355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Остерман » Римская история в лицах » Текст книги (страница 74)
Римская история в лицах
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Римская история в лицах"


Автор книги: Лев Остерман


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 81 страниц)

«Имущество живых и мертвых, – пишет Светоний, – захватывал он повсюду, с помощью каких угодно обвинений и обвинителей: довольно было заподозрить малейшее слово или дело против императорского величества. Наследства он присваивал самые дальние, если хоть один человек объявлял, будто умерший при нем говорил, что хочет сделать наследником Цезаря». (Светоний. Домициан, 12)

Тацит (он на четыре года старше Плиния) тоже был современником Домициана. К сожалению, заключительная часть его «Истории», посвященная правлению Домициана, до нас не дошла. Однако в одном из его «малых» сочинений имеется фрагмент, из которого видно, что в глазах Тацита Домициан выглядел еще худшим деспотом, чем Нерон, о жестокости которого историк писал с таким отвращением и горечью.

«Нерон, – пишет он, – по крайней мере отводил глаза в сторону, и лишь после этого приказывал творить преступления, и не смотрел, как они совершаются. Но в правление Домициана злейшее из наших мучений заключалось в том, что мы видели его и были у него на виду, что любой наш вздох отмечался и записывался, что для того чтобы указать своим приспешникам на стольких побледневших людей, было достаточно его хорошо известного свирепого взгляда и заливавшей его лицо краски, которою он отгораживался от укоров совести». (Тацит. Жизнеописание Юлия Агриколы, 45)

Репрессии, казни, конфискации имущества множились. Напряжение в отношениях между принцепсом и аристократией росло. И наконец прорвалось восстанием. В 88-м году легату Верхней Германии Луцию Антонину удалось взбунтовать против императора находившиеся под его командой легионы. Однако войска, стоявшие в соседних провинциях, не поддержали восставших. Мятеж был быстро подавлен местными силами. Но император успел испугаться, и с тех пор страх прочно обосновался в его воспаленном мозгу. Волна репрессий взметнулась еще выше и превратилась в кошмар террора. Он усиливался по мере того, как положение государства ухудшалось. Из Британии римлянам пришлось уйти. На Дунае их войска терпели одно поражение за другим. Потеряли два легиона. Дакийские войска вторглись в Мезию. Заключенный в 89-м году мир с царем был позорным. Римлянам пришлось выплачивать компенсацию. Национальное самолюбие страдало. А император в нелепой попытке обмануть сограждан устраивает один за другим два фальшивых триумфа, где переодетые рабы изображали пленных варваров. Это вызывало насмешки римлян. Атмосфера презрения и ненависти сгущалась вокруг дворца.

Страх покушения на его жизнь терзает Домициана. В портиках, где он обычно прогуливается, стены облицевали полупрозрачным мрамором, в котором можно увидеть отражение того, что происходит за спиной. Резиденция императора на Палатинском холме превращена в крепость. Сравнивая с ней открытый для всех дом Траяна, Плиний так пишет о дворце Домициана:

«А ведь еще недавно ужасное чудовище ограждало его от других, внушая величайший страх, когда, запершись, словно в какой-то клетке, оно лизало кровь близких себе людей или бросалось душить и грызть славнейших граждан. Дворец был огражден ужасами и кознями. Одинаковый страх испытывали и допущенные, и отстраненные. К тому же и оно само было устрашающего вида: высокомерие на челе, гнев во взоре, женоподобная слабость в теле, в лице бесстыдство, прикрытое румянцем. Никто не осмеливался подойти к нему, заговорить с ним, так он всегда искал уединения в затаенных местах и никогда не выходил из своего уединения без того, чтобы сейчас же создать вокруг себя пустоту». (Плиний мл. Панегирик императору Траяну 48)

Мне чудится, я вижу:

...Сумрачная громада приемной залы дворца. Бледный свет проникает откуда-то сверху. Вдоль глухих стен два ряда зеленоватых колонн. Тускло поблескивают золоченые капители. К колоннам жмутся кучки придворных, допущенных к утреннему приему. Белые пятна встревоженных лиц. Вопросы вполголоса: «Хорошо ли почивал император?»... «Будет ли он сегодня в сенате?»... «Почему нет Статиллия?»... Ответов никто не ждет. Молчание... Отдаленный глухой звук шагов. Приближается, нарастает... Распахиваются массивные, медные с золотом двери. Появляются вооруженные телохранители императора. Бесцеремонно обходят собравшихся, всматриваются в лица – не внушает ли чей-нибудь вид подозрений? Глазами ощупывают одежду, хотя наружная охрана обыскала каждого: вдруг кто-нибудь из стражей был подкуплен или участвует в заговоре?.. Завершив круг, телохранители выстраиваются живым коридором перед входом, откуда должен появиться император. Спустя несколько долгих мгновений в черноте проема возникает зловещая фигура Домициана. На нем туника до колен с длинными рукавами. Лысина прикрыта венком. Трудно представить, что когда-то это был статный юноша, заслуживший лестный отзыв Светония. Из-под туники торчат тощие ноги. Пояс обрисовывает выпяченный живот. Голова втянута в плечи. Дряблые щеки, лоб изборожден морщинами. Узкая линия рта, почти без губ, с глубокими ямами по углам. Выражение лица надменное, а глаза как у свирепого затравленного зверя... Подозрительным, рыскающим взором он окидывает собравшихся, делает несколько шагов и останавливается на уровне передней пары телохранителей. От колонн медленно, преодолевая страх, подходят придворные. Каждый старается оказаться позади других. Выстраиваются полукругом на почтительном расстоянии от императора. Склоняют головы, в традиционном приветствии вытягивают руки, нестройным хором произносят положенные слова хвалы великому государю и богу... Домициан не отвечает. Медленно переводит пристальный, мертвящий взгляд с одного на другого. Пауза длится... Никто не смеет опустить глаз. Прочитав во всех взглядах страх и покорность, император хрипло произносит: «Благодарю, вы свободны». Круто поворачивается и уходит. За ним – телохранители. Тяжелые двери закрываются. По зале проносится вздох облегчения. Голоса звучат громче, смелее. Оживленной толпой посетители устремляются к выходу...

Но довольно фантазий, вернемся к сухим, надежно документированным фактам. Доносчиков, которых в начале своего правления Домициан объявил подлежащими суровым наказаниям, он теперь поощряет. Сплошь и рядом указания о содержании доносов поступают от самого императора. Рим и вся Италия находятся под неусыпным наблюдением тайных агентов принцепса. В 94-м году казнены сенаторы Сенецион и Рустик, написавшие воспоминания о загубленном Нероном поборнике свободы Тразее Пете и его зяте Гельвидии Приске. Сами воспоминания приказано сжечь на форуме.

«Отдавшие это распоряжение, – замечает Тацит, – разумеется, полагали, что подобный костер заставит умолкнуть римский народ, пресечет вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского. Сверх того, были изгнаны учителя философии и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного. Мы же явили поистине великий пример терпения. И если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы – такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать». (Тацит. Жизнеописание Юлия Агриколы, 2)

Одновременно был казнен сын Гельвидия Приска. К кружку последователей Тразеи Пета принадлежал и Плиний младший. Об этом-то и был написан донос на него. Тогда же Домициан изгнал из Рима евреев и христиан.

Так не могло продолжаться долго. Если тиран не успевает умереть своей смертью, его неизбежно настигает кинжал убийцы. Составился заговор сенаторов из ближайшего окружения Домициана. Непосредственным исполнителем стал доверенный слуга жены принцепса по имени Стефан. Во избежание подозрений он притворился, будто у него болит левая рука и несколько дней подряд обматывал ее шерстью и повязками. В намеченный день он спрятал под повязками кинжал. Заявив, что намерен раскрыть заговор, он был допущен к императору, и пока тот читал врученную ему записку, поразил его. Рана была не смертельной, но тут в покой ворвались сообщники Стефана и прикончили императора. Это произошло 18 сентября 96-го года. Никаких, не только торжественных, но и просто публичных похорон не было. Тело убитого на дешевых носилках вынесли из дворца могильщики. Кормилица Домициана предала его сожжению в своей усадьбе, а останки тайно принесла в храм рода Флавиев и смешала с пеплом Юлии, дочери Тита, которую тоже выкормила она.

Сенаторы и состоятельные граждане торжествовали. Статуи императора...

«...раззолоченные и бесчисленные, среди ликования народного были низвергнуты и разбиты в качестве искупительной жертвы. Народу доставляло наслаждение втаптывать в землю надменные лики этих статуй, замахиваться на них мечами, разрубать их топорами, словно каждый такой удар вызывал кровь и причинял боль. Никто не мог настолько сдержать порыв своей долго сдерживавшейся радости, чтобы не дать волю своей мести и не крушить эти ненавистные изображения и не бросать затем обезображенные их члены и обломки в огонь...» (Плиний мл. Панегирик императору Траяну 52)

Впрочем, хотя Плиний пишет о народе, известно, что римский плебс смерть Домициана принял равнодушно. Войско же, подкупленное повышением жалованья и все еще чтившее в принцепсе сына Веспасиана, негодовало. Светоний утверждает, что солдаты были готовы немедленно отомстить за него, но у них не нашлось предводителя. Спустя некоторое время им все-таки удалось добиться выдачи убийц императора на расправу.

Если попытаться подвести итог злополучному правлению Домициана, то, наверное, он будет таким: династический принцип наследования императорской власти был вновь дискредитирован. Сенат полностью утратил авторитет и влияние, а возглавляемая всадниками администрация усилилась. Доносительство возродилось. Войска снова вышли из-под контроля центральной власти в Риме.

Глава VII
Траян

Уважаемый читатель, далее мы будем двигаться по истории древнего Рима словно путник, что в сумерках покинул хорошо накатанный тракт и перешел на ухабистую проселочную дорогу. До сих пор у нас не было недостатка в свидетельствах древних авторов. Скорее, наоборот. Подвергнуть ли сомнению искренность записок Цезаря, писем Цицерона и Сенеки? Принять интерпретацию Плутарха или Аппиана? Сослаться на Светония или Тацита? Была возможность сопоставлять изложения исторических событий, их трактовок. И вдруг – почти полный провал! Все только что названные историки были современниками первых двух (Светоний – всех четырех) императоров, о которых мне предстоит рассказать. Однако никто о них не написал. Живший двумя веками позже историк Марцеллин описывал интересующую нас эпоху, но посвященные ей начальные главы его обширного труда до нас не дошли. Некоторые весьма краткие сведения об императорах II века от Р.Х. мы находим в сочинениях историков Элия Спартиана и Юлия Капитолина, писавших в III веке, а также у Аврелия Виктора, жившего еще веком позже. Правда, об императоре Траяне имеется еще и весьма обширный материал, оставленный его современником – но не историком. Я имею в виду уже цитированный в предыдущей главе «Панегирик» Плиния младшего. Его обычно цитируют, рассказывая о правлении Траяна. Между тем здесь следует иметь в виду два обстоятельства. Во-первых, это благодарственная, хвалебная речь. Плиний вполне искренен, но восторженных эпитетов в его речи куда больше, чем упоминаний о конкретных фактах. Во-вторых, эта речь была произнесена в сенате 1 сентября 100-го года. А Траян стал полновластным императором в конце января 98-го года. Таким образом, лестный отзыв Плиния относится лишь к трем первым годам его правления. Впереди – еще семнадцать. Для описания совсем новой исторической эпохи материала маловато. Между тем происходит поворот воистину необыкновенный. После долгого, жестокого правления Домициана, который восстановил тиранию императоров рода Клавдиев, происходит резкий перелом. Без явного изменения структуры общества и государства наступает «Золотой век» римской истории. Восемьдесят с лишком лет гражданского мира и благосостояния народа. Без казней, конфискаций, доносов и дворцовых интриг. Без смут и междоусобиц. В согласии со всеми четырьмя сменяющими друг друга императорами сенат занимается важными государственными делами. Консулы направляют деятельность магистратов. Римские армии либо побеждают, либо надежно охраняют границы Империи. Следующие за Траяном принцепсы вообще настроены миролюбиво и предпочитают решать внешние проблемы дипломатическим путем. Торговля процветает...

Как понять столь разительную перемену, да еще при такой скудной информации о делах и деятелях этого периода? Далее мы сможем все-таки убедиться в том, что все четыре названных императора, хотя во многом и непохожие друг на друга, были людьми в высшей степени достойными. И нет нужды доказывать, что судьба подданных самодержавного правителя зависит от его личных качеств. Вопрос в другом. Как случилось, что в течение столь долгого времени эти императоры не только удерживали власть (около двадцати лет каждый), но и непосредственно следовали друг за другом? Придется предположить наличие «условий отбора», объективных обстоятельств, стабильно обеспечивавших приход к власти именно таких правителей. Эти условия, очевидно, сложились в результате предыдущего опыта существования римской империи. Попробуем как-то суммировать этот опыт.

К концу века все слои римского общества окончательно расстались с мыслью о возможности реставрации Республики. Имена ее последних поборников, таких как Тразея Пет и Гельвидий Приск, отошли в область преданий. Всем было ясно, что для управления огромной империей необходима сильная, неоспоримая, несменяемая единоличная власть, располагающая послушным и слаженным аппаратом принуждения и контроля. С другой стороны, требование нравственной высоты этой власти, уважения ею свободы и гражданских прав подданных, их личного достоинства отнюдь не сдали в архив. Наоборот, после многих лет тирании оно выступало на первый план. Конечно, я имею в виду не безнадежно развращенную толпу римских люмпенов, а обширный слой мелких и средних землевладельцев, ремесленников, торговцев, армейских офицеров. А также провинциальную и муниципальную аристократию, сенаторов и всадников нового поколения.

В течение столетий военные трофеи и дань покоренных народов оседали в Риме, обогащали и развращали верхушку столичного нобилитета. На остальную Италию и римские колонии в провинциях этот золотой поток не изливался. Там сохранялись уважение к труду, гражданственность, традиционные древнеримские «добродетели» и нравы старины. К концу первого столетия новой эры приток награбленных богатств прекратился. Сынки римских знатных семейств состояния своих отцов порастратили. В результате гражданских войн, преследований и конфискаций, проводимых императорами-тиранами, старинные роды утратили влияние или вовсе пресеклись. Свою высшую администрацию правители предпочитали набирать из неримлян: италиков или римских поселенцев в провинциях. Такие провинциалы (в обоих смыслах этого слова – современном и древнеримском) стали играть ведущую роль в сенате. Его обновление особенно интенсивно происходило во время правления Веспасиана и Домициана.

Обновленный сенат доказал, что он может выиграть противоборство с императором. Домициан был убит. Перед победителями встала проблема передачи власти новому императору. Каким требованиям должен отвечать кандидат на пост главы государства? Какова будет впредь процедура его избрания? Эти вопросы, надо полагать, были предметом обсуждения и споров как среди заговорщиков, так и в правящей элите государства после успеха заговора. Умонастроения новой аристократии и печальный опыт прошлого определили ответы, основные требования и надежды сенаторов.

Единовластие императора не должно исключать участие сената в предварительном обсуждении важнейших проблем государства. Принцепс, как это было изначально, должен быть не диктатором, а главой сената: присутствовать на его заседаниях, добиваться одобрения предлагаемых им мер и решений. Закон об оскорблении величия следует отменить. Жизнь и имущество сенаторов, как и всех законопослушных граждан, не могут быть предметом посягательства со стороны императора и его приближенных. Гарантией этого пусть будет достоинство главы государства, его верность традиции предков и уважение законов. Рабы и вольноотпущенники императора не должны занимать главные посты в администрации. Предлагаемые принцепсом кандидаты в консулы пусть добиваются поддержки у сената. Наследование верховной власти на основании кровного родства следует из практики исключить. Принцепс обязан подбирать себе преемника по его способности к управлению, достоинствам и заслугам. Он может обозначить свой выбор актом усыновления, но лишь после одобрения сената.

Главой государства должен становиться заслуженный полководец, пользующийся (подобно Веспасиану) авторитетом у всего римского войска. Это позволит избежать выдвижения легионами своих претендентов на власть и гражданских войн. Военной профессии надо вернуть ее былой престиж. Высокие командные посты в армии занять опытными, преданными императору и сенату офицерами. Это особенно важно: ведь благодаря расширению сферы римского гражданства большая часть легионеров набирается в провинциях.

Наверное, я перечислил не все требования к желательной кандидатуре нового императора, какие выдвигали сенаторы. Ясно, что подыскать такого кандидата было нелегко. Но ждать нельзя: «Король умер...» Сенаторы принимают мудрое решение. Впредь до подыскания достойного кандидата они назначают как бы «временно исполняющего обязанности» принцепса. Такое обычаем не предусмотрено. А потому 18 сентября 96-го года, в тот же день, как был убит Домициан, сенат провозглашает императором старого и тяжело больного сенатора Кокцея Нерву. Он принадлежит к древнему и славному роду, безобиден и явно не протянет долго. Правда, Нерва человек сугубо штатский, и войско будет недовольно. Значит, нужно поторопиться с отысканием устраивающего всех преемника императорской власти.

Однако слабо торопились. Видимо, никак не могли прийти к соглашению. Да и Нерва поскупился задобрить подарками императорскую гвардию (Плиний не зря его называет «самым бережливым из принцепсов»). Не прошло и года, как в Риме вспыхнул мятеж преторианцев. Солдаты захватили императора в плен. Вероятно, требовали денег или новых льгот. Грозили расправой, какую двадцать лет назад учинили над другим стариком-императором, Гальбой. На этот раз мы не знаем, кто был вдохновителем бунта, но самая основа государства вновь заколебалась. Волнения начались и в легионах. Выход был найден неожиданный и эффективный. Сенаторы ли срочно покончили со своими спорами или самому Нерве пришла в голову спасительная идея... Но неожиданно плененный император заявил, что он усыновляет наместника Верхней Германии, прославленного полководца Марка Ульпия Траяна. И не только назначает его своим преемником, но немедленно (как ныне говорят, со дня опубликования) разделяет с ним верховную власть в государстве. Вскоре после этого поступило известие, что для наведения порядка в Риме Траян намерен привести свое войско. Мятеж немедленно опал, как лопнувший пузырь. Зачинщики были казнены. Обращаясь к Траяну, Плиний в своем Панегирике довольно выспренне говорит об этом критическом моменте Римской истории:

«...Прижалось к груди твоей потрясенное государство, и власть императорская, чуть было не рухнувшая над головою императора, была передана тебе по его же слову. В силу усыновления ты был призван слезными просьбами, как некогда было обыкновение призывать великих вождей с войны против чужеземцев для оказания помощи родине внутри ее. Таким образом и сын, и родитель одновременно оказали друг другу величайшую услугу: он тебе передал власть, а ты восстановил ее для него». (Плиний младший. Панегирик императору Траяну, 6)

Несмотря на отмеченные ранее недостатки, я начинаю цитировать Панегирик Плиния. В нашем распоряжении нет другого сколь-нибудь полного материала, рисующего облик нового императора. По своему объему Панегирик превосходит большинство биографий, составленных античными историками: шестьдесят типографских страниц довольно большого формата. Я постараюсь, опустив все славословия, извлечь из этого текста информацию о степени соответствия первых шагов государственной деятельности Траяна тем ожиданиям, которые предъявляла новая обстановка в Риме. Будем судить о таком соответствии не только по общему описанию взаимоотношений принцепса с сенатом, согражданами и войском, но и по конкретным фактам, в которых эти новые отношения успели проявиться за первые три года его правления. Читатель вправе заметить, что Калигула и Нерон тоже начинали свое владычество совсем иначе, чем оно потом проявилось. Но то были поначалу не уверенные в себе юноши, а Траян – зрелый муж, и власть его с самого начала бесспорна.

Действительно. С точки зрения армии, выбор Нервы был как нельзя более удачным. К моменту усыновления Траяну сорок четыре года. Он прошел весь путь от простого легионера до военного трибуна и далее – до главнокомандующего крупнейшей Рейнской армией. Под началом своего отца, известного полководца, консула, а затем наместника в Сирии, он участвовал в Иудейской войне и в войне с парфянами. В 91-м году Траян младший, в свою очередь, был избран консулом. Затем он отличился, командуя войсками в сражениях с германцами. В 97-м году удостоен почетного титула «Германский». Среди римских полководцев Траян, бесспорно, первый. Для завоевания расположения солдат важно, чтобы полководец и сам был образцовым воином. Новый император вполне отвечает этому условию. Он отличается огромной физической силой и необыкновенной выносливостью. Подобно Юлию Цезарю, в походах Траян всегда идет впереди войска пешком, задавая быстрый темп движению легионов. В упражнениях с оружием он может поспорить с самыми сильными и опытными из своих ВОИНОВ:

«Когда во время военных упражнений, – пишет Плиний, – с пылью и потом солдат смешивался и пот полководца и, отличаясь от других только силой и отвагой, в свободных состязаниях ты то сам метал копья на большое расстояние, то принимал на себя пущенное другими, радуясь мужеству своих солдат, радуясь всякий раз, как в твой шлем или панцирь приходился более сильный удар, ты хвалил наносивших его, подбадривал их, чтобы были смелее, и они еще смелели... А как ты оказывал утешение утомленным, помощь страдающим? Не было у тебя в обычае войти в свою палатку, прежде чем ты не обойдешь палатки твоих соратников, и отойти на покой не после всех остальных». (Там же, 13)

Сочетание такой мужественности с отеческой заботой высоко ценили солдаты. А командиры особенно дорожили доверием и уважением, которое им выказывал полководец:

«Среди небесных светил, – образно замечает в другом месте Плиний, – естественно бывает, что появление более сильных затмевает более мелкие и слабые; так же и прибытие императора к войску затеняет достоинство подчиненных ему командиров. Ты же действительно был выше других, но притом никого не умалял: все командиры сохраняли свое достоинство в твоем присутствии, как и без тебя. Мало того, у многих достоинство еще возрастало, потому что и ты им оказывал уважение. Потому, одинаково дорогой высшим чинами и нижним, ты так совмещал в себе полководца-императора и товарища-соратника, что как требовательный начальник ты вызвал у всех старание и усердие, а как участник в трудах и товарищ поднимал общий дух». (Там же, 19)

Есть у Плиния и прямое указание на то, что Траяну удалось восстановить воинскую дисциплину в лагерях, «преодолев, – как он пишет, – пороки предшествующего поколения: лень, упрямство и нежелание повиноваться».

Итак, взаимоотношения императора с армией наилучшие. Но каковы перспективы его сотрудничества с сенатом? Готов ли он поделиться властью с консулами? Прогнать доносчиков? Уважать старинную свободу и достоинство римлян? Наконец, попросту говоря, что он за человек? Станет ли отцом народа или деспотом, расхитителем имущества государства и сограждан? Поищем ответы на эти вопросы или хотя бы основания для надежд в Панегирике Плиния. Начну с некоторых черт характера и поведения нового правителя. В столицу из Германии Траян прибывает лишь в 99-м году – уже после смерти Нервы. Вот как описывает Плиний его первую встречу с горожанами:

«Ты мог видеть тогда, – напоминает он, – крыши домов, гнущиеся под тяжестью людей, и заполненными даже те места, где стоять можно было лишь непрочно и с опасностью для жизни. Далее – все улицы, переполненные людьми, среди которых оставлен был лишь тесный проход для тебя самого. Ты мог видеть с той и другой стороны ликующие толпы народа...

Приятно было всем, что ты поцелуями приветствовал сенат, так же как с поцелуями был когда-то и сам отпущен... Но еще приятнее было всем, что ты подвигался постепенно и спокойно и лишь настолько, насколько позволяла толпа зрителей, так как народ, собравшийся посмотреть на тебя, особенно теснил тебя, так как в первый же день ты доверил всем свои собственные бока. И не был ты окружен отрядом телохранителей, но обступали тебя со все сторон то сенаторы, то цвет всаднического сословия, смотря по тому, где кого было больше, и сам ты следовал за своими ликторами, продвигавшимися молча и совершенно спокойно...» (Там же, 23)

Здесь уместно дополнить эту картину хотя бы беглым наброском внешности Траяна. Мужественность и физическая мощь императора уже упоминались. Плиний говорит еще о его «статной фигуре, величественной голове и полном достоинства лице». Это не слишком подробное описание. В Капитолийском музее Рима находится скульптурный портрет Траяна. По-видимому, он относится как раз к началу его правления. Заметно вытянутый овал лица, удлиненный, прямой, четко вылепленный нос, плотно сжатые губы над резко очерченным выступом подбородка. На всем печать мужества и достоинства, но не свирепости! Лицо спокойного, уверенного в своей силе воина и государя. Может быть, не слишком склонного к возвышенным, оторванным от земных дел размышлениям. Об этом, пожалуй, говорит довольно низкий лоб, полуприкрытый коротко подстриженной кромкой прямых волос.

Доступность императора-гражданина сохраняется и в повседневной столичной жизни:

«Когда ты проходишь по общественным местам, – говорит Плиний, – каждому предоставляется остановиться или выйти тебе навстречу, сопутствовать тебе или пройти мимо... Всякий, кто подойдет к тебе, стремится подольше побыть с тобой, и конец беседе кладет совестливость каждого, а не твоя гордость. Мы управляемся тобой и подчинены тебе, но так же, как законам. Ведь и они умеряют наши страсти и наслаждения, но находятся постоянно с нами и среди нас. Ты возвышаешься и выдаешься над нами по своему сану, по власти, которая выше людей, но все же свойственная человеку. До тебя принцепсы, пренебрегая нами и как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами. Их поднимали выше нас плечи и спины рабов, тебя же молва, слава, любовь граждан, доступность твоя поднимают выше самих принцепсов». (Там же, 24)

Согласно свидетельству Плиния, свои трапезы и часы отдыха Траян предпочитает проводить в кругу друзей, за непринужденной беседой. Его отличают здравомыслие, обходительность и жизнерадостность. Он умеет из императора превратиться в друга... «ты именно тогда, – говорит Плиний, – становишься больше всего императором». Не навязывая никому свои взгляды и образ жизни, принцепс своим примером увлекает окружающих его людей:

«...не так уж плохо мы устроены, – продолжает Плиний, – чтобы, умея подражать дурным принцепсам, мы не смогли подражать хорошему. Продолжай только, цезарь, действовать так же, и твои предложения, твои действия приобретут значение и силу постановлений цензуры. Ведь жизнь принцепса – та же цензура, и притом непрерывная: по ней мы равняемся, она нас ведет, и мы не столько нуждаемся в применении власти, сколько в примере. В самом деле, страх – ненадежный учитель правды. Люди лучше научаются примерами, в которых главным образом хорошо то, что они доказывают на деле, что может осуществляться все то, чему они учат». (Там же, 45)

Казалось, в Рим возвратился строгий и мужественный дух Республики. Так и было. Только этот дух, эти республиканские традиции возвратились не из дали времен, а из италийских муниципий и западных провинций, где они сохранялись все эти годы, пока избалованная богатством столица погружалась в трясину восточной лени, роскоши, разврата и интриг Конечно, не все римские аристократы вдруг переменились, но тон стали задавать сенаторы-провинциалы. Во время правления Траяна их было уже больше трети всего состава сената. А главное, впервые за всю историю государства всемогущим правителем Рима, императором стал провинциал.

Марк Ульпий Траян родился 18 сентября 53-го года в небольшом римском городке Италика в Испании. Его предки перебрались сюда с восточного побережья Италии еще во времена Сципионов. И хотя отец нового императора был консулом в Риме, корни семьи оставались в Испании. Кстати, приход к власти в Риме выходца из элитарной провинциальной семьи, сохранившей приверженность древнеримским нравственным нормам, был, очевидно, не случайным. Три следующих императора, о которых речь пойдет далее, были по происхождению тоже провинциалами. Два – из Испании, один – из Галлии. Об этом я скажу позже. А пока вернемся к первым годам правления Траяна. Достаточно похвал общему поведению императора. Поищем в Панегирике Плиния описания конкретных фактов и поступков нового принцепса. Им можно доверять, так как они были адресованы живым свидетелям.

Плиний указывает, что Траяну чуждо тщеславие многих его предшественников, утверждавших свою славу гигантскими размерами или золотом воздвигнутых им статуй.

«В честь твою, – пишет он, – поставлены такие же изображения, какие когда-то назначались частным лицам за выдающиеся заслуги перед государством. Всем видно, что статуи цезаря сделаны из такого же материала, как и статуи Брутов и Камиллов. Да и причины тому не различны. Те герои отражали от стен города царей или побеждавших нас врагов. Ты же не допускаешь и отстраняешь самовластие и все другое, что порождает порабощение, и занимаешь место принцепса, чтобы не освобождать места для тирана». (Там же, 55)

Древний закон об оскорблении величия римского народа не был отменен, но его применение для оправдания расправ, совершаемых императорами и их приспешниками, стало невозможным. Об этом Плиний упоминает вскользь, как о чем-то само собой разумеющемся:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю