Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 81 страниц)

Теперь, уважаемый читатель, я должен пояснить свои ближайшие намерения. Эта книга не случайно названа «Историей Рима в лицах». Я стараюсь неотступно следить за общим ходом исторических событий, но мне важно по возможности полно и без досадных пауз рассказать о судьбе наиболее ярких личностей римской истории. В конце концов, именно взгляды и поступки конкретных исторических лиц мы, порой того не замечая сами, как бы примериваем на себя – сопоставляем со своими взглядами и поступками. И в этом, может быть, один из наиболее интересных и привлекательных аспектов знакомства с Историей.

Для наиболее успешного выполнения поставленной таким образом задачи мне придется изредка отказываться от последовательного изложения событий, забегая вперед, чтобы закончить биографию очередного центрального персонажа, а затем возвращаться назад и связывать разорванную было нить повествования. Жизнь человеческая, увы, коротка, и нам не случится уйти далеко от места разрыва. Так что взаимосвязь событий, я надеюсь, утрачиваться не будет.

Вот и сейчас я должен сделать скачок всего в пять лет, чтобы продолжить и завершить рассказ о победителе Ганнибала. Правда, эти годы в истории Римской республики были отмечены немаловажным событием – началась и закончилась война с македонским царем Филиппом. Но в многоактной драме завоевания Римом Восточного Средиземноморья она была лишь первым действием. Сципион в нем занят не был, и я позволю себе перейти сразу ко второму акту этой драмы, где он снова появляется на авансцене. В 296-м году сирийский царь Антиох III, именовавший себя Великим, переправился с войском через Геллеспонт (Дарданеллы) и начал захватывать один за другим города во Фракии (нынешняя Болгария), приближаясь к Греции. Этому предшествовали следующие события. Шестой царь династии Селевкидов – потомков того Селевка, который унаследовал азиатские владения Александра Великого, – Антиох сильно расширил свои владения, подчинив себе обширные области нынешних Ирана, Сирии, Израиля, Ливана и юга Турции. На азиатском побережье Средиземного моря он захватил многие города, еще в глубокой древности основанные и заселенные греками. По наследству от Александра часть этих территорий находилась под управлением Филиппа Македонского, который не мог их защитить, так как воевал с Римом, другая часть принадлежала Египту, где в то время царствовал малолетний Птоломей Эпифан.

Занятый войной с Филиппом, Рим тоже не пытался воспрепятствовать экспансии Антиоха в далекой Азии, хотя и был этим серьезно обеспокоен. Во-первых, потому, что владения Филиппа Македонского, в случае победы над ним, должны были оказаться в орбите римских интересов. Во-вторых, потому, что послы Птоломея, которому римляне обещали союз и покровительство, просили защиты от Антиоха, чьи вожделения уже направлялись на само египетское царство; наконец, потому, что римляне в войне с Македонией выступали в качестве защитников свободы Греции, и эта взятая ими на себя миссия, по логике вещей, должна была распространяться и на малоазиатских греков.

Долгое время дело ограничивалось дипломатическими демаршами римских посольств – недостаточно убедительными, чтобы остановить Сирийца. Однако тональность переговоров стала резко обостряться с того момента, когда война с Филиппом Македонским закончилась победой Рима, а Антиох перебрался из Азии в Европу. Римляне требуют, чтобы сирийский царь вернулся в Азию. Послы Антиоха заявляют, что Фракия принадлежала прадеду царя, потом была отторгнута Македонией, и он пришел в Европу, чтобы вернуть достояние своей короны. Римляне, как повелось от века в подобных случаях, делают еще шаг назад в историю и говорят, что прадед эти земли захватил силой. Аналогичный спор идет о греческих городах. Но, разумеется, дело не в исторических правах, а в соотношении сил и намерениях спорящих. Вот здесь серьезным указанием на возможность перехода от слов к делу, как хорошо известно из Истории, служит тональность переговоров и острота выражений. Антиох без излишней скромности заявляет, что, поскольку он не вмешивается в дела Италии, римлянам нечего вмешиваться в дела Азии и Фракии. На что победитель Филиппа проконсул Фламинин – согласно свидетельству Тита Ливия – приказывает послам передать царю, что...

«Антиох думает, будто слава его в том, чтобы поработить города, коими прадед его овладел лишь по праву войны, дед же и отец вообще никогда не считали своими наследственными владениями; ну, а римский народ будет, как прежде, с постоянством и верностью стоять за свободу греков. Народ наш освободил уже Грецию от Филиппа, и так же точно желает он освободить в Азии города греков от Антиоха». (Тит Ливий. История Рима. Т. 3, XXXIV, 58)

Римляне встревожены еще и известием о том, что ко двору сирийского царя прибыл Ганнибал. Он принят весьма благосклонно и подбивает Антиоха начать войну с Римом. В греческий город Эфес, где находится временная резиденция Сирийца, направляется еще одно посольство во главе со Сципионом Африканским. Царя в Эфесе оно не застает, но зато происходит встреча старых противников, Сципиона и Ганнибала. Тит Ливий и Аппиан передают содержание любопытного для нас разговора между двумя великими полководцами. Вот он, в пересказе Аппиана:

«Говорят, что во время этих бесед в гимнасии как-то разговорились между собой Сципион и Ганнибал об искусстве вождя в присутствии очень многих. Сципион спросил Ганнибала, кого он считает лучшим вождем. Ганнибал ответил: «Александра Македонского». Сципион отнесся спокойно к этому заявлению, означавшему, что Александр стоит выше его, и спросил, кого же он считает вторым после Александра? Ганнибал тогда сказал: «Пирра, царя Эпира». Очевидно, доблесть он полагал в дерзании, а более дерзновенно действовавших, чем эти цари, нельзя найти никого. Сципион, уже почувствовавший обиду, однако еще раз спросил его, кому же он отдает третье место? Конечно, он был вполне уверен, что получит это третье место. Но Ганнибал ответил: «Себе. Будучи еще юным, я завоевал Иберию и первый после Геракла с войском перешел через Альпы, вторгшись в Италию, – такой смелости из вас никто никогда не проявлял; я завоевал четыреста городов и часто приводил вас к необходимости бояться за ваш собственный город, причем из Карфагена мне не посылали ни денег, ни войска». Когда Сципион увидал, что он хочет продолжать самовосхваление, он, засмеявшись, сказал ему: «На какое же место ты бы, Ганнибал, поставил себя, если бы не был мной побежден?» Говорят, что Ганнибал, тут уже заметив завистливую ревность, сказал: «Тогда я поставил бы себя выше Александра». Так Ганнибал не отказался от своего высокомерного тона, но незаметно польстил Сципиону, дав понять, что победил того, кто выше Александра.

Когда они расходились, Ганнибал стал приглашать Сципиона к себе в гости, но Сципион ответил, что он охотно бы зашел к нему, «если бы ты не был у Антиоха, отношения которого с римлянами довольно подозрительны». (Аппиан. Римская История. XI; 10, 11)

Но вернемся к Антиоху. Отнюдь не устрашенный угрожающим тоном римлян, он в 192-м году вторгается в Грецию, претендуя на роль освободителя от владычества римлян. Что отнюдь не соответствовало действительности, так как в ту пору римляне вели себя вполне лояльно по отношению к грекам.

Римский сенат и народ объявляют войну Антиоху. Непосредственным поводом для этого послужило ничем не спровоцированное нападение сирийцев на отряд римских воинов, несших караульную службу в Греции. Следует отметить, что римляне были далеко не уверены в успехе новой войны. Вот как описывает их настроение в тот момент Аппиан:

«Так как Антиох был властителем всей внутренней Азии, многих народов и, за небольшим исключением, всей приморской области, так как он уже стоял твердой ногой в Греции, имел славу страшного завоевателя и достаточное снаряжение, так как он совершил в войнах против других народов много блестящих подвигов, откуда и пошло его прозвище «Великий», то римляне опасались, что война для них будет длительной и тяжелой. Под большим подозрением был у них Филипп Македонский, недавно побежденный ими, и карфагеняне... ведь Ганнибал был у Антиоха». (Там же. XI, 15)

В 191-м году консул Марк Ацилий Глабрион во главе 20-тысячного войска высаживается на севере Греции (среди его легатов будущий знаменитый цензор, ревнитель римской старины Марк Порций Катон). Войско Антиоха вдвое меньше римского – его основные силы остались в Азии. Здесь он рассчитывал на широкую, поддержку греков и... просчитался. В союз с сирийским царем вступили только этолийцы, обиженные на римлян, недостаточно их отблагодаривших за поддержку в войне с Филиппом. Антиох вынужден обороняться. Удобнее всего это сделать в узком Фермопильском ущелье, где почти три века назад триста спартанцев сумели задержать полчища персидского царя Ксеркса. Исход того знаменитого сражения был решен, когда персам удалось по горным тропам выйти в тыл защитникам ущелья. Об этом обходном пути известно и сирийцам, и римлянам. Чтобы его перекрыть, Антиох посылает отряд этолийцев, а консул против них отправляет легионеров во главе с Катоном. Будущему цензору удается разбить этолийцев, и он выходит в тыл войску царя. Одновременно с этим Ацилий начинает лобовую атаку. Сирийцы не чета древним спартанцам, их сопротивление быстро сломлено. Войско Антиоха обращается в бегство; сам он едва спасается на близлежащий остров Эвбею, откуда переправляется обратно в Азию, в Эфес.

Этот эпизод Сирийской войны мог бы и не привлечь нашего внимания, тем более что Сципион в нем не участвовал, если бы не два обстоятельства. Во-первых, в нем отличился Марк Катон, чья личность нас в дальнейшем будет интересовать непосредственно. А во-вторых, описывая этот эпизод, Тит Ливий пересказывает обращение римского консула к войску перед началом сражения в ущелье. Это обращение интересно тем, что в нем звучит новая для римской истории мотивация воинской доблести:

«Вам надлежит помнить, – говорит воинам Ацилий, – что воюете вы не только за свободу Греции, хотя и это было бы великой честью.

Вашей наградой станет не только то, что находится в царском лагере, в добычу достанется и все снаряжение, которое там со дня на день ожидают из Эфеса. А затем римскому господству откроются Азия, Сирия и все богатейшие царства, простирающиеся вплоть до восхода солнца». (Тит Ливий. История Рима. Т. 3, XXXVI, 17)

Мы уже знаем, что ограбление захваченного города и присвоение имущества побежденного врага были нормой в войнах того времени, как, впрочем, и всех последующих времен, но такая широкая и откровенная перспектива дальнейшей экспансии римским консулом перед изготовившемся к сражению войском рисуется, наверное, впервые.

В Эфесе Антиох ведет себя беззаботно – он уверен, что римляне не решатся привести войска в Азию. К тому же он справляет медовый месяц: на Эвбее он влюбился в дочь одного из местных аристократов, взял ее в жены и увез с собой в Эфес. Только многоопытный Ганнибал настойчиво предупреждает царя, что:

«В Азии и за самое Азию вскоре придется ему биться с римлянами и на суше, и на море: либо он отнимет власть у тех, кто жаждет покорить весь земной круг, либо сам лишится царства». (Там же. XXXVI, 41)

Но под влиянием интриг и наговоров придворных царь не вполне доверяет карфагенянину и потому действует вяло. Тем временем в Риме происходят консульские выборы. Одним из консулов избран Луций Корнелий Сципион – брат Публия. Римляне намерены добить Антиоха и поручают это сделать Луцию, тем более что его знаменитый брат готов отправиться вместе с ним в Азию в качестве легата.

Кроме легионов Ацилия, Луций Сципион получает еще восемь тысяч солдат – римских граждан и союзников. А под команду Сципиона Африканского является более пяти тысяч ветеранов, служивших под его знаменами. Весной 190-го года браться Сципионы выступают в поход. Их войско идет посуху: через Македонию и Фракию к Геллеспонту. Филипп Македонский снабжает его провиантом и даже сам лично сопровождает римлян. Тит Ливий мельком делает одно замечание, заслуживающее нашего внимания, поскольку оно добавляет еще штрих к портрету Сципиона Африканского. Когда братья прибыли в Македонию...

«Царь и принял, и проводил их по-царски. В нем были заметны и ловкость, и благородство, что располагало к нему Публия Африканского, мужа, достойного во всех отношениях и умевшего ценить ненавязчивое радушие». (Там же. XXXVII, 7)

Римляне благополучно переправляются через пролив. Антиох не мог им помешать, так как его флот непосредственно перед этим был разгромлен в большом морском сражении. В Сардах, центре западной провинции своего обширного царства, он собирает войско. Но, видимо, все еще надеется на то, что Сципионы не решатся уйти так далеко от своих италийских баз и углубиться в Азию.

«После поражения, понесенного в морской битве, – свидетельствует Полибий, – Антиох понапрасну тратил время в Сардах и все дела вел нерадиво; потом, как скоро узнал о переправе неприятеля в Азию, пришел в крайнее смущение, упал духом и решил отправить посольство к Луцию и Публию для переговоров о мире». (Полибий. Всеобщая История. XXI, 13)

Царь готов отдать без боя во власть римлян все захваченное им в Европе, любые греческие города на малоазиатском побережье и покрыть половину расходов на экспедицию. Луций Сципион требует уступить всю Малую Азию и возместить все военные издержки полностью. Но главная надежда царского посольства не в предложениях и уступках. Антиох понимает, что Луций лишь номинально командует римским войском, а решающее слово принадлежит Публию. И надо же – счастливый случай! Сын победителя Ганнибала попадает в плен к сирийцам. Посол уполномочен приватно сообщить Публию Сципиону, что царь намерен возвратить ему сына и с ним вместе прислать щедрые дары, но надеется, что великий римлянин «с пониманием», как мы бы сказали ныне, отнесется к его мирным предложениям. На что Публий отвечает:

«...из щедро предложенных мне царских даров приму самый лучший – сына... Царь почувствует ту признательность, которую я испытываю к нему за великий дар, поднесенный мне, но только если он согласен принять частную благодарность за частное благодеяние. Но как государственный муж я ничего от него не приму и не дам ничего. Все, что я мог бы ему сейчас подарить – это добрый совет; ступай и передай ему мои слова: пусть он откажется от войны и соглашается на любые условия мира». (Тит Ливий. История Рима. Т. 3, XXXVII, 36)

Антиох не последовал совету Публия и решил продолжать войну. Если бы он был действительно великим полководцем, то, вероятно, заманил бы римлян в глубь Азии, где бы их ожидали большие трудности со снабжением армии. Но «величие» сирийского царя было добыто в сражениях со столь же плохо организованными войсками, как его собственные, когда победа чаще всего определялась количественным преимуществом. На это, видимо, он рассчитывал и теперь. Если в сражении при Фермопилах римляне имели двукратное численное превосходство над экспедиционным корпусом Антиоха, то теперь соотношение сил пехоты было обратным, преимущество в коннице составляло четыре к одному в пользу сирийцев, и более чем трехкратным было превосходство в числе боевых слонов.

Уязвленный высокомерием римлян, Антиох решил, не откладывая, дать им генеральное сражение. К тому же стало известно, что когда легионы выступили навстречу царю, Публий Сципион заболел так, что не мог даже следовать за войском.

Несмотря на видимую решительность своих действий, Антиох все же счел не лишним заручиться благодарностью Публия и отослал к нему сына. На что – по свидетельству Тита Ливия – тот ему ответил следующими словами:

«Передайте царю, что я благодарю его, но отплатить пока могу только советом: пусть не выводит войско для битвы, пока не услышит, что я возвратился в лагерь». (Там же. XXXVII, 37)

По-видимому, Публий Сципион все-таки надеялся убедить царя согласиться на предложенные римлянами условия мира и тем избежать неизбежного поражения. Антиох на этот раз сначала последовал совету Публия: отошел назад и укрылся в хорошо укрепленном лагере, неподалеку от города Магнезия. Потом, то ли взыграло самолюбие «Великого царя», то ли он побоялся, уклоняясь от сражения, подорвать боевой дух своих солдат, но на третий день после подхода римской армии Антиох неожиданно вывел из лагеря свое огромное войско и стал разворачивать его для решительного сражения. То же сделали и римляне. Публий Сципион еще был болен, и главное командование взял на себя опытный полководец Гней Домиций. Сражение было тяжелым и кровопролитным, шло с переменным успехом, но римская подготовка, организация и дисциплина в конце концов решили его исход. Войско царя потерпело сокрушительное поражение. Это произошло осенью того же, 190-го года. Тит Ливий утверждает, что у сирийцев было убито до пятидесяти тысяч пеших и три тысячи всадников, в то время как римляне потеряли убитыми не более трехсот пехотинцев и двадцать четыре всадника. Такое соотношение потерь в большом сражении представляется весьма сомнительным, но его результат сомнению не подлежит: Антиох бежал в глубь своей страны.

В занятые римлянами Сарды от него прибывают послы с по-восточному льстивой просьбой о мире:

«Мы не столько сами имеем что-то сказать, – обращается к военному совету царский посол, – сколько спрашиваем у вас, римляне, чем именно можем мы искупить ошибку царя и исходатайствовать у победителей мир и прощение. Ведь вы всегда великодушно снисходили к поверженным царям и народам. Насколько же великодушнее, насколько милостивее подобает вам вести себя после этой победы, сделавшей вас властителями земного круга. С кем из смертных вам теперь враждовать? Подобно богам, пристало вам оберегать и миловать род людской». (Там же. XXXVII, 45)

От имени собрания воинов и своего брата консула (но я подозреваю, без предварительного согласования текста) послам отвечает только что прибывший в Сарды Публий Корнелий Сципион Африканский. В передаче Тита Ливия его речь звучит так:

«Из находящегося во власти бессмертных богов мы, римляне, имеем то, что даровано ими. Но дух, зависящий от нашего разума, был и пребывает в нас неизменным при любых обстоятельствах. Его не укрепляет удача и не ослабляет несчастье. В свидетели этого я бы дал вам вашего же Ганнибала, если бы не мог привести в пример вас самих: после того, как мы переправились через Геллеспонт, вы завязали переговоры о мире. Еще не видали мы вашего войска, еще Марс не склонился ни в ту, ни в другую сторону и исход войны был неясен, а мы уже, ведя с вами переговоры как равные с равными, предъявили те самые условия, которые выставляем теперь, когда обращаемся к вам как победители к побежденным: оставьте в покое Европу, очистите все азиатские земли по сю сторону Тавра». (Там же)

(То есть, освободите почти всю территорию нынешней Турции, кроме ее юго-восточного угла.)

Кроме того, Сципион требует уплаты контрибуции в 15 тысяч талантов с рассрочкой на 12 лет и выдачи двадцати заложников.

Условия мира, бесспорно, мягкие. Видимо, Публий не хотел, чтобы в столь удаленной от Рима стране возникла опасно тяжелая ситуация. Но есть в этих условиях один пункт, вызывающий недоумение и не соответствующий облику Публия Сципиона, как он вырисовывался перед нами на предыдущих страницах. Римляне требуют выдачи им Ганнибала, который и в сражении-то, по-видимому, не участвовал. Сципион будто бы говорит в связи с ЭТИМ:

«Но никогда не будем мы до конца уверены в мире, пока в стане тех, кто заключает его с римским народом, находится Ганнибал. Его мы требуем в первую очередь». (Там же)

Если Тит Ливий не напрасно приписал Публию Сципиону эти слова (а такой тщательный исследователь римской истории, как Моммзен, о них даже не упоминает), то это требование было внесено, вероятно, по прямому указанию римского сената, по-прежнему боявшегося Ганнибала. В пользу такого предположения говорит и последующая судьба карфагенского полководца. Он был вынужден бежать от Антиоха и укрылся в Вифинии – на севере нынешней Турции. Спустя семь лет после поражения Антиоха, в 183-м году, воспользовавшись тем обстоятельством, что царь Вифинии воевал с Пергамом и нуждался в поддержке римлян, посол римского сената потребовал от него выдачи или смерти Ганнибала. Царь послал воинов караулить жилище 64-летнего карфагенского льва. Не сумев бежать, Ганнибал принял яд, сказав перед этим:

«Ну что ж, избавим римлян от многолетней тревоги, если уж им трудно ждать смерти старого человека». (Там же. XXXIX, 51)

Условия мира, продиктованные Публием Антиоху, были приняты, Рим прочно утвердился в Азии. Новый командующий принял от Луция оставшееся там римское войско, и братья Сципионы возвратились на родину. А Антиох спустя три года был убит жителями города Элиманды (к северу от Персидского залива) в то время, как грабил их храм, намереваясь его сокровищами пополнить свою опустевшую казну.

Хотя в 189-м году цензор Тит Фламинин объявил Публия Сципиона принцепсом сената, последние годы жизни великого полководца и гражданина были отравлены завистью и мстительностью тех, кто когда-то трепетал перед его именем. В 187-м году два народных трибуна – оба из рода Петиллиев – привлекают Сципиона Африканского к суду. Описание Титом Ливием этого суда и связанных с ним событий кажется мне настолько ярким, что я позволю себе процитировать здесь римского историка, хотя и с некоторыми сокращениями, но довольно полно. Он пишет, что трибуны... подозрениями – не доказательствами – обосновывали они обвинение во взяточничестве. «Сын его, взятый в плен, – говорили они, – был возвращен ему без выкупа, да и во всем прочем Антиох чтил Сципиона так, будто бы в его только власти были и мир, и война с Римом. В провинции был он для консула не легатом, а диктатором, и если он туда и отправился, то лишь затем, чтобы Греции, Азии, всем восточным царям и народам внушить то, в чем в Испании, Галлии, Сицилии и Африке уж давно уверились: что один человек – и глава, и опора владычества римского, что Сципион осеняет собой государство, владычествующее над всем земным кругом, что мановенье его может заменить и постановления сената, и повеленья народа. Человека безупречного обвинители порочили, как могли». (Там же. XXXVIII, 51)

Как видим, обвинения типично популистского толка. По этому поводу одни римляне негодовали и возмущались даже самим фактом привлечения к суду освободителя Рима. Но другие настаивали на том, что ничто так не содействует равенству и свободе, как возможность привлекать к суду даже самое могущественное лицо. В первый день суда огромная толпа провожала Сципиона на форум.

«Речи продлились до ночи, – продолжает Тит Ливий, – и день суда был отложен. Когда он настал, трибуны с рассветом расселись на рострах. Обвиняемый, вызванный в суд, с большой толпой друзей и клиентов прошел посреди собрания и подошел к рострам. В наступившей тишине он сказал: «Народные трибуны и вы, квириты! Ныне годовщина того дня, когда я счастливо и благополучно в открытом бою сразился в Африке с Ганнибалом и карфагенянами. А потому было бы справедливо оставить на сегодня все тяжбы и ссоры. Я отсюда сейчас же иду на Капитолий поклониться Юпитеру Всеблагому Величайшему, Юноне, Минерве и прочим богам, охраняющим Капитолий и крепость, и возблагодарю их за то, что они мне и в этот день, и многократно в других случаях давали разум и силы достойно служить государству. И вы, квириты, те, кому это не в тягость, пойдите также со мною и молите богов, чтобы и впредь были у вас вожди, подобные мне...» От ростр он отправился на Капитолий. Вслед за Сципионом отвернулось от обвинителей и пошло за ним все собрание, так что наконец даже писцы и посыльные оставили трибунов. С ними не осталось никого, кроме рабов-служителей и глашатая, который с ростр выкликал обвиняемого. Сципион, сопровождаемый римским народом, обошел все храмы не только на Капитолии, но и по всему Городу. Этот день – благодаря народному сочувствию и заслуженному признанию величия Сципиона – стал для него едва ли не более славным, нежели тот, когда он вступил в город, справляя триумф над царем Сифаком и карфагенянами.

Великолепный тот день воссиял для Сципиона последним. Предвидя в будущем силу зависти и борьбу с трибунами, он, когда суд был надолго отсрочен, удалился в свое литерноское имение с твердым намерением в суд не являться. Слишком гордый – и от природы, и от привычки к большим успехам, – он знал, что не сможет мириться с положением подсудимого и смиренно выслушивать судей. Когда наступил день суда и он туда не явился и его стали вызывать, Луций Сципион оправдывал его неявку болезнью. Трибуны, потребовавшие Публия в суд, этого извинения не принимали и обвиняли его в том, что он не явился на суд от той же надменности, с какой оставил суд, народных трибунов и народное собрание...

В то время был народным трибуном Тиберий Семпроний Гракх, у которого были ссоры с Публием Сципионом. Когда он запретил приписать свое имя к постановлению сотоварищей (декреты принимались согласованно всеми десятью трибунами. Отказ Гракха мог означать его намерение наложить вето на этот декрет), все ожидали, что его предложение будет еще суровее, но он решил так: «Раз Луций Сципион извиняет неявку брата болезнью, то нам надо счесть это объяснение удовлетворительным. Я не допущу, чтобы кто-то обвинял Публия Сципиона до его возвращения в Рим; и даже тогда я, если он обратится ко мне за помощью, освобожу его от явки в суд (у трибунов издревле было такое право. – Л.О.). Своими деяниями, почестями, полученными от римского народа, Публий Сципион, с согласия богов и людей, вознесся так высоко, что зазорно ему стоять подсудимым под рострами и слушать попреки юнцов, а для народа римского это было б еще постыднее».

К этому своему постановлению он добавил пылкую речь, которую закончил так: «Неужели никакие заслуги славного мужа, никакие почести, оказанные ему вами, квириты, не обеспечат ему безопасного, можно сказать священного, убежища, где бы он мог провести свою старость если не в почете, то хоть в покое, без оскорблений?» Решение и присоединенная к нему речь Семпрония Гракха подействовали не только на всех присутствующих, но даже и на самих обвинителей; они сказали, что поразмыслят о том, чего требуют от них их право и долг. Потом, когда народное собрание было распущено, началось заседание сената. Тут все сенаторское сословие, особенно бывшие консулы и старейшины, рассыпалось в благодарностях Тиберию Гракху за то, что он поставил общее выше личной вражды. Петиллиев всячески порицали за то, что они хотели блеснуть, очерняя других, ища себе славного триумфа за победу над Сципионом. С той поры о Сципионе больше не говорили. Он провел конец жизни в Литерне, не скучая по Городу. Умирая в деревне, он, как рассказывают, велел там же похоронить его и воздвигнуть там памятник, не желая себе похорон в неблагодарном отечестве. «Достойный памяти муж»» (Там же. XXXVIII, 50-53) Сципион умер еще совсем молодым, в пятьдесят два года – в том же 183-м году, что и Ганнибал.

В своей Истории Полибий, как на знак величия души Сципиона, обращает внимание читателя на то, что Публий неизменно отвергал титул царя и царскую власть, каковые готовы были ему вручить покоренные им народы. Рассказав вначале о том, как Сципиона царем провозгласили было испанцы (его отказ нам уже известен), Полибий далее пишет:

«Но изумление наше перед необычайным величием души этого человека станет еще больше, когда мы взглянем на последнее время его жизни: кроме замирения Иберии, он сокрушил могущество карфагенян, покорив власти родного города наибольшую и самую лучшую часть Ливии... покорил Азию и царей Сирии, подчинил римлянам благодатнейшую и обширнейшую часть мира, при этом имел случай присвоить себе царскую власть, в какой бы стране ни задумал и ни пожелал... Но Публий благородством души настолько превосходил всех людей, что отклонил от себя высшее благо, какого только люди могут просить у богов, именно царскую власть, хотя судьба много раз давала ему благо это в руки; выше собственного почетного и завидного положения он ставил отечество и долг перед ним». (Полибий. Всеобщая История. X, 40)

Да, не похоже, чтобы такой человек унизился до взяточничества, в котором его обвинили римские трибуны. И все же... Ах, как просто недобросовестным людям легким дуновением клеветы бросить тень сомнения на доброе имя своего великого современника – тень тоже легкую, эфемерную, но навеки. К счастью, в данном случае у нас есть свидетель «богатства», добытого Сципионом. Хотя этот свидетель жил двумя столетиями позже, его показания основаны на «вещественных доказательствах».

Во второй половине I века нашей эры знаменитый римский философ и гуманист Луций Сенека в одном из своих писем сообщает о посещении бывшей усадьбы Публия Сципиона. Он пишет:

«Сенека приветствует Луцилия!

Я пишу тебе из усадьбы Сципиона Африканского... (здесь я пропущу фрагмент письма, который приведу чуть ниже. – Л.О.)... Я видел усадьбу, сложенную из прямоугольных глыб, стену, окружающий лес, башни, возведенные с обеих сторон усадьбы как защитные укрепления, водохранилище, выкопанное под всеми постройками и посадками, так что запаса хватило бы хоть на целое войско; видел и баньку, тесную и темную, по обыкновению древних: ведь нашим предкам казалось, что нет тепла без темноты. Большим удовольствием было для меня созерцать нравы Сципиона и наши нравы. В этой темноте гроза Карфагена... омывал тело, усталое от сельских трудов, – ведь он закалял себя работой и сам (таков был обычай в старину) возделывал землю. Под этой убогой кровлей он стоял, на этот дешевый пол ступал...». (Л.Сенека. Письма к Луцилию. № 86)

На крепость похоже, а на дворец или хотя бы просто богатую виллу, какие уже начали появляться в ту пору, – непохоже. Так что и тень сомнения в неподкупности Сципиона мы можем отбросить.

Делил ли с ним кто-нибудь добровольное затворничество последних лет жизни? Сведений об этом я не нашел. О женах великих людей той ранней поры римские историки не писали. Это позже – к концу республиканского периода – женщины начнут играть немалую роль в политической жизни Рима и появятся в исторических хрониках. Но у Сципиона был сын, которого из плена вернул ему Антиох. Что стало с ним? Вероятно, он умер, так как незадолго до своей кончины Публий усыновил двоюродного брата, которому едва исполнился год. Обычно в Риме к усыновлению прибегали ради сохранения преемственности религии семейного очага – когда собственных прямых наследников по мужской линии не было. Так что утешения завещать свою славу родному сыну Сципион, видимо, был лишен. Хотя, как мы узнаем позже, усыновленного им младенца ожидало тоже славное будущее.