Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

– Чем отплатить вам, мой великодушный избавитель? – сказал он ему. – Вы только что освободили меня из самого ужасного заточения, в каком только может оказаться государь. Я был обречен на него феей Львицей и томился шестнадцать лет, – ведь ее могущество столь велико, что, вопреки моей воле, она заставляла меня проглотить эту очаровательную принцессу, которой и прошу вас меня представить, дабы мог я, пав к ногам ее, рассказать о своих злоключениях.

Принц Муфи, удивленный и восхищенный столь необычайным приключением, не уступал в любезностях такому обходительному принцу: вместе они поспешили к прекрасной Муфетте, которая уже возносила хвалу богам за столь нежданное счастье; король, королева и весь двор были уже тут как тут, все говорили наперебой, друг друга не слушая, и плакали от радости так же громко, как еще недавно с горя; наконец, в довершение праздника, показалась в небе добрая Лягушка верхом на ястребе, а у того на лапках звенели золотые колокольчики. Когда послышалось «динь-динь-динь», все посмотрели вверх и увидели, как в воздухе, прелестная, словно заря, восседает Лягушка в розовой шапочке, сиявшей как солнце. Королева вышла ей навстречу и взяла ее за лапку; в тот же миг мудрая Лягушка превратилась в самую прекрасную и великую королеву на свете.

– Я пришла, – воскликнула она, – вознаградить за верность принцессу Муфетту, которая предпочла подвергнуть опасности свою жизнь, нежели изменить возлюбленному. В наше время это редкость, но сие послужит ей добром в будущем. – Тут же увенчала она молодых людей двумя коронами, сплетенными из мирта[254]254
  Мирт (мирта). – См. примеч. 4 к «Синей птице».


[Закрыть], и трижды ударила своей палочкой; тогда все увидели, как кости дракона, взлетев, сами сложились в триумфальную арку – в память о только что свершившемся великом сражении.

Затем многочисленное и прекрасное шествие направилось в город, воспевая брак и супружеские узы столь же радостно, сколь печально они совсем недавно провожали принцессу на жертвоприношение. Со свадьбой промедлили только до следующего дня, и легко вообразить, как там всем было весело.

* * *

 
Королеве, о коей мы вам рассказали,
Посреди бесконечного горя и зла
Никакие опасности не угрожали,
Ведь любовь ей и дружба защитой была.
Ни король, ни Лягушка ее не забыли,
Обещали они королеву спасти,
Дружно силы свои они вместе сложили,
Чтобы Львице жестокой удар нанести.
В дни далекие верными были мужья,
В дни далекие честными были друзья.
Век волшебных историй во всем своем блеске
Канул в Лету, навеки он нами забыт.
И лишь старая сказка о людях чудесных
След того, что давно миновало, хранит.
 

Пер. Е. Ю. Шибановой

или-были в счастливом союзе король с королевой; нежно они любили друг друга, и подданные их боготворили, да только для полного счастья не хватало им наследника. Королева не сомневалась, что, роди она дитятко, король полюбил бы ее еще сильнее, и потому каждую весну наведывалась к источнику целебных вод. Туда стекались толпы народу, и среди них так много чужестранцев, что было их тут превеликое число со всех концов света.

В густом лесу било множество ключей; их обнесли мрамором и порфиром, ибо каждый паломник так и жаждал их украсить. Однажды королева, усевшись на край колодца, удалила всех своих фрейлин и, оставшись одна, принялась сетовать, по обычаю.

– Отчего я так несчастна, – причитала она, – что нет у меня детей? У последних нищенок, и у тех они есть, а я уж пять лет как прошу у Неба наследника. Неужто так и умереть мне без утешения?

Проговорив так, она вдруг заметила, что вода в источнике забурлила, оттуда выполз большой рак и сказал ей:

– Великая королева, вы получите что хотите. Тут неподалеку, скажу я вам, стоит великолепный дворец, возведенный феями; отыскать его нельзя, ибо окружен он тучами столь густыми, что не проникает сквозь них взгляд смертного. Однако я всегда к услугам вашего величества. Если соблаговолите вы довериться бедному раку, вас туда отведу.

Королева только рот разинула – так удивило ее, что рак говорит человечьим языком; потом с радостью согласилась, признавшись, правда, что не приучена при ходьбе пятиться назад. Рак улыбнулся и в сей же миг превратился в премиленькую старушечку.

– Что ж, сударыня, – сказала старушка, – будь по-вашему, пятиться нам не придется; главное, считайте меня своим другом, ведь я желаю вам лишь добра.

И она вышла из фонтана совсем сухая, в белых одеждах, обшитых багрецом, а в седых кудрях – зеленые ленты. Другой такой учтивой да кокетливой старушки больше нигде и на свете не бывало; она поклонилась королеве, прижала ее к груди и, не желая более медлить, повела ее по лесной тропинке, к немалому удивлению нашей монархини, ибо хаживала она тут тысячу раз, а этой тропки ни разу не видала: и куда бы она могла завести? А была это дорога, которой к источнику целебных вод приходили феи. Стоило на нее, обыкновенно заросшую терновником да шиповником, ступить королеве и ее вожатой – на кустах сразу расцвели розы, ветви жасминов и померанцев сплелись в затейливую беседку, увитую листвой и цветами, земля покрылась фиалками и тысячи разных птиц на деревьях защебетали, соперничая, чья песнь лучше.

Не успела королева еще оправиться от изумления, как ей пришлось зажмуриться – так ослепительно было сияние открывшегося ей дворца, целиком сложенного из бриллиантов – стены и крыши, полы и потолки, ступени и даже террасы. Она была так восхищена, что не смогла сдержать громкого восклицания, спросив у любезной старушки, что привела ее сюда, явь это или же сон.

– Разумеется, это все наяву, – отвечала ей та.

Тут врата дворца отворились, из них вышли шесть фей, да еще каких! Прекраснейших и расчудесных из всех, которых когда-либо знавала империя фей. Все они склонились перед королевой в глубочайшем реверансе, и каждая преподнесла ей по цветку, сделанному из драгоценных камней, так что получился целый букет: тут были роза, тюльпан, анемон, аквилегия, гвоздика и алый цветок граната.

– Сударыня, – сказали они ей, – самый лучший знак нашего к вам расположения – это позволить вам лицезреть здесь всех нас, но мы с большой радостью сообщаем, что у вас родится прекрасная принцесса, и назовете вы ее Дезире – Желанная, ибо, надо признать, уж очень давно вы ее желаете. И, едва она появится на свет, не забудьте непременно послать за нами, ибо мы хотим даровать ей достоинства самые всевозможные: вам стоит лишь взять дарованный букет и назвать каждый цветок, подумав о нас, – тогда мы явимся в вашу опочивальню.

В восторге королева бросилась им на шею, и обнимались они крепко добрых полчаса. Потом феи упросили ее войти к ним во дворец, великолепие которого описанию не подвластно; дело в том, что строить его они пригласили того же архитектора, что возвел дворец Солнца, и он сделал все как там, только в миниатюре[256]256
  …строить его они пригласили того же архитектора, что возвел дворец Солнца, и он сделал все как там, только в миниатюре. – Довольно прозрачный намек на Людовика XIV (короля-Солнце) и его резиденцию Версаль, строившуюся в течение сорока лет такими архитекторами, как Ле Во, Обрэ и Мансар.


[Закрыть]. Королева, которую такое сияние немного слепило, то и дело щурилась. Они провели ее в сад, полный невиданных плодов: абрикосы крупней человеческой головы, а вишню можно было съесть, лишь сперва разрезав на четыре части, и на вкус она была такой сладкой, что, раз отведав, королева уже не хотела потом никаких других вишен. Были там и цукатные деревья, которые стояли все в сахаре, и при этом казалось, что они живут и растут себе потихоньку, как и все прочие.

Однако же не будем подробно рассказывать обо всех восторгах королевы, и как много говорила она о принцессе Желанной, и как благодарила прелестных созданий, объявивших ей столь чудесную новость, – тут уж ни одного слова нежности и признательности не было забыто. Фея Источника тоже удостоилась заслуженной благодарности, а королева оставалась во дворце до самого вечера – она любила музыку, и ей позволили послушать голоса, звучавшие как небесные песнопения, и надарили множество драгоценных подарков. Наконец, поблагодарив этих прекрасных дам, государыня вместе с феей Источника вернулись домой.

Дома давно уже тревожились о королеве и искали ее повсюду, думая-гадая, куда она могла исчезнуть; опасались даже, не похитила ли ее шайка каких-нибудь чужестранцев-сорвиголов, ведь она была так молода и красива! И вот все от души возликовали, когда она наконец возвратилась; она же, бесконечно обрадованная дарованными ей добрыми надеждами, очаровывала всех приятной беседою.

Фея Источника, проводив ее немного, удалилась восвояси. И тогда любезности и похвалы преумножились, и еще целую неделю оставалась королева на водах, не преминув навещать дворец фей в компании кокетливой старушки, которая сперва являлась ей в образе рака, а уж потом принимала естественное свое обличье.

Вот королева и уехала. Вскоре она понесла и родила принцессу, которую назвала Дезире – Желанною. Тотчас взяла она подаренный ей букет и один за другим принялась называть все цветы, да сразу и увидела, как слетаются к ней феи. Прибывали они на самых разных колесницах: в одну, эбеновую, запряжены были белые голуби, в другую, из слоновой кости, – стая воронят; еще были колесницы кедровые и из орлиного дерева[257]257
  …из орлиного дерева… – Орлиное дерево, или каламбак, алойное, или райское, дерево – род ароматической древесины, твердой, смолистой, жирной на ощупь и легко воспламеняемой. Получают обычно из дерева рода Аквилария (лат. Aquilaria), принадлежащего к семейству Волчниковые (Thymelaeaceae). В Восточной Азии высоко ценилось как лекарственное и курительное вещество; до начала XX в. в Европу привозилось очень редко.


[Закрыть]. Это означало, что приезжают они с миром и согласием; ибо когда они гневались, то запрягали свои повозки летающими драконами, огнедышащими змеями с горящими глазами или львами, леопардами и пантерами, на которых могли перелетать на другой край света в мгновение ока, так что не успеешь сказать «доброе утро» или «добрый вечер»; но на сей-то раз они пребывали в самом лучшем расположении духа.

Королева смотрела, как весело и величаво они входят к ней в опочивальню, а следом идут их карлики с карлицами, еще и согнувшись под тяжестью несомых подарков. Вдоволь наобнимавшись с королевой и расцеловав малютку-принцессу, они закутали ее в пеленки из такого тонкого и прочного полотна, что, пользуйся хоть сто лет – сносу им не будет. Феи сами сшили их в часы досуга; кружева были еще тоньше, чем то драгоценное полотно, и на них иглой и веретеном была выткана вся история мира и людей. Потом они показали распашонки и одеяла, тоже затейливо вышитые специально для принцессы: на них изображалась тысяча разнообразных детских забав. С тех пор как живут на свете вышивальщики и вышивальщицы, никто не видал ничего подобного[258]258
  С тех пор как живут на свете вышивальщики и вышивальщицы, никто не видел ничего подобного… – Любовь к рукоделию роднит фей с богинями судьбы Парками, прядущими и обрывающими нить человеческой жизни (см. примеч. 3 к «Принцессе Веснянке» и примеч. 4 к «Сен-Клу»).


[Закрыть], – но стоило феям лишь достать потом саму колыбельку, как королева вскрикнула от восхищения, до того превосходила люлька все до сей поры ею виденное. Выточена она была из дерева столь редкой породы, что оно стоило сто тысяч экю за фунт. Ее поддерживали четыре амурчика – четыре шедевра, свидетельствующие о том, что подлинное искусство превосходит природную материю, даже и такую благородную, как бриллианты и рубины. В этих амурчиков феи вдохнули жизнь, так что, если младенец плакал, они принимались качать его и убаюкивали: чудо как удобно для кормилиц.

Феи сами покачали малютку-принцессу у себя на коленях, а пока пеленали, всю осыпали поцелуями, ведь она была так красива, что нельзя было взглянуть, не полюбив ее. Заметив, что ее пора покормить грудью, они тотчас ударили оземь волшебными палочками, и появилась няня в точности такая, какая нужна таким вот очаровательным крепышам. Теперь оставалось лишь наделить младенца дарами, что феи не замедлили сделать; одна даровала ей добродетель, другая наделила разумом; третья – чудесной красотой, четвертая – счастливой судьбой, пятая – долголетием во здравии; и наконец последняя пожелала, чтобы у нее всегда хорошо получалось все, что она ни задумает.

Счастливая королева успела уже много раз поблагодарить их за всё благо, дарованное малютке, когда увидела, как в спальню вползает такой огромный рак, что его туловище едва-едва пролезло в дверь.

– Так вот оно что! Неблагодарная, – воскликнул рак, – а обо мне вы даже не соизволили вспомнить! Да где ж это видано, что фея Источника так скоро позабыта вами вместе со всеми знаками доброго расположения, вам оказанными, – да разве не я привела вас к моим сестрам? Как! Их вы позвали, а мною одной пренебрегли; так я и думала о вашей дружбе – ей бы продвигаться вперед, а она давай пятиться назад; вот почему я и предпочла явиться вам в образе рака.

Королева, безутешная от совершенной ошибки, перебила ее, испросив прощения и все повторяя, что думала, будто назвала и ее цветок среди других, и что ее просто запутал букет из драгоценностей; что она неспособна забыть оказанные феей благодеяния и умоляет ее не лишать ее своей дружбы и особенно – быть благосклонной к принцессе. Феи, опасаясь, как бы она не наслала на нее нищету и беды, хором старались смягчить ее.

– Дорогая сестрица, – уговаривали они, – пусть Светлость Ваша не сердится на королеву, никогда и в мыслях не имевшую вас расстроить, сбросьте, пожалуйста, эту рачью кожу, мы хотим увидеть, как вы обворожительны.

Я уже говорила, что фея Источника была дамой весьма кокетливой, и похвалы сестер ее немного улестили.

– Да ладно уж! – сказала она. – Решила я было содеять великое зло Желанной малютке, да теперь не стану; но вот навредить ей хочу, это точно, и никто мне в этом помешать не сможет; однако, так и быть, скажу, что если она увидит солнечный свет до того, как ей исполнится пятнадцать лет, – вот тогда она попомнит меня, а может быть, и с жизнью расстанется.

Решения ее не смогли поколебать ни слезы королевы, ни мольбы знаменитых фей, и она гордо ретировалась задом, так и не сбросив обличье рака.

Когда она выползла из спальни, безутешная королева спросила у фей, нет ли средства уберечь ее дочь от грозивших ей бед. Они стали держать совет и наконец, выслушав мириады разных мнений, остановились вот на чем: нужно построить дворец без окон, без дверей, с подземным входом и, поместив принцессу туда, кормить ее и обихаживать, пока она не достигнет рокового возраста.

Три взмаха волшебной палочкой – и вот здание начато и достроено. Снаружи из белого и зеленого мрамора, полы и потолки выложены изумрудами и бриллиантами в форме цветов, птиц и прочих всевозможнейших затейливых вещиц. Все устлано разноцветным бархатом, вышитым самими феями; а будучи весьма искушенными в исторической науке, они не смогли отказать себе в удовольствии запечатлеть самые прекрасные и значительные события – было здесь изображено как прошлое, так и будущее, и на множестве гобеленов красовались геройские деяния самого великого короля в мире.

 
Очами грозен, как фракийский бог,
Воинственен, и горделив, и строг,
С тех пор, как он в державе сей царит,
Он подданным покой и счастие дарит.
Он справедливости примером служит свету,
Кумиром воину и светочем поэту.
Победой увенчав кровавый пир,
Он щедрою рукою дарит мир[259]259
  Очами грозен, как фракийский бог… <…> Победой увенчав кровавый пир, | Он щедрою рукою дарит мир. – С «духом Фракии» (богом войны Аресом, римским Марсом, который, согласно мифологическим источникам, происходил из Фракии, дикой страны с суровым климатом) сравнивается победоносный Людовик XIV, исполнявший на некоторых придворных балах роль Марса, а не только Аполлона (Солнца).


[Закрыть].
 

Такое средство придумали эти мудрые феи, дабы наглядней поведать юной принцессе о разных событиях в жизни героев и прочих великих людей.

Освещалось все лишь огнем свечей, но при этом свет был столь ярок, что во дворце словно стоял вечный полдень. Все учителя, необходимые ей, чтобы стать совершенством, были доставлены сюда. Наделенная живым умом и замечательной сообразительностью, она почти всегда заранее знала то, чему они еще только собирались ее научить, – это восхищало их так, что они не успевали удивляться – ведь она была в том возрасте, когда другие еще всего-то и могут что кликнуть кормилицу; и то сказать, не напрасно же феи своих любимцев одаривают: незнайкой и неумехою после этого не останешься.

Всякий, кто приближался к ней, бывал очарован ее разумом; не менее притягательна была и ее красота, восхищавшая и самых бесчувственных; королева-мать и вовсе бы от нее не отходила, когда б не призывал ее долг быть подле короля. Добрые феи частенько навещали принцессу, принося ей несравненные диковинки и наряды, мастерски пошитые и столь пышные и изысканные, как будто созданы были к свадьбе какой-нибудь молодой принцессы, такой же милой и любезной, как и та, о коей я рассказываю[260]260
  …как будто созданы были к свадьбе какой-нибудь молодой принцессы, такой же милой и любезной, как и та, о коей я рассказываю. – Речь идет о Марии-Аделаиде Савойской, юной супруге герцога Бургундского, внука Людовика XIV, свадьба с которым была отпразднована в 1697 г.


[Закрыть]. Среди всех нежно благоволивших к ней фей больше всего любила ее фея Тюльпанов, весьма обеспокоенно советовавшая королеве не давать ей увидеть свет, пока ей не минет пятнадцать лет.

– Сестра наша, фея Источника, очень мстительна, – говаривала она ей, – как ни заботься мы об этом ребенке, она сотворит ей зло, едва лишь сможет; тут, госпожа моя, надо вам бдеть неусыпно.

Королева обещала ей беспрестанно следить за столь важным делом; но, поскольку день, когда дорогой ее дочери предстояло покинуть замок, становился все ближе, она приказала нарисовать ее, и портрет разослали ко дворам всех величайших монархов мира. Не сыскалось принца, который не застыл бы в восхищении от этого зрелища; однако лишь один был так потрясен, что не смог оторваться от портрета. Он забрал его в свой кабинет, заперся с ним там, стал с ним разговаривать, точно портрет был живой и мог слышать его, и говорил ему самые страстные слова на свете.

Королю же, совсем переставшему видеть сына, донесли о том, чем тот занялся и почему он уже не такой веселый, как раньше. Несколько придворных, одержимых сплетнями, – ибо немало среди них господ подобного сорта, – нашептали ему, что следует-де опасаться, кабы принц не лишился рассудка, раз дни напролет просиживает, запершись, в своем кабинете, и слышно, как он там разговаривает сам с собою, думая, что рядом с ним есть еще кто-то.

Король выслушал это с тревогой.

– Возможно ли, – спросил он своих приближенных, – чтобы мой сын потерял рассудок? Вот уж чего у него всегда было в избытке: сами знаете, как им всегда восхищались, и по сей день также, и взгляд у него совсем не блуждающий, вот только запечалился он отчего-то; поговорю-ка я с ним сам, быть может и разберу, что за безумие такое его охватило.

Тут он и вправду послал за ним, всех придворных удалил и, порассуждав о тысяче всяческих мелочей и видя, что принц то и дело отвечает невпопад, наконец спросил, что же так изменило его настроение и характер. Принц же, подумав, что настал подходящий момент, бросился ему в ноги.

– Вы решили, – промолвил он, – женить меня на Черной принцессе, находя в этаком союзе большие выгоды, коих я не могу вам обещать в моем союзе с принцессой Желанной; но, господин мой, я очарован именно ею и не сравню ее ни с какой иной.

– А где же это вы их видели? – поинтересовался король.

– Мне принесли портреты и той и другой, – отвечал принц Ратоборец (так прозвали его после того, как он отличился в трех больших битвах). – Признаюсь вам, что испытываю столь сильную страсть к принцессе Желанной, что придется вам взять назад слово, данное вами Черной принцессе, иначе я умру – и с радостью с жизнью расстанусь, коли не буду вместе с той, кого полюбил всем сердцем.

– Вот, значит, какая у вас прихоть – беседовать с портретом, – мрачно промолвил король. – Да знаете ли, что над вами уже все придворные смеются: они уверены, что вы тронулись умом, и, знай вы все, что они мне тут наговорили, ей-богу, собственной слабости сами бы устыдились.

– Не в силах я стыдиться того дивного жара, коим пылает мое сердце, – откликнулся на это принц, – взгляните сами на портрет этой чудо-принцессы и одобрите мою страсть к ней.

– Тотчас же принеси мне его, – отвечал король с нетерпением, лишь подчеркнувшим его печаль; принцу бы тут огорчиться, да ведь он был уверен, что ничто в мире не сравнится с красотой его Желанной. Он помчался в кабинет и вернулся с портретом к королю; тот был почти так же очарован.

– Вот это да! – сказал он. – Милый мой, мои желания совпадают с вашими: имей я такую прекрасную принцессу у себя при дворе, и сам бы помолодел; тотчас пошлю я послов к Черной принцессе и возьму назад данное слово, пусть даже мне предстоит с ней большая война.

Принц почтительно поцеловал отцу руки и несколько раз обнял его колени. Он был так преисполнен радости, что его едва узнавали; торопил короля с отправкой посольства – и не только к Черной, но и к Желанной и убеждал, что для последней миссии нужно выбрать человека достойнейшего и богатейшего, чтобы он выглядел подобающим столь важной миссии образом и смог убедить в желаемом. Тут король обратил взор на Пересмешника: а был это юный сеньор весьма красноречивый, к тому же с ежегодным доходом в сто миллионов. Он так горячо любил принца Ратоборца, что ради дружбы с ним велел изготовить самый большой экипаж и пошить самую красивую ливрею, какую только смог придумать. Собирался он с большой поспешностью, ведь любовь принца росла с каждым днем, и тот умолял ускорить отъезд.

– Рассудите сами, – говорил он, – дело тут о моей жизни и смерти; едва подумаю, что отец этой принцессы может заключить брачный союз с кем-нибудь еще и не захочет порвать его ради меня, так чувствую, что теряю разум и боюсь навсегда его утратить.

Чтобы выгадать время, Пересмешник его утешал, ибо он очень был доволен тем, что его старания приносили ему такую честь. Он снарядил восемьдесят карет, сиявших золотом и бриллиантами, с такими утонченными миниатюрами, что с ними не сравниться никаким иным, и еще пятьдесят карет и восемьдесят четыре тысячи конных пажей, величавых точно принцы; а всего, что шло еще и следом, даже и счесть было нельзя.

Когда он пришел попрощаться с принцем, тот крепко обнял его.

– Помните же, дорогой Пересмешник, – сказал он, – моя жизнь зависит от той женитьбы, о которой вы должны сговориться, ничего не упускайте, убеждая прелестную принцессу, и привезите мне ее, ибо я ее обожаю.

Он дал ему множество даров, в которых изысканность соревновалась с величавостью: тут были и бриллиантовые печатки с выгравированными на них любовными призывами, и часы, оправленные карбункулами и отделанные вензелями Желанной, а еще рубиновые браслеты в форме сердца – чего, в конце концов, только ни выдумал он, дабы ей понравиться?

Посол вез и портрет молодого принца, исполненный художником столь искусным, что это был портрет говорящий, который мог делать изящные и весьма остроумные комплименты. Он не мог отвечать каждому, кто к нему обращался, но до этого было недалеко. Пересмешник обещал принцу ничего не упустить, дабы достичь желаемого; и добавил еще, что везет столько несметных богатств, что, откажи ему принцесса, легко будет обольстить любую из ее фрейлин, чтобы та помогла похитить Желанную.

– О, – вскричал тут принц, – нет, такого я позволить не могу – это уж вовсе бесцеремонно и может оскорбить ее!

Пересмешник ничего не ответил и пустился в путь.

Слух о его приезде опередил его. Король с королевой были очень рады, ведь они с почтением относились к его господину и знали о великих подвигах принца Ратоборца, но еще того пуще наслышаны были о его личных достоинствах: так что и во всем мире не нашли бы лучшего мужа для своей дочери. Пересмешника приняли с почетом, разместив в нарочно приготовленном для него дворце, и отдали все нужные приказы, чтобы во всем великолепии показать ему двор.

Король с королевой решили было представить посла и Желанной, но тут пришла к королеве фея Тюльпанов и сказала ей:

– Остерегайтесь, госпожа моя, показывать Пересмешнику нашу малышку, – так она называла принцессу, – ему еще рано ее лицезреть, и ни за что не отпускайте ее к королю, который за ней прислал, пока ей не минет пятнадцати лет, а не то случится беда.

Королева обняла добрую фею Тюльпанов, обещав следовать ее советам, и тут же они пошли навестить принцессу.

Приехал посол, а его свита подтягивалась еще двадцать три часа, ибо насчитывалось в ней шестьсот тысяч мулов, с позолоченными подковами и колокольчиками, в попонах из бархата и парчи, расшитых жемчугами, – вот был затор-то на всех улицах, такая толпа сбегалась посмотреть на них. Король с королевою выехали ему навстречу – так они были счастливы, что он прибыл. Нечего и рассказывать обо всех торжественных речах, им произнесенных, и церемониях, тут и там происходивших, – их лучше всего самим себе вообразить, но когда он попросил отвести его к принцессе, чтобы ей поклониться, то был изумлен, что в этой милости ему отказали.

– Хоть эта милость и кажется само собою разумеющейся, – объяснил ему король, – мы не соизволим оказать вам ее, сеньор Пересмешник; не потому, что на нас каприз такой вдруг нашел, – о нет, и потому сейчас расскажем вам одно странное приключение, случившееся с нашей дочерью, в надежде на ваше участие и понимание.

Когда малышка родилась, нашлась одна фея, почувствовавшая к ней неприязнь и пригрозившая ей весьма большим несчастьем, если она увидит дневной свет прежде, чем ей исполнится пятнадцать лет, – вот мы и держим ее в таком дворце, где самые роскошные покои располагаются в подземельях. Мы уж было собрались вас туда препроводить, да фея Тюльпанов предупредила нас, что этого не стоит делать.

– Как так, сир? – удивился посол. – Неужто буду я столь незадачлив, чтоб вернуться домой без нее? Вы согласны отдать ее моему королю для его сына, и она сама ждала этого с таким нетерпением, – да возможно ли, чтоб вас остановила такая сущая безделица, как предостережение фей? Вот портрет принца Ратоборца, у меня приказ преподнести его ей. Написан он с таким сходством, что стоит мне лишь взглянуть на него, и кажется, я вижу сам оригинал.

Тут он развернул полотно, и портрет, который был обучен ни с кем не говорить, кроме самой принцессы, произнес:

– О прекрасная Желанная, вы не в силах вообразить, как пылко я жду вашего прибытия: приезжайте же поскорее к нашему двору и украсьте его вашим неподражаемым очарованием.

Больше портрет ни слова не сказал, но король и королева так и замерли, остолбеневшие, и попросили Пересмешника дать им его, а уж они отнесут принцессе; он с радостью согласился и отдал портрет прямо им в руки.

Королева до сих пор еще ничего не говорила дочери о том, что происходило при дворе; запретила она и придворным дамам сообщать ей о приезде посла. Те не послушались ее, и принцесса знала, что готовится большая свадьба, но она была столь осторожна, что матери ничего не сказала. Когда же та показала ей говорящий портрет принца, который еще и сделал ей комплимент, столь нежный, сколь и галантный, она была немало удивлена, ибо никогда ничего равного этому не видала, и даже приятное лицо принца, одухотворенный облик, правильность черт – и те поразили ее меньше, чем то, что произносил портрет.

– Скажите-ка, – со смехом спросила ее королева, – огорчитесь ли вы, если вам достанется такой супруг, как сей принц?

– Госпожа моя, – отозвалась принцесса, – выбор тут вовсе не за мною, я-то всегда буду рада тому, кого вы мне соблаговолите предназначить.

– И все же, признайтесь, – прибавила тут королева, – если выбор вдруг падет на него, будете ли вы считать себя счастливой?

Принцесса покраснела, опустила глаза и промолчала. Королева обняла ее и расцеловала, не сумев сдержать слезы, – ведь она подумала, что им так скоро придется расстаться, ибо до пятнадцатилетия принцессе оставалось не больше трех месяцев, но, скрыв досаду, она объявила ей о посольстве славного Пересмешника и отдала все привезенные для нее редкости и драгоценные дары. Та же ими восхитилась и с большим вкусом расхвалила самые изящные и любопытные; однако все чаще поглядывала на портрет принца с выражением удовольствия, доселе ею никогда не испытанного.

Посол, поняв, что, сколько он ни проси, принцессу ему не отдают, а только обещают желаемый брак – но обещают так торжественно, что сомневаться неуместно, не замешкался при дворе короля, а пустился в обратный путь и доложил своим государям об успехах посольства.

Принц, узнав, что его надеждам увидеть свою Желанную не суждено сбыться ранее чем через три месяца, разразился такими рыданиями, что поверг в уныние весь двор; он перестал спать и есть, стал грустным и мечтательным, лицо побледнело, утратив живость красок, и целыми днями теперь он только и делал, что сидел на диване у себя в спальне и смотрел на портрет принцессы, писал ей письма и вслух читал их портрету, как будто тот мог их услышать или прочесть, – так его силы все таяли, и он опасно заболел, а о причинах догадаться было легко – не нужно для того ни лекарей, ни ученых докторов.

Король был в отчаянии – ведь он любил сына как никто на свете. И вот он почти потерял его: каково же отцовское горе! Он не видел никакого средства исцелить принца – тот жаждал Желанной, а без нее умирал. Видя сына в такой крайности, принял он решение найти короля с королевой, которые обещали ему принцессу, и умолить их проявить милость к принцу, слабевшему на глазах, и не откладывать больше свадьбы, ибо она может и не состояться вовсе, если они упорно хотят дождаться, пока дочери минет пятнадцать лет.

Это был поступок странный до необычайности, но все же лучше было так, нежели оставить на погибель сына столь горячо любимого. Однако тут сыскалось непреодолимое препятствие: почтенный возраст его позволял ехать только в паланкине, а такой способ передвижения никак не сочетался с нетерпением его сына, потому послал он вперед верного Пересмешника с трогательнейшими письмами, которые должны были склонить короля и королеву к желаемому решению.

Все это время Желанная с таким же удовольствием всматривалась в портрет принца, как и он – в ее портрет. Любую минуту старалась она улучить, чтобы пойти туда, где висел он, но, как ни скрывала свои чувства, за ней все время кто-нибудь да подсматривал: среди таких были ее фрейлины Желтофиоль и Терновая Колючка, они-то и подметили, что принцесса стала беспокойней, чем прежде. Желтофиоль горячо любила ее и хранила ей верность, но Терновая Колючка давно уже чувствовала тайную зависть к ее достоинствам и положению, ведь ее мать выпестовала принцессу, была при ней наставницей, а уж потом стала ее первой фрейлиной. Ей бы любить принцессу как самое дорогое, что есть на свете, да вот обожала она до безумия свою родную дочь и, видя, какую ненависть та питает к Желанной, тоже не могла сохранить к ней добрых чувств.

Когда же при дворе Черной принцессы узнали, какие вести им привез посол, то приняли его неподобающе, – ведь эта эфиопка была самым мстительным существом на свете. Она посчитала это дерзостью – сперва заручиться ее словом, а потом прислать ей депешу, где сказано, что с благодарностью его возвращают. Она была влюблена в принца по привезенному ей портрету, а уж этих эфиопок до любовных дел только допусти – тогда они становятся такими сумасбродками, что другим и не снилось.

– Как так, господин посол, – спросила она, – ваш повелитель считает меня не такой богатой или не столь красивой? Прогуляйтесь по моим владениям – и вы едва ли где найдете просторы шире здешних, пойдите в мою царскую сокровищницу – и увидите там больше золота, чем добывают на перуанских приисках; да посмотрите же наконец, как черна моя кожа, а какой приплюснутый нос, а мои пухлые губы! – разве можно быть еще красивее?[261]261
  …да посмотрите же наконец, как черна моя кожа, а какой приплюснутый нос, а мои пухлые губы! – разве можно быть еще красивее? – Перед нами типичное для данной эпохи описание чернокожего (чернокожей), которое во всех основных чертах является карнавальной противоположностью канона красоты, т. е. каноном безобразия.


[Закрыть]

– Госпожа, – отвечал он ей (боясь палочных ударов поболее, чем те послы, коих отправляли к туркам в Порту[262]262
  …боясь палочных ударов поболее, чем те послы, коих отправляли к туркам в Порту. – Фр. Porte Sublime, т. е. «Высокая» или «Блистательная Порта» – резиденция турецкого султана; применяется с XV в. Османская (или Оттоманская) Порта – государство, основанное в северо-западной Анатолии тюркскими племенами под управлением Османа I в 1299 г. и просуществовавшее до 1922 г.


[Закрыть]), – я осуждаю своего властелина, да так, что, позволено мне будет сказать: если бы Небу было угодно вознести меня на лучший трон во всем свете, уж я бы знал, кому его предложить.