Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

Хоть дон Габриэль и был не на шутку раздосадован, он не мог не посмеяться подобной фантазии.

– Мне понадобятся все мои силы, чтобы выдержать холодность Исидоры, – сказал он.

– А я пообедаю, дабы не растерять моих, – отвечал граф.

Понсе де Леон составил ему компанию и поел как голодный путешественник, а не как страстный влюбленный.

Обе сестры явились в комнату доньи Хуаны, чтобы засвидетельствовать почтение и рассказать ей, что пилигримы здоровы. Их тетка тоже начала выздоравливать, хотя жестоко промучилась все утро. Коль скоро, так заявила Хуана, от симпатического пороха раненый и вправду может подняться так быстро, то она впредь будет только им одним и лечиться, непременно выведает его секрет и приготовит его и для себя, и для всех своих друзей.

– Однако, – сказала она, – возможно ли, чтобы этот бедняжка-раненый мог дойти нынче до моей комнаты?

– Я в этом не сомневаюсь, сударыня, – отвечала Мелани, – он выглядит замечательно и, если я не ошибаюсь, они готовят маленький концерт, чтобы поразвлечь вас.

– Как же я рада, – воскликнула Хуана, – что случай направил их в этот дворец! Нужно оказать им наилучший прием, чтобы они могли расхвалить его повсюду.

Ее племянницы отправились к себе и, пообедав, заперлись вместе.

– Расскажите же мне, что у вас нового, – спросила Мелани у Исидоры, – каково вам теперь, крепче вы или слабее?

– Я несчастнейшее создание на свете, – отвечала та, – мне столь же досадно, сколь и стыдно, что я не могу возненавидеть человека, нарушившего мой покой; вы заметили, что я мало говорила и много размышляла, – я проверяла свои чувства… Нет, не могу сказать.

Она умолкла. Мелани долго молча глядела на нее.

– Вам жаль меня, не правда ли? – продолжала наконец Исидора.

– Как бы я ни жалела вас, – отвечала Мелани, – себя мне еще жальче, ведь теперь я яснее чувствую, как велика моя беда, и думаю, что в вас больше мужества.

– Ах, сестрица, что может мужество, – воскликнула Исидора, – если с ним вступает в борьбу сердечная склонность?

– Однако, – прибавила Мелани, – не кажется ли вам, что эти чужеземцы были бы рады остаться здесь?

– Они так стеснены в средствах, – промолвила Исидора, – что сие было бы неудивительно.

– Не знаю, богаты они или бедны, – отозвалась Мелани, – но, судя по их наружности и уму, несомненно, можно было бы принять их скорее за принцев, чем за простых людей.

– Хватит бесплодных фантазий, бедная моя Мелани, – перебила ее Исидора, – это всего лишь музыканты, они сами нам так представились, не пожелав даже оставить нас в счастливом неведении, и меня восхищает их искренность.

– А я, напротив, не могу им в этом поверить, – отвечала Мелани. – Разве не случалось никому и до них скрывать свое происхождение?

– Нет, – возразила Исидора, – обычно себе приписывают более высокое происхождение, но не бывает, чтобы дворянин выдавал себя за простолюдина.

Почувствовав себя лучше, Хуана послала спросить, не желают ли пилигримы зайти к ней, ведь ей было бы так приятно их повидать, если только Эстеве достаточно окреп. Услышав это, и тот, и другой весьма обеспокоились.

– Боюсь я, – сказал дон Габриэль, – не собираются ли нас спровадить. Мне, пожалуй, уже захотелось слечь.

– О! С этим вы слишком долго тянули; идите же к ней и ничего не бойтесь. Непохоже, чтобы, нащупав у меня вчера неровный пульс, сегодня она пожелала выставить нас за дверь, и либо я не virtuoso[142]142
  Virtuoso (ит.) – виртуоз, мастер. Однако в данном случае слово употреблено в иронически-фигуральном смысле.


[Закрыть], либо мы ей отнюдь не противны.

Итак, дон Габриэль, успокоившись, последовал за пришедшим слугой, а граф тихо и осторожно пошел за ним, из опасения, по его же объяснению, как бы рана снова не открылась. Стоило донье Хуане увидеть их, и она так развеселилась, что немало удивила всех своих дам. Она приказала гостям сесть подле нее, не желая слушать никаких доводов, к коим те прибегли, дабы избежать подобных вольностей, и попросила потешить ее песней. Граф и дон Габриэль не заставили себя уговаривать. Заметив в углу арфу, они спросили разрешения сыграть на ней, что им, разумеется, было с радостью позволено. По приказу тетки послали за племянницами, и, как только те явились, граф, желая расположить к себе сострадательную Хуану, запел:

 
О Небо, удали от нас свои угрозы,
Утешь нас, осуши скорее наши слезы,
Довольно нам страдать,
Довольно горевать.
В опасных сих краях кому достанет власти
Огородить нас от напасти?
Кто бедных странников избавит от воров —
Грозы окрестных всех лесов?
О Небо, удали от нас свои угрозы,
Утешь нас, осуши скорее наши слезы,
Довольно нам страдать,
Довольно горевать.
 

Донья Хуана была в несказанном восхищении, услышав, как замечательно поет молодой музыкант, а узнав, что он к тому же поэт, перебила его, воскликнув:

– Клянусь святым Иаковом, покровителем Испании[143]143
  – Клянусь святым Иаковом, покровителем Испании… – Св. Иаков – один из двенадцати апостолов, один из сыновей Зеведеевых (брат его Иоанн Богослов, евангелист, автор Апокалипсиса; мать Саломея, спутница Христа и апостолов). После сошествия Святого Духа на апостолов в день Пятидесятницы (Деян. 2: 1–4) переправился через Средиземное море и проповедовал Евангелие в Испании и Португалии. Похоронен в соборе в Сантьяго-де-Компостела (см. примеч. 5 к первой части данной новеллы) и считается покровителем Испании.


[Закрыть], вам больше не надо опасаться воров, вы в хорошем доме и не скоро еще его покинете, а когда это и случится, мы дадим столь многочисленную стражу, что не вам – грабителям придется бояться!

Тут наши пилигримы принялись наперебой изъявлять ей свою почтительнейшую благодарность, она же упрашивала их продолжать концерт, что они и исполнили наилучшим образом.

Нетрудно догадаться, что дамы, столь благосклонные к пилигримам, слушали их с необычайным удовольствием; при этом все были несколько разочарованы, ибо их взоры и вздохи не находили желаемого отклика. Понсе де Леон глядел лишь на Исидору, та же непрестанно обращала свой взор к графу; граф не отрывал восторженных глаз от Мелани, она же только и думала, что о доне Габриэле. Хуана же тщетно расхваливала графа и досаждала ему так, что он не сказал ей ни единого ласкового слова.

Она, однако, льстила себя надеждами больше остальных, решив, что он не осмеливается слушать движений своего сердца лишь по причине чрезмерного почтения. Что же касается наших влюбленных, они на сей счет не обманывались и поэтому весьма опечалились, как только закончили петь. Донья Хуана спросила, не желают ли они поучить ее музыке и игре на разных инструментах.

– Быть может, – сказала она, – я и танцевать научусь, вот только вылечусь от подагры и воспаления седалищного нерва – оно терзает меня уже тридцатый год; но не думайте, что я отступлюсь, хоть бы и еще двадцать лет учиться понадобилось.

Они отвечали, что это слишком большая честь и они рады бы и всю жизнь провести у нее, но просят дозволения прежде написать отцу и испросить его разрешения. Она этому не противилась, а, напротив, хвалила их за это намерение.

Тут же она схватила гитару и взяла несколько аккордов своими сухими и тощими пальцами, дрожавшими всякий раз, когда она прикасалась к струне. Всем пришлось приложить немало усилий, чтобы не расхохотаться от души; однако граф, которого она сразу же избрала учителем, забывал всю свою веселость, стоило ему подумать о безразличии юной Мелани. Оба пилигрима, закончив концерт, поспешили удалиться, так как было уже довольно поздно, и дамы тоже разошлись по опочивальням.

Увидев сестру в глубокой печали, Исидора сказала:

– Не буду спрашивать, что с вами, милая моя Мелани, ибо сужу о состоянии вашего сердца по своему собственному: мы любим и, что еще горше, не находим благодарности и взаимности в чувствах этих чужеземцев.

– Между тем не следует думать, будто они к нам равнодушны, – отозвалась Мелани, – но судьба так беспримерно зла, что их или же наши сердца обознались, и мы не любим тех, кто любит нас, а любим тех, кто нас не любит.

– Ах, сестрица, – перебила Исидора, – как хорошо вы это сказали, что сердца наши обознались. До чего же дошло, Боже милостивый! И на кого ж нам гневаться за такую неудачу? Ведь это может нас излечить. Если бы их склонности соответствовали оказанному почтению, – что ж, тем больше битв выпало бы на нашу долю, теперь же мы можем сказать друг другу: «Довольно, довольно благоволить к неблагодарным!»

– Но почему вы называете их неблагодарными? – воскликнула Мелани. – Они достойны скорее сострадания, нежели порицания. Возможно даже, они так ведут себя из осмотрительности.

– Подобная осторожность кажется мне тут весьма неуместной, – заметила Исидора, – из осторожности можно не проявлять никакой склонности, но, уж коль скоро они решились ее выказать, зачем было делать это так, чтобы дела противоречили чувствам? Нет, нет, милая моя, тут нет ошибки: дон Эстеве любит вас, а я не противна дону Габриэлю; что же касается тетушки, то она – моя соперница: никогда еще я не видела, чтобы она так на кого-нибудь засматривалась, я даже боялась, как бы у нее не случилось судорог.

– Так что ж! – вскричала Мелани, поразмыслив. – Пускай обида сделает то, чего не смогла сделать гордость: раз эти чужестранцы не умеют любить нас как подобает, станем избегать их, не будем больше искать развлечений, от которых страдает наше сердце!

Исидора была согласна с нею. Увы, обе они преисполнились решимости, все дело стало лишь за силой.

Понсе де Леон и граф жаловались на превратности судьбы не меньше, чем девицы; они были счастливы, что привлекли внимание Исидоры и Мелани, но им вовсе не хотелось ни сделаться соперниками, ни изменить той, которая околдовала их.

– Хорошо же я вознагражден за любовь к Исидоре! Стоит мне взглянуть на нее, как она смотрит на вас, точно спрашивая, с чего это я позволяю себе подобные вольности.

– Так же ведет себя и Мелани, – отвечал граф, – мне еще не удалось добиться от нее ни ласкового слова, ни взгляда. Послушать ее – разница между вами и мною столь же велика, сколь между Фениксом и Вороном[144]144
  …разница между вами и мною столь же велика, сколь между Фениксом и Вороном. – Аллюзия на басню Лафонтена «Ворона и Лисица» (Le Corbeau et le Renard), где Лисица, уговаривая Ворону спеть, называет ее «Фениксом этого леса».


[Закрыть]. Вы сами видели, что донья Хуана, напротив, отдает явное предпочтение мне.

– Она на вашей стороне, – отвечал Понсе де Леон, – и с радостью бы вас утешила.

– Что лишь увеличивает мою скорбь, ведь сия напасть на меня одного, – отвечал граф, – мне придется отвечать на ее склонность, а это мало радует, особенно когда голова другой тревогой занята.

Прошло несколько дней, а Понсе де Леон и граф еще не отваживались открыть свои чувства Исидоре и Мелани.

– Я бы уже признался ей, – говорил кузену дон Габриэль, – но чего же мне ждать? Я слишком хорошо знаю, что не любим той, которую люблю.

– Я и сам не осмеливаюсь открыться, – отвечал граф, – ведь, не будь даже Мелани так равнодушна ко мне, – на что мне надеяться, с выпавшей мне ролью? На то ли рожден музыкант, чтобы быть любимым благородной девицей? Почему вы хотите по-прежнему оставаться инкогнито? Давайте для начала хотя бы расскажем им о нашем происхождении, быть может, тогда они взглянут на нас поблагосклоннее.

– Как! – перебил его Понсе де Леон. – В довершение наших бед, вы еще хотите, чтобы нас отвергли под настоящим именем?

– Вам, стало быть, ваше имя дороже вашего сердца, коль скоро о первом вы заботитесь больше, чем о втором? – резко возразил ему граф. – Но, в конце концов, я обещал во всем полагаться на вас, так придумайте же, как нам выйти из этой переделки?

– Я опасаюсь всего, и мало что внушает мне надежду, – отвечал ему дон Габриэль, – и, при всей неоценимой помощи вашей, все же я полжизни отдал бы, чтобы вас сейчас здесь не было.

– О, если бы это было угодно Небесам! – воскликнул граф. – Я был спокоен, я был доволен, я был бы рад ни в кого не влюбляться!

Последние слова он почти выкрикнул, тут же в ответ послышался какой-то шум, так что граф встревожился, не подслушивает ли кто у его спальни. Чтобы выяснить, в чем дело, он поднялся и, выглянув за дверь, с немалым удивлением увидел Хуану. Она приложила палец к губам, сделала знак следовать за ней и вышла в галерею.

По выражению ее лица без труда можно было догадаться, что она взволнована. Тут граф почувствовал, как бесконечно дорога ему Мелани, и встревожился, что тайна его стала известна Хуане. Возбуждение едва не заставило его во всем сознаться, однако он все же дождался, пока тетка заговорит первая.

– Вы влюблены, дон Эстеве, – сказала она наконец, – и меня вовсе не удивляет, что сердце ваше не вняло голосу рассудка, что вас не остановила разница между вами и предметом вашей любви; вы еще в том возрасте, когда честолюбие не порок. Но зачем же вы открылись вашему брату в том, что нужно бы скрывать от всех?

Донья Хуана не говорила бы так ласково, знай она, что предметом любви была ее племянница, поэтому граф начал сомневаться, так ли уж много она услышала, и, не желая сам способствовать своему разоблачению, лишь глубоко вздохнул.

– Мне слишком понятен ваш вздох, – смягчилась она, – я должна была бы разозлиться, если бы только могла гневаться на вас. Но, в конце концов, на что вы могли надеяться? Такая особа, как я, не может стать женой человека, уступающего ей происхождением.

Как ни старался граф напустить на себя солидный вид, вся серьезность соскочила с него, едва он понял, о чем идет речь.

– Сердечные чувства, – сказал он, – не всегда зависят от нас. Я понимаю, сударыня, на что обрекает меня злая судьбина: я умру – вот единственное известное мне лекарство.

– Как, вы не знаете другого? – подхватила она, глядя на него своими маленькими красными глазками. – Вот уж поистине жаль: все, что касается вас, слишком трогает меня, чтобы…

Она собиралась выразить ему свою благосклонность, но тут вошла Мелани. Заметив графа, беседующего с теткой, она хотела было удалиться, но Хуана позвала ее.

– Подите сюда, племянница, – промолвила она, – послушайте романс, обещанный мною в прошлый раз; я как раз начинала рассказывать… Я услышала его от одной старой рабыни-арабки – она знала великое множество басен знаменитого Лукмана[145]145
  Лукман – полулегендарный арабский мудрец, которому приписывают множество изречений и басен, имеющих явное сюжетное сходство с баснями Эзопа. В XVII в. ему иногда приписывали некоторые басни Эзопа.


[Закрыть], столь славного на Востоке, что его почитают за второго Эзопа[146]146
  Эзоп – полулегендарный древнегреческий баснописец V в. до н. э. Сюжеты его басен использовал Лафонтен, он же написал «Жизнь Эзопа-фригийца», которая открывает издание его собственных «Басен».


[Закрыть]. Этот стиль, такой наивный и детский, нравится не всем: иные большие умы полагают, что сии сказки больше подобают кормилицам да нянькам, нежели утонченным господам. Тем не менее, я нахожу в этой простоте красоту и искусство и знаю людей с отменным вкусом, для которых они сделались любимым развлечением.

– Меня это не удивляет, сударыня, – произнес граф, – разум проявляется в разнообразии; смешон тот, кто не желает читать или слушать сказки; кто ищет в них серьезности, тот достоин осуждения, а кому нравится писать или рассказывать их напыщенно, тот лишает их присущей им живости. Что же до меня, я полагаю, что для отдыха от серьезных занятий нам самое время поразвлечься сказками.

– Мне кажется, – прибавила Мелани, еще не успевшая вставить ни слова, – что сказкам не пристало быть ни витиеватыми, ни затянутыми, им подобает побольше веселости, нежели серьезности, и еще немного морали; но главное, их следует преподносить как безделицу, которую предстоит оценить по достоинству лишь самому слушателю.

– Я расскажу вам один романс, из самых простых, – сказала Хуана, – а уж вы оценивайте его как вам заблагорассудится; впрочем, не могу не заметить, что сочинители подобных вещиц могут создавать и более важные творенья, пожелай они только взять на себя такой труд.

Пер. М. А. Гистер

или на свете король с королевой, которые так неумело управлялись с делами, что за это были изгнаны из своего государства. Чтобы прокормиться, им пришлось продать короны, а затем и наряды, белье, кружева и всю мебель; старьевщикам уже надоело скупать у них вещи – изо дня в день горемычная чета что-нибудь им приносила. Когда больше ничего не осталось, король сказал жене:

– Мы высланы из королевства, я гол как сокол, а ведь предстоит и самим жить, и кормить наших бедняжек-дочерей. Придумайте же, как нам быть, ведь королевское мое ремесло – дело совсем нехитрое, а больше я ничего не умею.

Королева славилась своей мудростью: она попросила неделю на размышление. Когда отведенное время подошло к концу, она и молвила:

– Сир, не печальтесь, – сплетите сети и ловите ими птиц и рыб. А когда вервии порвутся, я совью новые. Дочери же наши – ужасные лентяйки, а считают себя светскими дамами и ух какие ходят важные. Нам бы отвести их куда-нибудь далеко-далеко, чтобы они никогда оттуда не вернулись, – ведь мы все равно не сможем купить им вдоволь нарядов.

Король заплакал было, что придется с дочерьми расставаться. Он был хорошим отцом, но во всем слушался королевы и поэтому с нею сразу согласился.

– Встаньте завтра рано утром, – промолвил он, – и уведите ваших дочерей куда вам угодно.

Пока они обсуждали этот план, принцесса Вострушка, самая младшая из сестер, подслушивала через замочную скважину; а поняв, что замыслили отец с матерью, со всех ног помчалась к большому гроту, где жила ее крестная – фея Мерлуза[148]148
  Фея Мерлуза — форма имени Мелюзина, см. примеч. 1 к «Принцу-Духу» и примеч. 7 к «Апельсиновому дереву и Пчеле».


[Закрыть]. Она прихватила с собою два фунта масла, несколько яиц и немного молока и муки, чтобы испечь превосходный пирог и угодить фее[149]149
  …прихватила с собою два фунта масла, несколько яиц и немного молока и муки, чтобы испечь превосходный пирог и угодить фее. – В разных регионах Франции существовала традиция приносить феям подношения в виде лакомств.


[Закрыть]. Радостно бежала девушка, но, чем дольше длилось путешествие, тем больше ее одолевала усталость. Подошвы ее башмачков совсем износились, и Вострушка стерла в кровь свои крошечные ножки. Когда она совсем выбилась из сил, то села на траву и расплакалась.

А в это время мимо пробегал испанский красавец конь, оседланный и взнузданный; его попону украшало столько брильянтов, что на них можно было купить целых три города. Завидев принцессу, он остановился и принялся мирно пастись рядом с ней, а затем, подогнув передние ноги, казалось, присел в реверансе. Девушка тут же взяла его под уздцы:

– Милая лошадка, отвези меня, пожалуйста, к моей фее-крестной! Ты меня очень обяжешь, ведь я умираю от усталости. Выручи меня только, а я уж накормлю тебя вкусным овсом и прекрасным сеном и постелю тебе свежей соломы на ночь.

Конь опустился, подставив ей спину, и юная Вострушка запрыгнула в седло; скакун пошел так легко, что, казалось, полетел словно птица, а остановился прямо у входа в грот, будто знал к нему дорогу. Так оно и было – ведь это Мерлуза, догадавшись, что крестница хочет ее навестить, послала ей навстречу коня. Когда Вострушка вошла в пещеру, то трижды поклонилась фее и, поцеловав край ее платья, проговорила:

– Здравствуйте, крестная! Как ваше здоровье? Я принесла вам масла, молока, муки и яиц, чтобы, по обычаю наших краев, приготовить вам пирог.

– Добро пожаловать, Вострушка, – сказала фея. – Подойдите ко мне, я вас поцелую.

Она дважды расцеловала девушку, чему та несказанно обрадовалась, ведь другой такой феи, как Мерлуза, нигде было не сыскать.

– Вот что, дорогая моя крестница, – произнесла фея, – побудьте-ка моей горничной: распустите мне волосы и расчешите их.

Принцесса поспешила исполнить ее повеление.

– Я знаю, почему вы пришли, – проговорила Мерлуза, – вы услышали, что король и королева решили от вас избавиться, и хотите избежать сего несчастья. Вот, возьмите этот клубок – он из нервущейся нити. Завяжите узел на воротах вашего дома и несите клубок, разматывая его по дороге. Когда королева оставит вас одних, вы по нитке легко найдете обратный путь.

Принцесса поблагодарила крестную, а та наполнила ее котомку красивыми нарядами, расшитыми золотом и серебром. Фея поцеловала ее и помогла сесть на великолепного скакуна, который в мгновение ока донес девушку до домика Их Величеств. Вострушка сказала коню:

– Дружок, вы так красивы, так умны и мчитесь быстрее ветра. Спасибо за вашу помощь, возвращайтесь к своей госпоже.

Она тихонько вошла в дом, спрятала котомку под подушку и легла спать как ни в чем не бывало. На рассвете король разбудил жену:

– Скорее, сударыня, пора собираться в путь.

Королева тотчас поднялась, надела грубые башмаки, белую фуфайку, кофту да юбку и взяла с собой посох. Потом собрала всех дочерей: старшую – Флоранну, среднюю – Белладонну и младшую – Востроушку, которую все называли Вострушкой.

– Сегодня ночью я подумала, – сказала королева, – а не пора ли навестить мою сестру? Она нас щедро угостит, мы вдоволь наедимся и повеселимся.

Флоранна, которой до смерти надоело жить в глуши, ответила матери:

– Пойдемте же куда вам будет угодно, матушка, только бы не сидеть дома.

Белладонна и Вострушка согласились. Все четверо простились с королем и отправились в путь. Они забрели так далеко, что Вострушка очень боялась, как бы нить не кончилась, ведь пришлось проделать путь почти в тысячу лье. Она неотступно следовала за сестрами, ловко цепляя нить за кусты.

Когда королева решила, что ее дочери не смогут найти дорогу обратно, она завела их в дремучий лес и сказала:

– Поспите, мои маленькие овечки! А я пока побуду пастушкой, которая сторожит свое стадо от волков.

Принцессы улеглись на траву и уснули – все, кроме Вострушки: она лишь закрыла глаза, притворившись спящей. Королева ушла, думая, что никогда их больше не увидит.

«Будь у меня злое сердце, – подумала Вострушка, – я бы тотчас же ушла, бросив сестер, ведь они меня бьют и царапают до крови. Но, несмотря на их дурной нрав, я не хочу оставлять их здесь на верную гибель».

Она разбудила их и всё рассказала. Флоранна и Белладонна в слезах принялись умолять Вострушку взять их с собой, обещая, что отдадут ей своих самых красивых кукол, серебряный потешный домик, другие игрушки и все сладости.

– Я прекрасно знаю, что вы ничего этого не сделаете, – ответила Вострушка, – но оттого я не перестану быть вам доброй сестрой.

Она поднялась и пошла, следуя за нитью, а сестры – за ней, так что принцессы добрались до дома почти в одно время с королевой. Остановившись у дверей, они услышали голос короля:

– Сердце мое болит оттого, что я вижу вас одну.

– Что ж, – сказала королева, – ведь дочери нас слишком стесняли.

– Но если бы вы привели обратно мою Вострушку, – возразил король, – я бы не так печалился об остальных: они-то никого не любят.

Девушки постучали: тук-тук. Король спросил:

– Кто там?

Они ответили:

– Ваши дочери, Флоранна, Белладонна и Вострушка.

Королева задрожала.

– Не открывайте, – взмолилась она, – это, должно быть, злые духи, ведь наши дочери никак не могли вернуться.

Король, столь же малодушный, как и его супруга, крикнул им:

– Лжете, вы не мои дочери.

Но проворная Вострушка воскликнула:

– Папочка, я сейчас нагнусь, а вы посмотрите через кошачий лаз и, если я не Вострушка, высеките меня розгами.

Король так и поступил и, узнав младшую дочь, отворил дверь. Королева притворилась, что рада видеть детей; она сказала им, что забыла кое-что дома и потому вернулась, но потом, конечно, отправилась бы за ними в лес. Принцессы сделали вид, что поверили матери, и забрались на прелестный маленький чердак, служивший им спальней.

– Что ж, милые сестрицы, – промолвила Вострушка, – вы обещали мне куклу.

– А больше тебе ничего не надо, маленькая плутовка?! – отвечали те. – Это из-за тебя королю нет до нас дела.

Они схватили прялки и давай нещадно бить ее, а когда хорошенько поколотили, то легли спать. Вострушка же не могла уснуть: так болели ее ушибы и ссадины. Тут она и услышала, как королева говорит королю:

– Я заведу их еще дальше, на край света, уж оттуда они никогда не вернутся.

Когда Вострушка поняла, что замышляют ее родители, она тихонько поднялась и стала собираться в гости к своей крестной: зашла в курятник, поймала двух куриц и петуха, свернула им шеи, а потом взяла еще двух маленьких кроликов, которых королева откармливала капустой для угощения на особый случай. Положила принцесса гостинцы в корзину и отправилась в путь. Не успела она пройти и лье, дрожа от страха в ночном мраке, как послышались храп и ржание – примчался испанский конь; Вострушка же решила было, что пропала и сейчас ее схватят солдаты, но, увидев красавца скакуна, обрадовалась и забралась на него. Вскоре она достигла жилища своей крестной.

После подобающего приветствия Вострушка преподнесла фее куриц, петуха и кроликов и попросила ее помочь советом, ибо королева поклялась завести принцесс на край света. Мерлуза велела крестнице не расстраиваться и дала ей мешочек с золой:

– Несите его перед собою, встряхивая, и ступайте по золе, а когда захотите вернуться, пойдете обратно по своим следам. Но не приводите домой ваших злобных сестер: если меня не послушаетесь – я больше не захочу вас видеть.

Вострушка попрощалась с феей, взяв по ее повелению еще и шкатулку с тридцатью или сорока миллионами брильянтов, которую положила в карман. Конь уже ждал ее и, по обыкновению, как и прежде, довез девушку до дома. На рассвете королева позвала принцесс; когда те пришли, она им сказала:

– Королю что-то нездоровится. Сегодня ночью мне приснилось, что если набрать редких целебных трав и цветов тут неподалеку, они придадут Его Величеству сил. Давайте поспешим туда, не теряя ни минуты.

Флоранну и Белладонну, которые и подумать не могли, что мать снова захочет от них избавиться, эта новость расстроила. Однако нужно было отправляться в путь. Королева завела дочерей так далеко, как никто еще и заходить не смел; Вострушка же ни слова не промолвила, пока шла за сестрами, только весьма ловко посыпала золой тропу, так что следов не уничтожили ни ветер, ни дождь. Убедившись, что дочери крепко спят, королева оставила их и вернулась домой. На рассвете Вострушка поняла, что мать покинула их, и разбудила сестер.

– Вот мы и одни, – сказала она, – королева ушла.

Флоранна и Белладонна расплакались, принялись рвать на себе волосы и бить себя по лицу, восклицая:

– Боже, что же нам делать?

У Вострушки было золотое сердце: она и тут пожалела сестер.

– Знали бы вы, чем я рискую, – молвила она им, – моя крестная дала мне средство, чтобы найти дорогу обратно, а вот вам помогать запретила. Если я ее не послушаюсь, она больше не захочет меня видеть.

Белладонна с Флоранной бросились ей на шею; они принялись так нежно уговаривать Вострушку, что та не устояла и они опять вернулись все вместе.

Короля с королевой немало удивило возвращение дочерей. Их Величества просовещались всю ночь, и младшая принцесса, которую не зря звали Вострушкой, смекнула, что они опять что-то замышляют и на следующий день королева вновь примется за старое.

Она побежала будить сестер.

– Увы, мы погибли, – воскликнула она, – королева решила во что бы то ни стало завести нас в какую-нибудь глушь и бросить там. Из-за вас я прогневила крестную и теперь не смею снова просить ее о помощи.

Принцессы принялись сокрушаться и всё говорили друг другу:

– Как же нам быть?

Наконец Белладонна сказала:

– Хватит ныть-то, не такая умная эта старуха Мерлуза, чтоб от ее ума другим не поживиться. Нам нужно просто взять с собой гороха, мы рассыплем его по дороге и сможем найти путь обратно.

Флоранне эта мысль показалась восхитительной, и сестры набили полные карманы горошку. Вострушка же вместо гороха взяла с собой котомку, полную красивых платьев, и шкатулку с брильянтами. Когда королева позвала дочерей, те были уже готовы.

Она сказала:

– Сегодня ночью мне приснилось, что в одной стране, а в какой – я вам не скажу, вас ждут три принца, которые хотят на вас жениться. Я отправлюсь туда с вами: так мы проверим, правдив ли мой сон.

Королева пошла впереди, а дочери – за ней. Они беспечно разбрасывали горошины, уверенные, что смогут вернуться домой. На сей раз королева завела принцесс еще дальше, чем прежде, а когда совсем стемнело, вернулась к королю одна, очень усталая, но довольная, что ей больше не придется содержать такую большую семью.

Три принцессы проспали до одиннадцати часов утра. Вострушка первая заметила, что королевы нет с ними. Хотя она и была к этому готова, а все-таки расплакалась: надежды-то у нее было больше на прощение феи-крестной, чем на хитрость сестер. Она сказала им, вне себя от страха:

– Королева ушла, нужно скорее ее догнать.

– Замолчите, негодница, – ответила Флоранна, – мы легко найдем дорогу, когда нам вздумается, а вот вы, кумушка, напрасно торопитесь.

Вострушка не посмела ей возразить. Но когда они стали искать дорогу, то не нашли ни следов, ни тропинки: голуби, которых в той стране водилось великое множество, склевали весь горох. Сестры громко разрыдались. Когда они провели два дня без еды, Флоранна спросила Белладонну:

– Сестрица, не найдется ли у тебя чем-нибудь подкрепиться?

– Нет, – ответила та.

Старшая сестра спросила то же самое у Вострушки.

– У меня тоже ничего нет, – ответила девушка, – но, кажется, я нашла желудь.

– Эй! Отдайте его мне! – закричала одна сестра.

– Нет, мне, – перебила ее другая.

Каждой не терпелось его заполучить.

– Мы не наедимся втроем одним желудем, – сказала Вострушка. – Нужно его посадить, тогда из него вырастет деревце, а уж оно сослужит нам добрую службу.

Сестры согласились с ней, хотя в этих краях и деревьев-то не росло – кругом были лишь капуста да латук, ими принцессы и питались. Будь бедняжки хрупкого здоровья, они давно бы уже умерли: спали всегда под открытым небом, но каждым утром и вечером по очереди поливали желудь, приговаривая:

– Расти, расти, красавец желудь!

И желудь стал расти не по дням, а по часам. Когда дубок стал уже крепкий, Флоранне вздумалось влезть на него, но он еще не мог выдержать ее вес. Взобравшись чуть-чуть, принцесса почувствовала, как сгибается деревце под ее тяжестью, и тут же слезла с него; то же произошло и с Белладонной. А вот маленькая, хрупкая Вострушка залезла на самую вершину дубка, и сестры принялись ее расспрашивать:

– Ничего не видно, сестрица?

– Нет, ничего, – ответила Вострушка.

– Что ж, значит, дубок еще не вырос, – заключила Флоранна.

Так они продолжали его поливать и приговаривать:

– Расти, расти, красавец желудь!

Вострушка неизменно дважды в день забиралась на дубок. Однажды утром, пока она вглядывалась в даль, Белладонна промолвила Флоранне:

– Я нашла котомку, которую сестра от нас спрятала. Как по-твоему, что там может быть?

Флоранна ответила:

– Она мне сказала, что там старые кружева, которые она штопает.

– А я думаю, что там сладости, – добавила Белладонна: она была такой лакомкой, что непременно захотела открыть котомку. Там и вправду оказались все кружева короля и королевы, но под ними были спрятаны роскошные платья Вострушки и шкатулка с брильянтами.

– Ах вот как! Да другой такой проказницы и не сыщешь! – воскликнула средняя принцесса. – Заберем-ка мы эти сокровища себе, а вместо них наложим сюда камней.

Так они и сделали. Вострушка, вернувшись, ничего не заметила, ведь она не собиралась наряжаться в такой глуши, думая лишь о деревце, которое уже становилось прекраснейшим на свете дубом.

Как-то раз, когда Вострушка забралась на него и сестры, по обыкновению, спросили, не видно ли ей что-нибудь, она воскликнула:

– Там вдали большой превосходный дворец, такой прекрасный, что я и описать не могу: стены изумрудные и рубиновые, а крыша из брильянтов, и на ней полно золотых колокольчиков да флюгеры вращаются по ветру.

– Обманщица! – ответили ей сестры. – Такого великолепия вовсе не бывает на свете.

– Поверьте мне, я не лгу, – возразила Вострушка, – посмотрите сами, а то он слепит мне глаза.

Флоранна забралась на дерево. Увидав дворец, она стала его расхваливать, да так, что никак не могла умолкнуть. Белладонну обуяло любопытство, и она, тоже взглянув на дворец, пришла в восхищение.