355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Остерман » Римская история в лицах » Текст книги (страница 63)
Римская история в лицах
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Римская история в лицах"


Автор книги: Лев Остерман


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 81 страниц)

Присмотримся внимательно к этим упрекам. Светоний приводит – надо полагать, со слов одного из таких современников Клавдия – довольно внушительную цифру будто бы казненных им аристократов: тридцать пять сенаторов и более трехсот всадников. Но анонимно. Называет он всего четыре имени родственников принцепса, убитых или изведенных с его согласия, – по наговору, если не по прямому распоряжению Мессалины, жены императора, которая вплоть до своей погибели держала в страхе весь дворец. Абзац, в котором Светоний живописует кровожадность Клавдия, я, во избежание упрека в пристрастии, выпишу полностью:

«Природная его свирепость и кровожадность обнаруживалась как в большом, так и в малом. Пытки при допросах и казни отцеубийц заставлял он производить немедля и у себя на глазах. Однажды в Тибуре он пожелал видеть казнь по древнему обычаю (розгами до смерти. – Л.О.), преступники уже были привязаны к столбам, но не нашлось палача. Тогда он вызвал палача из Рима и терпеливо ждал его до самого вечера. На гладиаторских играх, своих или чужих, он всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно ретиариев: ему хотелось посмотреть в лицо умирающим. Когда какие-то единоборцы поразили друг друга насмерть, он тотчас приказал изготовить для него из мечей того и другого маленькие ножички. Звериными травлями и полуденными побоищами (когда знатная публика уходила завтракать, на потеху оставшимся устраивали кровавый бой гладиаторов без щитов и доспехов) увлекался он до того, что являлся на зрелища ранним утром и оставался сидеть, даже когда все расходились завтракать. Кроме заранее назначенных бойцов, он посылал на арену людей по пустым и случайным причинам – например, рабочих, служителей и тому подобных, если вдруг плохо работала машина, подъемник или еще что-нибудь. Однажды он заставил биться даже одного своего раба-именователя, как тот был, в тоге». (Светоний. Божественный Клавдий, 34)

Согласен – на современного читателя это производит тяжкое впечатление. Но ведь большая часть приведенных здесь примеров говорит лишь о пристрастии к кровавым зрелищам, чем грешило подавляющее большинство римлян той поры. А два последних случая кажутся мало правдоподобными. Ну какой интерес смотреть на арене «сражение» гладиатора со служителями цирка или рабом, спеленутым тогой (и почему раб в тоге?)...

Тацит называет целых десять имен казненных, все они связаны с заговором Мессалины и Силия (об этом ниже), который в случае успеха повлек бы за собой гибель Клавдия. Два упомянутых Тацитом случая самоубийства придворных (Валерия Азиатика и Луция Силана) следует отнести на счет интриг последней жены Клавдия, Агриппины. Складывается впечатление, что Клавдий был, конечно, жесток, но явно уступал в этом и Калигуле, и старому Тиберию, и молодому Октавиану-Августу.

Зато его отличала уже известная нам трусость. И непременно связанная с ней подозрительность (а также жестокость – со страху!). Всюду, куда он выходил, его сопровождала внушительная охрана. Собираясь навестить больного, он приказывал заранее обыскать его спальню и обшарить постель. Посетителей, которые являлись с приветствиями, тщательно обыскивали. Трусостью объясняется и его безграничная вера доносчикам.

«Не было доноса, – утверждает Светоний, – не было доносчика столь ничтожного, чтобы он по малейшему подозрению не бросился защищаться или мстить». (Там же, 37)

Вот как, например, описывает тот же историк конец Аппия Силана, посмевшего до того отвергнуть домогательства жены Клавдия:

«Уничтожить его сговорились Мессалина и Нарцисс, поделив роли: один на рассвете ворвался в притворном смятении в спальню к хозяину, уверяя будто видел во сне, как Аппий на него напал. Другая с деланным изумлением стала рассказывать, будто и ей вот уже несколько ночей снится тот же сон. А когда затем, по уговору, доложили, что к императору ломится Аппий, которому накануне было велено (очевидно, доносителями. – Л.О.) явиться в этот самый час, то это показалось таким явным подтверждением сна, что его тотчас приказано было схватить и казнить». (Там же)

Известно, что Клавдий был вспыльчив и в припадке гнева безрассуден. Но главной слабостью императора было исключительное женолюбие. Оно пагубным образом проявлялось, в частности, зависимостью его поступков от мнений, требований или капризов очередной жены. А жен было несколько, и о них придется рассказать подробнее. Слово «женолюбие» я употребил в буквальном смысле – любви к женам, а не в смысле «сексуальной озабоченности» (для простого удовлетворения плотских вожделений, в конце концов, существовали рабыни). Клавдию важно было иметь жену из высшего римского круга.

В юности Клавдий был помолвлен сначала с правнучкой самого Августа, потом с девушкой из славного древнего рода диктатора Камилла. Одна помолвка расстроилась по причинам политического характера. Вторая невеста умерла. В первый раз он женился на дочери триумфатора, второй раз – на дочери бывшего консула (не буду загромождать рассказ лишними именами). С первой женой он развелся из-за ее наглого развратного поведения, со второй – из-за непрестанных мелких ссор. Третья жена, Мессалина, была правнучкой Октавии – сестры Августа. Как видим, все жены из самых знатных аристократических семей. Все три женитьбы (на Мессалине – в 39-м году) относятся к периоду жизни Клавдия, когда в окружении принцепсов над ним смеялись и никому в голову не приходило, что это – будущий император. Мне кажется, что в своих женитьбах Клавдий искал опору для преодоления комплекса неполноценности. Такое предположение становится еще более обоснованным, если обратить внимание на внешность Клавдия. При первом знакомстве с Клавдием я использовал кое-какие штрихи из описания Светония. Сейчас я процитирую подробности.

«...когда он ходил, ему изменяли слабые колени, а когда что-нибудь делал, отдыхая или занимаясь, то безобразило его многое: смех его был неприятен, гнев – отвратителен: на губах у него выступала пена, из носа текло, язык заплетался, голова тряслась непрестанно...» (Светоний. Божественный Клавдий, 30)

Известно также, что Клавдий заикался. Главной привлекательной чертой римлянина, мужественностью, он, как мы помним, не отличался. Что же до образованноети, простоты, заботливости и даже чувства юмора, то эти качества в древнем Риме котировались невысоко. Потому-то так горячо искал Клавдий самоутверждения в престижном браке. Потому так угождал своим женам, так готов был служить каждому их капризу, прислушиваться к каждому наговору.

Впрочем, ему, наверное, было свойственно и женолюбие в смысле чисто сексуальном. Светоний роняет в адрес Клавдия замечание, что «к женщинам страсть он питал безмерную». Эту его слабость подтверждает и то, что Клавдий прожил девять лет в браке с Мессалиной. Судя по всему, она была женщиной страстной и весьма несдержанной в своих любовных связях. Клавдий изо всех сил старался не замечать распутства своей жены. Видимо, она умела прогнать его обиду с помощью извечного оружия женщин, которым, надо полагать, владела в совершенстве. В 41-м году брак новоизбранного принцепса еще выглядит прочно. Мессалина недавно родила сына, которого потом назовут Британик (в честь пресловутого похода Клавдия в Британию). В следующем году в семье императора появится дочь Октавия.

Драма в семье Клавдия начинается в 47-м году. Тацит (Анналы II, 12-35) описал ее так живо, что имя Мессалины стало нарицательным для бесстыдной, дерзкой, развращенной женщины. Вкратце эта действительно необыкновенная история такова. Мессалина воспылала страстью к некоему Гаю Сильвию – знатному и красивейшему из молодых людей Рима, – развела его с женой и сделала своим любовником. Она открыто посещала его дом, наделяла деньгами, дарила рабов и утварь из дворца. Об этом знали все, но донести Клавдию боялись. Однако в следующем году произошло нечто не только невообразимое, но и грозившее тяжкими последствиями всему окружению принцепса. Воспользовавшись отсутствием Клавдия, уехавшего по делам в Остию, Мессалина при живом муже-императоре решила сыграть свадьбу со своим любовником. Надо полагать, что она собиралась передать ему и верховную власть в государстве (Сильвий как раз был избран консулом). Тацит не может скрыть изумления перед такой дерзостью:

«Я знаю, – пишет он, – покажется сказкой, что в городе, все знающем и ничего не таящем, нашелся среди смертных столь дерзкий и беззаботный, притом консул на следующий срок, который встретился в заранее условленный день с женой принцепса, созвав свидетелей для подписания их брачного договора, что она слушала слова совершавших обряд бракосочетания, надевала на себя свадебное покрывало, приносила жертвы перед алтарем богов, что они возлежали среди пирующих, что тут были поцелуи, объятия, наконец, что ночь была проведена ими в супружеской вольности. Но ничто мною не выдумано, чтобы поразить воображение, и я передам только то, что слышали старики и что они записали». (Тацит. Анналы, II, 27)

Все придворные спасовали, и только Нарцисс отправился в Остию и рассказал о случившемся императору. Они возвращаются в Рим, направляясь, разумеется, в лагерь преторианцев. Мессалина пытается перехватить Клавдия по дороге, но Нарциссу удается ей помешать. По пути в лагерь, чтобы побороть нерешительность принцепса, Нарцисс завозит его в дом Сильвия и показывает дворцовую утварь, подаренную Мессалиной... Преторианцы возмущены и требуют наказания виновных. Приводят Сильвия и казнят. Та же участь постигает десятерых участников преступления. Развязка близится, но окончательно не предопределена. Вот как описывает Тацит завершение драмы:

«Между тем Мессалина, удалившись в сады Лукулла, не оставляла попыток спасти свою жизнь и сочиняла слезные мольбы, питая некоторую надежду и порою впадая в бешенство – столько в ней было надменности даже в грозных для нее обстоятельствах. И не поспеши Нарцисс разделаться с нею, она обратила бы гибель на голову своего обвинителя. Ибо, воротившись к себе и придя от обильной трапезы в благодушное настроение, Клавдий, разгоряченный вином, велит передать несчастной (как утверждают, он употребил именно это слово), чтобы она явилась на следующий день представить свои оправдания. Услышав это и поняв, что гнев принцепса остывает, что в нем пробуждается прежняя страсть и что в случае промедления следует опасаться наступающей ночи и воспоминаний о брачном ложе, Нарцисс торопливо покидает пиршественный покой и отдает приказание находившимся во дворце центурионам и трибуну немедля умертвить Мессалину: таково повеление императора. В качестве распорядителя и свидетеля ее умерщвления к ним приставляется вольноотпущенник Эвод. Отправившись тотчас в сады Лукулла, он застает Мессалину распростертою на земле и рядом с ней ее мать Лепиду, которая, не ладя с дочерью, пока та была в силе, прониклась к ней состраданием, когда она оказалась на краю гибели, и теперь уговаривала ее не дожидаться прибытия палача: жизнь ее окончена, и ей ничего иного не остается, как избрать для себя благопристойную смерть. Но в душе, извращенной любострастием, не осталось ничего благородного. Не было конца слезам и бесплодным жалобам, как вдруг вновь прибывшие распахнули ворота, и пред нею предстали безмолвный трибун и осыпавший ее площадными ругательствами вольноотпущенник.

Лишь тогда впервые осознала она неотвратимость своего конца и схватила кинжал. Прикладывая его дрожащей рукой то к горлу, то к груди, она не решалась себя поразить, и трибун пронзил ее ударом меча. Тело ее было отдано матери. Пировавшему Клавдию сообщили о ее смерти, умолчав о том, была ли она добровольной или насильственной. И он, не спросив об этом, потребовал чашу с вином и ни в чем не отклонился от застольных обычаев». (Там же. 11; 37, 38)

Проявленное Клавдием безразличие к известию о смерти Мессалины отмечает и Светоний. Я думаю, что эту сдержанность вполне можно отнести на счет скрытности и лицемерия принцепса. Ведь он должен был испытывать весьма противоречивые чувства. Однако Светоний приписывает такую реакцию его забывчивости и безумности, уточняя эти характеристики греческими терминами, которые можно перевести, как рассеянность и незрячесть. По этому поводу он дальше высказывает соображения о некоторой умственной неполноценности Клавдия. Я уже имел случай оспорить такое предположение. Сейчас придется рассмотреть аргументы историка:

«В словах и поступках, – пишет Светоний, – обнаруживал он часто такую необдуманность, что казалось, он не знает и не понимает, кто он, с кем, где и когда говорит. Однажды, когда речь шла о мясниках и виноторговцах, он воскликнул в сенате: «Ну разве можно жить без говядины, я вас спрашиваю?» – стал расписывать, сколько добра в старое время бывало в тех харчевнях, откуда он сам когда-то брал вино. Поддержав одного кандидата в квесторы, он объяснил это, между прочим, тем, что когда он лежал больной и просил пить, отец этого человека поднес ему холодной воды. Об одной свидетельнице, вызванной в сенат, он заявил: «Это отпущенница моей матери, из горничных, но меня она всегда почитала как хозяина, говорю об этом потому, что в моем доме и посейчас иные не признают меня за хозяина». (Светоний. Божественный Клавдий, 40)

Приведенные Светонием реплики можно счесть неуместными, но ничего нелепого в них нет. Они даже вызывают уважение проявленным в них чувством благодарности. Создается впечатление, что Светоний идет на поводу у обиженных аристократов, современников Клавдия, которые за глаза попрекали императора не только жестокостью, но и глупостью. Кстати, у Тацита этого второго упрека нет вовсе, а ведь он жил раньше Светония и, пожалуй, мог слушать рассказы стариков – очевидцев правления Клавдия. Да и сам Светоний несколько неожиданно заканчивает свой перечень словами:

«А ведь он не лишен был ни учености, ни красноречия, и всегда с усердием занимался благородными искусствами». (Там же)

Клавдий продолжал писать и в годы своего правления. Закончил Римскую историю в сорока трех книгах (мы бы их назвали главами), написал «весьма ученое», по отзыву того же Светония, сочинение «В защиту Цицерона против писаний Азиния Галла». Я думаю, что интеллигентность Цицерона импонировала Клавдию. Еще он написал двадцать книг по истории этрусков и восемь – по истории Карфагена (то и другое – по-гречески). Все это как-то не вяжется с обликом чуть ли не дебильного правителя. Хотя и здесь Светоний добавляет «ложку дегтя», утверждая, что восемь книг о своей жизни Клавдий написал «не столько безвкусно, сколько бестолково».

Сразу же после смерти Мессалины началась борьба между приближенными вольноотпущенниками, каждый из которых предлагал новую невесту для императора. Учитывая склонность Клавдия поддаваться женскому влиянию, выбор между претендентками становился делом государственной важности. Быть может, предполагая некоторую неуверенность в себе пятидесятивосьмилетнего вдовца, Нарцисс сделал ставку на разведенную вторую жену Клавдия, Петину, о которой по данному поводу вспомнил и сам принцепс. А всемогущий министр финансов Паллант неожиданно предложил в качестве невесты родную племянницу императора, Агриппину младшую.

Старшей дочери Германика в ту пору было тридцать три года. Она успела дважды побывать замужем и овдоветь (злые языки утверждали, что своего второго мужа она отравила). От первого брака у нее был одиннадцатилетний сын, чье полное имя (по родному отцу) было Луций Домиций Агенобарб. Потом, после усыновления в род Клавдиев, он получит распространенное в этом роду прозвище Нерон, под которым и войдет в историю как пятый римский император. Его и Агриппину младшую читатель легко отыщет в левом нижнем углу таблицы родового древа семьи Августа.

Существенным аргументом Палланта в пользу своей протеже было то, что в таком браке Клавдий укреплял свое положение, породнившись с родом Юлиев. Агриппина младшая была правнучкой Августа. К тому же и дочерью Германика, миф о котором все еще жил в римском народе. Впрочем, и сама невеста не теряла времени даром. Снедаемая честолюбием, она не жалела для бедного дяди поцелуев и прочих нежностей, нередко выходивших за рамки чисто родственной привязанности. Совмещение прямого женского соблазна с интересами укрепления государства дало ожидаемый эффект: выбор был сделан в пользу Агриппины. Клавдий уже сожительствует с ней, но брак не оформляется: женитьба на племяннице – дело в Риме неслыханное. Такой союз считается кровосмесительным. Проблема была решена с помощью послушного сената. Приближенный принцепса Вителлий обращается к сенаторам с пылкой речью, в которой превозносит знатность, безупречность нрава и способность к деторождению Агриппины, а также скромность и сдержанность Клавдия. Указывает на великую пользу для государства, которую обещает этот брак.

Согласие было дано и даже, по настоянию Клавдия, оформлено в виде постановления сената, где браки между дядями и племянницами разрешались раз и навсегда. Немедленные последствия новой женитьбы Клавдия Тацит описывает в следующих сильных выражениях:

«Этот брак принцепса явился причиною решительных перемен в государстве: всем стала заправлять женщина, которая вершила делами Римской державы, отнюдь не побуждаемая разнузданным своеволием, как Мессалина. Она держала узду крепко натянутой, как если бы та находилась в мужской руке. На людях она выказывала суровость и еще чаще – высокомерие. В домашней жизни не допускала ни малейших отступлений от строгого семейного уклада, если это не способствовало укреплению ее власти. Непомерную жадность к золоту она объясняла желанием скопить средства для нужд государства». (Там же, 12, 7)

Заметим, что «правление» Агриппины опиралось на квалифицированную поддержку. Бывший ходатай за ее интересы и «первый министр» Клавдия, Паллант, стал вскоре любовником новобрачной.

Еще во время подготовки брака с Клавдием, учитывая преклонный возраст императора, Агриппина стала заботиться о более отдаленном будущем. С этой целью она задумала женить своего сына на дочери Клавдия. Хотя Октавии в ту пору едва исполнилось шесть лет, она уже была обручена со знатным юношей Луцием Силаном. С помощью своего приспешника Вителлия заботливая мать возводит на Силана клеветническое обвинение в кровосмесительной связи с родной сестрой. Обработанный совместными усилиями Агриппины и Вителлия, Клавдий объявляет несчастному жениху, что его брак с Октавией не состоится. Затем следует ничем не мотивированное исключение из сенаторского сословия. Хорошо понимая, что его ожидает дальше, Силан в день свадьбы Агриппины и Клавдия кончает жизнь самоубийством. Быть может, для того, чтобы сгладить впечатление от этой смерти, Агриппина добивается возвращения из ссылки и даже избрания претором знаменитого писателя и философа Аннея Сенеки. Ему уже пятьдесят пять лет. Семь лет назад, благодаря интригам Мессалины, он был сослан Клавдием на Корсику. Теперь Сенеке поручают воспитание маленького Домиция (будущего императора Нерона). Не теряя времени, Агриппина организует обручение своего сына с Октавией. Ее влияние и могущество растут с головокружительной быстротой. Отлично понимая, что власть должна опираться на силу, она добивается от Клавдия и сената замены двух прежних префектов претория на своего ставленника, Афрания Бурра. Это выдающийся военачальник, пользующийся доброй славой, но ему, как замечает Тацит, «было известно, кому он обязан своим назначением. Вместе с тем, – продолжает историк, – Агриппина стремилась придать себе как можно больше величия: она поднялась на Капитолий в двуколке, и эта почесть, издавна воздававшаяся только жрецам и святыням, также усиливала почитание женщины, которая – единственный доныне пример – была дочерью императора (в смысле главнокомандующего – Германика), сестрою, супругою и матерью принцепсов (соответственно Калигулы, Клавдия и Нерона. – Л.О.)». (Там же, 12, 42)

В другом случае, уже в 52-м году, описывая пленение знаменитого вождя британцев Каратака, его благородную речь перед императором и строем преторианцев в Риме, а затем прощение, которое он и его родные получают от Клавдия, Тацит не забывает упомянуть такую немаловажную подробность этой сцены:

«После того, как с них сняли оковы, они те же хвалы и выражения благодарности, с какими перед тем обратились к принцепсу воздали и Агриппине, которую увидели невдалеке на другой трибуне. Пребывание женщины перед строем римского войска было, конечно, новшеством и не отвечало обычаям древних, но сама Агриппина не упускала возможности показать, что она правит вместе с супругом, разделяя с ним добытую ее предками власть». (Там же, 12, 37)

Вместе с ростом влияния Агриппины происходило и возвышение ее сына в ущерб положению родного сына Клавдия, Британика. В 50-м году император усыновил пасынка, разрешив ему, как я уже упоминал, называться Нероном. В четырнадцать лет Нерона на два года ранее срока облачили в мужскую тогу. Раболепствующий сенат тут же постановил, что через пять лет он получит звание консула, а пока будет носить почетный титул главы римской молодежи. На устроенном по этому поводу цирковом представлении Нерон появился в одеянии триумфатора, а Британик, в детской тоге – претексте. Вскоре из преторианских когорт и дворца под тем или иным предлогом были удалены те военные трибуны, центурионы и вольноотпущенники, которых Агриппина подозревала в симпатиях к Британику. В 53-м году шестнадцатилетний Нерон сочетался браком с одиннадцатилетней дочерью Клавдия Октавией. Британику в это время едва исполнилось двенадцать лет. Вопрос о будущем преемнике престарелого принцепса был практически решен...

Глухая, безлунная осенняя ночь тяжко навалилась на Палатинский холм. Глухо и пустынно в комнатах дворца. Чадят светильники, вырывая у темноты ненадежные, скудно освещенные островки. По тусклой облицовке стен мечется, подпрыгивает огромная, уродливая тень. То становится меньше, расплывается, тускнеет и раздваивается, то вдруг чернеет, обозначается резко, растет, вздымается до самого потолка. От одного островка света к другому, третьему и обратно без остановки ковыляет император. Его гонит тревога. Сомнения, тревога, а если признаться честно – страх. С тех пор как Нарцисс рассказал ему о неверности Агриппины (будто он сам не догадывался?), его не отпускает страх. Раз это известно всем, они пойдут дальше. Если приказать арестовать ее и Палланта? Послушаются ли преторианцы? Ту ночь в караулке их лагеря он помнит так, как будто это было вчера. Нет-нет! Бурр примет сторону Агриппины. Зачем он только женился, зачем усыновил Нерона? После его смерти они погубят Британика. И завещание не поможет. Признают недействительным, как у Тиберия... Вдруг вспомнилось, как выносил Британика к солдатам и к народу в цирке. Совсем еще крошечного. Поднимал над собой, молил богов о его будущем. Под рукоплескания толпы... На днях он не сдержался: обнял мальчика и пожелал ему скорее вырасти, чтобы принять у отца отчет в делах. Напрасно, ах, напрасно! Ей, конечно, донесли. А вчера и того хуже: захмелев, сказал что-то о том, что все его жены беспутны, но не остаются безнаказанными. Какой злой гений подсказал ему эти слова? Не следует пить вино... Но такая вдруг наваливается тоска. Надо держаться! Не поддаваться тоске! И быть очень осторожным. Пока не подрастет Британик. Чтобы перед всем народом и сенатом объявить его наследником... А примет ли народ? Ведь Нерон – внук Германика... Нелепая черная тень мечется и мечется по тусклым стенам полутемного дворца...

В третий день до октябрьских календ (29 сентября) 54-го года император Клавдий умер от яда. Тацит не сомневается в том, что его отравила Агриппина и даже сообщает многие подробности, рассказанные, как он утверждает «писателями того времени». По его версии, яд был подмешан к любимому грибному блюду. Действие его показалось недостаточно надежным. Тогда находившийся в сговоре с Агриппиной врач как бы затем, чтобы вызвать рвоту, ввел в горло принцепса перо, смазанное быстродействующим ядом. Светоний менее категоричен. Он пишет, что умер Клавдий от яда, как признают все, «но кто и где его дал, о том говорят по-разному». По одной версии, это произошло за трапезой жрецов на Капитолии, по другой – за домашним обедом. В этой второй версии Светоний тоже называет отравительницей Агриппину.

«Смерть его, – заключает Светоний, – скрывали, пока не обеспечили все для его преемника. Приносили обеты о его здоровье, словно он был болен, приводили во дворец комедиантов, словно он желал развлечься... Погребенный с пышностью, подобающей правителю, он был сопричтен к богам. Впоследствии Нерон отказал ему в этих почестях и отменил их, но затем Веспасиан восстановил их вновь». (Светоний. Божественный Клавдий, 45)

Завещание Клавдия оглашено не было.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю