Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

етрудно вообразить, как граф и Мелани нахваливали романс, желая потешить рассказчицу и рассыпаясь в любезностях: никогда-де они не слыхивали ничего столь изящного, да еще и так хорошо рассказанного. Хуана была в восторге.

– Вот видите, – говорила она, – моя сказка не хуже той, что рассказал дон Габриэль.

– Ах, сударыня, – отвечал граф, – с вашей ничто не сравнится.

Он продолжал бы и дальше расточать похвалы, столь приятные рассказчице, если бы последнюю не известили о том, что архиепископ Компостельский прибыл и уже находится в ее покоях.

Она поспешила навстречу прелату, Мелани хотела последовать за ней, но граф, не умея подавить свой порыв, попытался удержать ее.

– Вы сочтете меня наглецом, сударыня, – сказал он, – но ведь я лишь хочу признаться в моей почтительной страсти к вам; да, Мелани, я люблю вас. – Тут он немного помолчал, а затем продолжал: – Вы краснеете от этих смелых слов, но не судите о моем сердце, которое я отдаю вам, по скудости моего состояния; я убежден, что моя фортуна впредь совершит ради меня чудеса, если только вы сами будете добры ко мне!

– Довольно бесплодных фантазий, дон Эстеве, – отвечала девица, презрительно глядя на него, – лучшим следствием вашей дерзости будет, если я сохраню ее в тайне и стану смотреть на вас как на безумца.

Граф был как громом поражен. Он едва не попенял ей, что с доном Габриэлем она не была бы столь жестока, однако победил досаду и отошел в сторону.

Он еще мерил галерею большими шагами, размышляя о своем приключении, когда дон Габриэль, тревожившийся о том, чего же хотела донья Хуана от его друга, пришел туда за ним, и печальное лицо графа не на шутку обеспокоило его.

– Расскажите же, что нас ждет! – сказал он.

– Что ждет вас, мне неизвестно, – с горечью отвечал ему граф, – но моя участь меня вовсе не радует. Мелани говорила со мной тоном, полным презрения; она ополчается на мое безвестное происхождение, но ведь на самом деле она просто сравнивает меня с вами, и притом не в мою пользу.

– Увы, дорогой кузен, – отвечал Понсе де Леон, – да разве лучше обстоят мои дела? Исидора также взирает на меня с невыносимым презрением, а между тем мне не избежать признания, пусть даже оно добавит новых горестей к тем, что я и так терплю.

– Вы не так несчастны, как я, – сказал граф, – ведь единственный источник ваших забот – это Исидора, мне же еще и приходится встречать притворной и смехотворной взаимностью страсть старой Хуаны и жертвовать ей временем, которое я бы использовал с большим толком. Только что она дала мне понять, что я ей не противен, и сама уверена, что я ее обожаю, – да вообразимо ли подобное сумасбродство? Если Мелани и впредь будет презирать меня, не думаю, что смогу терпеть внимание ее тетушки.

Он все еще говорил, но Понсе де Леон ничего не отвечал.

– Что это с вами, – спросил граф, – вы так мечтательны!

– Я сочинял куплеты на мотив, который так нравится Исидоре, – отвечал тот, – когда я закончу, вы скажете мне, понравилось ли вам.

– Не советую вам заботиться о моем суждении, – сказал граф, – у меня сейчас на уме совсем не то и сердце не на месте.

Они собирались покинуть галерею, как вдруг их окликнула главная дуэнья Хуаны, пришедшая позвать их спеть архиепископу Компостельскому; однако, слишком хорошо знакомые с ним, чтобы отважиться явиться, они сказались простуженными и пожаловались на жестокую головную боль; а опасаясь уговоров, через парк прошли в комнату, выходившую окнами на лес.

Это убежище о многом напомнило нашим пилигримам; один жалел о выпавших на его долю бедах и треволнениях, другой сокрушался, что нашел такой слабый отклик в сердце той, которая могла бы составить счастье его жизни. Глядя в темный лес, оба печалились, что лучше было оставаться там, нежели оказаться под той роковой звездой, какая ныне светит их любви.

– Что же может быть нелепее? – вопрошал дон Габриэль. – Исидора благосклонно взирает на вас, Мелани охотно принимала бы мои воздыхания; я направляю их не ей, а вам безразлична та, которая любит вас.

– А что, если нам поменяться! – сказал граф. – Тогда наше счастье все еще зависит от нас.

– Ха! Вот так предложение! – воскликнул дон Габриэль. – Да сами-то вы верите, что такое возможно?

– Да, определенно, – отвечал граф, – и страстно хотел бы этого, да вот сердце мое так мало думает о своих интересах, что не спешит исполнять мои желания.

Прошло еще немного времени, и вот, наконец услышав, как мимо проехал архиепископ, возвращавшийся в Компостелу, они спустились в парк и пошли по аллее; тут они заметили Исидору и Мелани – те слишком заскучали в комнате Хуаны и теперь не прочь были прогуляться.

– Войдем в эту зеленую беседку, – сказал кузену Понсе де Леон, – я спою песню, которая нравится Исидоре, и тогда она, быть может, подойдет к нам.

Он не ошибся; однако Мелани, чья досада на графа еще не прошла, попросила сестру остановиться неподалеку от беседки, объяснив причину. Девицы проскользнули между деревьями, но не совсем бесшумно, так что дон Габриэль, внимательно за ними следивший, поспешил начать и пропел такие слова:

 
К чему противиться Любви?
Доспехи сбросьте, Исидора,
Тот пламень, что кипит в крови,
И вам познать придется скоро.
 
 
Божок Амур всех победил,
Сопротивленье бесполезно,
Не ждите, чтоб он вас пленил,
Ступайте сами в плен любезный.
 
 
Ведь будет вам, увы, больней,
Коль вас за небреженье страстью
Шалун Амур на склоне дней
Своею покарает властью!
 
 
Не в силах нежность задушить,
Вседневно мучась и страдая,
Вам до конца придется жить
И жалуясь, и причитая:
 
 
«Увы, дитя, царь всем богам,
Надежду вновь во мне затепли!
Верни огонь моим очам
Иль сделай так, чтоб все ослепли!»
 

Дон Габриэль собирался продолжать, как вдруг подобно фурии примчалась донья Хуана. Разволновавшись из-за головной боли ее дорогого паломника, она, не успел архиепископ усесться в карету, обегала все аллеи в парке, зная, что он отправился туда. Услышав голос дона Габриэля, она спряталась в кустах и с удивлением уловила в первом же куплете имя своей племянницы; поняв же, что дальше речь о старости, уже не сомневалась, что в песне поется о ней, и влетела в беседку в вышеописанном мною виде.

– Ах, вот оно как! – воскликнула она. – Вы, стало быть, платите за мой добрый прием насмешливыми песенками, дон Габриэль, да еще и даете прекрасные советы моей племяннице. Чудесно же вы со мною обращаетесь!

Трудно описать изумление обоих влюбленных; редко гнев так нежданно настигал адресата. Тут-то почувствовали они, что могут утратить, если им прикажут удалиться. Граф принялся извиняться за дона Габриэля, но вдруг Мелани и Исидора, не в силах более сдерживать волнение, явились и вмешались.

– Как, сударыня! – сказали они тетке. – Разве вы не помните, что мы с сестрицей недавно сочинили эту песенку в вашем присутствии, и это так позабавило вас, что вы пожелали, чтобы я придумала еще несколько куплетов? Теперь же я научила им дона Габриэля, и раз уж они вас раздосадовали, придется нам вступиться за певца.

Обе прелестные девицы и в самом деле слагали песни, однако эта была не из их числа; между тем их убедительный тон успокоил донью Хуану: несказанно обрадовавшись, что насмехались не над ней, она тут же смягчилась.

– Мне жаль, – улыбнулась она Понсе де Леону, – что я излила на вас мой гнев – но поймите же и меня: что может быть обиднее?

Дон Габриэль, весьма учтиво раскланявшись, прибавил, повернувшись к Исидоре:

– Как же я обязан вам, сударыня! Вы оправдали меня: продолжай донья Хуана подозревать меня в черной неблагодарности, я умер бы с горя!

Затем он сказал вполголоса, только ей одной:

– Да, сударыня, я умер бы с горя, если бы мне пришлось оказаться вдали от вас!

Исидора отвечала ему одним лишь взглядом, в котором не было неприязни.

Оставшись наедине, они с кузеном обнялись, и граф сказал:

– Признаем очевидное: старушка нас порядком напугала.

– Я до сих пор в себя не могу прийти, – отвечал дон Габриэль, – и если еще когда-нибудь буду слагать песни, то хотел бы…

– Но, кстати, – перебил его граф, – что за странный прием вы избрали? Вместо того, чтобы выразить Исидоре вашу страсть, вы рассказываете ей про безумства ее тетушки!

– О! Там дальше шло и объяснение, – воскликнул дон Габриэль, – я просто не успел его спеть.

– Поверьте мне, – рассмеялся граф, – объяснитесь лучше в прозе.

– Так вы, стало быть, думаете, – отвечал дон Габриэль, – будто я сам не рад, что спел эти куплеты? Уверяю вас, Исидора снисходительнее к поэтам, чем к другим; она взглянула на меня с добротой, какой прежде я от нее не видал.

– Будь такой же и Мелани, я бы день и ночь сочинял стихи, – сказал граф.

В самом деле, на следующий день, когда он пропел довольно нежные строфы, Мелани попросила его записать их ей в альбом. Граф задумался на мгновенье и вместо этого начертал следующее:

 
Поверьте, очень скверно
Такой жестокой быть
К тому, кто рад служить
Вам преданно и верно.
 

Прочтя эти строки, она с презрением стерла их платком. Графа это весьма болезненно задело, однако он не показал виду, произнеся лить:

– Вот примерное наказание за мой маленький подлог, сударыня; соблаговолите же отдать мне альбом, и я напишу в нем то, о чем вы просили.

Она дала ему альбом, и он записал в нем, на мотив менуэта[157]157
  Менуэт – старинный французский народный танец, с середины XVII в. ставший бальным и вскоре широко распространившийся по всей Европе.


[Закрыть], которому недавно научил ее:

 
Презренье ваше беспредельно,
И в гроб оно меня сведет.
Увы, страдаю я смертельно,
Да только смерть ко мне нейдет.
 

Казалось, эти строки еще сильнее разгневали ее, и она сказала дону Габриэлю:

– Ваш брат обращается со мною с такой фамильярностью, будто мы ровня.

– Мне слишком хорошо известно, кто вы и кто я, – возразил граф, – однако, сударыня, в ваших глазах все, чего бы я ни сделал – преступление, и этим вы заставляете меня со всей остротой почувствовать, какое несчастье и грех – родиться в безвестности.

Исидора, слышавшая все это, позлорадствовала над его горем.

– Моя сестрица слишком горда и сурова, – утешила она графа.

– Увы, сударыня! – отозвался дон Габриэль. – Разве вы более снисходительны?

Вопрос заставил ее смутиться: задавший его был ей не столь любезен, чтобы удостоить его ласковым ответом. Так эти четверо, которые могли составить счастье друг друга, по странной прихоти своей жестокой звезды сделались друг другу мучителями.

Между тем донья Хуана была всецело занята своей бредовой страстью к графу. Она позвала его в свой кабинет и, после короткой преамбулы, продолжения которой он ждал не без страха, сказала:

– Дон Эстеве, вы кажетесь мне человеком весьма галантным; хоть я и решилась никогда не подчинять себя тяжкому бремени брачных уз, теперь я думаю, что могу без страха изменить этому решению. Мой отец, который был губернатором Лимы, располагал внушительным состоянием; и то, что досталось мне в наследство, по большей части находится не в Испании, а в Мексике[158]158
  Лима — город в Перу (с 1821 г. – столица), а не в Мексике, как утверждает донья Хуана, а вслед за ней в дальнейшем и граф. Если первую ошибку можно было бы счесть насмешкой автора над необразованной героиней, то вторая свидетельствует о невнимании самого автора к географическим деталям. И Мексика, и Перу в XVI–XVII вв. – колонии Испании; Мексика для европейского читателя ассоциируется с Латинской Америкой вообще, Перу – с Южной Америкой.


[Закрыть]. Пожелай вы только уехать туда со мною, и я разделю с вами все мое богатство; здесь я не смогу жить спокойно, став вашей женой, а там ваше происхождение никому не известно, и мы будем счастливы. Подумайте над этим предложением, и, если вы согласны, нам уже надобно собираться в путь: галеоны скоро отходят.

Это нелепое предложение весьма удивило графа, однако, рассудив, что отказ слишком обидит Хуану и лучше просто оттянуть дело, он ответил:

– Сударыня, я не в силах выразить, как признателен вам за доброту; однако я никогда не был неблагодарным и потому, чтобы стать достойным вас, начну с рассказа о своей судьбе.

Некая молодая вдова, весьма богатая и достойная, прониклась ко мне горячим дружеским чувством, часто принимала в своем доме и предложила мне жениться на ней. Я был несказанно рад такой партии; мой отец также обрадовался; вскоре подписали брачный контракт. Наконец наступил день нашего бракосочетания; я поехал за нею вместе со всей моей семьей, и свадьбу сыграли в загородном имении близ Антверпена. Но не прошло и недели, как явился ее первый муж, которого уже десять лет считали погибшим. Моя – а вернее, его жена, сделала вид, что не узнает его. Скандал был столь громок, а моя обида – столь велика, что я оставил отца заниматься процессом, а сам отправился в Сантьяго вместе с братом. Умоляю вас, сударыня, – продолжал он, – позвольте мне дождаться, чтобы дело уладилось, прежде чем ехать в Мексику.

– Так будет правильно, – весьма взволнованно отвечала донья Хуана, – успех этого дела беспокоит меня, и уверяю вас, знай я, что вы женаты, – вовремя задушила бы мое нежное чувство к вам; ведь раз вы любили эту женщину, то всегда будете сожалеть о ней!

– Ах, сударыня! Рядом с вами я легко утешусь, – сказал граф, целуя ее руку, – но, сами видите, сначала нужно расторгнуть мой брак.

Милая старушка с ним согласилась, хотя и зашла уже так далеко в своей нежности, что ее не смутила бы и полигамия.

Дон Габриэль ожидал своего кузена в крайней тревоге: он все еще боялся, как бы, по несчастному стечению обстоятельств, донья Хуана не выгнала их, если б заговор раскрыли. Однако он успокоился, услышав, как граф мечтательно и потихоньку, чтоб его не услышали, мурлычет куплет, сочиненный им про донью Хуану:

 
Ирида любит красоваться
И хочет в старости казаться
Моложе, чем сама Весна.
Все точно как в «Метаморфозах»[159]159
  «Метаморфозы» – мифологическая поэма великого древнеримского поэта Публия Овидия Назона (43 г. до н. э. – 18 г. н. э.); повествует обо всех превращениях героев греческой и римской мифологии в животных или растения, начиная от сотворения мира. Ирида. – См. примеч. 10 к первой части «Дона Габриэля Понсе де Леон».


[Закрыть]:
Весна цветет, она вся в розах;
Цветет Ирида – вся в прыщах она.
 

– Я уже стал волноваться, – крикнул ему Понсе де Леон, – но вы так веселы, что, кажется, опасения были напрасны.

– И в самом деле, – отвечал граф, – мне есть чему радоваться, и вы с этим согласитесь, узнав, что я приглашаю вас на мою свадьбу.

– На вашу свадьбу? – перебил его крайне встревоженный Понсе де Леон. – Как, с Исидорой?!

– Нет, – с улыбкой возразил граф, – у меня не столь дурной вкус, чтобы избрать молодую и красивую девицу; итак, сообщаю вам, что мое бракосочетание состоится в Мексике, в великом городе Лима, с любезнейшей и очаровательнейшей доньей Хуаной.

– Давно ли у вас это сумасбродство? – спросил дон Габриэль.

– Никакого сумасбродства, – ответил граф, – все весьма серьезно; правда, нашему браку препятствует одно обстоятельство: у меня, видите ли, есть жена в Брюсселе.

Понсе де Леон от души расхохотался, не мог сдержать смеха и сам граф. Затем, отставив шутки, он рассказал обо всем кузену, и дон Габриэль признался ему, что немало опасается исхода этой интриги.

Было уже так поздно, что Понсе де Леон и граф де Агиляр не захотели расходиться по своим спальням, а улеглись вместе. Граф еще не спал, когда дверь вдруг тихонько отворилась. Немало удивленный, тем более что обычно он не оставлял ключ в двери, он изумился еще сильнее, когда в комнату вошли мужчина и женщина. Он толкнул кузена и, приложив палец к губам, сделал ему знак смотреть внимательно. Луна светила так ярко, что было видно все происходящее в комнате.

Сначала они решили, что это донья Хуана невидимкой прокралась к графу; однако зачем тогда было приводить с собой мужчину, да к тому же стоять в углу? Дон Габриэль, вспомнив, как однажды Исидора удостоила его ласковым взглядом, льстил себя надеждой, что это она, раскаявшись в своем безразличии, пришла поговорить с ним. Однако для такой разумной особы, как Исидора, было бы слишком странно явиться в столь поздний час, да к тому же и в комнату графа. Тут дон Габриэль испугался, подумав – а не к его ли кузену, в самом деле, шла Исидора, ведь она всегда была так с ним любезна.

Вот какие мысли занимали их, когда дама вдруг произнесла вполголоса:

– А ведь я очень робею вашей тетушки, дон Луис! Как-то посмотрит она на меня, после всего, на что я ради вас решилась?

– Ничего не опасайтесь, прекрасная Люсиль, – отвечал ей дон Луис, – донья Хуана весьма учтива, а мои сестры готовы на все, чтобы вам угодить. Однако будить их еще рано, потому я и привел вас в мою спальню, чтобы вы провели здесь остаток ночи, а я пока приму меры, дабы никто не узнал, что мы здесь.

– В самом деле, – сказала она, – гневу моих родных не будет предела, а полученное мною богатое наследство придало мне в их глазах больше важности, чем прежде. Увы, дон Луис! Как же нам заставить их смягчиться?

– Я буду любить вас больше всего на свете, дорогая Люсиль, – отвечал он, – и я надеюсь, они поймут, что лишь непобедимая страсть заставила меня вас похитить; но ведь, в конце концов, род мой достаточно благороден… – Он не успел закончить фразу, так как граф, уже четверть часа сдерживавший одолевавший его кашель, наконец не выдержал. От этого звука напуганная Люсиль бросилась бы вон из комнаты, если бы дон Луис, входя, не озаботился запереть дверь. Он быстро подошел к кровати и немало удивился, найдя на стульях одежду, которую, уезжая, оставил в гардеробе. Он не мог понять, кто осмелился на такое – взять и надеть все это, а было ясно, что это тот самый, кто только что кашлянул в его кровати.

Он уже собирался откинуть полог, но сказал Люсиль:

– Не знаю, как быть; возможно, этот человек спит, и он нас не слышал; не исключено ведь, что он и глух.

– Если он и спит, и будь он даже глух, – отвечала Люсиль, – уж наверное, не следует нам быть при нем в этой комнате, если только, бесконечной божьей милостью, он к тому же не слеп?

Тут Понсе де Леон и его кузен, громко засмеявшись, сами откинули полог.

– Дон Луис, – заговорили оба, – дорогой дон Луис, здесь ваши лучшие друзья, и знайте, что мы нуждаемся в вашей скромности не меньше, чем вы в нашей. – Услышав знакомые голоса, дон Луис крайне удивился, тем более что он уже успел оплакать их гибель.

С тех пор, как они уехали из Кадиса, взяв лишь одного лакея, никто больше о них ничего не слыхал, а поскольку в том краю свирепствовала шайка разбойников, никому не дававшая проходу, все и решили, что оба друга попались им в лапы и были убиты. Потому-то дону Луису легче было представить себе их тени, явившиеся с того света, нежели самих своих друзей, полных жизни и сил, у доньи Хуаны – строжайшей из девиц, которая, стало быть, удерживала в плену тех, кто оказался в ее власти.

Люсиль дрожала, а дон Луис молча размышлял о столь необычайном происшествии.

– Подойдите же, дорогой друг, – продолжал граф, – нам столько всего надо вам рассказать.

Дон Луис раскрыл им объятия.

– Как выразить мою радость и удивление? – воскликнул он. – Ваш тайный отъезд из Кадиса крайне обеспокоил меня, и я счастлив, что мрачные слухи оказались ложными. Но найти вас здесь, в моей комнате, где я полагал быть наедине с доньей Люсиль! Встретить вас у моей нелюдимой тетушки! Что же все это значит? Не замешаны ли тут мои сестры? Расскажите мне все не таясь.

– Да, дон Луис, – сказал ему дон Габриэль, – ваши сестры тут замешаны, ибо меня так задел за живое ваш рассказ о достоинствах старшей, и такой прекрасной мне ее описывали, что я утратил покой и только лишь и мечтал повидать ее. Я поговорил бы об этом с вами, да вы спешно уехали в Севилью. Мне даже казалось, что исполнить задуманное мною невозможно, ведь я уже знал, как сурова донья Хуана с племянницами, и, наверное, не решился бы на такое приключение, не сжалься надо мною кузен, – ведь это он придумал маскарад, благодаря которому мы были здесь благосклонно приняты.

Граф рассказал другу и о своей страсти к Мелани, и о предложении Хуаны уехать с нею в Индию[160]160
  …уехать с нею в Индию. – Индией в литературе XVII в. нередко называют Америку.


[Закрыть].

Дон Луис с радостью слушал. Для его сестер было бы несказанной удачей найти столь завидные партии; ему были известны личные достоинства друзей, их благородное происхождение, их богатство. Он обнял их и расцеловал, просияв от такой нежданной встречи.

– Однако же, – промолвил он, – я предвижу некоторые сложности, которые нам должно помочь уладить время. Вы говорите, что сердца моих сестер клонятся не туда, куда вам хотелось бы, ну, а сердце моей тетушки, конечно, будет весьма разгневано, когда тот, кого она желала видеть своим мужем, окажется ее племянником. Родитель дона Габриэля, быть может, приготовил для него другую партию, мой же отец в чужих краях, а родственники Люсиль, конечно, будут меня преследовать, так что нам с нею, скорее всего, придется уехать в Португалию.

– Вы огорчаете нас, – отвечал дон Габриэль, – ваши предчувствия указывают на препятствия, которых не заметила наша любовь. И все же, несмотря ни на что, мы решились держаться до последнего и скорее умрем, чем отступимся от предмета нашей страсти.

Люсиль не пожелала приблизиться к графу и Понсе де Леону; ей, хотя и знакомой с ними, казалось неловко видеть их в постели. Она оставалась там же, где уселась в начале разговора. Дон Габриэль заметил, как дон Луис беспокоится о том, что она так дурно провела эту ночь, поэтому он посоветовал другу отвести ее в его спальню, которую от комнаты графа отделяла только одна зала. Дон Луис предложил эти апартаменты очаровательной особе, чему Люсиль весьма обрадовалась; она тут же бросилась на кровать, даже не раздеваясь. Дон Луис прикрыл за ней дверь и вернулся к друзьям: у него ведь был свой ключ, благодаря чему он и вошел туда так просто среди ночи.

Они договорились, что раскроют сестрам секрет переодевания в пилигримов и попросят их сделать некоторое усилие над своими привязанностями, так, чтобы их склонности оказались сообразны склонностям дона Габриэля и графа, а те, как только девицы согласятся на это, напишут своим отцам и испросят их согласия на брак. Было решено держать все в тайне от доньи Хуаны, пока дело не решится.

Трое друзей обсуждали свой план до восьми часов утра. Затем дон Луис, пожелавший проведать Люсиль, тихонько зашел к ней; не решившись ее разбудить, он так же тихо прошел в апартаменты Хуаны, немало удивив совсем не ждавших его служанок; но больше всех удивилась сама тетушка. Попросив разрешения поговорить с нею, он рассказал, как хорошо его два года принимали в семье Люсиль, которая в то время была небогатой, так что любил он ее только за добродетель и многие иные прекрасные качества. Сама Люсиль считала, что их будущий брак – дело решенное. И вот брат этой прелестной особы был убит, а она сделалась одной из самых богатых наследниц в Андалусии. Тогда ее дед передумал выдавать ее замуж за дона Луиса и велел ей переехать из Кадиса в Севилью; там он держал ее при себе, собираясь выдать замуж за сына одного из своих друзей. Не выдержав подобного бесчестия, – ведь, отнимая возлюбленную, ему наносили оскорбление, – дон Луис, сговорившись с Люсиль, похитил ее; теперь же он просит тетушку ласково принять у себя его избранницу и быть с нею такой же доброй, какой она всегда была с ним.

Донья Хуана не знала, на чью сторону встать; она очень боялась скандалов и была уверена, что родственники Люсиль поднимут шум, узнав, что та принята в ее доме. Правда, именье это принадлежало не ей и, стало быть, не на ней лежала ответственность за все, что там происходило. С другой стороны, она не могла бы оставить при себе музыкантов, так, чтобы дон Луис ничего не узнал, а тогда он наверняка осудил бы столь странное решение и – как знать? – мог раскрыть ее замысел уехать в Индию с тем, в кого она была влюблена. Наконец, ей пришла в голову удачная мысль.

– Дорогой мой племянник, – сказала она дону Луису, – спроси вы моего мнения прежде, чем исполнить вашу затею, я бы все сделала, чтобы вас от этого удержать. Каких бы радостей и выгод ни сулил желаемый вами брак, последствия его могут оказаться пагубны: пока с вами враждует семья Люсиль, можно опасаться чего угодно. Вот как надо поступить: у меня есть дом в окрестностях Севильи, я отправлюсь туда вместе с вашими сестрами и постараюсь успокоить всех, кто гневается на вас, а вы пока побудете здесь. Как только мы уедем, вам с Люсиль непременно следует обвенчаться – тогда не будет смысла вас преследовать, а мы всегда сумеем вам помочь.

Дон Луис мог лишь горячо одобрить тетушкино решение, рассудив, что это единственная возможность убедить Люсиль сделать его счастливым безотлагательно – иначе как же она сможет оставаться в имении наедине со столь любезным молодым человеком, не будучи его женой? Тогда как, пребывая подле доньи Хуаны, Люсиль пришлось бы ждать окончательного решения своих родных. Дон Луис сказал тетке, что ему очень нравится ее план, и направился в комнату к сестрам, уже умиравшим от нетерпения повидаться с ним.

После взаимных дружеских излияний дон Луис рассказал им о своей страсти к Люсиль и о ее похищении; тут они перебили его, объявив, что дело это крайне беспокоит и пугает их, так как может иметь самые жуткие последствия. Он же признался им, что на скорую смерть злейшего из его врагов не смеет даже надеяться, ибо тот еще вовсе не стар, хоть он и дедушка его возлюбленной.

– Как только оденемся, пойдем повидаться с нею, – сказали они, – и, будьте уверены, мы сделаем все, чтобы угодить ей.

– Вы даже не успеете побыть с нею, – отвечал дон Луис, – донья Хуана собирается безотлагательно отправиться в Андалусию, боясь, как бы ей не устроили скандал, да к тому же считает, что там ей будет легче помочь мне.

Сестры с этим согласились, и дон Луис продолжал.

– Донья Хуана, – сказал он, – говорила мне о двух пилигримах, которые, возвращаясь из Сантьяго, были ранены вблизи этого дома; она сказала, что приютила их у себя и что они достаточно искусные музыканты, чтобы учить вас гармонии. Не будь они так молоды и хороши собою, я одобрял бы их пребывание рядом с вами; разумеется, вам надобно учиться пению и игре на разных инструментах, но нужно найти женщин, способных вас обучать, а не держать в доме чужеземцев, которые, не зная испанских обычаев, могут позволить себе такую вольность, что нам придется раскаяться в нашем гостеприимстве.

Говоря так, он разглядывал лица сестер и, заметив, что те залились краской, легко догадался о причине.

– Вы говорили все это донье Хуане? – спросила Исидора.

– Не преминул, – отвечал дон Луис, – и мне показалось, что ей не хотелось отсылать их; но я весьма твердо настоял на своем и сказал, что этим займусь. Она же, побоявшись, что я обойдусь с ними дурно, обещала позаботиться об этом сама.

– Стало быть, они скоро уедут? – печально спросила Мелани.

– И, надеюсь, нынче же, – сказал дон Луис.

– А чем, по-вашему, опасно, если они и задержались бы здесь? – промолвила Исидора. – Дурного же вы, должно быть, мнения о нас, если считаете возможным, чтобы люди столь низкого происхождения могли оказать на нас какое-нибудь пагубное влияние.

– Дело вовсе не в вас, сестрица, – отозвался он, – я опасаюсь лишь молвы, которая судит вкривь да вкось, но чьи суждения, тем не менее, окончательны и непоправимы. Надеюсь, что вы со мной согласитесь.

Исидора и Мелани, очень расстроенные, пытались утаить от брата причину своей печали.

– Я никогда не видел вас в такой меланхолии, дорогие сестры, – сказал он, – вы сожалеете об этих чужестранцах?

– Нас огорчают ваши подозрения, – отвечала Исидора, – они оскорбительны.

– Скажите лучше, что вас огорчает несоответствие их чувств вашим, и признайтесь, между прочим, что эти чужеземцы вам не противны.

– Право, – воскликнула Мелани, – вы, кажется, решились довести нас до крайности.

Их гнев немало обрадовал дона Луиса.

– Помиримся, – сказал он, нежно обнимая сестер, – и, чтобы не осталось никаких секретов и недомолвок, открою вам, что это ради вас они стали пилигримами: дон Габриэль Понсе де Леон принадлежит к одному из самых знаменитых родов, какие есть у нас в Европе. Дон Мануэль Понсе де Леон, герцог Аркоса, ведущий родословную от королей Херики[161]161
  Херика – город и муниципалитет в Валенсии. До 1098 г. принадлежала Кордовскому халифату. В разное время была баронством, графством, герцогством, принадлежала инфантам Арагонским, но никогда не бывала самостоятельным королевством. О роде Понсе де Леон см. примеч. 1 к сказке «Дон Габриэль Понсе де Леон. Начало».


[Закрыть], был его предком, его же предками были короли Леона. Это он защитил невинно оклеветанную королеву Гранады, которую ее муж, король Чико, хотел предать казни[162]162
  …невинно оклеветанную королеву Гранады, которую ее муж, король Чико, хотел предать казни. – Королева Гранады. – Очевидно, подразумевается Морайма, рано умершая супруга Боабдила. История с ревнивыми подозрениями короля и с ее спасением, очевидно, восходит к роману Хинеса Переса де Иты «Повесть о раздорах Сегри и Абенсеррахов, мавританских рыцарей из Гранады» (М.: Наука, 1981. (Литературные памятники)). Королеву клеветнически обвиняют в любовной связи с одним из Абенсеррахов, мавританского благородного рода в Гранадском эмирате. Невиновность королевы и Абенсеррахов была доказана в поединке четыре на четыре: побежденные рыцари Сегри перед смертью признались в клевете.
  Король Чико. – Имеется в виду Мухаммед XVI (1459–1533), прозванный христианами Боабдиль эль Чико (chico – исп. маленький или малыш; здесь скорее в значении «младший» или «молодой») – последний мусульманский король (эмир) Гранады. 2 января 1492 г. Гранада была захвачена Католическими королями Изабеллой Кастильской и Фернандо Арагонским.


[Закрыть]. Алонсо де Агиляр также защищал ее; ни рождением, ни заслугами он не уступал никому из славных андалусских сеньоров[163]163
  Де Агиляр – один из древнейших родов Испании. Алонсо де Агиляра, о котором рассказывает дон Луис, идентифицировать не удалось.


[Закрыть]. От него ведет свой род Эстеве, граф де Агиляр, живущий у вас под видом музыканта. Его внушительное богатство вполне под стать прочим его блестящим достоинствам. Во всем мире нет у меня друзей ближе, чем эти двое, и никто так не достоин дружеской привязанности. Они любят вас и хотят на вас жениться. Судите же сами, дорогие сестрицы, как я рад, что могу надеяться на такой прекрасный союз; они сделают вас такими счастливыми, как я всегда мечтал.

Тут он умолк. Но вместо ответа сестры лишь переглянулись, а затем взглянули на него, как бы желая понять, правду ли он сказал им теперь.

– Вы сомневаетесь в моей искренности, – сказал дон Луис, – и та хитрость, которую я себе только что позволил, дает вам повод к тому. Однако же, будьте уверены, никогда в жизни я еще не говорил с вами более серьезно, чем теперь. Мы с моими друзьями всю эту ночь провели вместе, они рассказали мне о своей страсти к вам, о вашем обхождении с ними, обо всех чудачествах доньи Хуаны.

– Ах, дорогой брат, – воскликнула Исидора, – теперь я прекрасно понимаю, что все это не шутка. В самом деле, трудно себе представить, чтобы люди столь безупречные, учтивые, умные, наделенные такими прекрасными качествами, были теми, за кого себя выдавали; мне не раз приходило в голову, что что-то кроется за этим паломничеством, цели коего я не могла себе вообразить.

– Однако, – перебила Мелани, – милый братец, если вы так дружны с доном Габриэлем, он наверняка сообщил вам, которой из нас отдает предпочтение?

– Да, сестрица, – отвечал дон Луис, – он признался, что избрал Исидору, а граф Агиляр – вас.

Услышав это, обе красавицы побледнели; сердца их уже сделали свой выбор, и каждая думала, что уже не сможет измениться. Дон Луис некоторое время молча смотрел на них; ему не составило труда угадать то, о чем он уже знал. Однако он решил ни в чем не признаваться, дабы не дать сестрам повода сетовать на нескромность своих поклонников.

– Мне кажется, что вы испытываете к ним некую неприязнь, милые мои, – сказал он. – Умоляю вас, прислушайтесь к голосу рассудка; Фортуна благоволит вам, постарайтесь же полюбить тех, кто любит вас. Я советую вам это не только как брат, но и как друг, и прошу вас объясниться с ними дружелюбно, чтобы они могли сделать все необходимые приготовления и испросить согласия своих близких на то, чего они больше всего на свете желают; тогда вы станете такими счастливыми, что трудно и вообразить.

– Вы так откровенно говорили с нами, братец, – сказала Исидора, – что мы не можем более таить от вас наш секрет: мы любим, но любим не тех, которые любят нас; дон Габриэль нравится Мелани, мне любезен граф – можем ли мы изменить свои чувства? Ах, будь мы в них вольны, мы остались бы равнодушными.

– Я надеюсь, – перебил дон Луис, – что ваше предубеждение не столь сильно и что ваши склонности сами же вы и направите в иное русло, коль скоро это так выгодно для вас. Прощайте, я должен вас оставить. Поразмыслите обо всем, а я вернусь к Люсиль и буду ждать вас в ее комнате.