Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

Мадам д’Онуа
КАБИНЕТ ФЕЙ

МАРИ-КАТРИН ЛЕ ЖЮМЕЛЬ

ДЕ БАРНВИЛЬ,

графиня д’Онуа

Умерла в январе 1705 г.

Издание включает полное собрание сказок Мари-Катрин д’Онуа (1651–1705) – одной из самых знаменитых сказочниц «галантного века», современному русскому читателю на удивление мало известной. Между тем ее имя и значение для французской литературной сказки вполне сопоставимы со значением ее великого современника и общепризнанного «отца» этого жанра Шарля Перро – уж его-то имя известно всем. Подчас мотивы и сюжеты двух сказочников пересекаются, дополняя друг друга. При этом именно Мари-Катрин д’Онуа принадлежит термин «сказки фей», который, с момента выхода в свет одноименного сборника ее сказок, стал активно употребляться по всей Европе для обозначения данного жанра. Сказки д’Онуа красочны и увлекательны. В них силен фольклорный фон, но при этом они изобилуют литературными аллюзиями. Во многих из этих текстов важен элемент пародии и иронии. Сказки у мадам д’Онуа длиннее, чем у Шарля Перро, композиция их сложнее, некоторые из них сродни роману. При этом, подобно сказкам Перро и других современников, они снабжены стихотворными моралями. Кроме того, некоторые из них публикуются, как и в оригинальных изданиях, в обрамлении новелл: двух «испанских» («Дон Габриэль Понсе де Леон» и «Дон Фернан Толедский») и одной «мольеровской» («Новый Дворянин от мещанства»). Подобное обрамление заставляет вспомнить как о сборниках итальянских новелл и сказок («Декамерон» Боккаччо, «Пентамерон» Базиле, «Приятные ночи» Страпаролы), так и о произведениях современниц писательницы.

Рыцарский роман, барочная рыцарская поэма, галантные романы Мадлен де Скюдери и Оноре де Юрфе, комедии Мольера, басни Жана де Лафонтена, итальянские новеллы, устный фольклор современной автору Франции и, разумеется, античность – сопроводительная статья анализирует все источники творчества д’Онуа, подробно разъясняя ее место в литературе эпохи, влияние ее сказок на последовавший «век Просвещения», а также краткий обзор истории русских переводов и «отголосков» мотивов «Сказок фей» в отечественной литературе.

Издание снабжено подробными комментариями, биографическими данными, таблицей французских литературных сказок с 1690 по 1705 год и расшифровкой сказочных типов по указателю Аарне – Томпсона, библиографическим указателем и указателем иллюстраций.

Издание богато иллюстрировано как редчайшими иллюстрациями (черно-белыми и цветными) из прижизненного и позднейших изданий сказок мадам д’Онуа, так и изобразительными материалами, предельно широко воссоздающими ее эпоху.

Иллюстрации к сказкам мадам д’Онуа (гравюры из «Кабинета фей» (т. 2–4. Амстердам, 1785)) предоставлены Эриком Александровичем Робертом^{1}.

В данном томе собраны все сказки Мари-Катрин Ле Жумель де Барнвиль д’Онуа. Перевод осуществлен по изд.: Madame d’Aulnoy. Contes de Fées suivis des Contes nouveaux ou Les Fées à la Mode / Èdition critique établie par Nadine Jasmin. P.: Honoré Champion éditeur, 2004 (Bibliothèque des Genies et des Fées) за исключением сказок «Желтый Карлик» и «Белая Кошка», ранее переведенных Ю. Яхниной (перевод стихов Н. Шаховской) и опубликованных в изд.: Французская литературная сказка XVII–XVIII вв. М., 1991.

В примечаниях к каждой сказке дается небольшая преамбула, поясняющая связь текста с источником. Некоторые сюжеты взяты автором из собраний сказок и новелл Базиле, Страпаролы, Катрин Бернар или мадам де Мюра. Многие сказки имеют фольклорное происхождение и соответствуют тем или иным сказочным типам по указателю Аарне – Томпсона. Номера сказочных типов для каждой сказки приводятся в таблице «Сказки и сборники сказок. 1690–1705 гг». Там же дается описание сказочных типов.

Составитель считает приятным долгом поблагодарить за ценные советы и уточнения А. И. Рейтблата, Н. С. Мавлевич, Р. М. Кирсанову, Н. В. Брагинскую, Е. А. Бечкову, С. Ю. и М. С. Неклюдовых за внимание и ряд ценных указаний при переводе, написании Послесловия и составлении примечаний.

Необходимая для этого издания исследовательская работа в Национальной библиотеке Франции им. Франсуа Миттерана стала возможной благодаря Стипендии Дидро, которую составителю предоставил Дом наук о человеке (Maison des Sciences de l’Homme, Париж). Составитель также благодарит лично директора Дома наук о человеке Мориса Эмара за любезную помощь во всем – от административных проблем до налаживания профессиональных контактов.

Сост. М. А. Гистер при участии Е. Ю. Шибановой

СКАЗКИ ФЕЙ[1]1
  В оригинале первые четыре тома сказок Мари-Катрин д’Онуа носят заглавие «Contes des Fées», дословно – «Сказки фей». Подобное жанровое определение (правда, несколько видоизмененное – «Contes de Fées») вошло в обиход применителыю к волшебным сказкам на рубеже XVII–XVIII вв. Впервые оно встречается именно у мадам д’Онуа (см.: Barchilon 1998).


[Закрыть]

Ее Королевскому Высочеству, Мадам

МАДАМ[2]2
  Мадам… – посвящение относится ко всему сборнику сказок. Оно обращено к Елизавете-Шарлотте Баварской (1652–1722), принцессе Палатинской (т. е. Пфальцской), которая в 1671 г. стала супругой Филиппа I Орлеанского, младшего брата Людовика XIV и обладателя титулов «Единственный брат короля» и «Месье».


[Закрыть],

Вот вам королевы и феи, которые, осветив счастьем все и вся, что было очаровательного и достохвального в их времена, явились ко двору Вашего Королевского Высочества, чтобы обрести здесь все, что есть самого блистательного и любезного в наше время. Им известно, что во Франции есть одна великая принцесса, все деяния коей должны служить примером и которая сочетает с благородством августейшей крови чудеса доброты и великодушия: им известно, Мадам, что все добродетели в равной мере постарались создать сердце, разум и самое личность Вашего Королевского Высочества. Такие великие принцессы, как Вы, Мадам, несомненно, и дали повод вообразить себе королевство фей: тогда все и решили, что надобны особые гении, которые бы заботились о таких несравненных особах, в коих все волшебно. Если это так, – а сомневаться в этом не приходится, – то Вы сами изволите видеть, Мадам, что у меня были самые веские причины посвятить все эти рассказы о феях Вашему Королевскому Высочеству. Вместе с ними и я осмелюсь поднести Вам этот скромный дар в благодарность за то, что Вы благоволите принять его от меня, и если мне остается еще, чего пожелать, то я не попрошу ни шапки-невидимки, ни красоты Прелестницы[3]3
  …я не попрошу ни шапки-невидимки или роз Принца-Духа, ни юности Флорины, ни красоты Прелестницы… – Автор называет героев своих собственных произведений из первого тома «Сказок фей»: Принц-Дух – герой одноименной сказки, носящий имя Леандр; Флорина – героиня сказки «Синяя птица»; Прелестница – героиня сказки «Прелестница и Персинет», которой открывается том.


[Закрыть], а лишь молила бы о таланте, дабы приятно развлечь Ваше Королевское Высочество. Будь мне оказана такая честь, все мои желания были бы исполнены, честолюбие удовлетворено, и я была бы так же счастлива, как если бы все феи на свете наделили меня своими драгоценными дарами. Приношу Вам свою благодарность и всепочтительнейшее смирение, которые и подобают Вам,

МАДАМ,

От нижайшей, покорнейшей и весьма

Вам признательной

Вашего Королевского Высочества

слуги

ТОМ ПЕРВЫЙ

или-были король с королевой, и была у них одна-единственная дочка. За несравненные красоту, нежность и ум прозвали ее Прелестницей. Мать души в ней не чаяла. Каждое утро облачали ее в новое платье, то из золотой парчи, то бархатное, а то атласное. Одевалась она великолепно, однако не гордилась и не чванилась. Все утро проводила с учеными, наставлявшими ее в разных науках, а после обеда занималась рукоделием подле королевы. Тогда ей приносили полные вазочки драже[5]5
  Драже (фр. dragée). – Во времена мадам д’Онуа «драже» представляло собой, как правило, обжаренный в сахаре миндаль. В Европе моду на драже при дворе ввело еще семейство Медичи; во Франции оно стало модным во времена Людовика XIV.


[Закрыть] и с двадцать горшочков варенья. И повсюду говаривали, что нет на свете принцессы счастливее.

При том же дворе жила очень богатая старая дева по имени Ворчунья. Была она безобразна, с какой стороны ни глянь: волосы огненно-рыжие[6]6
  …волосы огненно-рыжие… – В системе символов XVII в., восходящей к Средневековью, рыжие волосы считались верхом безобразия, поскольку ассоциировались с ведовством и с адским пламенем. Рыжеволосые женщины подозревались в сговоре с нечистым.


[Закрыть], лицо широкое, толстое и сплошь усыпанное прыщами; из двух глаз, бывших у нее некогда, остался один, да и тот гноился; рот такой большой, будто она весь мир хочет проглотить, но, за неимением ни единого зуба, бояться тут было нечего; а еще по горбу спереди и сзади, и хромала она сразу на обе ноги. Такие-то вот уроды всегда и завидуют всем красивым людям. Она смертельно ненавидела Прелестницу и даже удалилась от двора, чтобы не видеть ее и не слышать о ней, и поселилась в одном из своих замков неподалеку. Стоило кому-нибудь заехать к ней и наговорить о принцессе всяких чудесных историй, как она принималась кричать:

– Неправда, неправда ваша! И вовсе она не прекрасна! Вся она моего мизинца не стоит!

Между тем королева тяжко занемогла и скончалась. Принцесса Прелестница и сама чуть было не умерла с тоски по матушке. Король тоже горько оплакивал такую добрую супругу. С год прожил он затворником в своем собственном дворце. Наконец лекари, опасаясь, как бы он не захворал, предписали ему гулять и развлекаться. Король отправился на охоту, а жара стояла невыносимая, вот и заехал он отдохнуть в первый попавшийся замок.

Тут же герцогиня Ворчунья (а замок этот был ее), узнав о его приезде, вышла навстречу и сказала, что проводит его в самое прохладное место в доме – погреб с крепкими сводами, чистый и приятный. Король последовал за ней и, увидев сотни бочек, стоявших рядами, спросил, неужто все эти внушительные запасы для нее одной.

– Да, Сир, – отвечала она, – для меня одной, но как бы мне хотелось дать отведать и вам: вот «Канарское вино», вот «Сен-Лоран», вот Шампанское, вот «Эрмитаж», «Ривезальт», вот «Россоли» и «Персико», а вот «Фенуйе»[7]7
  …вот «Канарское вино», вот «Сен-Лоран», вот Шампанское, вот «Эрмитаж», «Ривезальт», вот «Россоли» и «Персика», а вот «Фенуйе». – Все эти напитки, кроме «Эрмитажа» (известная марка Кот-дю-Рон), «Канарского вина» (т. е. «Мальвазии», вина, производившегося испанскими конкистадорами с XV в.; с XVI в. оно широко экспортировалось в Европу) и Шампанского, относятся к разряду ликерных (крепленых) вин или крепких алкогольных напитков. «Мальвазия» – вино, производящееся на Тенерифе. «Сен-Лоран» – род мускатного вина. «Ривезальт» – сорт мускатного вина, производящегося в одноименном местечке в Русийоне. «Россоли» – сладкий пряный ликер, благоприятный для пищеварения. «Персико» – сладкий пряный ликер, настоянный на персиковых косточках. «Фенуйе» – род водки из семян растения фенхель (семейство «зонтичные»), обладающих анисовым вкусом и запахом. Из всех перечисленных напитков только «Канарское вино» («Мальвазия») и Шампанское относятся к числу дорогих вин, отвечавших в XVII в. требованиям хорошего вкуса. Авторская ирония заключается в том, что Ворчунья предлагает королю низкопробные напитки, а вместо них из бочек появляются драгоценности; при этом, изображая полное равнодушие к сокровищам, она притворно печалится о пропаже дешевых ликеров.


[Закрыть]. Какое предпочитаете?

– Признаться, я считаю, что лучшее из них из всех – Шампанское.

Тут Ворчунья взяла молоточек и постучала: «Тук-тук». Из бочки высыпалась куча пистолей.

– Это еще что такое? – спросила она с усмешкой. Потом постучала по другой бочке: «тук-тук». Высыпалась горка двойных луидоров[8]8
  Луидор (фр. Louis d’or) – золотая монета, которую начали чеканить во Франции при Людовике XIII.


[Закрыть]. – Ничего не понимаю! – И она засмеялась еще громче, тут же сделав «тук-тук» и по третьей бочке; из той высыпалось столько жемчужин и бриллиантов, что они усеяли весь пол. – Ах, Сир, – вскричала она, – похоже, у меня украли мое прекрасное вино, а взамен подсунули эти безделушки!

– Безделушки! – воскликнул немало изумленный король. – Вот те раз, сударыня Ворчунья, и это-то вы называете безделушками? Да тут хватит, чтобы купить десяток королевств, таких же великих, как Париж!

– Так знайте же, что все эти бочки полны золота и драгоценных камней, и вы станете хозяином всего этого, если только женитесь на мне.

– Ах, – отвечал король, который очень любил деньги, – по мне, так на что лучше, если пожелаете, давайте хоть завтра.

– Но только с условием, что я буду распоряжаться вашей дочерью как ее мать; она будет всецело зависеть от моей власти.

– Всё будет в вашей власти. Ручаюсь в этом.

Она отдала королю ключ от этого богатого погреба, и они вышли вместе, рука об руку.

Как только он вернулся к себе во дворец, Прелестница выбежала навстречу, она обняла его и спросила, хорошо ли он поохотился. Король ответил ей:

– Я поймал живую голубку.

– Ах, Сир, – воскликнула принцесса, – дайте же ее мне, я буду ее кормить.

– Это невозможно, – промолвил он, – чего уж скрывать – я повстречал герцогиню Ворчунью и взял ее в жены.

– О, Небо! – воскликнула потрясенная Прелестница. – Да разве ж это голубка? Больше на сову похожа!

– Молчите, – сказал ей король, – я приказываю вам любить и чтить ее, как родную мать. Идите скорее принарядитесь, я хочу нынче же поехать ее встретить.

Принцесса была очень послушна. Она пошла к себе одеваться. Кормилица увидела по глазам, что ей грустно.

– Что с вами, милая крошка моя? Вы плачете!

– Увы, нянюшка, – отвечала она, – как же мне не плакать? Король нашел мне госпожу. И, как нарочно, она – лютая врагиня моя, ужасная Ворчунья. Каково будет увидеть ее в этой прекрасной постели, так искусно вышитой руками королевы, матушки моей? Смогу ли быть ласковой с этой уродиной, которая хочет моей смерти?

– Дорогое мое дитя, – отвечала кормилица, – дух ваш должен быть так же высок, как и ваш род. Такие принцессы, как вы, должны служить примером для всех, а есть ли пример прекраснее послушания и угождения родному отцу? Обещайте же мне, что не покажете Ворчунье своего неудовольствия.

Принцесса долго не решалась, но слова мудрой кормилицы звучали так убедительно, что она все-таки согласилась быть полюбезнее с мачехой.

Она не мешкая надела зеленое платье с золотой подкладкой; ее распущенные волосы падали на плечи и развевались на ветру, как в те времена было принято. Головным убором послужил ей легкий венок из роз и жасмина, с изумрудными листьями. И так она была хороша в этом облачении, что и сама Венера, мать Амуров[9]9
  Венера, мать Амуров – древнеримское соответствие древнегреческой Афродиты, богини красоты и любви. Родилась, по одной из версий, рядом с островом Кифера, из морской пены, смешавшейся с семенем и кровью оскопленного Зевсом Крона. По другой версии – дочь Зевса и Дионы. Мать Эрота (Амура). Амур, или Купидон – бог любви в древнеримской мифологии, тождественен Эроту в древнегреческой мифологии. Согласно большинству версий, сын Венеры (Афродиты). В качестве его матери называют также Илифию, Пению (Платон), Нюкту и др. Версии отцовства еще более многообразны. Изображался в виде нагого крылатого мальчика с луком и стрелами.
  В качестве стаффажных персонажей, начиная с эпохи Возрождения, Амуры, крылатые младенцы с луком и стрелами, изображаются на картинах во множестве.


[Закрыть], отступила бы пред нею. А между тем на лице принцессы застыла невыразимая печаль.

Но вернемся к Ворчунье. Это безобразное создание тщательно прихорашивалось. Уродина заказала себе один башмак с подошвой на пол-локтя выше, чем у другого, чтобы хромать чуть поменьше, и подложила тряпок под лопатку, чтобы скрыть горб; вставила глаз из эмали, самый лучший, какой только смогла найти; еще и набелилась, выкрасила рыжие космы в черный цвет и надела платье из малиновой парчи на голубой подкладке, с желтой юбкой и фиолетовыми лентами. Она хотела въехать в город на лошади, прослышав, что так делали королевы Испании[10]10
  Она хотела въехать в город на лошади… так делали королевы Испании. – Мадам д’Онуа могла видеть королевскую процессию, будучи в Испании. В своем «Рассказе о путешествии в Испанию» она описывает торжественный выезд в Мадриде в 1680 г. Марии-Луизы Орлеанской, супруги Карла II.


[Закрыть].

Пока король раздавал приказания, Прелестница, готовясь ко встрече с Ворчуньей, в одиночестве спустилась в сад, нашла маленькую тенистую рощицу и уселась на траву. «Наконец-то я свободна, – сказала она себе, – тут никто не помешает мне вволю поплакать». И она принялась вздыхать и сетовать так горько, что слезы полились бурным потоком. Собралась она было обратно во дворец, как вдруг, откуда ни возьмись, вырос пред нею паж, одетый в платье из зеленой парчи с белыми перьями, и очень пригожий лицом. Он опустился на одно колено и сказал:

– Принцесса, вас ожидает король.

Никогда прежде не видавшая этого молодого пажа, она была немало удивлена его приятным обликом, однако решила, что он из свиты Ворчуньи.

– Давно ли вы в числе королевских пажей? – спросила она.

– Я вовсе не королевский, – отвечал он, – я ваш и хочу быть только вашим.

– Мой? – удивилась принцесса. – Я не знаю вас.

– Ах, принцесса, – сказал он, – я еще не осмеливался появляться перед вами, но горести, которые угрожают вам после свадьбы короля, мешкать мне не позволяют. А я было хотел, чтобы о моей любви поведали время и те услуги, что я собирался вам оказать…

– Как, – воскликнула принцесса, – паж, какой-то там паж осмеливается говорить мне о любви! Вот предел моим несчастьям!

– Не бойтесь, милая Прелестница, – промолвил он ласково и почтительно, – я Персинет, принц, весьма знаменитый и богатством, и ученостью, так что между нами нет неравенства; а если и отыскивать его, то разве что в пользу достоинств ваших и красоты. Я часто бывал в здешних краях, но вы не замечали меня. Отныне я повсюду буду сопровождать вас, одетый как теперь, и надеюсь быть вам небесполезным.

Пока он говорил, принцесса смотрела на него, изумленная.

– Так это вы, вы, милый Персинет, – сказала она, – тот, кого я так давно желала видеть и о ком мне рассказывали столько удивительного! Как я рада, что вы хотите быть моим другом! Ну, раз вы за меня, то не страшна мне злая Ворчунья!

Побеседовали так еще немножко, и направилась Прелестница во дворец, где ее ждал конь, взнузданный и покрытый попоной. Персинет сам привел его на конюшню, и все поняли, что конь этот для нее. Прелестница уселась в седло, и, поскольку это был скакун горячих кровей, паж вел его под уздцы, то и дело оборачиваясь взглянуть на принцессу, так радостно ему было ее видеть.

Привели коня и Ворчунье, но подле коня Прелестницы выглядел он жалкой клячей, ведь чепрак прекрасного скакуна принцессы весь сиял драгоценными камнями, а на том была обыкновенная сбруя, которая никак не могла равняться с подобным великолепием. Король, занятый тысячей мелких забот, ничего этого даже и не заметил. Зато все придворные не могли налюбоваться принцессой, чья красота была восхитительна, и ее зеленым пажом, который один был красивее всех пажей вместе взятых.

И вот на полпути встретили Ворчунью, та же ехала в открытой карете, согнувшись, ссутулившись хуже любой крестьянки. Король и принцесса обнялись и расцеловались с нею. Ей подвели коня, чтобы дальше ехать верхом, но, увидев скакуна Прелестницы, она вскричала:

– Как?! У этой девчонки конь красивее моего? Уж лучше не быть мне королевой и воротиться в замок, чем позволить так себя унизить!

Король тут же приказал принцессе спешиться и просить Ворчунью оказать ей честь сесть на ее коня. Принцесса повиновалась безмолвно. Ворчунья же, и глазом не моргнув и не поблагодарив, тотчас взгромоздилась в седло, как мешок с грязным бельем; а чтоб она не свалилась, коня держали восемь дворян. Но и тут была не рада и всё что-то ворчала сквозь зубы. Спросили, что гневит ее; «а то, – отвечала, – что мне, раз я госпожа, угодно приказать держать уздечку зеленому пажу, как держал он ее, когда вел Прелестницу». Король приказал зеленому пажу вести коня королевы. Персинет с принцессой взглянули друг на друга, да промолчали. Паж повиновался, и весь двор тронулся в путь. Барабаны затрещали, трубы запели – и поднялся тут невыносимый шум да гром. А Ворчунье только того и надо: нос крючком, рот перекошен, едет и думает, что краше самой Прелестницы. Но тут вдруг нежданно-негаданно как закружится прекрасный скакун, как полетит – никому его не удержать: и понес Ворчунью. Она же, хватаясь то за седло, то за гриву, вопила во всю мочь; наконец свалилась, зацепившись ногой за стремя, а конь всё тащил ее по камням, колючкам и грязи, где она и осталась лежать замертво. Кинулись ее искать и вскорости нашли. Вся она была в ссадинах, на голове четыре или пять ран, рука сломана: никто еще не видывал невесты в столь плачевном состоянии.

Король был в отчаянии. Новобрачную собрали по кусочкам, как разбитый стакан: шапочка тут, башмаки там. Ее отнесли в город, уложили и позвали лучших хирургов. Она же, как ей ни худо, всё бушует:

– Это проделки Прелестницы: уверена, что сего красивого и зловредного коня выбрала она с умыслом меня соблазнить и погубить; а посему пускай король поступит по справедливости, не то вернусь в мой богатый замок, а его больше и видеть не желаю.

Королю доложили о гневе Ворчуньи. А коль скоро его-то главной страстью тут был расчет, то при одной мысли, что лишится тысячи бочек с золотом и бриллиантами, он весь похолодел; сам прибежал к скаредной страдалице, пал к ее ногам и поклялся наказать Прелестницу сообразно ее вине и предоставить ее судьбу решать Ворчунье; та сказала, что этого будет довольно, и тут же велела послать за принцессой.

Едва лишь принцессе доложили, что ее зовет Ворчунья, как вся она побледнела и затрепетала, ибо не сомневалась, что не обласкать ее собираются. Оглядевшись, нет ли вблизи Персинета, она его не нашла и печально направилась в покои злобной мачехи. Не успела Прелестница войти, как закрыли все двери, и четыре женщины, больше похожие на четырех фурий, набросились на нее по приказу своей госпожи, сорвали с принцессы прекрасные одежды и разодрали рубашку. Обнажившиеся ее плечи заблестели такой белизною, что жестокие мегеры, не вынеся этого, прикрыли глаза, точно на сияющий снег смотрели.

– Ну же! Ну же! Смелей! – вопила безжалостная Ворчунья. – Расцарапайте ее всю, выдерите как следует, в клочья порвите эту белую кожу, которой она так гордится.

Прелестница, оказавшись в такой беде, совсем уж было затосковала по Персинету; однако она была почти нага и из скромности не пожелала, чтобы принц видел ее такую; вот и приготовилась пострадать, как несчастный агнец. У каждой из четырех фурий было по вязанке жутких розог да еще по толстой метле из таких же прутьев про запас, ими они без продыху и охаживали бедняжку, а Ворчунья кричала:

– Сильнее! Сильнее! Вы ее жалеете!

Тут уж всяк бы подумал, что с принцессы с живой кожу содрали; однако ж бывает, что судят-рядят, а о чем – не знают; ибо любезный Персинет так отвел глаза этим жестоким прислужницам, что думали они, будто розгами машут, а на деле-то держали в руках перья тысячи цветов и оттенков; и едва Прелестница это увидела, как перестала бояться и проговорила тихонько:

– Ах, Персинет, ведь это вы великодушно явились мне на помощь! Что бы я без вас делала?!

А мучительницы наконец утомились пороть и уже рукой не могли двинуть. На принцессу накинули одежды и выставили ее вон, осыпая ругательствами.

Вернулась она к себе и притворилась, что тяжко страдает; улеглась в постель и приказала остаться с нею только няне; принялась рассказывать ей о своих злоключениях и за беседой заснула. Няня ушла, а принцесса, пробудившись, заметила, что в уголке спальни стоит и не смеет подойти зеленый паж. Тут уж сказала она, что никогда не забудет, скольким ему обязана, и умоляет не оставлять ее на произвол злодейки; после чего попросила его удалиться, ибо ей всегда говорили, что нехорошо оставаться наедине с мальчиками. Он отвечал, что, как могла она уже и заметить, полон к ней почтения, и поскольку она – его госпожа, то повинуется ей во всем, даже и претерпевая некоторые неудобства из-за этого. На том он ее и оставил, посоветовав притвориться, что захворала принцесса от жестокого обращения, коему подверглась.

Ворчунье так отрадно было узнать о плачевном состоянии Прелестницы, что она поправилась вдвое быстрее, чем ожидалось; свадьбу сыграли с самым пышным великолепием. Но король, зная, что больше всего Ворчунье нравится, когда хвалят ее красоту, заказал ее портрет и устроил в ее честь турнир, на котором шесть самых ловких рыцарей королевства должны были сперва громогласно объявить, что королева Ворчунья прекраснее всех принцесс на свете, а потом подтвердить это в состязании. Множество рыцарей, из краев ближних и дальних, съехались сюда доказать обратное. Уродина явилась перед всеми на большом балконе, устланном золотой парчой; ей радостно было наблюдать, с какой ловкостью ее рыцари отстаивают ее неправое дело. Стоявшая позади Прелестница привлекала все взоры; глупая и чванливая Ворчунья думала, что это от нее никто глаз оторвать не может.

И когда, казалось, уже некому было оспаривать красоту Ворчуньи, вдруг появился юный рыцарь, державший чей-то портрет в бриллиантовой шкатулке: он заявил, что Ворчунья – безобразнейшая из женщин, а та, чей портрет в его ларце – прекраснейшая из девиц. Тут же он бросился на шестерых рыцарей и повалил их на землю; потом еще шестерых, а где шестеро, там и двадцать четыре – и он одолел их всех. Затем открыл шкатулку и сказал, что в утешение покажет им этот прекрасный портрет. Тут все узнали в нем Прелестницу, а рыцарь низко поклонился принцессе и удалился, не пожелав назвать своего имени; впрочем, она не сомневалась, что это был Персинет.

Ворчунья едва не задохнулась от злости; шея у нее раздулась, она не могла слова вымолвить и только показала рукою, что виновата во всем принцесса. Обретя же вновь дар речи, принялась сетовать в отчаянии:

– Как? Осмелиться оспаривать у меня первенство в красоте? Так насмеяться над моими рыцарями? Нет, я не могу этого стерпеть, я должна отомстить или умереть.

– Сударыня, – отвечала ей Прелестница, – уверяю вас, что в случившемся нет мой вины; я, напротив, готова кровью подписать (ежели только вам будет угодно), что вы – прекраснейшая особа на свете, а я безобразна как чудовище.

– Ага, вы всё шутите, крошка моя, – сказала Ворчунья, – ну да ничего, я скоро с вами поквитаюсь.

Королю пошли донести о том, как разгневана его жена; принцесса умирала со страху, она умоляла его сжалиться, говорила, что если он отдаст ее в руки королеве, та совсем ее сживет со свету. Король же, ничуть не тронутый, объявил всем:

– Я предаю ее во власть мачехи, и пусть та поступает с нею как заблагорассудится.

Злая Ворчунья с нетерпением дожидалась ночи; едва стемнело, она приказала запрячь коней в колесницу и велела Прелестнице сесть в нее. Ее отвезли под стражей за сотню лье от дома, в огромный лес, куда и зайти-то страшно – столько там было львов, медведей, тигров и волков. Добравшись до самой густой чащи этого ужасного леса, принцессе велели сойти с колесницы и оставили там одну, как она ни умоляла о сострадании.

– Я не прошу вас сохранить мне жизнь, – говорила она, – а лишь молю о быстрой смерти; убейте меня и тем избавьте от ужасов, что ждут меня здесь.

Но ее никто и слушать не стал, словно все оглохли вокруг: слуги, ответом и не удостоив, удалились поспешно, оставив бедняжку одну-одинешеньку. Шла она, шла куда глаза глядят, натыкаясь на стволы деревьев, падала, зацепившись за густой кустарник; наконец, измучившись, рухнула наземь совсем обессиленная.

– Персинет, Персинет! – восклицала она. – Где вы? Возможно ли, чтобы вы меня покинули?

Не успела она произнести эти слова, как открылось глазам ее лучшее зрелище на свете: вспыхнул весь лес, освещенный так пышно, что ни одного дерева не осталось, на котором не висело бы люстры со множеством свечей, а в глубине аллеи она увидела дворец, весь хрустальный и сиявший как солнце. Она подумала, что и это новое чудо – дело рук Персинета, и затрепетала от радости и смущения. «Я одна, – сказала она, – а этот принц молод, любезен, и я ему жизнью обязана. Ах! Это уж слишком! Уйдем же отсюда: лучше умереть, чем любить его». Сказав так, она поднялась и, не оборачиваясь на прекрасный замок, пошла наугад, превозмогая слабость и усталость и с полным смятением в душе.

Тут она услышала сзади шум; ей сделалось страшно при мысли, что вот и пришел свирепый зверь разорвать ее. Она обернулась, дрожа, а перед нею – принц Персинет, прекрасный, как Амур на картине.

– Вы бежите меня, принцесса, – сказал он ей, – вы меня страшитесь, а я-то вас обожаю. Возможно ли? Неужто опасаетесь вы моей непочтительности к вам? Заходите, заходите же без страха во Дворец Фей, я не пойду следом за вами, если вы мне это запретите. Вы встретите там королеву, мою матушку, и моих сестер, которые уже нежно любят вас, по одним лишь моим рассказам.

Прелестница, очарованная смирением и великодушием своего юного поклонника, не смогла отказать и села с ним в маленькую повозку, красиво раскрашенную и вызолоченную, которую с необычайной скоростью помчали два оленя; быстро-быстро проехали они по множеству очаровательных мест в этом лесу, вызвавших у принцессы полный восторг. Везде всё было хорошо видно. Пастухи и пастушки, изящно одетые, танцевали под звуки флейт и волынок. Дальше, по берегам ручьев, видела она поселян с возлюбленными, которые угощались и весело напевали.

– А я-то было думала, что этот лес необитаем, – сказала она, – а между тем здесь столько народу, и как всем весело.

– С тех пор, как вы здесь, милая принцесса, – отвечал Персинет, – в этой туманной пустыне живут лишь наслаждения и приятные увеселения: Амуры следуют за вами и цветы расцветают у ваших ног.

Прелестница не осмелилась ответить, ей не хотелось подолгу вести подобные беседы, и она попросила принца отвезти ее к королеве, его матушке.

Тут же он приказал оленям мчать во Дворец Фей. Входя, Прелестница услышала замечательную музыку. Королева и обе ее дочери были очаровательны, они обняли принцессу и повели в просторную залу, где все стены были из горного хрусталя. С немалым удивлением заметила она, что вся ее история, вплоть до этого самого дня, была выгравирована на них, и даже поездка через лес в повозке с принцем; при этом отделка была такая тонкая, что подобного совершенства не бывало и у самого Фидия[11]11
  …вся ее история… была выгравирована на них… подобного совершенства не бывало и у самого Фидия… – Историю собственной жизни на стенах волшебного дворца видит и Психея в прозиметрической повести-сказке Лафонтена «Любовь Психеи и Купидона» (1669). У Лафонтена также говорится о том, что изображения, выполненные рукой фей, превосходят Фидия. Фидий (ок. 490 до н. э. – ок. 430 до н. э.) – один из величайших скульпторов Древней Греции периода высокой классики. Образ, возможно, навеян тем, что изображениями героев и великих исторических деятелей были украшены стены дворцов в Фонтенбло, Шантийи и Версале.


[Закрыть] со всеми мастерами, каких расхваливают нам древние греки.

– Что за проворные у вас ремесленники, – сказала Прелестница Перси-нету, – стоит мне пальцем пошевелить, как всё это уже выгравировано.

– Ибо никак не хотел бы я потерять ни единой подробности касательно вас, – подхватил он. – Увы, нигде не обрести мне ни счастья, ни радости.

Она ничего не ответила ему и поблагодарила королеву за столь радушный прием.

Роскошно накрыли стол, и Прелестница поела с аппетитом; и то сказать, она уж так радовалась, что вместо львов и медведей, сильно ее страшивших, встретила в лесу Персинета.

Ей, хотя и весьма утомленной, предложили послушать оперу в гостиной, сиявшей золотом и украшенной картинами. Это была «Любовь Психеи и Купидона», с танцами и песенками. Юный пастушок пропел такие слова:

 
Принцесса, любят вас и, заявить вам смею,
Сам бог любви любить не смог бы вас сильнее.
Медведи, тигры, львы, все хищники подряд
Покорствуют любви и ждут ее отрад.
Хотя бы у зверей вы поучились диких
Не презирать любви и чар ее великих.
На свете, не любя, никто не может жить,
Вы ж холодны одна, боитесь полюбить.
 

Она покраснела оттого, что к ней обратились в присутствии королевы и принцесс, и призналась Персинету, как ей неловко, что все знают об их тайнах.

– Я, кстати, вспомнила одну присказку, она мне очень нравится:

 
Чужим не стоит доверяться
И о себе распространяться;
Молчанье мне милей стократ.
Ведь свет так полон предрассудков,
Что очерняет всё подряд,
Иной раз вопреки рассудку.
 

Он попросил прощения за этакую неловкость. Опера закончилась, и королева велела двум принцессам отвести Прелестницу в ее покои. Свет не видывал ничего более роскошного и изящного, чем мебель в опочивальне принцессы и ее кровать. Прислуживали ей двадцать четыре девицы, одетые нимфами. Старшей из них было восемнадцать лет, и каждая была чудо как хороша. Когда принцессу уложили в постель, раздалась прелестная музыка, которая должна была бы убаюкать ее, но Прелестница так была изумлена, что глаз не сомкнула. «Всё, что я видела здесь, – говорила она себе, – сплошное волшебство. Как же следует опасаться принца, столь любезного и ловкого! Отсюда мне так просто не уйти». Горько было ей думать об этом: из роскошного дворца уйдешь – в лапы жестокой Ворчуньи попадешь; но и Персинет казался ей слишком любезным, так что ей боязно было остаться тут, где он был господином.

Когда она проснулась, ей принесли платья всех цветов, разные уборы из драгоценных камней, кружева и ленты, шелковые перчатки и чулки – все вкуса отменного; чего тут только не было; поставили и туалетный столик из чеканного золота: никогда она еще не казалась такой красивой и нарядной. Персинет вошел в ее опочивальню; одет он был в зеленую парчу с золотом (зеленый был его цвет, ведь цвет этот любила Прелестница). И так прекрасен был юный принц, что не сравнится с ним ничто на свете. Прелестница призналась ему, что не могла уснуть, так ее мучили воспоминания о пережитых бедах и предчувствие, что их продолжение не за горами.

– Чего вам опасаться, сударыня? – сказал он. – Здесь вы полновластная госпожа, все вас обожают. Не покинете же вы меня, чтобы вернуться к вашей злодейке?

– Приняла бы я предложение ваше, будь я хозяйкою судьбы своей; но предстоит мне держать ответ еще пред отцом-королем, и лучше страдать, чем преступить свой долг.

Персинет долго уговаривал ее стать его супругой, а она всё отнекивалась. Он почти силком неделю удерживал ее у себя во дворце, выдумывая для нее всё новые удовольствия и забавы.

Она часто говаривала принцу:

– Хотела бы я узнать, что происходит сейчас при дворе у Ворчуньи и как она объяснила всем свою проделку со мной.

Персинет обещал послать туда своего шталмейстера, человека весьма умного. Она же возразила, что мог бы он и сам ей о том поведать, ибо уже убедилась, как хорошо ему и так известно всё, что и где происходит, и ничьей помощи ему в том не нужно. Тут он сказал: