Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

– Ах, госпожа, – печально молвил он, – я пропащий человек, и лучше мне умереть. Вы дочь короля и отыскали своих родителей, а я всего лишь несчастный, у которого нет ни родины, ни дома. Орлица была мне матерью, а ее гнездо – колыбелью. Если я ранее и удостоился нескольких ваших благосклонных взглядов, то теперь вас заставят отказаться от меня.

Принцесса помолчала мгновение, а затем, ничего не ответив, вынула заколку, поддерживавшую прядь ее прекрасных волос, и вырезала ею на коре дерева:

 
Вы любите ли ту, которую пленили?
 

Следом и принц вывел такие слова:

 
Любовным пламенем душа обожжена!
 

Ниже принцесса добавила:

 
Так радуйтесь же: та, кого вы полюбили,
В вас тоже влюблена.
 

В порыве счастья принц бросился к ее ногам и, сжимая ее руку, сказал:

– Уняв боль моего сердца, прекрасная принцесса, вы новыми свидетельствами своего расположения сохраняете мне жизнь. Только не забывайте слов, которыми сейчас выразили вашу благосклонность.

– Никогда мне их не забыть, – ласково улыбнулась она, – верьте моему сердцу, что бьется скорее для вас, чем для меня самой.

Они, несомненно, проговорили бы еще долго, будь у них побольше времени, но пора было вести назад стада, и влюбленные заторопились домой.

Между тем король с королевой вдвоем совещались, как теперь быть с Карпийон и юным пастухом. Пламя разгоравшегося в сердцах молодых людей чувства, дарованная им небом совершенная красота, ум, изящество их манер – все заставляло желать, чтобы сей союз продлился вечно, и они одобряли его, пока не узнали о том, кто она. Однако теперь, обретя в Карпийон дочь, они видели в ней совсем иное; пастух же для них по-прежнему был несчастным горемыкой, которого бросили на растерзание диким зверям, не иначе чтоб избавиться от лишнего рта. Наконец, они решили сказать Карпийон, чтобы она не подкрепляла более надежд, которыми пастух льстил себя, и даже твердо заявила ему, что не желает оставаться в этих краях.

Едва рассвело, королева позвала к себе принцессу. Она говорила с ней очень ласково, но разве есть слова, способные унять столь сильную тревогу? Напрасно Карпийон сдерживалась: лицо ее то пылало жаром, то мертвенно бледнело, а потухший взор явно говорил о печали. Ах, как корила она себя за сделанное признание! И все-таки она покорно заверила мать в полном своем послушании. Выйдя же, принцесса едва дошла до своей кровати и бросилась на нее, заливаясь слезами, сетуя и раскаиваясь.

Наконец она поднялась, ибо настал час вести овец на выпас. Однако она направилась не к реке, а углубилась в лес, прилегла на мох и, положив руки под голову, погрузилась в мечты. Принц, всегда беспокоившийся, если Карпийон не было рядом, отправился искать ее и внезапно появился перед нею. При виде его она громко вскрикнула, словно захваченная врасплох, поспешно встала и отпрянула, стараясь не встречаться с ним взглядом. Это было так неожиданно, что повергло его в растерянность; устремившись за нею, он спросил:

– Что ж! Тогда, о пастушка, раз хотите вы моей смерти, не отказывайте уж себе в удовольствии видеть и последний вздох мой. Отчего переменились вы к верному пастуху, отчего не помните вчерашних обещаний ваших?

– Увы и ах! – молвила она, бросив на него печальный взгляд. – В каком злодеянии вы меня обвиняете? Я несчастна, ибо вынуждена слушаться приказов, от которых мне невозможно уклониться. Сжальтесь надо мною и не ищите более встреч: так надобно.

– Так надобно? – вскричал он, в отчаянии воздев к небу руки. – Надобно, чтобы я избегал вас, божественная принцесса? Да возможно ли, что сами вы отдаете мне приказ столь жестокий и незаслуженный? Что же будет тогда со мною, если дарованная вами радостная надежда угаснет, а жизнь моя продолжится?

Карпийон, страдая не меньше возлюбленного, упала без чувств, не в силах проронить ни слова. Тут до крайности взволнованный и растерявшийся принц ясно понял, что она хотела бы воспротивиться данным ей приказам; уверенность эта немножко облегчила его терзания.

Не теряя ни мгновения, он бросился ей на помощь. Водою из ручья, тихо журчавшего в траве, принц смочил лицо пастушки, и подглядывавшие из-за кустов амуры шепотом поведали остальным крылатым малышам – тем было плохо видно, – что он посмел украсть ее поцелуй. Тут принцесса открыла глаза и, оттолкнув своего милого пастуха, сказала:

– Бегите! Если сюда придет матушка, она рассердится на вас.

– Значит, я должен оставить вас на съедение медведям и кабанам, – вздохнул он, – или, чего доброго, гадюка или другая змея приползет и укусит вас, пока вы лежите тут одна и без чувств.

– Лучше подвергнуть себя опасности, – возразила она, – чем вызвать гнев королевы.

Пока принц и принцесса вели столь нежную и милую беседу, в королевских покоях вдруг, откуда ни возьмись, появилась фея-покровительница в полном снаряжении, а глаза ее сверкали ярче драгоценных камней, украшавших ее латы и шлем. Она молвила королеве:

– Где же благодарность за мой дар, ваше величество, – ведь это я вернула вам дочь; не будь меня, она утонула бы, запутавшись в рыболовных сетях; а сейчас вы обрекаете на смерть от душевных мук пастуха, заботу о котором я тоже поручила вам. Не думайте больше о том, что препятствует их союзу, – настало время соединить их. Вы же, славный Верховник (обратилась она к королю), подумайте об их свадьбе, ибо таково мое желание, в исполнении которого у вас никогда не будет причин раскаиваться.

И тут, не дожидаясь ответа, она исчезла, оставив за собою лишь столб света, похожий на солнечный луч.

Король и королева были равно изумлены и обрадованы, что веления феи оказались столь приятными.

– Не стоит сомневаться, – молвил король, – что этот загадочный пастух по происхождению не ниже Карпийон, ибо его покровительница слишком благородна, чтобы желать союза тем, кто друг другу не пара. Как видите, именно она спасла нашу дочь из озера, где ей грозила неминуемая гибель. Чем заслужили мы ее покровительство?

– Я слышала, – ответила королева, – что есть добрые и злые феи, и те и другие действуют сообразно своему гению: одни проникаются к людским семьям любовью, а другие – ненавистью. Должно быть, Амазонка – фея добрая и потому благосклонна к нам.

Они все еще беседовали, когда вернулась принцесса с печалью и тоской во взгляде. Принц, не решившись сопровождать ее, явился чуть позже. Стоило лишь разок взглянуть на него, чтоб понять, как он удручен. За ужином пара несчастных влюбленных, некогда отрада сего дома, безмолвствовала, не смея даже поднять глаз.

Вдруг король, встав из-за стола, пригласил пастуха в сад. Принц побледнел и похолодел, Карпийон же, думая, что отец решил прогнать его, тоже не на шутку встревожилась. Верховник прошел в беседку, сел на скамью и молвил, взглянув ему в глаза:

– Сын мой, вам ли не знать, что я воспитал вас в любви, как дар, посланный мне богами, дабы поддержать меня и скрасить мою старость. Однако вот вам и лучшее доказательство моего расположения: я выбрал вас в мужья моей дочери Карпийон. Вам приходилось слышать, как я оплакивал ее гибель. Небеса, вернувшие мне ее, желают, чтобы она принадлежала вам, того же от всего сердца хочу и я. Не станете же вы единственным, кто воспротивится этому?

– Ах, отец мой! – воскликнул принц, бросаясь к ногам короля. – Смею ли я надеяться, что слух не обманывает меня? Неужто и вправду мне выпало счастье быть вашим избранником, или вы лишь хотите узнать, какие чувства питаю я к прекрасной пастушке?

– Нет, мой возлюбленный сын, – ответил король, – не мечитесь больше меж надеждой и страхом: я решил, что свадьбе быть через несколько дней.

– Вы слишком добры ко мне, – возразил принц, обнимая колени Верхов-ника, – и если я не в силах сейчас подобающе выразить свою благодарность, то лишь от безмерной радости.

Король поднял его с колен и приласкал; и, хотя и не осмелившись еще открыть ему, какого тот высокого рода, обхождением своим намекнул, что благородство его происхождения превосходит то, до какого низвела его судьба теперь.

Меж тем Карпийон, полная тревоги, вышла в сад вслед за отцом и возлюбленным, и, спрятавшись под деревьями и наблюдая за ними, увидела принца у ног короля; решив, что он умоляет не обрекать его на жестокое изгнание, и не справившись со своими чувствами, она бросилась бежать в лес, словно лань, преследуемая охотниками со сворой собак. Не испугали ее ни свирепость диких зверей, ни острые терновые шипы, впивавшиеся в нее со всех сторон. Эхо разносило ее скорбные вопли; казалось, одной лишь погибели она ищет, – меж тем пастух, сгорая от нетерпения сообщить ей радостные вести, которые только что узнал, побежал за ней следом.

– Где вы, моя пастушка, моя милая Карпийон? – взывал он. – Если слышите меня, остановитесь! Мы будем счастливы!

Тут он заметил ее: в лощине принцессу окружили несколько охотников, силой пытавшиеся посадить ее на коня позади какого-то горбатого недоростка.

Увидев это и услышав зов возлюбленной, принц устремился вперед быстрее стрелы, пущенной с туго натянутой тетивы. Не имея иного оружия, кроме пращи, он с такой точностью и силой метнул камень в похитителя его пастушки, что тот от сокрушительного удара по голове вылетел из седла.

Карпийон, упавшую было без сил, подбежавший принц успел подхватить; но напрасно было сопротивляться – челядь принца Горбуна, – а похитить принцессу хотел именно он, – перерезала бы пастуху горло, если б Горбун знаком не остановил своих людей.

– Ну нет, – произнес он, – этот у меня все муки претерпит, прежде чем умрет.

Посему юного принца лишь связали грубыми веревками, как и принцессу, позволив влюбленным, однако, переговариваться друг с другом.

Слуги злодея Горбуна тем временем мастерили для него носилки; затем все отправились в путь, и никто из пастухов не знал о несчастье, случившемся с принцем и принцессой, так что некому было рассказать о нем Верховнику. Легко вообразить, как тот забеспокоился, когда с наступлением ночи они не вернулись. Королева тревожилась не меньше. Несколько последовавших за этим дней король с супругой и все местные пастухи разыскивали юных влюбленных, в бессилии оплакивая их. Надо сказать, что хотя принц Горбун так и не позабыл принцессу Карпийон, время все же немного приглушило его страсть. Если ему наскучивало чинить убийства и резать без разбора всех неугодных, он отправлялся на охоту и, бывало, на целую неделю. И вот однажды во время долгой охоты он неожиданно заметил на тропинке принцессу. Боль Карпийон была столь нестерпимой, что она и не подумала захватить с собой букетик левкоев; тут Горбун и узнал ее с первого взгляда.

– О, наихудшее из мыслимых несчастий! – шептал пастух своей пастушке. – Увы! Как близок был тот счастливый миг, когда наш союз мог быть скреплен навеки.

И он рассказал принцессе о разговоре с Верховником. Легко понять, как корила себя Карпийон.

– Я стану вашей погибелью, – говорила она, заливаясь слезами, – я словно сама веду вас на казнь, а ведь я отдала бы за вас жизнь. Я – причина вашего несчастья, из-за собственной неосторожности я оказалась в безжалостных руках своего жестокого гонителя!

Такие речи вели они, пока не приехали в столицу старого доброго короля, отца Горбуна. Ему доложили, что сына его принесли на носилках, ибо один юный пастух, защищая свою пастушку, нанес ему такой удар камнем из пращи, что жизнь его в опасности. Встревоженный этим известием, король тотчас приказал бросить пастуха в темницу; Горбун же, в свою очередь, отдал тайный приказ, чтобы туда же отвели и Карпийон, ибо давно решил, что если она не выйдет за него замуж, то окончит жизнь в муках. Посему и случилось так, что влюбленных разделяла теперь лишь грубо сколоченная дверь; слабым утешением было для них видеть друг друга сквозь щели в ней, когда солнце стояло в зените, в остальное же время переговариваться.

Каких только нежных и страстных слов не наговорили они друг другу! Все, что сердце может почувствовать, а ум – вообразить, они выражали в столь трогательных речах, что сами были все в слезах; да тут заплакал бы и любой, кто услышал бы их.

Люди злодея-принца, приходившие каждый день, угрожали принцессе неминуемой смертью, если не выйдет она за Горбуна по доброй воле; она же выслушивала их с непреклонностью и презрением, свидетельствовавшими о тщетности переговоров; а потом шептала принцу:

– Не бойтесь, мой милый пастух, что страх перед жестокими пытками способен толкнуть меня на измену. Мы хотя бы умрем вместе, коль уж не удалось нам вместе жить.

– Уж не думаете ли вы утешить меня такими речами, прекрасная принцесса? – спрашивал ее принц. – Ах! Мне было бы легче видеть вас с этим чудовищем, чем в руках палачей, которым вас угрожают отдать!

Тут Карпийон принималась упрекать его в слабости, беспрестанно обещая, что уж она-то явит ему пример бесстрашной смерти.

Горбун тем временем немного оправился от раны. Любовь его была уязвлена неизменным отказом принцессы, и он решил выместить на ней ярость, казнив вместе с напавшим на него пастухом. Выбрав день для сего мрачного события, он пригласил на казнь короля со всеми сенаторами и знатными вельможами. Самого же Горбуна принесли на носилках, дабы он в полной мере насладился жестоким зрелищем. Король, как уже было сказано, не знал, что в темнице томится принцесса Карпийон. Увидев же, как ее ведут на эшафот вместе с несчастной гувернанткой, тоже приговоренной Горбуном к смерти, и с юным пастухом, прекрасным как ясный день, он тотчас приказал привести их на балкон, где расположился со всем двором.

Не дожидаясь сетований принцессы, король поспешно перерезал ее путы. Взглянув же на пастуха, он почувствовал, как сердце его сжалось от нежности и жалости.

– Дерзкий юнец, – обратился король к нему, всячески стараясь придать своему голосу суровость, – как посмел ты напасть на великого принца и едва не убить его?

Пастух же при виде столь почтенного старика, облаченного в королевскую мантию, в свою очередь испытал глубокое уважение и доверие, доселе ему не ведомые.

– Великий государь, – сказал он королю с восхитительной твердостью, – причина моего безрассудства – опасность, в которой оказалась эта прекрасная принцесса. Я не ведал, что то был ваш сын, да и как мне было счесть его таковым, застав за деянием, столь жестоким и не достойным его положения?

Возвысив голос, он взмахнул рукой; тут рука обнажилась, и король увидел у него на плече родимое пятно в форме стрелы.

– О боги! – воскликнул он. – Да верить ли мне глазам своим? Неужели я вновь обрел сына, которого давно потерял?

– Да, великий король, – молвила фея Амазонка еще с небес, в которых парила верхом на великолепном скакуне. – Да, ты не ошибся: вот твой сын, которого сберегла я в орлином гнезде, куда его велел отнести жестокосердный брат. Пусть этот сын станет твоим утешением, ибо другого ты сейчас потеряешь.

И тут фея ударила злого Горбуна в самое сердце пылающим копьем. Она предпочла не подвергать его долгой смертной муке – и пламя мгновенно поглотило его, как будто в него ударила молния.

Вслед за этим она приблизилась к балкону и отдала свои доспехи принцу.

– Я обещала их тебе, – сказала она ему, – неуязвимый в них, ты станешь величайшим воителем на свете.

Тут раздались звуки множества труб и всех военных орудий, какие только можно представить, однако вскоре этот громовой шум сменила мелодия симфонии, нежно воспевавшей принца и принцессу. Фея Амазонка спешилась, встала перед королем и попросила его быстрее отдать распоряжения, необходимые для свадьбы влюбленных. Маленькой фее, мигом явившейся на ее зов, Амазонка приказала отправиться за королем-пастухом, королевой и их дочерьми, да не мешкать и вернуться поскорее. Та тотчас исчезла, и не прошло мгновенья, как она появилась вновь уже вместе с именитыми изгнанниками. Какое счастье после столь долгих невзгод! Дворец оглашали крики радости, подобной которой не испытывали еще ни один король и ни один принц.

Всем распоряжалась фея Амазонка, и одно ее слово делало больше, чем под силу совершить тысяче людей. Свадьба завершилась с пышностью, какой на свете не видывали. Король Верховник вернулся в свои владения. Карпийон вместе с дорогим супругом имели удовольствие проводить его. Старый же король помолодел от счастья, что новообретенный сын столь достоин его любви, – по крайней мере, старость его прошла в таком довольстве, что он прожил еще очень долго.

* * *

 
Характер юноши, мой друг,
Легко направит тот, кто направлять умеет,
Ведь сердце воска мягкого нежнее,
Что ловких слушается рук.
Податливою чтоб руководить душою,
Тяжелого не надобно труда,
Ведь все, что было в ней начертано тобою,
Уж не сотрется никогда.
По морю жизни можно смело
Пускаться в путь, коль кормчий есть умелый,
Чтобы дорогу указать.
А принцу, чей портрет я написала,
Судьба благая ниспослала
Того, кто мог его достойно направлять.
Он в добродетелях умел его наставить,
Но и Амур умеет сердцем править;
Напрасно требует постылый критик мой,
Чтоб нежности герой сопротивлялся
И только разуму лишь подчинялся:
Любовь – прекрасный рулевой.
 

Пер. О. Л. Берсеневой (проза), М. А. Гистер (стихи)

ил на свете король, который долго вел большую войну с соседями. После многочисленных сражений столицу его государства осадили; он боялся за королеву и, видя, что та на сносях, молил ее спрятаться в укрепленном замке, где сам был лишь один раз. Королева, желая разделить с мужем его судьбу, пустила в ход мольбы и слезы, убеждая короля оставить ее при себе; когда же он посадил ее в повозку и приказал отправляться, она принялась испускать горестные вопли. Меж тем король приказал стражникам ее сопровождать и пообещал тайком навещать ее; однако он попросту тешил ее напрасной надеждой, ибо сей замок, находившийся очень далеко, окружал непроходимый лес и, не зная хорошо всех дорог, туда невозможно было добраться.

Королева уехала с печальным сердцем, предоставив мужа всем тяготам войны; ее везли, часто останавливаясь на привал, из опасения, что столь долгое путешествие утомит ее и она захворает; так, в тревогах и скорбях, она наконец добралась до замка. Хорошенько отдохнув, королева захотела прогуляться по окрестностям и не нашла ничего, что могло бы ее развлечь; и справа, и слева, спереди и сзади видела она лишь обширные пустыри, доставлявшие ей больше скорби, чем радости. Грустно осматривая их, она, бывало, говорила так:

– И велика же разница между тем местом, где я нахожусь сейчас, и тем, в каком я провела всю жизнь! Уж лучше мне умереть, чем оставаться здесь: с кем поговорить в этих безлюдных краях? С кем разделить мне свои тревоги? И за что прогнал меня мой король? Кажется, он хочет, чтобы я поняла всю горечь разлуки с ним, для того только и сослал меня в столь отвратительный замок.

Привыкнув сетовать на невзгоды, хотя король и писал ей каждый день из осады, сообщая добрые вести, она печалилась все больше и наконец приняла решение возвратиться к мужу; а поскольку слугам было приказано привезти ее назад только если король пришлет срочного гонца, то королева никого в свой замысел не посвятила, а лишь велела смастерить себе маленькую повозку, где хватало места только для нее одной, сказав, что хочет-де как-нибудь отправиться на охоту. Умея сама править конской упряжкой и на зависть ловчим мчаться едва ли не быстрее охотничьих псов, она могла уехать на такой повозке, куда душа пожелает. Единственная трудность заключалась в том, что она не знала лесных дорог, но королева тешила себя надеждой, что боги доставят ее куда ей нужно, и, совершив в их честь небольшие жертвоприношения, пожелала устроить большую охоту для всех обитателей замка: она сядет в повозку, а каждый охотник пусть едет по своей дороге, дабы не оставить диким зверям ни единого пути к отступлению. Так они и разделились; молодая королева, с нетерпением ожидавшая встречи с супругом, облачилась в нарядные одежды: украсила шляпку разноцветными перьями, надела плащ, усыпанный драгоценными камнями, так что несравненной своей красою стала походить на вторую Диану[242]242
  …стала походить на вторую Диану. – См. примеч. 9 к «Синей птице». В данном случае авторская ирония заключается в том, что с девственной Дианой сравнивается беременная королева.


[Закрыть].

Пока все еще только предвкушали радости охоты, королева отпустила поводья и подстегнула коней криками и ударами кнута. Те же сперва пошли быстрым шагом, потом пустились галопом и, наконец, помчались что есть мочи. Казалось, что повозку уносит ветром, взгляд едва за ней поспевал; несчастная королева раскаялась в своем безрассудстве, но было слишком поздно.

– А чего другого ждала я, – сетовала она, – посмев в одиночку управлять лошадьми столь гордыми и непокорными? Увы! Что со мной будет? Ах! Если бы король помыслил, что я могу подвергнуть себя подобной опасности, что бы стало с ним, столь нежно любящим? Ведь это он отправил меня подальше от столицы, лишь бы только охранить меня от злополучных бед? Вот как я отплатила за его трогательную заботу, и его милое дитя, что ношу я под сердцем, сейчас вместе со мною станет жертвой моей неосторожности.

Эхом разносились по лесу ее горестные крики, когда взывала она к богам и звала на помощь фей, но и боги, и феи ее покинули. Повозка опрокинулась, и нога обессиленной королевы, не успевшей вовремя соскочить, оказалась зажатой между колесом и осью; легко представить, что лишь чудо могло спасти ее.

Итак, она осталась лежать на земле у подножья дерева, без признаков жизни, с лицом, залитым кровью. Долгое время пробыла она без чувств, а когда открыла глаза, то увидела пред собой женщину гигантского роста, покрытую лишь львиной шкурой; ее руки и ноги были обнажены, волосы связаны сушеной шкурой змеи, чья голова свисала ей на плечи, на боку висел колчан, полный стрел, а посохом служила каменная дубина. Столь необычайное зрелище убедило королеву в том, что она мертва, ибо бедняжка не верила, что после такого ужасного происшествия она могла остаться в живых.

– Я не удивляюсь, – прошептала она еле слышно, – что так трудно решиться умереть, раз обитатели иного мира столь ужасны.

Услышав это, великанша едва не расхохоталась, поняв, что королева считает себя умершей.

– Воспрянь духом, – сказала она ей, – и знай, что ты все еще среди живых. Но все равно твоей судьбе не позавидуешь. Я – фея Львица и живу тут неподалеку; тебе же предстоит провести свою жизнь вместе со мною.

Грустно посмотрев на нее, королева промолвила:

– Что стоило бы вам, сударыня Львица, доставить меня обратно в мой замок и потребовать у короля выкупа за мое избавление – он ведь любит меня так нежно, что не откажется уступить вам и полцарства.

– Нет, – ответила фея, – я достаточно богата, а вот одной мне тут что-то скучно живется; а ты умна, так что, быть может, меня развлечешь.

С этими словами она приняла облик львицы и, взвалив королеву себе на спину, унесла ее вглубь мрачной пещеры; едва очутившись там, фея сразу же исцелила ее, натерев неким снадобьем.

Какое удивление и горе испытала королева, очнувшись в столь ужасном месте! Ее спустили туда по десяти тысячам ступеней, которые вели к центру земли; тьму освещало только множество больших лампад, отражавшихся в озере из ртути. Озеро же то кишело чудовищами, чьи разнообразные обличья ужасали королеву, хоть она и была не из робких; то и дело ухали филины и совы, каркали вороны или же слышались столь же зловещие голоса других птиц; вдалеке виднелась гора, с которой стекали почти застывшие потоки; то были все слезы, когда-либо пролитые несчастными любовниками, чьи горестные чувства обрели здесь хранилище. На деревьях ни листьев, ни плодов; земля покрыта лишь ноготками, колючками и крапивой; под стать суровому климату этого края и пища: немного сушеных кореньев, горькие конские каштаны да плоды шиповника. Только это и утоляло голод несчастных, попавших в лапы к фее Львице.

Не успела королева хоть чуть-чуть окрепнуть, как фея приказала ей соорудить себе хижину, ибо она останется с ней на всю жизнь; услышав такое, королева не смогла сдержать слез.

– Ах! Что я вам сделала! – воскликнула она. – За что вы меня здесь держите? Если моя близкая кончина, которую я уже чую, доставит вам удовольствие, убейте меня, о другом я вас и молить не смею, но не обрекайте меня на длинную и скорбную жизнь без моего супруга.

Фея посмеялась над ее горем, посоветовав не реветь, а лучше попробовать ее развлечь; а ежели ослушается, то вот тогда-то и вправду станет самой несчастной на свете.

– И что же нужно сделать, – спросила королева, – чтобы тронуть ваше сердце?

– Я люблю, – ответила фея, – пироги с мухами; извольте-ка наловить столько, чтобы испечь для меня большой и вкусный пирог.

– Да ведь тут, кажется, ни единой мушки нет, – возразила королева, – а если б и были, как поймать их в такой темноте; а даже и поймай я их, так все равно не умею печь пироги; сами видите, что даете мне приказания, коих я не могу исполнить.

– Не важно, – заявила безжалостная Львица, – как я хочу, так и будет.

Ничего не ответила ей королева; подумала только, что ей нечего терять, кроме жизни, и не стоит ей бояться жестокости феи. Посему, вместо того чтобы пойти за мухами, она села под тисом и принялась горестно причитать.

– Каким будет ваше горе, мой дорогой супруг, – говорила она, – когда, придя за мною, вы не найдете меня? Вы подумаете, что я умерла или была вам неверна, и, по мне, лучше бы вы оплакивали утрату моей жизни, нежели моего расположения; а что, если в лесу отыщут мою разбитую повозку и все те украшения, которые я надела, чтобы доставить вам радость. Тогда уж вы не усомнитесь в моей смерти и, как знать, не подарите ли вы другой ту часть вашего сердца, какую отдали мне? Но, к счастью, я об этом не узнаю, ибо мне уже не суждено возвратиться на белый свет.

Она бы еще долго продолжала так разговаривать сама с собою, как вдруг у нее над головой печально каркнул ворон. Королева подняла глаза и в тусклом прибрежном свете и вправду различила большого ворона: он держал в клюве лягушку и уже собрался ее склевать.

– Хотя это и не облегчит мои страдания, – сказала тогда королева, – я не хочу пренебрегать спасением несчастной лягушки, которая тоже по-своему страдает, подобно мне самой. – Она подняла с дороги первую попавшуюся палку и запустила ею в ворона; лягушка, упав с такой высоты, осталась лежать на земле, совсем оглушенная, однако же, вновь обретя свои лягушачьи силы, молвила:

– Прекрасная королева, вы – единственный свершитель благих дел из всех людей, кого я видела в этих краях с тех пор, как любопытство меня сюда привело.

– Вот так чудо – лягушечка умеет разговаривать, – ответила королева, – и каких таких людей вы здесь видели? Ибо я не встретила пока еще ни души.

– Все чудовища, которыми кишит это озеро, – сказала тогда Лягушка, – были некогда людьми; одни – королями, другие – их советниками, есть даже любовницы некоторых правителей, стоившие их государствам немалой крови; пиявок видели? – вот это они и есть. Их временное пребывание здесь обусловлено самой судьбою, хотя никто из тех, кто сюда попадает, не становится лучше и не исправляет своих недостатков.

– Я прекрасно понимаю, – согласилась королева, – что множество злодеев, собранных вместе, не в силах помочь друг дружке стать лучше; но вы-то, сестрица Лягушка, что здесь делаете?

– Всему виной мое любопытство, – ответила она, – я наполовину фея, и хотя могущество мое в некоторых вещах ограничено, зато в других – весьма велико; посему если фея Львица узнает, что я нахожусь в ее королевстве, она меня уничтожит.

– Да может ли быть такое, – усомнилась королева, – что ворон чуть не съел вас, фею или полуфею?

– Это я вам легко объясню, – молвила Лягушка, – самая главная моя сила заключена в розовой шапочке, и, когда она у меня на голове, я не боюсь ничего; но, к несчастью, я уронила ее в болото, как раз когда этот гнусный ворон на меня налетел; признаю, сударыня, что без вас меня бы уже не было в живых; и, поскольку я обязана вам своей жизнью, то хочу хоть чем-нибудь облегчить и вашу: вы можете приказать мне что пожелаете.

– Увы! Моя дорогая Лягушка, – сказала королева, – злая фея, которая держит меня в заточении, хочет, чтобы я приготовила для нее пирог с мухами; их здесь нет, а даже и будь они тут, их не поймать в такой темноте; боюсь, кабы мне не умереть от ее тумаков.

– Положитесь на меня, – сказала Лягушка, – сейчас будут вам мухи.

Тотчас же она натерла себя сахаром и шесть тысяч ее подруг-лягушек тоже, следом за нею; затем они попрыгали в место, где мух полным-полно, а была это камера пыток злой феи: она нарочно держала там множество мух, чтобы мучить попавших к ней несчастных. Как только мухи почуяли сахар, они облепили лягушек, а те и рады услужить: помчались что есть мочи обратно к королеве. Никогда еще не бывало такого большого улова мух и пирога лучше, чем тот, что королева испекла для феи Львицы. Когда она его ей преподнесла, фея от души удивилась, как это она ухитрилась столько их наловить.

Чтобы защититься от непогоды и ядовитых испарений, королева срубила несколько кипарисов и собралась построить себе домик. Лягушка великодушно предложила ей свои услуги и, возглавив большой отряд все тех же подружек-лягушек, помогла королеве возвести маленькое строение, самое прекрасное на свете; но стоило только королеве возлечь спать, как чудовища из озера, завидуя ее отдыху, подняли такой шум, ужаснее коего еще никогда не бывало. Перепуганная королева вскочила и убежала; а чудовищам только того и было нужно, и вот дракон, прежде бывший тираном в одном из самых прекрасных королевств во вселенной, завладел ее домом.

Несчастная и опечаленная королева принялась было всюду жаловаться на такую несправедливость, но над ней только посмеялись: чудовища ее освистали, а фея Львица сказала, что, ежели та и впредь будет докучать ей своими причитаниями, она ее поколотит. Пришлось королеве умолкнуть и вновь бежать к Лягушке, которая оказалась самой лучшей лягушкой на свете. Они поплакали вместе, ибо стоило Лягушке только надеть свою розовую шапочку, как она обретала способность смеяться и плакать, как и все в этом мире.

– Я так привязалась к вам, – призналась она королеве, – что хочу заново выстроить ваш домик, а все эти озерные чудовища пусть себе хоть лопнут.

Тотчас она нарубила деревьев, и маленький сельский замок королевы вырос так быстро, что она той же ночью в нем и укрылась.

Лягушка, позаботившись обо всем, что может понадобиться, смастерила ей постель из чабреца и дикого тимьяна; когда же злая фея узнала, что королева спит уже не на голой земле, то послала за ней.

– Кто хранит вас – люди или боги? – спросила она. – Эта почва, издревле орошаемая дождями из огня и серы, никогда не рождала даже ни единого листа шалфея; и, несмотря на это, я вижу под вашими ногами благоухающие травы.