Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 81 страниц)

«...объявил им, что пришел наконец день, когда они могут получить желанную свободу, – они его давно ждали. Завтра они будут сражаться на открытой голой равнине, где бояться засад нечего, где все решит воинская доблесть. Кто принесет голову врага, того он немедленно прикажет освободить; оставивший свой пост будет казнен как раб. Судьба каждого в его руках. Свободу дарует не только он, но и консул Марцелл, и весь сенат, предоставивший ему право решения. Затем он прочитал письмо консула и сенатское постановление. Поднялся дружный громкий крик: воины грозно и настоятельно требовали дать сигнал к бою». ( Там же. XXIV, 14)

Однако около четырех тысяч рабов не выдержали испытания первым боем и ушли на холм недалеко от лагеря. Тем не менее, победа была одержана, и на следующий день Гракх собрал всех воинов на сходку. Проявившие малодушие рабы, понимая, что им не убежать от наказания, тоже явились в лагерь.

«Консул прежде всего наградил старых солдат сообразно их доблестному поведению и заслугам в последнем бою; что же касается добровольцев, то он предпочитает сегодня всех – и достойных, и недостойных – хвалить, а не ругать; он всех объявляет свободными – да будет это к счастью и благоденствию государства. В ответ поднялся громкий радостный крик: люди обнимались и поздравляли друг друга, воздевали руки к небу; желали всяческих благ римскому государству и самому Гракху. Гракх прервал их: «Прежде чем вы все получили права, сравнявшие вас с остальными гражданами благодаря мне, я не хотел разбираться, кто из вас хороший солдат, а кто трус; теперь, когда государство свое обещание выполнило, нельзя, чтобы исчезла всякая разница между доблестью и трусостью. Я прикажу принести мне списки всех, кто, помня, что предстоит битва, от нее уклонился и сбежал перед самым боем, вызову каждого поодиночке и, если он клятвенно не заверит, что не явился, потому что был болен, заставлю его до конца службы есть и пить не иначе как стоя. Не возмущайтесь: сообразите, что легче наказать вашу трусость нельзя». (Там же. 16)

Пожалуй, стоит процитировать из Тита Ливия описание еще одного, мелкого, но очень римского эпизода. На 213-й год консулами были избраны снова Тиберий Гракх и Квинт Фабий Максим-сын. Его знаменитый старик-отец отправляется к нему в качестве легата. Обычай предписывал, чтобы при встрече с консулом любой римлянин (разумеется, вне битвы) слезал с коня. Если он об этом забывал, то ликторы консула обязаны были приказать ему спешиться. И вот Фабий Максим-отец подъезжает к лагерю.

«Сын, – рассказывает Тит Ливий, – вышел навстречу; ликторы из почтения к величию отца шли молча, старик проехал мимо одиннадцати, когда консул обратил на это внимание крайнего ликтора, тот выкрикнул приказание слезть с лошади. Спрыгнув, старик обратился к сыну: «Я испытывал тебя – вполне ли ты сознаешь, что ты консул». (Там же. 44)

Но вернемся же к противостоянию римлян и Ганнибала. Восстанавливается некое равновесие сил, и Пуниец уже не может рассчитывать на дальнейший распад римского союза. Вся средняя и верхняя Италия сохраняют верность Риму. Филипп Македонский, опасаясь римского флота, на высадку в Италии не решается, а вместо этого пробует, и то неуспешно, напасть на владения римлян на западном берегу Северной Греции. Римляне отправляют туда десант морем. После длительной и вялой кампании Филипп в 205-м году заключит мир с Римом.

Не приходит и помощь из Испании. Гасдрубал воюет там с братьями Сципионами. Как раз в год каннского разгрома Публий Корнелий Сципион-отец по решению сената и народа снова отплыл с войском в Испанию для поддержки своего брата Гнея, которого он туда направил еще в 218-м году из Массилии. Эта трудная в ту пору для Рима экспедиция была предпринята именно с целью помешать повторению сухопутного марша карфагенян из Испании в Италию. Братья Сципионы воюют с переменным успехом. Сначала они наносят Гасдрубалу два чувствительных поражения, потом сами терпят неудачи и, наконец, в трудных сражениях, один за другим, оба погибают.

Но это произойдет лишь в 211-м году, когда Ганнибал уже в течение пяти лет будет бесплодно скитаться по Италии. Тем временем некоторая помощь из Карфагена все же поступает. Но очень незначительная – поражения в Испании в ту пору беспокоят Карфагенский сенат куда больше, чем судьба Ганнибала, которого многие сенаторы сердито осуждают за всю эту «италийскую авантюру».

Поразительна и вместе с тем извечна эта близорукость сановных политиков. Окажи они в тот момент существенную поддержку Ганнибалу (а возможности для этого у них были), быть может, Рим был бы вынужден принять условия мира, надолго обеспечивающие безопасность и процветание Карфагена. Но для заправлявшей там партии важнее всего было не допустить восстановление влияния ее политических соперников – рода Баркидов. Своим отказом в помощи полководцу, чьи беспримерные усилия были продиктованы преданностью своему городу и ненавистью к его врагам, они обрекли на гибель и город, и себя самих.

Горько и одиноко было тридцатидвухлетнему полководцу в чужой, враждебной стране. Таяли его надежды на успех. Наконец, обманывает и последняя – Сицилия. В 215-м году в возрасте девяноста лет умер верный союзник Рима, тиран Сиракуз Гиерон II. Ему наследует пятнадцатилетний внук Гиероним (отец его успел умереть). Под влиянием своих дядьев мальчик склоняется к союзу с Ганнибалом. Карфаген сулит ему власть над всей Сицилией. Но вот в результате заговора юный тиран убит. Народ и сенат Сиракуз провозглашают свободу. Однако зять Гиерона замышляет захватить власть в городе. Его намерения раскрыты, а рассвирепевший народ требует истребить весь царский род. Тит Ливий по этому поводу делает весьма современное, на мой взгляд, замечание:

«Такова толпа: она или рабски пресмыкается, или заносчиво властвует. Она не умеет жить жизнью свободных, которые не унижаются и не кичатся. И почти всегда находятся люди, чтобы угодливо распалять безмерно жестокие, жадные до казней и кровавой резни души». (Там же. XXIV, 25)

Несмотря на провал заговора, влиянием в Саракузах сумели овладеть эмиссары Ганнибала. Они освободили рабов, выпустили узников из темниц и готовятся прийти на помощь Пунийцу. Римляне в 213-м году вынуждены переправить в Сицилию войско под командованием Марцелла и начать осаду Сиракуз. Из Карфагена на помощь осажденным присылают крупный десант. Римляне не могут допустить, чтобы Сицилия стала мостом между Карфагеном и Ганнибалом. Положение осложняется, и война на время перекочевывает из Италии в Сицилию.

Марцелл осаждает Сиракузы с суши и с моря. Осада длится около двух лет. Немалую роль в защите родного города играет великий Архимед. Созданные им мощные подъемные устройства дают возможность осажденным прямо с выходящих на море стен крепости подцеплять и опрокидывать римские корабли. Это мешает римлянам осуществить штурм города. Но, как это нередко бывает, примитивная грубость интересов сограждан сводит на нет достижения научного гения. Осада заканчивается тем, что на каком-то празднике защитники Сиракуз напиваются допьяна и воинам Марцелла ночью удается подняться на стены крепости. Вскоре и весь город вынужден капитулировать. Это случилось в 211-м году.

Помощи из Сицилии Ганнибал уже не получит. Но прежде чем возвратиться к рассказу о печальной судьбе карфагенского полководца, еще задержимся ненадолго в Сиракузах и посмотрим, что делает овладевший ими Марцелл. К дальнейшему ходу войны это прямого отношения не имеет, но на будущую историю Рима его действия наложат весьма существенный отпечаток.

Итак, Сиракузы капитулировали и, как полагается, отданы на разграбление римской солдатне. Между прочим, от Тита Ливия мы узнаем то, что не может не волновать даже нас:

«Было явлено, – свидетельствует Ливий, – много примеров отвратительной жадности, гнусного неистовства. А среди всей суматохи, какую только может породить во взятом городе страх, среди солдат, бегавших повсюду и грабивших, Архимед, как рассказывают, был занят только фигурами, которые он чертил на песке. Какой-то солдат, не зная, кто это, убил его. Марцелл очень был огорчен, позаботился о похоронах, разыскал родственников Архимеда и в память о нем обеспечил им жизнь в покое и уважении». (Там же. XXV, 31)

Этим поступком Марк Марцелл, наверное, хотел подчеркнуть свое уважение к эллинской науке. Он также доказал, что понимает и высоко ценит эллинское искусство. Он это сделал новым для той поры способом. Впервые за всю историю римский полководец в качестве трофеев вывез не только золото и серебро, не только драгоценную утварь и посуду, но картины и статуи, служившие украшением города. Нет нужды, что большую их часть он пожертвовал в римские храмы, что с этого началось знакомство римлян с высоким искусством древней Греции. Это был первый случай хищения рукотворной красоты, варварского разрушения неповторимых ансамблей древнегреческого зодчества. Этому примеру в последующие годы, особенно когда на греческое искусство в Риме пойдет мода, последуют многие.

Через год Марцелл будет послан в Испанию, где после гибели Сципионов положение станет угрожающим. Словно преследуемый греческими богами, он будет заперт карфагенянами в Пиринеях. Затем сенат направит Марцелла снова против Ганнибала, он попадет в ловушку и погибнет.

Но вернемся и мы из Сицилии в Италию. Там продолжается вялая война. Ганнибалу удается овладеть греческими колониями на южном побережье страны – Тарентом, Фуриями и Гераклеей. Но это не меняет его плачевного положения. Помощи ждать неоткуда, поредевшее войско для серьезных наступательных действий уже непригодно, а силы римлян растут. В том же 211-м году они начинают осаду Капуи. Понимая, что ее падение окончательно лишит его надежды на поддержку союзников Рима, Ганнибал решается пойти на выручку осажденного города. Но римские полководцы хорошо укрепили систему из трех своих соединенных стенами лагерей, и Ганнибал понимает, что взять их штурмом ему не удастся. Оставаться перед их валами тоже рискованно – можно ожидать подхода других римских армий, и тогда войско карфагенян окажется между двух огней.

Ганнибал прибегает к самому крайнему средству – снимает лагерь и идет на Рим. Вряд ли он рассчитывал с наскока овладеть Вечным Городом и тем более не мог помышлять о длительной его осаде. Скорее всего, он надеялся, что римляне снимут осаду Капуи, пойдут за ним, и можно будет еще раз испытать свое счастье в большом сражении. Но командовавший осадой Аппий Клавдий (еще один), не поддался на эту провокацию – его войско осталось под стенами Капуи. Ганнибал подошел к Риму – впервые после семи лет войны. Страх, который он успел внушить римлянам, был столь велик, что в городе началась было паника. Слухи о штурме стен то в одном, то в другом месте приводили в трепет горожан. Образ непобедимого Пунийца за те годы, что он наводил ужас на всю Италию, приобрел черты едва ли не мистические. Многие видели в нем посланца разгневанных богов. Женщины ходили от храма к храму и в знак смиренной мольбы о пощаде города вытирали подиумы святилищ своими волосами. Отчаяние овладевало людьми. Правнуки тех, кто находился тогда в Риме, будут с замиранием сердца, по рассказам старцев, воображать, что означали для предков роковые слова: «Ганнибал у ворот!»

Но надо на этот раз отдать должное римскому сенату и консулам. Оборону стен они организовали (к счастью, в Риме находилось два легиона, только что набранные для отправки в Испанию). А сами сенаторы постановили в полном составе не уходить с форума на случай, если потребуется какое-нибудь срочное их решение. Это немного успокоило горожан.

Подождав несколько дней и увидав, что Аппий со своим войском не последовал за ним, Ганнибал двинулся обратно на юг. Он прошел мимо Капуи, оставив ее на произвол судьбы, и удалился на самый кончик италийского «сапога» – к Регию. Истощенные голодом капуанцы капитулировали, и римляне жестоко расправились с изменниками. Зачинщики отпадения города от Рима были казнены, значительная часть горожан продана в рабство, а имущество и земля зажиточных горожан конфискованы.

В Регии Ганнибал был намерен только обороняться, по крайней мере до того момента, пока ситуация не станет более благоприятной. Это могло случиться только в одном случае – если Гасдрубал сумеет привести к нему на выручку новое войско. Надежда забрезжила, когда из Испании пришли вести о поражении Сципионов и Марцелла. Правда, римляне послали туда новые силы, но можно было рассчитывать на то, что они увязнут в борьбе с многочисленным войском, которое Карфаген за эти годы успел направить в Испанию. Прошло еще три года, прежде чем эта надежда стала как будто оправдываться. Оторвавшись от римлян, Гасдрубал с большим войском перешел Пиренеи и направился по пути брата в Италию. Задержать его было некому, и в 207-м году он во главе 50-тысячного войска появился по эту сторону Альп. По возможности уклоняясь от сражений, Гасдрубал двинулся на юго-восток для соединения с Ганнибалом, который, в свою очередь, выступил ему навстречу. Сложилась ситуация, вообще-то говоря, даже более опасная, чем когда Ганнибал впервые появился в Италии. Но Рим уже был иным. У него было закаленное в походах и сражениях войско, опытные, хорошо изучившие врага командиры. Союзники, наученные горьким опытом Капуи, не помышляли об измене. А главное – римский народ оправился от потрясения. Страх, который овладел римлянами, когда Ганнибал стоял у ворот Города, ушел. Почти четыре года бездействия и неудач некогда грозного врага лишили его ореола непобедимости.

Соединиться братьям не пришлось. Мобилизовав все силы, все ресурсы почти опустошенной страны, римляне сумели в Апулии остановить Ганнибала. А Гасдрубалу (к тому же сбившемуся с пути) навязали сражение в невыгодных для него условиях. В тяжелой, кровопролитной битве недавно набранная армия Гасдрубала понесла поражение и была почти полностью истреблена, а сам он, видя, что сражение проиграно, стал искать и нашел для себя почетную смерть в бою. Ганнибал снова отошел к южным гаваням – единственному своему прибежищу. Там он мог ожидать вызова в Карфаген или помощи оттуда, хотя надежд на это было мало – война в Италии явно была проиграна. Римляне тоже были слишком истощены, чтобы пытаться добить Ганнибала. Его поражение было очевидно, и они могли позволить себе зализывать раны. Надо было хотя бы попытаться вернуть плебеев, колонистов и рабов на давно заброшенные поля.

Наступило затишье. Еще через два года, когда молодому Сципиону в Испании удалось основательно побить карфагенских наемников и на горизонте замаячила опасность высадки римлян в Африке, карфагенские власти, с целью отвлечь римлян от этого намерения, попытались реанимировать военные действия в Италии. Они послали Ганнибалу долгожданное, но, увы, слишком запоздалое подкрепление. С ним он еще мог держаться в уже отвернувшейся от него Южной Италии, но ни о каких активных действиях не могло быть и речи. Великий италийский поход закончился безрезультатно. Выдающийся карфагенский полководец потерпел фиаско. Но его дерзкое предприятие, ярко проявившийся военный талант и способность так долго в таких трудных условиях поддерживать стойкость столь разноплеменного войска снискали ему бессмертную славу. Впрочем, единоборство Ганнибала с Римом, как оказалось, было еще далеко не окончено. Но об этом – в следующей главе.

Глава V
Сципион Африканский
(209-183 гг.)

Напомню, что в 210-м году после взятия римлянами Капуи главная надежда Ганнибала была связана с прибытием помощи из Испании. После поражения и гибели там братьев Сципионов и неудач Марцелла шансы получить такую помощь были неплохими. Это понимал и римский сенат, потому было принято нелегкое решение об отправке в Испанию (Иберию) большого войска. К тому побуждали и известия о намерении Карфагена послать туда значительные силы.

Встал вопрос о полководце. Он должен быть достаточно опытным и отважным, чтобы противостоять победителям Сципионов. Он должен суметь вдохновить римских воинов на ратные подвиги в далекой Испании в то тревожное время, когда Ганнибал еще находится на земле Италии. Был ли это экстраординарный и хорошо рассчитанный выбор сената, ловко проведенный через волеизъявление народа, или же на самом деле все произошло неожиданно, но во главе римского войска оказался очень молодой человек – Публий Корнелий Сципион младший. Вот как описывает Аппиан его избрание в комициях: «Они назначили день для выборов военачальника в Иберию, и, так как никто не выставил своей кандидатуры, их охватил еще больший страх. Печаль и молчание нависли над собранием, как вдруг Корнелий Сципион, сын Публия Корнелия, убитого в Иберии, еще очень юный – ему было всего 24 года, – но считавшийся очень благоразумным и даровитым, выступив на середину, произнес похвальную речь в честь своего отца и дяди и, оплакивая их печальную судьбу, заявил, что он является по наследству ближайшим из всех мстителей за отца, дядю и отечество. Он со всей силой и твердостью заявил, между прочим, как бы охваченный божеским наитием, что овладеет не только Иберией, но вслед за ней и Ливией, и Карфагеном. Некоторые считали, что он пустословит, как это бывает у юношей, но он поднял удрученный дух народа – испуганные всегда радуются обещаниям улучшения – и был выбран военачальником в Иберию». (Аппиан. Римская История. VI, 18)

Действительно, так хочется верить тому, кто без колебаний, уверенно обещает успех! И разве не этот юноша еще совсем мальчиком спас в бою своего отца? А потом под Каннами проявил исключительное присутствие духа и остановил бегущих! Наконец, кому же отомстить за смерть отца, как не его сыну? Так думал народ. А сам Публий? Надо было обладать недюжинной смелостью, чтобы перед собранием римского народа и сената заявить о готовности взять на себя бремя ответственности за более чем трудную ситуацию в Испании. Честолюбие и юношеское легкомыслие? Оказалось, что нет – зрелая оценка своих возможностей! Кстати сказать, о божественном наитии Аппиан упоминает не случайно: молодой Сципион у римской толпы пользовался славой провидца, находящегося под особым покровительством богов. Он и сам не прочь был поддержать эту репутацию.

Когда ранней весной 209-го года, присоединив к своему экспедиционному корпусу войско Марцелла, Сципион во главе 30-тысячной армии покинул место своей высадки близ устья Эбро, ему в Испании противостояло три карфагенских полководца. В связи с набором испанских наемников их армии были порядочно удалены друг от друга. Гасдрубал, брат Ганнибала, находился в центральной части полуострова; его тезка Гасдрубал, сын Гисгона, – на западном берегу, а Магон – у Гибралтарского пролива.

Сципион удержался от соблазна вступить с ними в сражение поочередно. Вместо этого он двинулся вдоль побережья на юг – к Новому Карфагену. Он рассчитал, что подойдет к городу на несколько дней раньше, чем любая из армий его противников, и таким образом, у него будет шанс взять крепость штурмом. А в Новом Карфагене (он знал это) находились не только большие запасы хлеба, военного снаряжения и военная казна карфагенян – там содержались знатные заложники из всех испанских племен, которых карфагеняне принудили к союзу с ними.

Вообще в подготовке к штурму города Публий Сципион проявил необычайную для его возраста предусмотрительность. Сразу по прибытии в Испанию он собрал все возможные сведения о расположении крепости. Выяснилось, что она стоит на узком мысе, который с одной стороны омывает море, а с другой к стенам города подступают воды лагуны, соединенной с морем протокой. Корабли не могут пройти через протоку, и потому стены крепости со стороны лагуны невысоки и охраняются слабо, поскольку гарнизон невелик – не более тысячи человек. Между тем в часы отлива лагуна мелеет и ее можно перейти вброд. У Сципиона созрел план: начать штурм с суши, со стороны перешейка, привлечь туда всех защитников крепости, а тем временем совершить обходный маневр через лагуну.

Перед началом сражения, как о том сообщает Полибий:

«Публий сказал, что сам явившийся ему во сне Нептун внушил мысль об этом предприятии, что божество обещало проявить свое содействие на поле битвы с такой очевидностью, что все войско убедится в его участии». (Полибий. Всеобщая История. X, 11)

Римский полководец слукавил – он хорошо знал, как проявится покровительство владыки морей. Но ему нужно было внушить уверенность своему войску, и он достиг этой цели.

Началась первая часть операции: сперва сражение с защитниками крепости под ее стенами, а потом попытка штурма и самих стен. Все это должно было происходить с максимальным рвением, чтобы заставить обороняющихся стянуть на эту сторону крепости все свои силы. Поэтому, как свидетельствует тот же Полибий:

«Публий сам принимал участие в битвах, по возможности, однако, уклоняясь от опасности. Так, при нем находилось три щитоносца, которые ставили свои щиты в ряд и прикрывали Публия со стороны городской стены, защищая его от опасности. Появляясь на флангах и на высоких местах, он много содействовал успеху сражения частью потому, что видел все происходящее, частью же потому, что был сам на виду у всех и тем воодушевлял сражающихся, ибо благодаря его присутствию не было упущения ни в чем; напротив, все, что требовалось положением дела, исполнялось быстро, должным образом согласно его приказанию». (Там же. X, 13)

Но вот первый приступ отбит. Наступает пауза. Затем приближается время отлива, и Сципион начинает вторую, не менее яростную, атаку стен крепости со стороны городских ворот. Тут-то наступает момент для вмешательства Нептуна, засвидетельствованный все тем же Полибием:

«Но вот в самый разгар битвы на лестницах начался отлив, вода мало-помалу покидала верхние части лагуны и сильным, громадным потоком хлынула через отверстие в соседнее море. При виде этого несведущие из римлян не верили своим очам, а Публий, уже имевший наготове проводников, посылал вперед и ободрял солдат, поставленных на этом месте... В то время как эти солдаты, согласно приказанию, шли вперед по обмелевшему озеру, все войско было убеждено, что происходящее есть дело промысла божества... И потому воспылали таким рвением, что под прикрытием черепахи (щиты, составленные над головами. – Л.О.) пробились до ворот и начали рубить двери снаружи топорами и секирами. Между тем другие солдаты подошли к стене по обмелевшему озеру и, не нашедши никого на стенных зубцах, не только поставили беспрепятственно лестницы, но и взошли по ним и без боя завладели стеною...» (Там же. X, 14)

Аппиан утверждает, что операцией «лагуна» Публий руководил самолично, своим примером увлекая воинов на штурм:

«...он быстро прошел по всем рядам римлян, громко крича: «Теперь время, воины! Теперь мне помощником явился бог! Идите к этой части стены! Море уступило нам место! Несите лестницы! Я иду впереди вас!»

И он первый, схватив какую-то лестницу, перенес ее через болото и стал подниматься на стену, когда еще никто на нее не поднимался. Но окружавшие его телохранители и все остальные воины удержали его и сами, приставив много лестниц, стали стремительно взбираться на стены. С обеих сторон поднялся крик, и началось стремительное нападение; много было здесь и успехов и неудач; в конце концов одолели все-таки римляне...» (Аппиан. Римская История. VI, 21)

Впрочем, из рассказа Полибия и из свидетельства Аппиана видно, что личную храбрость Публий умел сдерживать необходимой для полководца осторожностью. Свое описание римский историк заканчивает так:

«Благодаря своей смелости и счастью, взяв в одни день богатый и могущественный город... Сципион страшно возвысился в глазах всех, и еще больше утвердилось убеждение, что он все делает по указанию бога, да и сам он стал так думать и, начиная с этого времени, и в дальнейшей жизни распространял о себе такие слухи. Часто он уходил один в Капитолий и сидел там, закрыв двери храма, как будто узнавая что-то от бога». (Там же. VI, 23)

Итак, Новый Карфаген Сципиону удалось взять, как говорится, с ходу. Город солдаты, разумеется, порядком пограбили, но насилия над его жителями Публий не допустил. Граждан он отослал по домам, призвав их стать друзьями римлян. Рабов-ремесленников объявил собственностью Рима и обещал, что если они проявят усердие, то после победы над Карфагеном получат свободу. Других рабов на тех же условиях он посадил на захваченные у противника корабли.

Но особо важное значение Сципион придавал процедуре освобождения испанских заложников. По свидетельству Полибия:

«...Публий приказал позвать заложников, всего триста человек с лишним. Детей он подзывал к себе по одному, ласкал их и просил ничего не опасаться, так как, говорил он, через несколько дней они снова увидят своих родителей. Что касается остальных, то всем им он предлагал успокоиться и написать родным прежде всего о том, что они живы и благополучны, потом, что римляне желают отпустить всех их невредимыми по домам, если только их родные вступят в союз с римлянами. С этими словами он наделил их довольно ценными подарками, приличными возрасту и полу каждого, которые ради этого заранее выбрал из добычи; девушкам раздавал серьги и запястья, а юношам кинжалы и мечи». (Полибий. Всеобщая История. X, 18)

И наконец, что тоже немаловажно для суждения об облике молодого римского полководца:

«Публий передал квесторам все деньги, какие взяты были у карфагенян из государственной казны, а их было более шестисот талантов». (Там же. X, 19)

«Передал квесторам» означает – полностью отдал государству. Вспомним эту деталь в конце главы, где речь пойдет о последних годах жизни Сципиона.

И еще одна, прямо-таки идиллическая история. Может быть, вымышленная, но точно характеризующая восхищение, каким был окружен облик Публия Сципиона в глазах римлян последующих эпох:

«В это время, – рассказывает все тот же Полибий, – несколько римских солдат повстречали девушку, между всеми женщинами выдававшуюся юностью и красотой. Зная слабость Публия к женщинам, солдаты привели девушку к нему и предложили ее в дар. Пораженный и восхищенный красотою, Публий, однако, объявил, что для него как для частного человека, но не военачальника, не могло бы быть дара более приятного... Солдатам он выразил благодарность и велел позвать отца девушки, которому тут же передал ее и посоветовал выдать замуж за кого-либо из своих сограждан. Этим поступком Публий доказал умение владеть собой и воздерживаться, чем снискал себе большое расположение со стороны покоренного народа». (Там же).

А он был молод, и испанка, надо полагать, была исключительно хороша собой!

Молниеносное взятие Нового Карфагена принесло Сципиону великую славу, но послан в Испанию он был не за этим. Гасдрубал готовился к походу в Италию на выручку брата, и Сципион должен был этому помешать. Не то чтобы он забыл о своей миссии или пренебрег ею. Но время было упущено, пришлось пережидать зиму. И когда весной следующего, 208 года Публию удалось навязать сражение Гасдрубалу, тот был настолько готов к своей экспедиции, что, пожертвовав арьергардом, оторвался от противника и беспрепятственно ушел на север, к Пиренеям.

Эта оплошность, как мы уже знаем, могла стоить Риму очень дорого, но... боги милостивы, в Италии все обошлось, а победителей не судят. Да и судить можно было бы только тогда, когда Гасдрубал появился бы в Италии. А пока что была опять победа, и опять всех пленных испанцев из карфагенского войска Сципион без выкупа отпустил на свободу. Восхищенные аборигены, с которыми карфагеняне обращались довольно жестоко, тут же провозглашают Публия царем, но...

«Сципион приказал глашатаю водворить тишину и сказал, что для него звание императора, данное ему солдатами, самое почетное; а царское звание, столь уважаемое у других народов, в Риме ненавистно. Пусть про себя думают, что у него душа царственная – если они считают это признаком душевного величия, – но не произносят вслух этого слова. Даже варвары почувствовали душевное величие человека, презиравшего титул, перед которым немеют зачарованные люди». (Тит Ливий. История Рима. Т. 2, XXVII, 19)

Гасдрубал ушел за Пиренеи, и Сципион начал воевать с двумя оставшимися в Испании карфагенскими армиями: Магона и второго Гасдрубала, сына Гисгона. Войско Публия втрое уступало по численности армиям его противников, но было лучше подготовлено. В мелких стычках Сципион, как правило, одерживал верх, и так продолжалось около двух лет. Но в 206 году, в решительном сражении, когда противнику удалось собрать все свои силы, римлянам пришлось туго – они было дрогнули. Исход боя спасла отчаянная, на этот раз уже безоглядная храбрость самого командующего. Вот как описывает Аппиан этот эпизод:

«...пехота вследствие численного превосходства карфагенян была в тяжелом положении и в течение всего дня она терпела поражение. Хотя Сципион объезжал их и убеждал, дело не менялось до тех пор, пока он, передав своего коня сопровождающему его рабу и взяв щит у кого-то из воинов, не бросился, как был, один, в середину между врагами с криком: «Помогайте, римляне, вашему Сципиону, находящемуся в опасности!» Тогда те, которые, стоя близко, увидали, какой опасности он подвергается, а стоявшие далеко услыхали об этом, все вместе под влиянием стыда и в страхе за своего вождя бросились на врагов с криком «ура» («алала») и великим напором, которого карфагеняне не выдержали и отступили...» (Аппиан. Римская История. VI, 27)

Сципион преследует и окончательно разбивает своих противников. Война в Испании заканчивается. Между прочим, ее конец отмечен забавным эпизодом. Имея в виду будущую экспедицию к Карфагену, Сципион переправляется через Гибралтар и является с предложением дружбы и союза к мавретанскому царю Сифаку. Туда же и в то же самое время прибывает из Испании Гасдрубал. Из рассказа Тита Ливия о встрече «на нейтральной земле» двух вчерашних противников открывается новая, я бы сказал, неожиданная в свете расхожих представлений о грубости римлян, сторона личности нашего героя. Сифак...

«...пригласил обоих и, так как судьбе было угодно свести их под одним кровом, у одного очага, попытался втянуть их в разговор, которым разрешилась бы их вражда. Сципион заявил, что у него нет никакой личной ненависти к Пунийцу, чтобы о ней говорить, а вести с неприятелем переговоры о делах государственных он без повеления сената не может. Тогда царь стал уговаривать Сципиона хотя бы отобедать у него вместе с другим гостем, чтобы не показалось, что кто-то не допущен к столу. Сципион согласился; они вместе обедали у царя – Сципион и Гасдрубал – и даже возлежали на одном ложе, как того хотелось царю. Так обходителен был Сципион, так непринужденно вел беседу, что расположил к себе не только Сифака, варвара, незнакомого с римской воспитанностью, но и злейшего своего врага. Гасдрубал говорил, что при личной встрече Сципион еще сильнее изумил его, чем на поле боя. Пуниец не сомневался, что Сифак и его царство уже склонены под власть римлян – Сципион так умел располагать к себе людей!» (Тит Ливий. История Рима. Т. 2, XXVIII, 18)