Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 72 страниц)

Случилось так, что день выплаты дани наступил сразу после того дня, когда принца забрали из орлиного гнезда. Хотя ребенок был уже выбран, нетрудно догадаться, как охотно пастухи заменили его принцем. Его сомнительное происхождение – ведь простодушные пастухи думали, что орлица была его матерью, – и дивная красота укрепили их в решении непременно преподнести кентавру именно его, ибо тот был так прихотлив, что желал есть лишь самых красивых детей. Мать ребенка, выбранного для него на сей раз, после пережитого смертельного ужаса вновь ощутила радость жизни. Ей велели подготовить маленького принца к церемонии, как собственного сына. Она старательно расчесала его длинные волосы и надела ему венок из маленьких свежих алых и белых роз, нарядила в длинное платье из тонкого белого полотна и подвязала поясом из цветов. Окончив все приготовления, ему велели идти вперед одному, а другие дети шли следом, сопровождая его; но каким же величавым благородством сиял его взгляд! Он, мальчик возраста столь нежного, прежде не видевший никого, кроме орлов, не казался ни испуганным, ни диким; можно было подумать, что пастухи собрались лишь для того, чтобы прислуживать ему.

– Ах! Какая жалость! – переговаривались они. – Малыша сейчас съедят! Как нам спасти его?

Многие плакали, но что же тут поделаешь.

Обычно кентавр появлялся на вершине скалы с палицей в одной руке и со щитом в другой и громовым голосом кричал пастухам:

– Оставьте жертву и уходите!

Едва увидев ребенка, приведенного на сей раз, он несказанно обрадовался и, расхохотавшись так оглушительно, что задрожали горы, страшным голосом проревел:

– Лучший обед в моей жизни. Что за чудо-малыш – можно и не солить, и не перчить!

Пастухи же с пастушками, глядя на несчастного ребенка, перешептывались:

– Орлица, и та пощадила его, вот чудо так чудо, но от этого страшилища ему не спастись.

Самый старый из пастухов взял принца на руки и несколько раз поцеловал.

– Дитя мое, милое мое дитя, – говорил он, – я только успел узнать тебя и уже чувствую, что вот-вот навсегда с тобою расстанусь. Зачем должно мне присутствовать при твоей погибели? Что за ирония у судьбы, давеча защитившей тебя от цепких когтей и острого клюва страшной орлицы, а теперь отдающей в хищную пасть ужасного чудовища?

Покуда сей пастух орошал ручьем своих слез румяные щечки принца, невинный ребенок теребил ручонками его седые волосы, по-детски улыбаясь ему, и все жальче становилось его старику, и он все мешкал идти вперед.

– Эй вы, шевелитесь! – кричал голодный кентавр. – Коли придется спуститься к вам – проглочу сразу сотню.

Потеряв терпение, он встал на дыбы и взмахнул палицей, как вдруг в небе появился огромный огненный шар, окруженный голубым облаком. Покуда все стояли, не смея шелохнуться, шар в облаке медленно опустился на землю и сфера открылась; оттуда выехала алмазная колесница, влекомая лебедями, а в ней – женщина ослепительнейшей красоты. На голове ее сиял шлем из чистого золота, украшенный белыми перьями, с поднятым забралом; глаза сверкали, как два солнца; роскошные латы и огненное копье в поднятой руке – все выдавало в ней амазонку.

– Как?! Пастухи, – воскликнула она, – да можно ли быть столь бесчеловечными, чтобы отдать такое дитя жестокому кентавру? Справедливость и здравый смысл восстают против обычаев столь варварских. Не страшитесь возвращения людоедов, ибо я – фея Амазонка[233]233
  Фея Амазонка. – См. примеч. 3 к «Принцу-Духу».


[Закрыть] – покровительствую вам, и впредь все вы будете под моей защитой.

– Ах! Госпожа, – и пастухи с пастушками протянули к ней руки, – большего счастья мы и не желаем!

Ничего другого они сказать не успели, ибо разъяренный кентавр вызвал фею на поединок. Он сражался грубо и напористо, но огненное копье феи жгло его, стоило ему лишь зазеваться; тогда кентавр испускал страшные вопли, которые смолкли лишь с последним его вздохом. Весь обгоревший, он рухнул тяжело, словно огромная гора. Пастухи в ужасе попрятались, убежав кто в соседний лес, кто в горы, спрятавшись в расселинах, – оттуда можно было все видеть, самим оставаясь незамеченными.

Там укрылся и мудрый пастух, державший на руках маленького принца; он больше переживал за очаровательного малыша, нежели за себя и свою семью, хотя она-то куда как заслуживала участия. После гибели кентавра фея Амазонка протрубила в горн мелодию столь благозвучную, что больные, услышав ее, сразу исцелились, здоровых же охватила тайная радость, причину коей не понимали они сами.

Услышав мелодию горна, пастухи с пастушками наконец вышли из укрытий. Увидев всех вместе, фея Амазонка, дабы совершенно их успокоить, постепенно опускала алмазную колесницу все ниже, пока до земли не осталось нескольких футов, двигаясь в облаке столь прозрачном, что оно казалось хрустальным. Тем временем подошел и старый пастух, звавшийся Верховником; он держал на руках маленького принца.

– Подойдите, Верховник, – позвала его фея, – ничего не бойтесь. Я хочу лишь, чтобы впредь в этих краях царил мир, а вы наслаждались покоем, коего всегда искали; но отдайте мне это бедное дитя, чья судьба уже столь необычна.

Старик, низко поклонившись волшебнице, передал принца ей на руки. Она приласкала малыша, поцеловала, посадила к себе на колени и заговорила с ним, хотя и знала, что он не понимает человеческого языка и не умеет разговаривать; он только и мог что вскрикивать от радости или боли или же вздыхать да лепетать – ведь людской речи ему слышать еще не доводилось.

Однако мальчик, ослепленный сверкающими доспехами феи Амазонки, встал на ножки у нее на коленях, пытаясь дотянуться до ее шлема. Фея, улыбаясь, сказала, будто он мог ее понять:

– Когда ты сможешь ноешь доспехи, мой мальчик, я отдам тебе свои.

Крепко обняв его напоследок, она вернула маленького принца Верховнику.

– Мудрый старец, – обратилась она к нему, – хоть ваша доброта и не осталась не замеченной мною, я все же прошу вас соблаговолить позаботиться об этом мальчике. Научите его пренебрегать мирским величием и достойно принимать удары судьбы, ибо, хотя он и рожден блистать, я все же полагаю, что счастие его скорее в мудрости, нежели в могуществе. Не в одном лишь внешнем величии заключается радость жизни человеческой, – ведь, дабы стать счастливым, следует быть мудрым, а обрести мудрость можно, лишь познав самого себя, научившись смирять желания, будучи довольным и в умеренности, и в изобилии, и при этом искать уважения людей достойных, не презирая ближних, и всегда быть готовым без сожаления расстаться с благами сей бренной жизни. Однако что же это я, о почтенный пастух? Учу вас тому, что вы знаете лучше меня. Правда, слова мои сказаны не столько для вас, сколько для остальных внемлющих мне пастухов. Прощайте же, пастыри, прощаюсь и с вами, верные пастушки; зовите меня, если вам понадобится моя помощь, – копье и рука, от которых пал Синий Кентавр, всегда защитят вас.

Верховник и все, кто стоял вокруг, столь сконфуженные, сколь и восхищенные, не ответили ни слова на любезные речи феи Амазонки, – пребывая единовременно и в большом замешательстве, и в большой радости, они лишь смиренно пали ниц, и, пока оставались так, огненный шар мягко взмыл в средние области воздушных путей[234]234
  Средние области воздушных путей. – Согласно представлениям о физике того времени, отраженным, в частности, в словаре Фюретьера, воздух делится на три области: верхнюю, среднюю и нижнюю.


[Закрыть], пока не исчез в небесах вместе с Амазонкой на колеснице.

Боязливые пастухи поначалу никак не решались приблизиться к кентавру – даже мертвый, он все еще вызывал ужас. Наконец, мало-помалу набравшись храбрости, пастухи решили развести большой костер и сжечь на нем труп чудовища: они страшились, что собратья, узнав о его судьбе, придут отомстить за смерть вожака. Замысел всем пришелся по душе, и, не теряя ни мгновения, пастухи избавились от гнусных останков.

Верховник отвел маленького принца в свою хижину, где лежала его больная жена; потому-то и не было на церемонии обеих его дочерей, ухаживавших за нею.

Он сказал жене:

– Вот вам, моя пастушка, дитя – любимец богов, ему покровительствует сама фея Амазонка. Впредь мы должны относиться к нему как к родному сыну и воспитать его так, чтобы он стал счастливым.

Жена Верховника обрадовалась такому мужнину подарку и посадила принца к себе на кровать.

– Хоть я и не смогу дать ему столько мудрых наставлений, сколько вы, – молвила она, – но буду воспитывать его, пока он маленький, и любить, как свое дорогое дитя.

– Этого я и прошу, – сказал старик и передал принца-малютку на попечение жены. Обе дочери пастуха, прибежавшие посмотреть на мальчика, были очарованы его несравненной красотой и изяществом и тотчас же принялись учить его своему языку. Мальчик оказался послушным и смышленым; он схватывал самые сложные вещи с такой легкостью, что немало удивлял пастухов, и за короткое время так поумнел, что лишь Верховнику стало под силу продолжить его обучение. А ведь сей мудрый старик мог научить многому, ибо когда-то был королем прекрасного процветающего государства, но владыка соседних земель, его враг, сумел тайными интригами склонить на свою сторону нетвердые умы, которые помогли тирану внезапно напасть и захватить короля со всей его семьей. Узурпатор, не мешкая, заточил их в крепости на медленную погибель.

Столь резкие перемены ничуть не поколебали добродетелей короля и королевы, стойко перенесших все нанесенные тираном удары; когда пришли невзгоды, королева ждала ребенка, теперь же благополучно родила дочь и сама пожелала вскормить ее. Были у нее еще две прелестные дочери, разделявшие все тяготы родителей, несмотря на нежный свой возраст. Прошло три года, и вот королю удалось уговорить одного из стражей, согласившегося дать ему лодчонку, чтобы переплыть озеро, окружавшее крепость, и бежать. Снабдил он его и подпилком, чтобы было чем перепилить железные прутья решеток, и веревками, чтобы спуститься из их темницы. Королевская семья дождалась ночи и без шума выбралась из крепости; слезть с головокружительной высоты по стенам помог им тот же стражник. Король спустился первым, за ним две старшие дочери, следом королева; последней же спускали малышку-принцессу в большой корзине – но увы! Узел завязали некрепко, и когда раздался тихий всплеск, беглецы поняли, что корзина сорвалась и пошла ко дну. Если бы королева с горя не лишилась чувств, то перебудила бы весь гарнизон криками и стенаниями. Король в отчаянии бросился искать принцессу. Что он мог найти в таком мраке, – разве что корзину, но напрасными оказались его надежды – принцессы в ней не было. Посему король принялся грести, спасая себя и свою семью. На берегу озера их ждали приведенные стражником кони, и теперь, вскочив в седло, король с семейством мог отправиться, куда пожелает.

В заточении у них с королевой было вдоволь времени, чтоб поразмыслить о жизни. Там и поняли они, сколь бренно все, что зовется житейским благом. Это, вкупе с новым несчастьем – ведь они потеряли младшую дочь, – сподвигло их не искать прибежища у союзников, правивших соседними землями, где они, возможно, были бы в тягость, а поселиться, не страшась испытаний, на самой плодородной равнине, попавшейся им по пути. Там король сменил скипетр на пастуший посох, купил большое стадо и стал пастухом. Они построили небольшой сельский дом, с одной стороны защищенный горами; с другой же протекала небольшая речка, где водилось немало рыбы. Здесь было им спокойнее, чем во времена царствования; дни их протекали без печалей, и король часто говорил:

– Ах! Как счастливы были бы люди, если бы могли избавиться от честолюбия! Вот я – был король, а теперь пастух, и эта хижина мне больше по нраву, чем дворец, который я оставил.

Сей великий философ и обучал маленького принца, не знавшего о том, кто его учитель; тот же, ничего не ведая о происхождении малыша, тем не менее замечал в нем наклонности столь благородные, что никак не мог считать его ребенком простолюдинов. Ему нравилось, что мальчик почти всегда повелевает своими товарищами, внушая им почтение: то он создавал маленькое войско, то сам строил укрепления и сам же атаковал их и даже, пренебрегая опасностями, ходил на охоту, несмотря на порицания короля-пастуха. Того же все это убеждало, что мальчик был рожден царствовать. Однако оставим его, пока не минет ему пятнадцати лет, и вернемся ко двору его отца-короля.

Видя, как он состарился, принц Горбун утратил к нему всякое уважение. Он терял терпение, слишком долго ожидая наследования. Чтобы отвлечься, Горбун попросил у короля армию – завоевать соседнее королевство, чьи жители, склонные к измене, просили теперь о мире. Король охотно согласился, однако поставил условие: прежде чем выступить в поход, вся знать королевства подпишет акт, где будет сказано: если когда-нибудь вернется младший принц – а удостовериться, что это действительно он, можно по родинке на плече в форме стрелы, – то единственным наследником короны станет он. Горбун сам пожелал не только присутствовать на церемонии, но и подписать сей акт, хотя даже отец посчитал слишком суровым требовать этого от старшего сына. Однако тот, уверенный в смерти брата, намеревался, ничем не рискуя, таким способом доказать свою верность. Меж тем король собрал государственных мужей и обратился к ним с речью об утрате младшего сына; при этом он проливал слезы, чем немало растрогал всех, после чего подписал акт, а вслед за ним и самые знатные люди королевства. Государь приказал поместить акт в королевскую сокровищницу и сделать с него несколько заверенных печатью копий, дабы они служили напоминанием.

Тут принц Горбун простился с отцом и во главе блестящей армии отправился завоевывать обратившееся к нему за помощью королевство. После нескольких сражений он победил врага и захватил столицу, повсюду оставив гарнизоны и комендантов, а потом вернулся к отцу, представив тому юную принцессу по имени Карпийон, плененную во время похода.

Она была так несравненно хороша, что все, доселе сотворенное природой или воображением, меркло рядом с нею. Король восхитился, а Горбун так влюбился, что потерял покой. Но сколь сильна была его любовь, столь же великой оказалась ненависть Карпийон, ибо Горбун разговаривал с нею властно, не упуская случая напомнить, что она – его рабыня. Душа ее противилась такой грубости, посему принцесса всячески старалась избегать жестокого принца.

Король отвел ей покои во дворце и прислал служанок. Он был глубоко тронут несчастиями, выпавшими на долю столь прекрасной и юной принцессы. Когда Горбун заявил, что намерен жениться на ней, король ответил:

– Я дам свое согласие при условии, что она не выкажет ни малейшего нежелания, а то что-то, как я погляжу, рядом с вами она грустней обычного.

– Это от любви, которую она ко мне испытывает, но не решается открыть, – сказал Горбун, – робость обременяет ее. Вы увидите, как приободрится она, став моей супругою.

– Надеюсь, что так и будет, – молвил король, – но не слишком ли вы самоуверенны?

Сомнения отца обидели Горбуна.

– Вы – причина того, – сказал он принцессе, – что отец суров со мною, ведь ему это совсем не свойственно. Быть может, он сам влюблен в вас? Тогда признайтесь в этом и выберите, кто вам больше по сердцу. Мне же довольно будет видеть вас на троне.

Так говорил он, чтобы выведать ее чувства, ибо в своих был уверен. Юная Карпийон не знала еще, что влюбленные – существа по большей части скрытные и лукавые, и потому попалась в западню.

– Признаюсь вам, господин, – ответила она ему, – что по своей-то воле я не выбрала бы ни короля, ни вас, но коли злой рок принуждает меня к такой необходимости, так уж лучше король.

– Почему же? – скрипнув зубами, спросил Горбун.

– Потому, – сказала принцесса, – что он добрее вас, давно уже правит и, значит, проживет меньше.

– Ха-ха! Вот так злючка, вот так плутовка! – воскликнул Горбун. – Вы выбираете отца, чтобы поскорее стать вдовствующей королевой. Не бывать этому: он и не думает о вас, это я, добряк, все лишь о вас и мечтаю, да только зря я такой добрый, ибо ваша неблагодарность невыносима; но, даже будь она хоть в сотню раз больше, вы все равно станете моей женой.

Тут принцесса Карпийон спохватилась, поняв наконец-то, что порой опасно говорить начистоту, но поспешила исправить оплошность.

– Я хотела узнать ваши чувства, – сказала она Горбуну, – и очень рада, что вы так сильно любите меня, что готовы снести мои дерзости. Я уважаю вас за это. Постарайтесь же сделать так, чтобы я вас полюбила.

Каким грубым ни был принц, а на эту приманку клюнул – ибо так заведено, что если уж кто влюбляется, то сильно глупеет и весьма склонен поддаваться обольщеньям. Горбун от слов Карпийон стал кротче ягненка, улыбнулся и от избытка чувств до синяков сжал ей руки.

Едва он ушел, принцесса кинулась в ноги королю.

– Даруйте мне спасение от самого страшного из несчастий! – воскликнула она. – Принц Горбун хочет жениться на мне. Скажу вам правду: он мне ненавистен. Будьте милосерднее его: мое положение, моя юность, невзгоды, выпавшие на долю моего дома, заслуживают сострадания столь великого короля, как вы.

– Прекрасная принцесса, – ответил ей король, – я не удивлен, что мой сын влюблен в вас, но я не прощу ему, если он не выказывает вам должного уважения.

– Ах, Ваше Величество! – вновь воскликнула Карпийон. – Я для него только пленница, и обращается он со мной, как с рабыней.

– С помощью моей армии, – ответил король, – победил он того, кто ранее разбил войско вашего отца. Будь вы даже и пленница, – но тогда уж моя пленница, и, значит, вот что: я возвращаю вам свободу, благо, что мой преклонный возраст и седины не позволяют мне самому стать вашим рабом.

Признательная принцесса от души поблагодарила его и удалилась вместе со служанками.

Тем временем Горбун, узнав об этом разговоре, оскорбился до глубины души. Он пришел в ярость, когда отец запретил ему и думать о принцессе до тех пор, пока тот не окажет ей такой услуги, после которой она сама не в силах будет противиться его чувствам.

– Стало быть, мне придется трудиться всю жизнь и при этом, возможно, остаться ни с чем, – усмехнулся Горбун. – А ведь мне время терять не с руки.

– Я огорчен, ибо люблю вас, сын мой, – ответил король, – однако будет так, как я повелел.

– Там поглядим, – дерзко заявил Горбун, выходя от отца. – Хотите отнять у меня пленницу, – так я скорее расстанусь с жизнью, чем с ней.

– Не ваша она пленница, а моя, – рассердился король, – а теперь и вовсе свободна, ибо я хочу, чтобы она сама распоряжалась своей судьбой и не зависела от ваших прихотей.

Столь напряженная беседа могла бы далеко зайти, если бы Горбуну не хватило благоразумия удалиться: однако он тут же вознамерился захватить не только принцессу, но и всю власть в королевстве. Во время военного похода он снискал расположение солдат, и те из них, кто был мятежно настроен, охотно поддержали Горбуна в его коварных замыслах. Королю вскоре стало известно, что сын хочет свергнуть его, и, поскольку сила была не на его стороне, ему пришлось искать примирения; послав за принцем, король сказал ему:

– Возможно ли, чтобы вы были столь неблагодарны, что пожелали, отняв у меня трон, сами на него взойти? Кончина моя и без того близка, не торопите же ее: неужели не достаточно страданий, причиненных мне смертью жены и утратой сына? Да, мне не нравится, что у вас виды на принцессу Карпийон, но ведь и тут я забочусь о вас не меньше, чем о ней, ибо можно ли быть счастливым с человеком, который вовсе вас не любит? Однако, раз уж вы хотите рискнуть, пусть будет по-вашему: позвольте мне лишь уговорить ее выйти за вас замуж.

Принцесса привлекала Горбуна больше короны, – ведь он только что уже завоевал себе одно королевство, и поэтому ответил отцу, что не так жаден до власти, как тот думает, а свидетельством тому – подписанный им акт, по которому он терял право наследования, если бы вернулся младший брат. Посему он будет почтительным, только если ему позволят жениться на Карпийон. Король обнял его и послал за несчастной принцессой; та же места себе не находила, не зная, как решится ее судьба, и не отпускала гувернантку из своих покоев, где только прегорько плакала.

– Возможно ли такое, – спрашивала она ее сквозь слезы, – что после всех своих обещаний король окажется столь жесток, что отдаст меня этому Горбуну? Не сомневайтесь, моя милая подруга, – если придется выйти за него замуж, день свадьбы будет последним днем моей жизни: ибо не столько внешнее безобразие отталкивает меня, сколько уродливая душа его.

– Ах, моя принцесса, – ответила гувернантка, – вы, верно, еще не знаете, что дочери величайших королей лишь жертвы, и до их мнения никому и дела нет. Если случается им выйти замуж за принцев приятных и благодушных, – пусть скажут судьбе спасибо, ведь на первом месте всегда интересы королевства, даже если суженый – сущая образина.

Карпийон хотела было возразить, но тут ей сообщили, что ее призывает король. Принцесса с мольбою возвела глаза к небесам.

Стоило ей лишь взглянуть королю в лицо, как она фазу все поняла, ибо, не говоря уж о редкостной ее проницательности, красота души ее превосходила даже красоту внешнюю.

– Ах, Ваше Величество! – воскликнула она. – Что вы изволите мне сказать?

– Прекрасная принцесса, – обратился к ней король, – не думайте о свадьбе с моим сыном как о несчастии. Прошу вас выйти за него замуж по доброй воле. Да, он резок, – но ведь его чувство к вам столь пылко… Не выбери он вас – не одна принцесса с радостью разделила бы с ним и то королевство, что уже есть у него, и то, которое он надеется получить после моей смерти. Но ему нужны лишь вы, и ни презрению, ни безразличию вашим не удалось остановить его. Поверьте, он сделает все, чтобы завоевать ваше расположение.

– Я надеялась обрести в вас покровителя, – ответила Карпийон, – но, увы, мои надежды не оправдались, – но боги, праведные боги не оставят меня.

– Знай вы, как хотелось мне уберечь вас от этого замужества, – сказал король, – так не сомневались бы в моем расположении. Увы! Небеса послали мне сына, которого я нежно любил, и жена моя сама вскормила его. Однажды ночью его выкрали прямо из колыбели, положив вместо него кота, так сильно укусившего королеву, что она умерла. О мальчик мой милый, – если бы его не похитили, сейчас он скрашивал бы мою старость, подданные боялись бы его, и я отдал бы королевство ему и вам; Горбун же, который теперь всем распоряжается, почел бы счастьем позволение остаться при дворе. Но я потерял любимого сына, принцесса, и теперь это горе бросило тень и на вашу судьбу.

– Я одна тому виною, – ответила Карпийон, – ведь, будь он жив, и моя жизнь наполнилась бы смыслом; итак, Ваше Величество, считайте меня виновницей всего и примерно накажите, но только замуж не выдавайте.

– В то время, прекрасная принцесса, – молвил король, – вы еще были не в силах ни приносить добро, ни причинить зло. Я вовсе не виню вас в своих невзгодах, но, коли вы не хотите преумножать их, приготовьтесь принять моего сына как своего мужа, иначе же может дойти и до кровопролития, ибо тут он одержал надо мной верх.

Оставив ее рыдать, король пришел к Горбуну, которому не терпелось узнать о решении принцессы. Правитель сообщил сыну, что Карпийон согласна, и распорядился обо всем, что необходимо для торжественной церемонии. Принц, несказанно обрадованный, поблагодарил его и тотчас велел принести ему все, что найдется у ювелиров, купцов и вышивальщиков, а купив для возлюбленной все самое красивое, отправил ей эти диковинки в огромных золотых сундуках. Принцесса старательно прикинулась радостной. Тогда Горбун пришел к ней сам:

– Ну так что же, госпожа Карпийон, разве не несчастием было бы для вас отказаться от той чести, какую я вам предлагаю? А ведь я не только галантен, но и, по общему мненью, еще и весьма умен. Я дарую вам столько нарядов, драгоценностей и всяческой роскоши, что с вами не сравнится никакая королева на свете.

Принцесса холодно возразила, что несчастья, постигшие ее семью, не позволяют ей наряжаться так богато, и попросила не делать ей столь щедрых подарков.

– Если б вы отказывались наряжаться оттого, что этого вам не позволяю я, – это было бы правильно, – ответил принц, – однако вам надо стараться быть приятной моему взору. Через четыре дня все будет готово к свадебной церемонии. Наслаждайтесь жизнью, принцесса, и распоряжайтесь всем, ибо вы уже полноправная хозяйка здесь.

После его ухода Карпийон заперлась в покоях с верной гувернанткой, предоставив той выбор – помочь ей спастись или придумать, как в день свадьбы покончить с собой. Однако гувернантка, убеждая принцессу, что бегство невозможно, самоубийство же с целью избежать тягот жизни есть признак слабости, принялась взывать к ее благоразумию, внушая, что Карпийон сможет быть счастлива и почтительна с Горбуном, даже если и ничуть не любит его.

Ни один из этих доводов принцессу не убедил: она ответила гувернантке, что больше полагаться на нее не может и все ее обманули, а стало быть, теперь она сама решит, что делать; раз уж суждено ей такое зло, то клин клином вышибают. Засим она отворила окно, часто и безмолвно поглядывая в него. Гувернантка, испугавшись, как бы госпожа не бросилась вниз, упала на колени и, ласково глядя на нее, спросила:

– Но что же могу я сделать для вас, Ваше Высочество? Я подчинюсь, даже если придется заплатить за это жизнью.

Тут принцесса обняла ее, попросив купить ей одежду пастушки и корову: она убежит куда глаза глядят переодетая, и нечего ее отговаривать, потому как это лишь время понапрасну тратить, а его уже и так почти нет. И еще – чтобы успеть ей уйти как можно дальше, надобно будет уложить в кровать принцессы куклу в ночном чепце и сказать всем, что Ее Высочеству нездоровится.

– Вы прекрасно понимаете, госпожа, – сказала принцессе бедная гувернантка, – какой опасности я подвергаю себя. У принца Горбуна не будет причин сомневаться, что я помогла осуществить ваш замысел, и он подвергнет меня пыткам, чтобы разузнать, где вы, а потом велит сжечь или содрать кожу живьем. Вот и скажите после этого, что я вас совсем не люблю.

Принцесса же отвечала ей в сильном замешательстве:

– Я хочу, чтобы и вы убежали через два дня, а до тех пор не составит большого труда всех обманывать.

Наконец они так удачно все продумали, что в тот же вечер у Карпийон появились одежда пастушки и корова.

Это простое облачение так шло принцессе, что в нем она была вдвое прекраснее, чем все богини с высот Олимпа: и те, что призвали пастуха Париса, и сотня дюжин всех прочих. И вот она пустилась в путь одна, при свете луны, то ведя корову в поводу, то забираясь ей на спину; шла навстречу приключениям, умирая от страха. Легкий ли ветерок шелестел в кустах, птичка ли взлетала из гнезда или заяц выбегал из норы – всё ей казалось, что это волки или грабители, пришедшие ее убить. Она шла всю ночь и хотела идти и дальше, когда занялась заря, но корова остановилась пощипать травку на лугу, и принцесса, уставшая от ходьбы в тяжелых сабо и неудобном платье из грубой сермяги, прилегла на траву у ручья. Сняв желтый чепец, чтобы уложить выбившиеся из-под него белокурые локоны, спадавшие к ее ногам, она быстро огляделась, дабы убедиться, что никто ее не видит, и быстро спрягала кудри под чепцом; но при всей своей осмотрительности не заметила, как рядом с нею вдруг, откуда ни возьмись, появилась дама, вся закованная в латы, за исключением головы, с которой она сняла украшенный алмазами золотой шлем.

– Я порядком устала, пастушка, – обратилась она к принцессе, – не надоите ли мне молока вашей коровы, чтобы утолить жажду?

– С удовольствием бы, госпожа, – ответила Карпийон, – будь у меня посуда, куда налить его.

– Вот, – сказала воительница, протянув красивую фарфоровую чашку, но бедная принцесса не знала, как подступиться к корове, чтобы ее подоить.

– Неужто у вашей коровы совсем нет молока? – спрашивала дама. – Или вы не умеете доить?

Принцесса заплакала, устыдившись, – вот какой неумехой выглядит она перед особой столь необычной.

– Должна признаться, госпожа, – сказала Карпийон, – что в пастушках я недавно. Отвести корову на выпас – вот вся моя работа, остальное делает матушка.

– Значит, у вас есть матушка? – молвила воительница. – Чем же она занимается?

– У нее своя ферма, – ответила принцесса.

– Далеко отсюда?

– Нет, – поспешила ответить Карпийон.

– Поистине, я чувствую к ней большое расположение и признательна ей за то, что она произвела на свет такую красивую дочь. Я хочу повидать ее.

Тут Карпийон совсем растерялась – лгать она не привыкла, и неведомо ей было, что она разговаривает с феей, ибо феи в те времена не были явлением столь обычным, каким стали теперь[235]235
  …и неведомо ей было, что она разговаривает с феей, ибо феи в те времена не были явлением столь обычным, каким стали теперь. – Очевидная ирония и само-ирония: «теперь», т. е. во времена создания сказки, феи становятся обычным явлением, поскольку сказки о них входят в моду, и не в последнюю очередь стараниями самой сочинительницы.


[Закрыть]. Принцесса опустила глаза, а щеки ее заалели от стыда. Наконец она сказала:

– Если я ухожу на пастбище, то вернуться могу лишь вечером. Прошу вас, госпожа, не заставляйте меня сердить матушку. Она может меня отругать за то, что я ее ослушалась.

– Ах, принцесса! – улыбнулась фея. – Вы не умеете ни соврать толком, ни сыграть роль, которую для себя выбрали. Но я помогу вам. Возьмите этот букетик левкоев и знайте, что, пока он у вас в руках, Горбун вас не узнает. Не забудьте, дойдя до большого леса, справиться у тамошних пастухов, где живет Верховник. Идите к нему и скажите, что явились от феи Амазонки, которая просит его с женой и дочерьми приютить вас. До встречи, прекрасная Карпийон, я давно уже питаю к вам дружеские чувства.

– Ах, госпожа! – воскликнула принцесса. – Зная меня, любя и видя, как я нуждаюсь в помощи, вы меня оставляете?

– Букетик левкоев вам поможет, – ответила фея, – мое же время драгоценно, а вам предстоит вершить свою судьбу самой.

С этими словами она исчезла на глазах у смертельно перепуганной Карпийон; та же, едва придя в себя, снова пустилась в дорогу, не имея ни малейшего представления, где находится большой лес, однако уверяя саму себя: «Сия ученая фея, что так странно появилась и так же странно исчезла и узнала меня в крестьянской одежде, хотя прежде ни разу не видела, приведет меня куда надобно». Шла ли принцесса или останавливалась передохнуть, – никогда она не выпускала из рук заветный букетик. Меж тем прошла она совсем чуть-чуть – смелости ее духа мешала изнеженность: она то и дело спотыкалась о придорожные камни и падала, ноги ее стерлись в кровь, и ей пришлось прилечь под сенью деревьев. Все кругом ее пугало, а особенно тревожили мысли об оставленной ею гувернантке.

Не без причины она думала о несчастной женщине, ибо мало найдется примеров такого усердия и верности. Та же, надев на куклу фонтанж[236]236
  Фонтанж. – См. примеч. 14 к «Принцессе Веснянке».


[Закрыть], чепец принцессы и красивое белье и иногда потихоньку заходя в ее покои, призывала не тревожить госпожу, а если кто-то шумно возражал ей, изображала возмущение. Королю поспешили доложить, что принцесса недомогает. Его это ничуть не удивило – ведь он знал, какого труда и огорчений стоило ей решение выйти за принца. Зато Горбуна эта неприятная новость огорчила безмерно. Он хотел увидеть принцессу, и помешать ему гувернантке удавалось с большим трудом.