор к небу, словно воздавая ему хвалу, вот глядит на нее со слезами на глазах, берет за руки и целует их в искреннем порыве; вот горячо благодарит за дар, только что ему поднесенный, но, вернув цепочку, дает понять, что предпочел бы один ее волосок; и хоть не без труда, а удалось ему его заполучить.

Так прошло четыре дня: с утра принцесса приносила еду и была с ним сколько могла; и время проходило как один миг, хотя они и не имели удовольствия беседовать друг с другом.

Однажды вечером, вернувшись поздно и ожидая ворчания жуткой Истязеллы, она была весьма удивлена, что ей обрадовались и пригласили к столу, заставленному фруктами; она попросила разрешения взять несколько штук. Сокрушилло сказал, что они все для нее; их собирал ее жених-людоед, и теперь пришло время осчастливить его: он желал, чтобы через три дня она стала его женой. Какие новости! Что могло быть ужаснее для прекрасной принцессы? Она думала, что умрет от страха и печали, но предпочла скрыть свои чувства и лишь попросила немного отсрочить свадьбу.

– И почему я до сих пор не съел тебя? – завопил в ответ разъяренный Сокрушилло.

Бедная принцесса с испугу упала в объятья Истязеллы и людоедушки, который очень ее любил и так умасливал Сокрушилло, что наконец все-таки утихомирил его.

Любима ни на миг не сомкнула глаз, с нетерпением дожидаясь наступления дня; на рассвете она уже была у скалы и, увидев принца, стала горько стенать и проливать потоки слез. Тот от удивления застыл на месте; за четыре дня его любовь к Любиме возросла сильнее, чем обычно бывает за четыре года. Как только ни старался он узнать, что с ней такое! Она же, видя его муки, не знала, как объяснить ему. Наконец уложила в прическу свои длинные волосы, надела на голову венок и, коснувшись руки Любима, знаками показала, что на его месте будет другой, – так он понял, какое несчастье ему угрожает – ее собираются выдать замуж.

Он едва не умер у ее ног. Оба не знали, где укрыться от беды, и плакали, протягивая друг к другу руки и тем показывая, что скорее умрут, чем расстанутся. Она пробыла с ним до вечера, но на обратном пути, идя в нежданно сгустившейся темноте по глухой лесной тропке, наступила на большую колючку, насквозь пронзившую ей ногу. К счастью для принцессы, оттуда было недалеко до пещеры; когда она добралась до нее, вся нога была в крови. Сокрушилло, Истязелла и людоедики кинулись ей на помощь и, вытащив колючку, растерли травами больное место, и она легла; но как бы ей ни было больно, больше всего тревожилась она за своего принца. «Увы, – говорила она себе, – завтра я не в силах буду прийти. Что же он подумает? Должно быть, что я не смогла воспротивиться своему замужеству. Но кто же теперь будет его кормить? Он пойдет искать меня – и пропадет; если послать к нему людоедушку – о том узнает Сокрушилло; в любом случае он погиб». Так, проливая горькие слезы, она уж было встала чуть свет и хотела выйти, да не смогла – ее рана еще не зажила; зато Истязелла, увидев, что она куда-то собралась, пригрозила, что, сделай та еще хоть шаг, она ее сожрет.

Между тем принца, напрасно прождавшего принцессу в назначенный час, охватили тревога и печаль; чем больше времени проходило, тем сильнее он беспокоился: любая пытка была бы ему милей треволнений, коими сейчас мучила его любовь. Ожидание – вот что убивало его; и чем дольше оно длилось, тем меньше оставалось надежд. Наконец он покинул пещеру, решив, что пусть уж погибнет, но возлюбленную принцессу отыщет.

И пошел он, сам не зная куда, а тут – глядь – тропинка ведет в лес; прошагав по ней час, он услышал какой-то шум и увидел пещеру, а из нее дым валит; решив, что сможет там что-нибудь разузнать, он вошел. И шагу не успел он ступить, как мгновенно оказался в лапищах Сокрушилло, который сожрал бы его, не услышь крики принца его прекрасная возлюбленная. Тут уж она забыла о страхе: побледнев и дрожа, как будто он сейчас ее саму съест, она упала в ноги Сокрушилло, заклиная его приберечь человечинку до дня свадьбы, ибо тоже хочет ее отведать. При этих словах Сокрушилло, поверив, что принцесса вознамерилась разделить его обычай, выказал такую радость, что отпустил принца, посадив его под замок в спальне людоедиков.

Любима попросила разрешения откармливать его, чтобы он не исхудал и аппетитно смотрелся на праздничном столе: людоед согласился. Она нанесла принцу всевозможных яств. Тот при виде ее обрадовался, позабыв о тоске; но стоило ему заметить рану у нее на ноге, как он снова встревожился. Они долго проплакали, и принца, который не мог есть, его ненаглядная кормила с руки, отрезая небольшие кусочки и подавая их ему с таким изяществом, что отказаться было уж никак невозможно.

Она велела людоедикам принести свежего мха, который покрыла ковром из птичьих перьев, и объяснила принцу, что это его постель. Тут ее кликнула Истязелла; на прощание она могла лишь протянуть принцу руку, и он поцеловал ее с неописуемой нежностью, она же взглядом выразила все чувства, какие к нему испытывала.

Сокрушилло, Истязелла и Любима спали в одном углу пещеры; людоедушка и его чудовищные братики и сестрички – в другом, где заперли и принца. А у людоедов есть обычай: на ночь и сам глава семьи, и его жена, и дети надевают на голову прекрасные золотые короны и в них спят[92]92
  А у людоедов есть обычай… надевают на голову прекрасные золотые короны и в них спят… – Обычай людоедов спать в коронах впервые появляется в сказке Шарля Перро «Мальчик с пальчик». Герой снимает короны со спящих дочек людоеда и надевает их на головы своих братьев. Таким образом он спасает последних: нащупав короны на головах мальчиков, людоед идет к кровати дочерей и съедает их.


[Закрыть]; это их единственная роскошь, зато уж такая, что без нее они бы удавились или повесились.

Когда все заснули, принцесса подумала, что, случись Истязелле и Сокрушилло ночью проголодаться (а это бывало почти всегда, когда у них появлялась человечина), они тут же позабудут о том, что ей обещали, и ее возлюбленный будет съеден; тут ее охватило столь мучительное беспокойство, что она едва не умерла от страха. Поразмыслив, она встала, накинула тигриную шкуру и ощупью прошла к людоедикам; там сняла с одного малыша корону и тихонько надела на голову принцу, который не узнал ее в темноте и почел за благо притвориться спящим; затем принцесса вернулась в свою кроватку.