Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

Добронрав ее погладил и ничего не сказал, а заснул совсем удрученный.

Попрыгунья же, едва занялся рассвет, запрыгала так, что его разбудила, и говорит ему:

– Дорогой хозяин, одевайтесь же, и пойдем.

Добронрав с нею согласился. Поднялся, оделся, спустился в сад, а из сада, сам не заметив как, вышел к берегу реки да стал прохаживаться, надвинув на глаза шляпу и скрестив руки и думая только, как обратно вернется, – и вдруг слышит, что кто-то вроде его позвал:

– Добронрав! Добронрав!

Он осматривается – никого нет; подумал – пригрезилось; продолжает прогулку, а его опять окликают:

– Добронрав! Добронрав!

– Кто меня зовет? – спрашивает он.

Тут Попрыгунья, такая маленькая, что могла всмотреться в речной поток, и говорит ему:

– Вот верьте не верьте, а вижу я, что это карп с золотой чешуею.

Тут и вынырнул из воды жирный карп и сказал ему:

– Вы спасли мне жизнь на рябиновых лугах, не будь вас, я бы там и голову сложил: обещал я вам отплатить добром, – ну так возьмите же, милый Добронрав, вот он, перстень Златовласки.

Добронрав наклонился и вынул перстень прямо из пасти у карпа-куманька, поблагодарив его долго и горячо.

И направился он не к себе, а прямиком во дворец вместе с Попрыгуньей, которая уж так была довольна, что уговорила хозяина прийти на берег реки. И вот принцессе доложили, что он просит встречи. Она же сказала:

– Увы, бедный юноша! Он пришел попрощаться со мною, поняв, что я прошу невозможного, и все передаст своему повелителю.

Тут привели Добронрава, а он и подает ей перстень с такими словами:

– Госпожа принцесса, ваше приказание исполнено, благоволите же взять в супруги короля моего!

Увидела она перстень, в полной целости и сохранности, и пришла в такое изумление, такое изумление, что глазам своим не поверила.

– Поистине, милейший Добронрав, – вымолвила она наконец, – не иначе как вам помогает какая-то фея, ибо такое и вправду никому не под силу.

– Госпожа, – отвечал он ей, – я никакой феи не знаю, а лишь вам одной повиноваться желаю.

– Ну, раз вы по доброй воле так говорите, – сказала она, – так сослужите мне еще одну службу, без которой я никогда не выйду замуж. Неподалеку отсюда живет один принц по имени Галифрон, который вбил себе в голову, что возьмет меня в жены, о чем и заявил мне с такими чудовищными угрозами, что, если я откажусь, он все мое королевство разорит. Сами судите, хочу ли я за такого замуж: это великан выше самой высокой башни, и человека ему сожрать – что обезьяне каштан проглотить[15]15
  …что обезьяне каштан проглотить… – Аллюзия на басню Жана де Лафонтена «Обезьяна и Кот», где обезьяна заставляет кота таскать каштаны из огня и затем съедает их сама, а кот остается с обожженными лапами. Отсюда выражения «Таскать каштаны из огня» или «Чужими руками жар загребать».


[Закрыть]; выходя за околицу, несет он в карманах маленькие пушечки и стреляет из них, точно из пистолетов; а стоит ему громко заговорить, как все кругом сразу глохнут. Я уведомила его с извинениями, что замуж не хочу ни за что; однако он продолжает меня преследовать: он истребляет всех моих подданных, и вы должны вызвать его на бой и принести мне его голову.

Добронрав был ошеломлен таким предложением. Подумал немного и говорит ей:

– Что ж, госпожа, я вызову на бой Галифрона: полагаю, быть мне побежденному, да зато храбрецом сложу голову.

Принцесса была в полном изумлении и принялась отговаривать его, приводя тысячи причин, да все без пользы – ушел он, чтоб почистить оружие и собраться в поход. Сделав все, что хотел, сунул он Попрыгунью в маленькую корзинку, вскочил на доброго коня своего и поскакал в страну Галифрона; спрашивал у встречных, какие в сих краях новости, а все говорили ему, что правит тут настоящий дьявол, к которому подойти и то страшно; и чем больше он слушал, тем жутче ему становилось. Попрыгунья же его утешала:

– Дорогой мой хозяин, пока вы будете с ним биться, я ему искусаю все ноги, а как он голову-то опустит, чтоб схватить меня, тут вы его и убьете.

Поразился Добронрав эдакой храбрости в маленькой собачонке, да сам знал, что помощи такой будет ему маловато.

Наконец подъехал совсем близко к замку Галифрона – все дороги были усеяны костями и скелетами людей, которых тот съел или на куски разорвал. Ждать пришлось недолго – вот уж увидел он, как идет великан через рощу: голова вздымается над кронами деревьев, а сам ужасным голосом песенку горланит:

 
Ах вы, милые ребятки,
Как на вкус нежны и сладки!
Ем, а мне все мало – эх,
Так бы и сожрал я всех!
 

Добронрав в ответ пропел на тот же мотив:

 
Людоед большой и гадкий!
Выходи – сойдемся в схватке!
Если бой завяжется,
Мало не покажется.
 

Рифмы тут, конечно, прихрамывали, но ведь он сложил песенку на скорую руку, и удивительно даже, что она так складно вышла, – ибо его охватил неподдельный ужас. Когда Галифрон услышал эти вирши, он принялся озираться и заметил Добронрав а, который потрясал мечом да не забывал браниться, чтобы раззадорить великана. Но этого не понадобилось – тот и так пришел в страшную ярость и, схватив железную палицу, уложил бы милого Добронрава одним махом, если б не сел великану на голову подлетевший ворон, который проворно выклевал ему глаза: кровь залила лицо Галифрона; он выл, ослепленный, разя туда и сюда. Добронрав уворачивался и колол его мечом, вонзая клинок по самую рукоять, так что великан, весь израненный и истекавший кровью, наконец рухнул. Тотчас Добронрав отсек ему голову, сам не свой от радости, что ему так посчастливилось; а ворон, вспорхнув на ветку, сказал ему так:

– Не забыл я, какое добро вы сделали мне, убив орла, меня преследовавшего; обещал отплатить тем же и сегодня так и сделал.

– Это я вам обязан, любезнейший Ворон, – ответил Добронрав, – и пребываю покорнейшим вашим слугою.

И он вскочил в седло, везя с собою жуткую голову Галифрона.

Едва прибыл он в город, как все за ним побежали, крича:

– Вот едет храбрец Добронрав, убивший чудовище!

Принцесса же, слышавшая шум толпы и с ужасом думавшая, что ей сейчас объявят о смерти Добронрав а, не осмеливалась спросить, что там такое, но тут наконец сама увидела, как входит Добронрав с головою великана, уже не внушавшей никакого страха, – ведь бояться теперь и вправду было нечего.

– Госпожа, – промолвил он, – ваш враг мертв, и я надеюсь, что вы примете предложение короля, повелителя моего.

– Ах! А вот и не приму, – возразила Златовласка, – если только прежде не сыщете вы средства принести мне воды из Сумрачного грота. Это неподалеку отсюда – глубокая такая пещера, а если по ней пройти – так целых шесть лье; вход в нее сторожат два дракона, и огонь у них извергается из пасти и из глаз[16]16
  …вход в нее сторожат два дракона, и огонь у них извергается из пасти и из глаз… – Подобные драконы сторожат источник, склянку воды которого Психея должна была добыть по приказу Венеры, как в романе Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел» (VI, 14), так и в прозиметрической повести-сказке Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона».


[Закрыть]: а когда уж попадаешь в грот, то есть там глубокая яма, в которую надо спуститься, – в ней полным-полно жаб, ужей да змей. На дне этой ямы – маленькая скважина, а из нее бьет ключ – это Источник Красоты и Здоровья; ах, как я хочу воды оттуда – что ни намочишь ею, все как по волшебству становится лучше: красавиц делает она еще красивее, а уродину превращает в красавицу, молодых оставляет навсегда молодыми, а старым возвращает молодость. Видите сами, Добронрав, что без этакого чуда не могу я покинуть свое королевство.

– Госпожа, – ответствовал он ей, – вы столь прекрасны, что никакая вода и не надобна вам, но я всего лишь несчастный гонец, которому желаете вы смерти. Я поищу, чего вы хотите, да уж теперь знаю точно, что оттуда не вернусь.

Златовласка же стояла на своем, и вот ушел Добронрав вместе с маленькой своей Попрыгуньей искать в Сумрачном гроте Воду Красоты; кого ни встречал он по дороге, все говорили:

– Вот жалость какая – столь милый юноша, а совсем тяжко ему приходится: идет один в грот, где и сотне-то не справиться. И отчего это принцессе всегда хочется невозможного?

Он продолжал путь, не ответив ни слова, только стало ему очень-очень горько.

Взошел он на вершину горы и присел отдохнуть немного; отпустил коня пощипать травки, а Попрыгунью отпустил побегать за мошками. Зная, что Сумрачный грот где-то здесь, стал озираться и наконец заметил отвратительную скалу, черную как тушь, и валил из нее густой дым, а это как раз один из драконов изрыгал из глаз и пасти огонь; телом он был с прозеленью желт, с когтями и длинным хвостом, завивавшимся сотней колец. Попрыгунья как увидела, так и не знала куда деться, так ей стало страшно.

Добронрав же, полный решимости умереть, выхватил меч и спустился, держа в другой руке склянку, которую дала ему принцесса, чтоб набрать в нее Воды Красоты и Здоровья. И сказал он маленькой своей Попрыгунье:

– Для меня все кончено! Никогда не набрать мне воды, которую стерегут драконы: я погибну, а ты наполни эту склянку моей кровью и отнеси ее принцессе, чтобы видела, чего она мне стоила, после же найди короля, повелителя моего, и расскажи ему о моем горе.

Говорит он эти слова и вдруг слышит:

– Добронрав! Добронрав!

Он спрашивает:

– Кто зовет меня?

И видит в дупле большого дерева сову, которая ему отвечает:

– Вы освободили меня из охотничьих силков и спасли жизнь мою; обещала я отплатить вам добром. Вот пришла пора: давайте-ка мне склянку, я знаю дорогу в Сумрачный грот, слетаю вам за Водой Красоты и Здоровья.

Вот те на! И кто больше всех радовался? Сами догадайтесь. Добронрав быстро отдал ей склянку, и сова без всяких помех влетела в грот; и четверти часа не прошло, как она вернулась с запечатанной бутылью. Счастливый Добронрав поблагодарил ее от всей души и, снова взойдя на гору, радостный, зашагал обратно в город.

Пришел он прямо во дворец, показал склянку Златовласке, а той и сказать-то нечего; она поблагодарила Добронрава и приказала приготовить все к отъезду. А потом вместе с ним и в путь отправилась. Она находила его весьма милым и часто ему говаривала:

– Захоти вы только – я сделала бы королем вас, и не пришлось бы нам покидать моих земель.

– Негоже было бы мне, – возражал он, – причинять такие огорчения повелителю моему даже за все царства земные, хоть и нахожу я вас прекрасней самого солнца.

Наконец приехали они в большую королевскую столицу, а король уж знал, что едет к нему Златовласка, вышел ей навстречу и преподнес лучшие дары в мире; а свадьбу устроил такую пышную, что все только о ней и говорили. Однако Златовласка, в глубине души полюбившая Добронрава, радовалась, лишь когда он был рядом с нею, и не упускала случая расхвалить его.

– Не быть мне здесь, если б не Добронрав, – говорила она королю, – ему, чтоб мне услужить, пришлось совершить подвиги неслыханные; вы должны быть очень ему признательны – он добыл для меня Воды Красоты и Здоровья, и я никогда не состарюсь, а всегда буду красивой.

Услышали речи королевы завистники и говорят королю:

– Вы совсем не ревнивы, а между тем повод-то у вас имеется: королева так крепко влюблена в Добронрава, что ни еды, ни питья в рот не берет, только и говорит, что о нем и о том, как вы ему обязаны, и будто, пошли вы к ней кого другого, у него ничего бы и не вышло.

– И правда, сам вижу, – отвечал король. – Так запереть же его в башню с кандалами на руках и ногах.

Схватили Добронрава, и вот в награду за верную службу заковали его в колодки по рукам и ногам и заключили в башню: никого он больше не видел, кроме одного лишь тюремщика, который швырял ему кусок черного хлеба через решетку и давал немного воды в миске; зато маленькая его Попрыгунья по-прежнему с ним была, и утешала его, и прибегала все новости ему рассказывать.

Лишь узнала Златовласка о такой немилости – бросилась королю в ноги и, вся в слезах, молила его освободить из темницы Добронрава. Но чем больше она просила, тем сильней он ярился, думая: «Стало быть, она любит его», и не внял увещеваниям; тогда она уже более не заикалась на сей счет и сделалась очень грустна.

Король заметил, что отнюдь не красавцем он ей показался; захотелось ему натереть себе лицо Водой Красоты и Здоровья, чтоб королева наконец его полюбила. Вода стояла во флаконе на краю камина в ее спальне; она поставила ее туда, чтобы почаще на нее смотреть. Но одна из служанок, погнавшись с метлою за пауком, на беду, опрокинула флакон на пол, он и разбился, а вода вся вытекла. Дама же быстро вытерла за собою, вымела осколки и в замешательстве вспомнила, что такой же пузырек видела в королевском кабинете, и в нем полно воды, похожей на Воду Красоты и Здоровья; ничего никому не сказав, она быстренько взяла его и поставила на камин королевы.

А вода из кабинета короля предназначалась для отравления принцев и всяких важных господ, оказавшихся преступниками: им не рубили головы, не вешали, а просто натирали лицо этой водою – они тогда засыпали и больше не просыпались. И вот однажды вечером король взял этот флакон и хорошенько натер себе лицо, а потом заснул да и умер. Маленькой Попрыгунье едва ли не первой стало про то известно; не преминула она тут же сбегать рассказать обо всем Добронраву, а тот приказал ей разыскать Златовласку и напомнить ей о бедном узнике.

Попрыгунье же, поелику при дворе по случаю смерти короля поднялся большой шум, удалось потихоньку прошмыгнуть к принцессе и шепнуть ей:

– Госпожа, не забудьте о несчастном Добронраве.

Та тотчас вспомнила, какие муки ему пришлось перенести из-за нее и по его великой верности: никому ни слова не сказав, вышла она и прямиком направилась к башне. А уж там сама сняла оковы с рук и ног Добронрава и, возложив ему на голову золотую корону, а на плечи накинув королевскую мантию, сказала:

– Пойдемте же, милый Добронрав, я сделаю вас королем и назову своим супругом.

Он бросился к ногам ее и премного благодарил. Все были счастливы иметь такого повелителя. И сыграли самую пышную свадьбу на свете, и жили с тех пор Златовласка с Добронравом долго в счастии и довольстве.

* * *

 
Коль вдруг случится, что к тебе в беде
За помощью несчастный обратится —
Ему ты не отказывай в нужде,
Добро потом сторицей возвратится.
Пример тому – наш милый Добронрав:
На волю птиц пустив, а карпа – в воду,
Всем даровав свободу,
Он сотворил добро – и оказался прав.
Таких чудес никто не видел сроду,
Ведь все, казалось бы, противу естества:
И кто б поверить мог, что эти существа
Ему, посланцу страсти нежной,
Кто государю был слуга прилежный,
Помогут наконец достигнуть торжества,
Стяжать себе бессмертну славу!
А пережить пришлось немало Добронраву:
Ведь, прелестью принцессы искушен,
Вздыхал о ней прегорько втайне он,
Но королю остался верен.
Вот оклеветан он, хоть был нелицемерен.
Надежды, мнилось, нет. Но благи Небеса!
Муж добродетельный, ты можешь быть уверен:
Бывают в жизни чудеса.
 

Пер. Д. Л. Савосина

ил некогда один король. Земель у него было великое множество, а денег и того больше. И вот умерла у него жена, и остался он безутешен. Король заперся у себя в кабинете и давай там колотиться головой о стену – так горевал. Все боялись, как бы он не убился, и потому обложили весь кабинет матрасами, повесив их между стеной и шпалерами. Теперь он мог биться сколько душе угодно, не причиняя себе никакого вреда. Все придворные уговорились меж собой поискать, чем бы его утешить. Одни сочиняли торжественные и серьезные речи, другие готовили любезные тирады, а иные предпочитали веселую болтовню, однако все было напрасно: ничто его не трогало, все он мимо ушей пропускал. Наконец явилась к нему дама, вся закутанная в черный креп, скорбные покрывала да накидки, словом, в глубоком трауре с головы до пят. При этом она плакала и всхлипывала так горько и громко, что король даже растерялся. Она сказала ему, что вовсе не собирается, подобно другим, утешать его, а, напротив, будет лишь поощрять его скорбь, ибо что может быть справедливее, чем оплакивать добрую женушку? Вот и она, чей супруг был лучшим из мужей, решилась все глаза по нем выплакать. Тут она разрыдалась с удвоенной силой, а вслед за ней завыл и король.

Ее он принял лучше, чем остальных, вовсю расписывал ей добродетели своей дорогой покойницы, а она ему расхваливала своего дорогого покойника. Так и беседовали, покуда уж и слов не осталось выразить, как они скорбят. Когда хитрая вдовушка заметила, что тема исчерпана, она немножко приподняла свои покровы, и бездольному королю утешно было смотреть, как эта несчастная горемыка весьма искусно моргает большими синими глазами под длинными черными ресницами; да и румянец у нее оказался самый цветущий. Король с большим вниманием ее разглядывал; вскоре он уже меньше говорил о покойной жене, а потом и вовсе перестал. Вдова же по-прежнему оплакивала мужа и твердила, что прекращать траур и не думает. Король молил ее не увековечивать скорбь. Наконец, к немалому удивлению двора и соседей, он женился на ней, и черные одежды сменились зелеными и розовыми[18]18
  …черные одежды сменились зелеными и розовыми… – Речь идет о смене траурного наряда на свадебный. Зеленым во времена мадам д’Онуа часто бывал наряд для первого дня свадьбы; зеленый цвет считался цветом женственности.


[Закрыть]: и то сказать, нередко достаточно нащупать у человека слабину, чтобы проникнуть в его сердце и делать с ним что заблагорассудится.

У короля от первого брака была дочка, которая могла бы сойти за восьмое чудо света. Звали ее Флорина, ибо она походила на самое Флору[19]19
  Флора (лат. Flora) – от flos, floris, т. е. «цветок». Италийская богиня цветения, цветов, колосьев, плодородия.


[Закрыть] – так была юна, свежа и пригожа. Она не носила роскошных нарядов, ей нравились платья из воздушных тканей, кое-где отделанные каменьями и цветочными гирляндами, на диво украшавшими ее прекрасные волосы. Когда король женился во второй раз, ей было всего лишь пятнадцать лет.

Королева послала за своею дочкой, которая воспитывалась у крестной, феи Суссио, отчего, впрочем, не стала ни красивее, ни милее: Суссио немало над ней потрудилась, да все впустую; тем не менее она нежно любила крестницу. Девицу звали Краплёна, ибо все лицо ее пестрело веснушками, что твоя форель крапинками; черные волосы так сальны да грязны, что до них страшно дотронуться, а желтая кожа сочилась маслом. И все же королева любила ее безумно, только и говорила что о милой Краплёне, а поскольку Флорина во всем ее дочку превосходила, то взбешенная мачеха всячески старалась оболгать принцессу перед отцом-королем. Дня не проходило, чтобы королева как-нибудь не досадила Флорине. Принцесса же, будучи добра и умна, старалась быть выше подобных пакостей.

Однажды король сказал королеве, что Флорина и Краплёна уже совсем большие и пора-де им замуж, так что первого же принца, какой явится ко двору, надо постараться женить на одной из них.

– Думаю, – сказала королева, – что мою дочку мы первой пристроим: она старше вашей да и любезнее во сто крат, так что долго выбирать не придется.

Король, не любивший спорить, согласился и предоставил ей решать в этом деле.

Через некоторое время узнали они, что собирается к ним король Премил. Никогда еще свет не видывал принца столь учтивого да роскошного: и ум, и характер – все в нем было под стать имени. Когда королева узнала о нем, она собрала всех вышивальщиков, портных да ювелиров, чтоб изготовили наряды для Краплёны, а короля уговорила распорядиться, чтоб для Флорины ничего нового не шили; к тому же подкупила фрейлин, и те украли у принцессы все ее наряды, головные уборы и драгоценности, как раз в тот день, когда приехал Премил, так что Флорина стала одеваться, да ни ленточки не нашла. Она поняла, от кого ей такая любезность. Послала за тканями к торговцам – те отвечали, что королева запретила им продавать ей наряды. Бедняжка отыскала лишь одно платьице, все засаленное, и так ей было неловко, что, когда приехал Премил, она забилась в дальний угол залы. Королева приняла гостя с великими почестями и представила ему свою дочку, которая во всех своих драгоценностях сияла ярче солнца и при этом казалась безобразнее, чем когда-либо. Король даже отвернулся, королева же подумала, что это он оттого, что Краплёна ему слишком понравилась и он боится влюбиться, поэтому она каждую минуту подводила к нему дочку. Он спросил, нет ли здесь другой принцессы, по имени Флорина.

– Есть, – отвечала Краплёна и показала пальцем, – вон там прячется, она ведь у нас робкая.

Флорина покраснела и стала так хороша, так хороша, что короля Премила будто ослепило. Он проворно поднялся и низко поклонился принцессе.

– Сударыня, – сказал он, – ваша несравненная краса лучше всяких драгоценностей, и вам нет нужды прихорашиваться.

– Сеньор, – отвечала она, – я, признаться, не привыкла ходить такой неряхой, и лучше бы вам вовсе на меня не глядеть.

– Немыслимо, – воскликнул Премил, – в присутствии принцессы столь дивной смотреть на кого-нибудь другого.

– Ах, – гневно вскричала королева, – довольно же я вас слушала! Верьте моему слову, сеньор, Флорина и так слишком кокетлива, и не след ей выслушивать любезности.

Король Премил без труда разгадал, к чему клонит королева, но ведь не такой он был человек, чтобы ему приказывали, поэтому он не переставал восхищаться Флориной и беседовал с нею три часа кряду.

И вот королева в гневе, а Краплёна безутешна – ведь ей предпочли принцессу. Обе они явились к королю-отцу, горько ему жаловались и добились распоряжения, чтобы, пока не уедет король Премил, Флорину держали взаперти в высокой башне. И тут, не успела принцесса вернуться в опочивальню, как схватили ее четверо стражников в масках, отнесли в темницу и оставили там горевать – она-то хорошо понимала: ей хотят помешать говорить с королем, а ведь он уже успел очень ей понравиться, так что иного она в супруги и не желала.

А король Премил знать не знал, что случилось с принцессой, и дождаться не мог свидания. Он расспрашивал о ней дворян из почетной свиты, которых король-отец к нему приставил: однако ж те, повинуясь приказу мачехи, говорили о Флорине лишь дурное: и кокетка-де она, и ветреница, и характер-то у нее такой скверный – только и делает, мол, что мучает и друзей и слуг, и неряха страшная, а уж скупа до того, что одевается как последняя пастушка: отец-де дает ей денег на дорогие ткани, а она ни гроша из них не потратит. Больно было королю Премилу слушать все это, и он еле сдерживал гнев.

«Нет, – думал он, – не может быть, чтобы Небеса наделили этот перл творения столь низкой душонкой. По правде сказать, видел я, как плохо она одета, но ведь ее стыд – не лучшее ли доказательство тому, что непривычно ей являться на люди в таком виде. Как! Она-то плоха, – столь скромная, чарующе нежная? Не могу в это поверить; уж скорее королева ее оговорила – недаром ведь она не мать, а мачеха! Да и Краплёна эта – такая образина, что не удивительно, если обе завидуют совершеннейшему созданию».

Покуда он так размышлял, приставленные к нему придворные, видя его не в духе, догадались, что ему не нравится слушать дурное о Флорине. Один из них оказался похитрее – он сменил тон и начал превозносить принцессу. Тут король будто от сна воспрянул, и лицо у него сделалось счастливое. Ах, любовь, любовь! Нелегко тебя спрятать! Везде тебя можно заметить: на устах влюбленного, в его глазах, в звуках его голоса; когда любишь, это проявляется во всем – и в молчании, и в беседе, и в печали, и в радости.

Королева, которой не терпелось узнать, что думает их гость, послала за свитой и ну расспрашивать тех, кто втерся к нему в доверие; до утра с ними проговорила и укрепилась в догадке, что король полюбил Флорину. Но что же сказать вам о печали самой бедняжки-принцессы? Она лежала на полу в донжоне, в этой жуткой башне, куда перенесли ее люди в масках.

– Мне было бы не так горько, – говорила она, – если б меня заточили сюда прежде, чем я увидела этого милого короля: образ его довершает мои беды. Нет сомнения: королева так поступила, чтобы помешать мне видеть его! Ах! До чего же дорого обходится моему покою та малая толика красоты, коей наделило меня Небо! – Она плакала так горько, так горько, что даже ее главная врагиня, случись она поблизости, сжалилась бы.

Так и ночь прошла. Королева, все старавшаяся улестить Премила, оказывала ему необычайные знаки внимания: послала одежды несравненной роскоши, сшитые по последней моде, да еще орден рыцарей Амура, который король, основал по ее приказу в день их свадьбы. Это было золотое сердце в эмали огненного цвета, окруженное несколькими стрелами и пронзенное одной, с надписью: «Единственная меня ранит»[20]20
  Это было золотое сердце… с надписью: «Единственная меня ранит». – Девиз можно счесть аллюзией на тот, который Филипп III Бургундский (Филипп Добрый, 1396–1467) взял для ордена Золотого Руна, основанного им в 1430 г., в день свадьбы с Изабеллой Португальской: лат. Non Aliud, фр. Autre n’aurai – «Иного (иной) не будет (у меня)». Девиз говорил о верности ордену или, по другим версиям, – супруге, Изабелле Португальской.


[Закрыть]. Для него же самого королева приказала вырезать сердце из цельного рубина величиной со страусиное яйцо, также окруженное стрелами, каждая из цельного алмаза длиной с палец, на цепи из жемчужин – самая маленькая весом в фунт; словом, свет еще не видывал ничего подобного.

Короля все это так поразило, что он чуть дар речи не утратил. Ему также принесли книгу в золотой обложке с драгоценными камнями, со страницами из тонкого пергамента, с дивными миниатюрами – в ней весьма нежным и галантным слогом был изложен статут ордена Амура. Королю сказали, что знакомая ему принцесса просит его стать ее рыцарем, и все эти подарки от нее. Услышав это, он осмелился надеяться, что речь шла о той, кого он полюбил.

– Как! – воскликнул он. – Прекрасная Флорина думает обо мне! Она так со мной щедра и обходительна!

– Сеньор, – отвечали ему, – вы ошиблись именем: нас послала принцесса Краплёна.

– Краплёна хочет, чтобы я стал ее рыцарем? – спросил король холодно и сурово. – Мне очень жаль, что я не могу принять такую честь, но ведь даже и государи не вольны менять своих обязательств. Мне известен долг рыцаря, я желал бы исполнить его достойно и верно, а посему предпочту скорее отказаться от милости, коей меня одаривают, чем оказаться недостойным ее.

И он тут же положил сердце и книгу обратно в корзину, затем отправил все это королеве, а та вместе с дочкой чуть не задохнулись от гнева, что чужеземный король презрел столь беспримерную милость.

А тот, как только смог, отправился к королю с королевой; он вошел в надежде, что там будет и Флорина, и все искал ее взором. Стоило кому-то войти в залу – тотчас он оборачивался и взглядывал на дверь и казался взволнованным и печальным. Хитрая королева прекрасно понимала, что происходит в его душе, но делала вид, что ничего не замечает, – только и говорила что о развлечениях, а он все отвечал невпопад; наконец все-таки спросил, где Флорина.

– Сеньор, – сказала королева гордо, – король-отец запретил ей выходить из своей опочивальни, пока моя дочь не выйдет замуж.

– А что же заставляет держать прекрасную принцессу в заточении? – поинтересовался Премил.

– Мне это неизвестно, – отвечала королева, – да и, знай я причину, вам бы говорить не стала.

Король, страшно разгневавшись, глядел на Краплёну, в упор ее не видя, и все думал, как это из-за столь ничтожного чудища лишен удовольствия созерцать принцессу. Он быстро распрощался с королевой – слишком тяжко ему было ее видеть – и только попросил одного молодого принца из своей свиты, которого очень любил, не постоять за ценой и любыми средствами подкупить какую-нибудь из фрейлин принцессы, чтоб помогла ему поговорить с его избранницей. Принц без труда нашел нескольких придворных дам, и одна из них сказала, что вечером Флорина будет у окошка, что выходит в сад, и там с ней можно побеседовать, если его величество только будет осторожен, – ибо, прибавила она, «король с королевой так суровы, что, конечно, смерти меня предадут, узнай они только, что я помогла Премилу в его любовных делах». Принц был счастлив, что так ловко провернул дело; он сообщил королю час свидания. Да вот вероломная дама тут же обо всем предупредила королеву, и та приняла меры, сразу смекнув, что надо посадить к окошку Краплёну. Она долго наставляла дочку, и та все так и сделала, хоть и была от природы глупа как пень.

Ночь была так темна, что будь король и не так уверен, что вот-вот увидит возлюбленную, и то бы не заметить ему подлога. Приблизившись к оконцу, он, вне себя от невыразимого счастья, сказал Краплёне все, что хотел сказать Флорине, полностью открыв ей свою страсть. Краплёна же отвечала ему, что она – несчастнейшее существо на свете, тяжко страдает от жестокости мачехи, и горести ее не кончатся до тех пор, пока мачехина дочка не выйдет замуж. Король уверял ее, что, пожелай она только его в супруги, он будет счастлив разделить с ней корону и сердце. Тут он сорвал с пальца кольцо и, отдав его Краплёне, поклялся в вечной верности: теперь надлежит лишь назначить время, когда они отправятся в дорогу. Краплёна, сколько ума хватало, отвечала на его уговоры. Он не мог не заметить, что в ее речах смысла немного, да утешал себя, что это страх быть застигнутой врасплох мешает принцессе говорить умно и свободно, и покинуть ее решился, лишь уговорившись встретиться в тот же час завтрашним вечером, что она ему и обещала от всего сердца. Королева, услышав о таком успехе, обрадовалась, думая, что король теперь у них в кармане. В назначенный день король Премил и вправду прилетел за невестой в паланкине, запряженном крылатыми лягушками – ему подарил их один знакомый волшебник. Ночь была темна, Краплёна вышла через потайную дверцу, и поджидавший Премил заключил ее в объятия и сотню раз поклялся в вечной верности. Но, поскольку ему не хотелось долго лететь в волшебном паланкине, а не терпелось поскорее жениться на возлюбленной своей принцессе, он и спросил ее, где она желала бы заключить с ним брак. Та же отвечала, что во дворце у своей крестной – а это сама знаменитая фея Суссио. Путь туда Премилу был незнаком, однако ему достаточно было лишь приказать крылатым лягушкам – уж те-то назубок знали карту Вселенной и с легкостью перенесли короля и Краплёну прямо к Суссио.

Дворец феи был освещен так ярко, что король сразу узнал бы о своей ошибке, если бы принцесса не закрывала лица вуалью. Она тут же отозвала крестную фею в сторонку и рассказала, как удалось ей заполучить короля Премила, которого теперь надо было успокоить – ведь он наверняка разгневается.

– Ах, доченька, нелегко это будет, – сказала фея, – он слишком любит Флорину, и, боюсь, ничего мы тут поделать не сможем.

Между тем король поджидал их в зале со стенами из алмазов такой чистой воды, что сквозь них ему было видно, как шепчутся Суссио и Краплёна. Тут он подумал, не грезится ли ему это.

– Как! – воскликнул он. – Меня предали? Какие демоны принесли сюда эту противницу нашего счастья! Не иначе, как помешать нашей свадьбе она сюда явилась! А дорогой моей Флорины что-то все нет и нет! Уж не догнал ли ее отец?

Чего только он не передумал и уже начал отчаиваться. Но хуже пришлось ему, когда обе вошли в залу, и Суссио сказала повелительным тоном:

– Король Премил! Перед вами Краплёна, которой вы поклялись в верности; она моя крестница, и я желаю, чтобы вы немедленно обвенчались с нею.

– Чтобы я обвенчался с этим чудовищем! Странного же вы обо мне мнения, если делаете мне подобные предложения. Знайте, я ничего не обещал ей, и, если она утверждает обратное…

– Не продолжайте, – перебила его Суссио, – и не смейте впредь оказывать мне неуважение.

– Я согласен оказывать вам почтение, – отвечал король, – подобающее достославной фее, но только отдайте мне мою принцессу.

– Я ли не эта принцесса, черт побери? – сказала Краплёна, показывая ему кольцо. – Не мне ли ты подарил это кольцо в залог верности? Не со мною ли любезничал ты у маленького окошка?