Текст книги "Кабинет фей"

Автор книги: Мари-Катрин д’Онуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 72 страниц)

– Пусть ее хотя бы осмотрит мой лекарь, – сказал он наконец.

– Ах, Ваше Высочество, – воскликнула гувернантка, – вот это ее уж точно доконает. Она ненавидит лекарей и снадобья. Но не тревожьтесь, ей всего лишь нужно отдохнуть несколько дней, у нее мигрень, а для такой болезни сон – лучшее из лекарств.

Так ей удалось уговорить принца не беспокоить возлюбленную, вместо которой в кровати лежала кукла. Но вот однажды вечером, не сомневаясь, что нетерпеливый принц вновь попытается войти в покои принцессы, и приготовившись бежать, она вдруг услышала, как он, не дождавшись, пока ему откроют, в ярости вышиб дверь.

Причиной буйства явилось то, что служанки принцессы заметили подмену и, боясь, что их накажут, поспешили доложить об этом Горбуну. В неописуемом гневе бросился он к королю, подумав, что правитель причастен к обману. Однако изумленное лицо отца убедило Горбуна, что тот ничего не знал. Едва же пред ним предстала несчастная гувернантка, как принц набросился на нее, схватив за волосы и рыча:

– Верни мне Карпийон, или я вырву у тебя сердце!

В ответ она лишь разрыдалась, упав на колени и умоляя выслушать ее, но напрасно. Он сам отволок ее в темницу, где неминуемо заколол бы кинжалом, не вмешайся в это король, чья доброта была равна злобе его сына: он и уговорил его сохранить ей жизнь, оставив в ужасной тюрьме.

Принц, влюбленный и взбешенный, приказал искать принцессу на суше и на море; он и сам, словно обезумев, рыскал повсюду. И вот однажды, когда Карпийон с коровой укрылась под высокой скалой от разразившейся непогоды, вздрагивая от ударов грома, вспышек молнии и града, случилось так, что принц Горбун и его люди, промокшие до нитки, решили переждать грозу под той же скалой. Увы! Принц снова был рядом с нею, и это устрашило ее пуще стихии; обеими руками схватила она букетик левкоев и прижала к груди, боясь, что не подействует колдовство, если она так и будет держать его в одной руке; и, вспомнив о фее, прошептала тихонько:

– Не оставляйте меня, прекрасная Амазонка.

Горбун взглянул на нее и сказал:

– Чего тебе бояться, дряхлая старуха. Убьет тебя молнией – ну и ладно, ты ведь и так уже на краю могилы?

Услышав, что ее назвали старухой, принцесса была столь же обрадована, сколь и удивлена.

«Сомневаться не приходится, – подумала она, – мой букетик совершил чудо».

И, чтобы не отвечать ему, Карпийон притворилась глухой. Когда Горбун понял, что она ничего не слышит, он сказал своему наперснику, который всегда был рядом:

– Будь у меня настроение получше, я бы загнал эту старуху на вершину скалы, а потом бы столкнул: до чего ж приятно было бы посмотреть, как она сломает себе шею.

– Да за чем же дело стало, Ваше Высочество, – ответил негодяй, – если вас это хоть немного развеселит, я ее сам туда оттащу – вот вы и поглядите, как ее тело, летя вниз и натыкаясь на отроги, подскакивает, словно мяч, а кровь стекает сюда, прямо к вашим ногам.

– Времени жалко, – отмахнулся принц, – нужно найти неблагодарную, из-за которой нет мне в жизни покоя.

С этими словами он пришпорил коня и во весь опор понесся прочь. Легко представить радость принцессы, ибо, конечно, ее ужаснул разговор принца с наперсником; не забыла она и поблагодарить фею Амазонку, в могуществе которой только что убедилась. Карпийон продолжила путь и вышла к равнине, где стояли пастушьи хижины. Эти небольшие домики с садами и колодцами были отрадой для взора: даже Темпейская долина и берега реки Линьон[237]237
  Темпейская долина и берега реки Линьон. – Темпейская долина находится между горами Олимп и Осса, по ней протекает Пеней, главная река Фессалии. Единственный проход из Македонии в Фессалию. Долина славилась живописной природой. Линьон – живописная река в Центральной Франции, на берегу которой живут Пастухи и Пастушки, герои и героини романа Оноре д’Юрфе «Астрея», и куда в отчаянии бросается Селадон, главный герой романа, идеальный влюбленный, притворно отвергнутый своей возлюбленной, Астреей. Линь-он – несомненный locus amœnus не только «Астреи», но и многих последующих произведений пасторальной литературы. Приводим два отрывка из начала первой книги «Астреи», где изображается Линьон и главные герои романа на его берегах:
  Несколько других источников в разных местах струятся по долине, омывая ее светлыми волнами, а наикрасивейший из них – Линьон, столь же непостоянный в течении, сколь и неясный в истоке. Он змеится по равнине от высоких гор Сервьер и Шальмазель до горы Фёр, где Луара принимает его и, заставляя забыть свое имя, несет в дань океану. <…>
  Случилось так, что в этот день влюбленный Пастух, поднявшись засветло, дабы предаться своим мыслям, предоставив стаду пастись на еще не смятой траве, отправился на извилистый берег Линьона ждать прихода прекрасной своей Пастушки, спешившей туда же, ибо, разбуженная жгучим подозрением, она не смогла сомкнуть глаз всю ночь. Едва солнце принялось золотить вершины гор Изур и Марсийи, как Пастух увидал вдали и мгновенно узнал стадо Астреи.
(Пахсарьян 2005: 73–76)

[Закрыть] не сравнились бы с сей равниною. Пастушки большею частью были прелестны, пастухи же всячески старались им понравиться. Все деревья были испещрены тысячами надписей и любовными стихами. Поселяне, заметив принцессу, оставили стада и на почтительном расстоянии последовали за нею, покоренные ее красотой и необычайно величественным видом. Однако их удивило, что она так бедно одета, – ведь жители деревни, хоть и вели скромную сельскую жизнь, старались выглядеть изящными.

Принцесса спросила, где живет пастух по имени Верховник, и ее тотчас же проводили к нему. Она застала его сидящим на лужайке с женой и дочерьми; у их ног нежно журчала небольшая речка. В руках у пастуха был тростник – из него он умело плел корзину для плодов; жена вязала, а дочери удили рыбу.

Подойдя к ним, Карпийон почувствовала прилив необычайного почтения и нежности. Они же при виде ее заволновались так, что лица их то бледнели, то краснели.

– Я бедная пастушка, – скромно поклонилась Карпийон, – и пришла от известной вам феи Амазонки, в надежде на то, что из уважения к ней вы приютите меня.

– Дочь моя, – обратился к ней король, вставая и тоже приветствуя ее, – о да, мы глубоко почитаем сию великую фею. Вы здесь желанная гостья и, не будь у вас даже иного поручительства, кроме себя самой, – не сомневайтесь, что и тогда вы обрели бы в нашем доме пристанище.

– Подойдите, прелестное дитя, – молвила королева, протягивая ей руку, – подойдите, чтобы я могла обнять вас. У меня к вам самые благожелательные чувства, и я хочу, чтобы вы видели во мне мать, а в моих дочерях сестер.

– Увы! Дорогая матушка, – ответила принцесса, – я не заслуживаю такой чести, мне достаточно быть вашей пастушкой и пасти ваши стада.

– Дочь моя, – вновь заговорил король, – мы здесь все равны, вы же явились от той, кому мы доверяем, а посему нам следует относиться к вам так же, как к собственным детям нашим. Сядьте же подле нас, и пусть ваша корова щиплет траву рядом с нашими овцами.

Карпийон попыталась было отнекиваться: она-де пришла только помочь по хозяйству; однако, пожелай они поймать ее на слове, – это бы ее весьма смутило, ибо, по правде говоря, достаточно было лишь взглянуть на нее, чтобы понять: она рождена повелевать, а не прислуживать. Да ведь нельзя забывать и того, что Амазонка, фея столь влиятельная, не стала бы покровительствовать простолюдинам.

Король и королева смотрели на Карпийон с изумлением и безотчетным восхищением. Они спросили, издалека ли пришла она: ответ был «да»; есть ли у нее отец и мать? – она сказала «нет»; почти всегда она отвечала односложно, с подобающей почтительностью.

– Как ваше имя, дочь моя? – спросила королева.

– Меня зовут Карпийон, – ответила принцесса.

– Необычное имя, – заметил король. – Редко так называют, если только за этим не стоит какое-то особое обстоятельство.

Ничего не ответив, Карпийон лишь взяла у королевы веретено, чтобы смотать с него пряжу. Тут всех ослепили ее руки, до того скрытые под рукавами, – они были белы точно снег. Король с королевой многозначительно переглянулись и сказали принцессе:

– Вы слишком тепло одеты для этой поры года, Карпийон, а сабо тяжело носить столь юной девушке. Вам нужно одеться по-нашему.

– Матушка, – ответила она, – я одета по обычаю моей страны. Коли вам угодно мне велеть, я переменю платье.

Они восхитились ее послушанием, особенно же – скромностью взора и всего облика.

Когда пришло время ужина, все вместе вернулись в дом. Обе принцессы поймали небольшую жирную рыбу; на столе появились свежие яйца, молоко и плоды.

– Странно, что сын еще не вернулся, – сказал король, – а всё его страсть к охоте – она заводит его дальше, чем мне хотелось бы. Каждый раз я боюсь, как бы с ним чего не случилось.

– Я боюсь того же, – молвила королева, – но если вы согласны, мы подождем его, чтобы он тоже поужинал с нами.

– Напротив, – возразил король, – этого мы делать не станем. Прошу вас, когда он вернется, не говорить с ним вовсе; пускай все будут с ним холодны.

– Вы знаете, как он добр, – сказала королева, – да ведь он так огорчится, что может и заболеть.

– Ничего не поделаешь, – ответил король, – надо его перевоспитать.

Все уселись за стол, а под конец трапезы явился и юный принц; на плечах он нес косулю, волосы его вымокли от пота, а лицо покрывала пыль. Он опирался на небольшое копье, которое всегда носил с собою, на одном боку у него висел лук, на другом – колчан, полный стрел. В его лице и манерах было столько благородства и достоинства, что он поневоле внушал предупредительность и почтение.

– Матушка, – молвил он, обращаясь к королеве, – желание принести вам эту косулю заставило меня побегать сегодня по холмам и долинам.

– Сын мой, – серьезно сказал ему король, – вы не столько радуете нас, сколько заставляете тревожиться. Зная все, что я думаю о вашей страсти к охоте, вы не в силах исправиться.

Принц покраснел, более всего огорченный тем, что все это слышит незнакомый человек. Он пообещал в следующий раз вернуться раньше или уж вовсе пересилить свою страсть к охоте.

– Довольно, – сказала королева, очень нежно любившая его. – Сын мой, благодарю вас за подарок, что вы мне преподнесли. Сядьте подле меня и отужинайте, ведь я не сомневаюсь, что вы голодны.

Принц, расстроенный той строгостью, с которой говорил с ним отец, едва осмеливался поднять взор, ибо, неустрашимый перед лицом опасности, он был кротким и послушным с теми, к кому испытывал почтение.

Тем не менее, справившись со смущением, он уселся напротив королевы и взглянул на Карпийон, которая уже давно смотрела на него. Как только взгляды встретились, их души охватило сильное волнение, смятение, для них самих необъяснимое[238]238
  …смятение, для них самих необъяснимое. – Подобное описание первой встречи влюбленных героев – характерный романный топос, начиная с греческого романа II в. н. э. (см.: Rousset 1984).


[Закрыть]. Принцесса залилась румянцем и опустила глаза, однако принц продолжал смотреть на нее, и она вновь осторожно взглянула на него уже подольше. Оба равно удивились и подумали, что с таким не сравнится ничто в целом свете.

«Возможно ли, – спрашивала себя принцесса, – что сей юный пастух красивее всех, кого я видела при дворе?»

«Неужели эта чудесная девушка простая пастушка? – думал принц. – Ах! Почему я не король, чтобы посадить ее на трон и сделать владычицей и моих земель, и моего сердца?»

Занятый такими мыслями, он совсем не ел. Королева подумала, что тому причиной холодность, с какой его встретили, и изо всех сил старалась ему услужить, и даже сама принесла ему свои любимые изысканные плоды. Он поднес их Карпийон. Та же, поблагодарив его и будто не заметив протянутой руки, печально сказала:

– Мне они не нужны. – И тогда он бесстрастно положил их на стол.

Королева ничего не заметила; зато старшая принцесса, которой принц был отнюдь не противен, – не будь различия в их положении, она бы и вовсе безумно его полюбила, – с досадой прикусила губки.

После ужина король и королева удалились, принцессы же по обыкновению занялись хозяйством: одна пошла доить коров, другая – готовить сыр. Карпийон тоже принялась было за дело, но, совсем к такой жизни не привычная, так и не смогла сделать ничего путного, за что обе принцессы со смехом называли ее прекрасной неумехой; однако принц, уже влюбленный, помог ей. Пойдя с нею к колодцу, он сам понес кувшины, наполнил их водою и принес в дом, не желая, чтобы она носила тяжести.

– Что это значит, пастух? – спрашивала она его. – Всю-то жизнь я трудилась – а теперь мне что же, строить из себя госпожу? Разве отдыхать пришла я в эту долину?

– Делайте что пожелаете, милая пастушка, – ответил ей принц, – но не отвергайте мою скромную помощь; для меня это – одно удовольствие.

Они вернулись вместе; ему было жаль, что время пролетело так быстро, – ведь, даже едва решаясь беседовать с нею, он был счастлив просто ее видеть.

Оба провели беспокойную ночь, однако неопытность не позволила им понять причину бессонницы. Тем не менее принц с нетерпением ждал часа, когда опять сможет увидеть пастушку, а она боялась новой встречи с пастухом. Такое волнение всего лишь при виде принца было внове для Карпийон и немного отвлекло девушку от иных печалей, удручавших ее. Она столь часто думала о пастухе, что стала реже вспоминать о принце Горбуне.

«О причудница-Судьба, – вопрошала она, – отчего же одарила ты изяществом, красотой и приятностью юного пастуха, чей единственный удел – пасти свое стадо, и наделила злобой, уродством и порочностью великого принца, которому суждено править королевством?»

Превратись из принцессы в пастушку, Карпийон не хотела даже знать, как сама выглядит; однако теперь желание понравиться заставило ее поискать зеркало; найдя его у принцесс и увидев свою одежду и прическу, она застыла в замешательстве.

– Что за вид! – воскликнула она. – На кого я похожа? Нельзя мне и дальше ходить в такой грубой холстине.

Принеся воды, она умылась и помыла руки, сразу ставшие белее лилий. Вслед за этим отыскала королеву и, встав перед ней на колени, поднесла ей кольцо с дивной красоты алмазом (ибо она взяла с собой драгоценности).

– Дорогая моя матушка, – обратилась она к ней, – когда-то я нашла это кольцо, и мне неведома его ценность; но смею надеяться, что оно стоит немалых денег. Молю вас принять его в доказательство моей благодарности за вашу доброту и прошу купить мне платье и белье, чтобы я была одета как все пастушки в этих краях.

Увидев у столь юной девицы такое красивое кольцо, королева удивилась.

– Я лишь сохраню его для вас, – ответила она, – не приняв как дар; что до остального, то нынче же утром вы получите все, о чем попросили.

Она и вправду отправила посыльного в соседний городок, велев ему купить там самое красивое крестьянское платье, какое только бывает на свете. А уж в новой шапочке и туфельках Карпийон казалась прекрасней Авроры[239]239
  Аврора. – См. примеч. 3 к «Золотой Ветви».


[Закрыть]. Принц тоже принарядился – украсил шляпу венком, а перевязь своей сумы и пастуший посох – цветами. Собрав в полях букет, он робко, как подобает влюбленному, поднес его Карпийон; принцесса смущенно приняла сей дар, хотя он и пришелся ей очень по душе. После встречи с принцем она почти перестала разговаривать и все витала в облаках. То же происходило и с ним: на охоте он теперь, вместо того чтобы преследовать оленей и ланей, предпочитал привалы в уединенных уголках природы, где подолгу мечтал об очаровательной Карпийон, сочиняя стихи и песни для своей пастушки, обращаясь к скалам, деревьям и птицам. Веселое расположение духа, благодаря которому другие пастухи постоянно искали его общества, совсем его покинуло.

Трудно, однако же, сильно любя, не бояться предмета любви своей – и вот принц до того страшился рассердить пастушку, открыв ей свои чувства, что не смел ни слова сказать ей. Она же хоть и замечала, что он предпочитает ее всем остальным – а не это ли лучшее доказательство искренности его чувств, – все же немного тяготилась его молчанием, но порой и радовалась.

«Если он и вправду любит меня, – думала она, – что скажу я в ответ ему? Рассердиться на него – не значит ли тем его погубить; а не рассердиться – сама умру от стыда и душевных мук. Как! Неужели, родившись принцессой, я стану слушать какого-то пастуха? Ах! На столь недостойную слабость я никогда не пойду. Сменить одежду не значит сменить и сердце. Мне и так уже придется корить себя слишком за многое, с тех пор как нахожусь здесь».

У принца от природы был красивый голос; да даже и не пой он так сладко, расположенная к нему принцесса все равно с удовольствием слушала бы его. Так или иначе, она часто просила его спеть песенки, и все они звучали столь нежно и трогательно, что Карпийон поневоле заслушивалась ими. Принц сочинил несколько строк и беспрестанно повторял их, а она прекрасно знала, что речь тут о ней. Вот они:

 
Ах! Если бы в каком краю
Нашлась меж всеми божествами
Та, что красой сравнится с вами,
Готовая весь мир отдать за страсть мою,
Как счастлив был бы я всем этим пренебречь,
Чтобы хоть раз ваш взор привлечь!
 

Хоть принцесса и делала вид, что эта песня нравится ей ничуть не больше других, она все же, к большому удовольствию принца, отдавала явное предпочтение именно ей. Это вдохнуло в него побольше смелости. Зная, что Карпийон каждый день пасет ягнят на берегу реки, под сенью ив и рябин, принц пришел туда и кинжалом вырезал на коре деревца[240]240
  …кинжалом вырезал на коре деревца… – Влюбленные герои романа «Астрея» также часто вырезают стихи на коре деревьев, см. примеч. 8 к «Золотой Ветви». Это характерно для всей пасторальной традиции.


[Закрыть]:

 
Напрасно летнею порой
Здесь всяк резвится и играет:
Как хоть на миг мне обрести покой?
Амур меня язвит и вздохи исторгает.
 

Принцесса застала его за вырезыванием последнего слова. Притворившись смущенным и помолчав немного, он сказал:

– Перед вами несчастный пастух, принужденный изливать свои страдания предметам бесчувственным, хотя должен был бы доверить их одной лишь вам.

Ничего не ответив, она опустила глаза, позволив ему говорить ей о своих чувствах сколько угодно; сама же в это время раздумывала, как принять признания юноши, и пристрастность склоняла ее к тому, чтобы с легкостью простить его.

«Он не ведает о моем происхождении, – размышляла она, – его дерзость объяснима, ибо он любит меня и считает, что мы с ним равны. Но даже и знай он, кто я, – разве и самые возвышенные из богов не стремятся привлекать людские сердца? Разве они сердятся на то, что их любят?»

– Пастух, – сказала принцесса юноше, когда тот смолк, – мне жаль вас, ибо я испытываю к вам лишь сочувствие; я ничуть не хочу любить, у меня и без того много печалей. Увы! Сколь несчастной была бы судьба моя, согласись я в довершение всех жизненных невзгод еще и взвалить на себя такое тяжкое бремя?!

– Ах, пастушка! – воскликнул принц. – Уж коль скоро вас терзают заботы и беды, ужели вам неизвестно лучшее средство облегчить их? Я разделю их с вами, моей единственной заботой будет угодить вам, можете оставить свое стадо на мое попечение.

– Если бы мучила меня лишь эта забота! – возразила Карпийон.

– Что же еще тревожит вас? – спросил принц с предупредительностью, столь прекрасной, юной, чистой, столь не похожей на пустое величие двора. – Ах, ну конечно! Вы любите другого, потому-то и столь безжалостны ко мне.

Сказав это, он побледнел и стал печален, мысль эта мучила его жестоко.

– Признаюсь, – ответила она, – что у вас есть соперник, отвратительный мне и ненавистный: вы никогда бы не повстречали меня, если бы не его настойчивые преследования, вынудившие меня бежать.

– Что ж, милая пастушка, – молвил он, – тогда вы убежите и от меня; ведь раз вы ненавидите его лишь за то, что он вас любит, тогда самый ненавистный из мужчин для вас – я.

– А если это вовсе не так, – сказала принцесса, – и я благосклоннее к вам, чем вы думаете; ибо я чувствую, что от него бежала куда охотней, чем от вас.

Пастух несказанно обрадовался этакой любезности. С того дня чего бы не сделал он, чтобы угодить принцессе!

Каждое утро отыскивал он самые красивые цветы, плел из них гирлянды для Карпийон, украшал свой посох разноцветными лентами, следил, чтобы девушка не слишком долго оставалась на солнце. Когда она выводила стада на берег реки или в лес, он, согнув густолиственные ветви дерев и сплетая их между собою, устраивал укромные беседки, а мурава служила им тогда креслами, созданными самой природою. На всех стволах красовались их вензеля, а на древесной коре он вырезал стихи, воспевавшие лишь одно – красоту Карпийон. Принцесса же следила за проявлениями любви пастуха то с удовольствием, а то и с беспокойством; еще не понимая, что уже любит его, она не решалась признаться в этом самой себе, боясь, что не сумеет сдержать нежных чувств. Но не указывает ли сей страх сам на свою истинную причину?

Столь явная приязнь молодого пастуха к юной пастушке не осталась незамеченной, получив всеобщее одобрение: да и кто мог осудить их в краю, где царит любовь? Говорили, что достаточно лишь взглянуть на них, чтоб понять, какое оба совершенство и как подходят друг другу, что они – дар богов их долине, и следует всячески потворствовать тому, чтобы они были вместе. Карпийон втайне радовалась, видя, как столь милый ей пастух всем приятен. Когда же она принималась думать о различии в их положении, ею овладевала печаль, и не хотелось раскрывать, кто она на самом деле, дабы дать больше свободы своему сердцу.

Король и королева, любившие ее необычайно, благосклонно наблюдали за рождавшимся чувством; принц был для них все равно что сын, и красота пастушки пленяла их ничуть не меньше, чем его самого.

– Ведь ее привела к нам Амазонка! – говорили они. – Она, защитившая дитя и сразившая кентавра! Нет сомнений – эта мудрая фея предназначила их друг для друга. Нужно ждать ее дальнейших приказаний и следовать им.

Вот все и шло своим чередом, – принц неустанно жаловался на безразличие Карпийон, а она столь же старательно скрывала от него свои чувства, – пока однажды на охоте на него не напал разъяренный медведь, внезапно появившийся из пещеры в скале. Бросившись на принца, он загрыз бы его, не помоги тут молодому человеку его ловкость и бесстрашие. После долгой борьбы на вершине горы они, сцепившись, скатились к самому ее подножию, где отдыхала с подругами Карпийон, даже не подозревавшая о схватке. Как же перепугались они, увидев человека и медведя, которые, казалось, бросились с кручи вниз! Сразу узнав своего пастуха, принцесса в ужасе закричала; все пастушки разбежались, оставив ее одну ожидать исхода поединка. Отважно решилась она ткнуть в морду страшного зверя железным концом своего посоха; любовь, удвоившая ее силы, придала удару весомую мощь, и это помогло ее возлюбленному. Принц же, увидев Карпийон, испугался, что и она может погибнуть вместе с ним, и это придало ему еще больше мужества, так что, совсем забыв о спасении своей жизни, он тревожился лишь о своей пастушке. И вот наконец он убил медведя прямо у ног принцессы, но и сам упал тут же, дважды раненный и еле живой. Ах! Что стало с Карпийон, когда она заметила, что принц истекает кровью, что кровью уже пропитана вся его одежда! Она не могла исторгнуть ни слова, в один миг лицо ее все намокло от слез; положив его голову себе на колени, она неожиданно произнесла:

– Пастух, если вы умрете, я умру с вами. Напрасно я скрывала свои тайные чувства: знайте же, что моя жизнь неразрывно связана с вашей.

– Какого еще счастья могу я желать, прекрасная пастушка! – воскликнул он. – Что бы со мной ни случилось, теперь любой удел для меня будет в радость.

Пастушки, убежавшие от страха перед медведем, вернулись вместе с несколькими пастухами, которым рассказали о происшедшем. Пастухи, дабы помочь принцу и принцессе, вдруг тоже ослабевшей, решили нарезать ветвей и соорудить подобие носилок, как вдруг появилась фея Амазонка.

– Не тревожьтесь и расступитесь, – обратилась она к ним, – дайте мне дотронуться до юного пастуха.

Она взяла его за руку и, надев ему на голову свой золотой шлем, сказала:

– Запрещаю тебе страдать от ран.

Тотчас принц встал на ноги, забрало его шлема было приподнято, и все увидели, как живо блеснули глаза его, какой воинственной силой задышало лицо: так исполнилось веление феи. Удивленный чудесным исцелением и величавой фигурой Амазонки, он в порыве восхищения, радости и благодарности кинулся к ее ногам.

– О великая королева, – молвил он, – я был серьезно ранен, и вот один ваш взгляд, единственное слово, излетевшее из ваших уст, вернули меня к жизни. Но увы! В сердце моем живет иная рана, исцелять которую я не желаю. Молю, облегчите боль от нее и даруйте мне счастие, коим поделюсь я с этой прекрасной пастушкою.

Принцесса залилась румянцем, услышав такие его речи, – ведь фея Амазонка знала, кто она на самом деле. Карпийон боялась, что волшебница станет порицать ее за то, что она дает надежду возлюбленному, столь недостойному ее по происхождению, и не решалась поднять взгляд. Вырвавшийся у нее невольный вздох вызвал у феи жалость.

– Карпийон, – сказала она ей, – сей пастух отнюдь не лишен права на вашу любовь; вы же, пастух, не сомневайтесь, что чаемые вами перемены наступят скоро и будут весьма значительны.

По своему обыкновению, едва произнеся эти слова, она исчезла. Пастухи и пастушки с триумфом проводили влюбленных в деревню, увенчав их цветочными венками в знак победы над ужасным медведем – его тушу несли следом, – и распевая песню о нежных чувствах Карпийон к принцу:

 
В прелестных сих местах
                    нас счастье ждет большое,
Нас здешний лес обворожил:
Влюбленный пастушок своею красотою
Дитя Любви пленил.
 

Так явились они к Верховнику, которому поведали обо всем, что произошло: как отважно пастух бился с медведем, с какой самоотверженностью пастушка помогла ему в этой схватке и, наконец, о фее Амазонке. Обрадовавшись, король поспешил к королеве.

– Сомнений нет, – сказал он ей, – и этот юноша, и эта девушка высокородны: их выдающиеся качества, красота и то покровительство, какое им оказывает фея Амазонка, указывают нам на нечто необычное.

Тут королева вспомнила про кольцо с алмазом, подарок Карпийон.

– Я все забываю показать вам то кольцо, что с необычайной грацией поднесла мне эта юная пастушка, попросив взамен дать ей одежду, которую принято носить в этих краях.

– Красив ли камень? – спросил король.

– Я успела лишь бросить на него один взгляд, – ответила королева, – но вот он.

Она показала королю кольцо, и едва он посмотрел на него, как воскликнул:

– О, боги! Что вижу я? Как?! Неужели не узнали вы ту драгоценность, что получил я из ваших рук?

С этими словами он нажал на известную ему секретную пружину. Алмаз поднялся, и под ним королева увидела свой портрет – она заказывала его для короля, а кольцом этим, надетым на цепочку, играла когда-то ее малышка-дочь, когда мать кормила ее в башне.

– Ах, Ваше Величество, – промолвила она, – сие приключение столь необычайно, что разом оживляет все мои скорби. Поговорим же с пастушкой, чтобы узнать побольше.

Она позвала Карпийон и сказала ей:

– Дочь моя, я так долго ждала от вас признания, которое несказанно бы нас обрадовало, надумай вы сделать его по собственной воле. Но, коль скоро вы продолжаете скрывать от нас ваше происхождение, будет справедливо сказать, что нам все известно; а разрешить эту загадку помогло подаренное вами кольцо.

– Ах, матушка! – И принцесса опустилась на колени перед королевой. – Я столь упорно скрывала вовсе не потому, что так мало вам доверяю, – нет, а только лишь из опасения, что вам будет больно видеть принцессу в таком плачевном положении. Мой отец был королем Мирных Островов, но захватчик сверг его, заточив в башню вместе с моей матерью-королевой. Три года спустя они нашли способ спастись, воспользовавшись помощью стражника: но когда меня спускали в корзине под покровом ночи, веревка оборвалась, и я упала в озеро. Не знаю, как я не утонула, но наутро рыбаки, расставившие сети для ловли карпов, нашли меня запутавшейся в них. По размеру и тяжести они вообразили, что им попался самый огромный карп в озере. Однако, увидев меня и поняв, что их ожидания обмануты, рыбаки хотели было бросить меня обратно в воду на корм рыбам, но потом решили все же оставить в сетях и отнесли тирану, который, зная о побеге моей семьи, тотчас понял, что я и есть несчастная маленькая принцесса, оставленная на произвол судьбы. Его жена, у которой не было детей, пожалела меня и вырастила, дав мне имя Карпийон, тем самым, быть может, желая заставить меня позабыть о своем происхождении; однако сердце всегда подсказывало мне, кто я. Сколь горька бывает жизнь, если наши чувства противоречат выпавшей доле. Так или иначе, но вскоре королевство моего отца, которым тогда спокойно правил его соперник, захватил принц, прозванный Горбуном.

Смена тирана сделала мою судьбу еще горше. Горбун увез меня как свой триумфальный трофей и решил жениться на мне вопреки моей воле. Доведенная до отчаяния, я решилась бежать одна, переодевшись пастушкой и ведя в поводу корову. Принц Горбун стал повсюду искать меня и нашел случайно. Он, несомненно, узнал бы меня, если бы великодушная фея Амазонка не дала мне букетик левкоев для защиты от врагов. Таким же милосердным ее деянием было направить меня к вам, моя добрая матушка, – продолжала принцесса, – и если я до сего момента не рассказывала вам всей правды о себе, то не от недоверия, а только лишь из боязни причинить вам боль. Я вовсе не жалуюсь, – спохватилась Карпийон, – ибо лишь с тех пор, как я у вас, отдыхает душа моя. Признаюсь, что сельскую жизнь, столь приятную и бесхитростную, я с радостью предпочла бы придворной.

Говоря так пылко, она и не замечала, как по щекам королевы текут слезы, да и в глазах у короля блестит предательская влага. Едва Карпийон замолчала, как они оба кинулись к ней и долго обнимали молча; принцесса же, растроганная так же, как и они, тоже заплакала. Как нам описать чувства трех благородных горемык, в чьем счастье было столько боли. Наконец королева, с трудом овладев собою, сказала Карпийон:

– Возможно ли, дитя души моей, что после столь долгой скорби о твоей ужасной кончине боги вернули тебя матери, даруя ей утешение в невзгодах? Да, милое дитя, перед тобой та, которая выносила тебя и вскормила; вот и король, твой отец, – ибо это мы произвели тебя на свет. О, солнце очей моих! О, принцесса, отнятая у нас гневом небес, – с какой великой радостью отметим мы твое счастливое возвращение!

– А я, милая матушка и моя бесценная королева, – воскликнула принцесса, бросившись к ее ногам, – я-то какими словами, какими делами могу выразить вам обоим всю любовь и почтение, какие сейчас чувствует мое сердце? Как случилось, что, уже не смея надеяться увидеть вас снова, я именно тут и нашла приют от всех тягот?

Тут они вновь бросились друг другу в объятия и обнимались несколько часов кряду. Потом король и королева отпустили Карпийон, запретив ей говорить о случившемся, – они боялись любопытства местных пастухов: те хоть и были простаками, но подчас любили совать нос в чужие тайны.

Принцесса хранила секрет от тех, к кому была равнодушна, – но как не посвятить в него юного пастуха, как таиться от того, кого любишь? Она давно корила себя за то, что скрывает от него свое происхождение.

«В каком неоплатном долгу предо мною был бы он, если б знал, что, рожденная принцессой, я опустилась столь же низко? Увы! Скипетр и пастуший посох равны пред любовью; в силах ли столь превозносимое людьми мнимое величие, заполнив нашу душу, принести нам совершенное счастье? Нет, лишь добродетели это под силу. Она, вознеся нас выше трона, учит пренебречь им. Пастух, который любит меня, мудр, умен, мил; какой принц может сравниться с ним?»

Среди этих размышлений она вдруг увидела пастуха у своих ног: он следовал за нею к берегу речки и теперь протягивал ей букет цветов, восхитительных в своем разнообразии.

– Где вы были, прекрасная пастушка? – спросил он. – Вот уже несколько часов я ищу и с нетерпением жду вас.

– Пастух, – ответила она, – меня задержали удивительные события. Я буду упрекать себя, если не расскажу вам о них, однако же помните, что сей знак моего доверия требуется держать в строжайшем секрете. Я принцесса, мой отец был королем, и сейчас я вновь обрела его в лице Верхов-ника.

Принца так смутили и взволновали эти известия, что он слушал, не перебивая и затаив дыхание, хотя Карпийон и рассказывала обо всем с исключительной доброжелательностью. Сколь многого боялся он сейчас: что мудрый пастух, воспитавший его, теперь не отдаст за него свою дочь, ибо он уж не пастух, а король, или что она сама, почтя слишком великой разницу между ним и красавицей принцессой, лишит его даже и едва появившихся знаков поощрения.