Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 81 страниц)

36-летний Сульпиций Руф был вообще фигурой своеобразной. Богатый и знатный патриций, убежденный консерватор, он вместе с тем считал необходимым в интересах римского могущества довести до конца дело Друза и добиться полного уравнения в правах союзников Рима. А для этого включить их равномерно во все 35 избирательных триб. Это в корне изменило бы гражданское положение союзников, так как они получили бы реальную возможность влиять на решения римских комиции. Кроме того, Сульпиций предлагал включить во все трибы по месту жительства и вольноотпущенников. Понимая, что сенат будет всему этому всячески препятствовать, он принял сторону популяров, путем усыновления перешел в плебейский род и добился своего избрания в народные трибуны. Закон о включении союзников во все трибы он предложил одновременно с законом о возвращении из изгнания сторонников Сатурнина и законом об исключении из сената всех сенаторов, имеющих более двух тысяч денариев долга. Последний закон имел своей целью очистить сенат от промотавших свое состояние и морально опустившихся аристократов, склонных ввиду этого к взяточничеству и иным недостойным поступкам. В качестве достаточно весомого и отвечающего новым веяниям аргумента в пользу своих законов, Сульпиций на собственные средства нанял свиту из трех тысяч вооруженных дубинками люмпенов, а шестьсот молодых людей из высшего слоя всадников образовали вокруг него своего рода «антисенат».

Сулла вместе со вторым консулом Квинтом Помпеем объявили юстиции – временную приостановку всех общественных дел, включая и созыв народного собрания. Тогда молодцы Сульпиция напали на консулов. Коллега Суллы бежал, его сын был убит, а Суллу, по утверждению Плутарха, отвели на суд и переговоры к Марию, хотя тот был всего лишь частным лицом. Читатель, вообрази себе эту встречу! Свидетелей, видимо, не было, но результат известен: Сулла отменил юстиции и немедленно покинул Рим. Он отправился в Капую к своей уже почти готовой для азиатского похода армии. Законы Сульпиция были приняты. На том ли самом собрании или позже, но во всяком случае уже после отъезда Суллы, Сульпиций неожиданно предложил и сумел провести в собрании народа то самое назначение Мария командующим против Митридата, с которого я начал рассказ о последних событиях в Риме.

Как понять это странное предложение назначить старого воина, не справившегося с командованием даже в Италии во время Союзнической войны, полководцем в далекую Азию? По мнению Моммзена, Сульпиций боялся, что Сулла вернется в Рим во главе своих легионов и рассчитывал на еще не совсем утраченную среди римского плебса и ветеранов популярность Мария для организации отпора оскорбленному консулу. Сам же Марий так долго мечтал вновь оказаться в роли главнокомандующего, что не сумел отказаться от предложения трибуна. А может быть, он полагал, что справиться с азиатами Митридата будет легче, чем с мятежными италиками. Моммзен считает, что Сульпиций ошибался, и Сулла благополучно отбыл бы в Азию. По мнению историка, именно решение о назначении Мария спровоцировало его на то, чего опасался трибун. А может быть, всадники, на которых опирался Сульпиций, не захотели допустить Суллу в Азию? Так или иначе, но вслед за ним к армии прибыли два римских трибуна с известием, что Сулла отстранен от командования и ведение войны с Митридатом поручено Марию.

Однако не таков был Луций Сулла, чтобы его можно было вот так просто взять голыми руками. Он собрал воинов и прозрачно намекнул им, что, скорее всего, Марий для войны в Азии наберет другое войско. Между тем солдаты Суллы, наслушавшись легенд о сказочной добыче, которая (как раз сто лет назад) после Сирийской войны досталась римским легионерам, рвались в поход против Митридата. Для изложения хода дальнейших событий предоставим слово Аппиану:

«На собрании Сулла, – пишет наш историк, – говорил о наглом в отношении него поступке Сульпиция и Мария, не распространяясь ясно о всем прочем: он не решался еще говорить о предстоящей войне против них, а убеждал лишь войско быть готовым к исполнению его приказаний. Воины понимали, что у Суллы было на уме, и... требовали от него вести их смело на Рим. Обрадованный Сулла тотчас же двинул в поход шесть легионов. Командиры войска, за исключением лишь одного квестора, не соглашаясь вести войско против своей родины, убежали в Рим. На пути Суллу встретили послы оттуда и спросили его: почему он с вооруженной силой идет на родину? Сулла отвечал им: освободить ее от тиранов». (Там же. I, 57)

По дороге к Сулле присоединяется второй консул Квинт Помпей. Сенат просит их обождать, пока он обсудит ситуацию. Сулла, если верить Плутарху, соглашается, делает вид, что разбивает лагерь, но высылает воинов вслед за послами сената и захватывает городские ворота. Затем два легиона в боевом порядке, со значками впереди вступают в город. Это, как мы бы теперь выразились, новый виток эскалации беззакония. Я уже упоминал, что древний республиканский закон запрещал воинам при оружии находиться внутри городских стен. В течение последнего полувека их, тем не менее, туда дважды вызывали для усмирения мятежных трибунов: сначала Гая Гракха, потом Сатурнина. Но все-таки тогда воинские отряды появлялись по вызову находившегося в городе консула и с согласия сената. Теперь же консулы во главе взбунтовавшегося войска входили в Рим как в неприятельский город – под звуки труб, в предшествии знамен, готовые к сражению на его улицах.

Аппиан, писавший свою историю во II веке от Р.Х. и потому знавший все последующее, сопровождает свое описание этих событий следующим полным горечи комментарием:

«Таким образом, междоусобные распри переходили из споров и борьбы на почве честолюбия в убийства, а из убийств в открытые войны, и гражданское ополчение тогда впервые вступило на родную землю как во вражескую страну. С тех пор междоусобные распри, которые решались с применением военной силы, не прекращались, происходили постоянные вторжения в Рим, бои около укреплений и все прочее, что полагается во время войн. Так как среди действовавших насилием пропало всякое уважение к закону, государству, родине». (Там же. I, 60)

События же в Риме развивались следующим образом. Сульпиций и Марий собрали своих приверженцев и попытались дать бой первым легионам Суллы на Эсквилинском холме. Их удалось остановить. Но в это время в город вступают еще четыре легиона, причем часть войска, вошедшая через другие ворота, угрожает зайти в тыл защитникам Эсквилина. Призывы к гражданам, обещание свободы рабам – все тщетно. Никто не является на помощь. Поняв безнадежность своего положения, противники Суллы обращаются в бегство. Значительная их часть, опасаясь расправы, покидает Рим. В том числе Сульпиций и Марий.

А что же победитель? Вопреки исторической славе о его жестокости (впрочем, впоследствии вполне заслуженной), приходится отметить, что в тот раз никаких массовых репрессий не было. И даже наоборот. Если верить Аппиану то Сулла...

«...приказал подвергнуть наказанию на виду у всех некоторых из числа своих воинов, которые попутно занимались мародерством. После этого Сулла поставил во всех частях Рима караулы, обходил их в течение всей ночи сам вместе с Помпеем с той целью, чтобы не произошло какого-либо насилия ни со стороны напуганных граждан, ни со стороны победителей. При наступлении дня Сулла и Помпей созвали народное собрание и в нем печаловались на то, что государство с давнего времени находится в руках лиц, гоняющихся за приобретением расположения народа, и что они вынуждены были предпринять все происшедшее». (Там же, I, 59)

Однако, помимо выражения печали, собранию народа были предложены, а в той ситуации, можно сказать, предписаны, некоторые существенные коррективы политической практики, направленные к реставрации власти сената и прежнего аристократического характера государственного правления. Во-первых, восстанавливался давний порядок обязательного предварительного обсуждения в сенате всех законов и иных предложений, которые народные трибуны или магистраты собирались вносить в комициях. Во-вторых, голосование в них отныне должно было происходить не по трибам, а снова так, как установил еще царь Сервий Туллий: по центуриям различных имущественных классов. Напомню, что согласно этому установлению центурии 1-го класса получали 98 голосов, а все остальные (со 2-го по 5-й класс) – только 95 голосов. Народное собрание утвердило предложения консулов.

Наиболее чувствительным образом эти порядки ударяли по власти и влиянию народных трибунов. Революционная практика послегракховского периода свела на нет возможности сената обуздывать непокорных трибунов с помощью вето их коллег. Эти бунтовщики стали заправлять политической ситуацией в Риме. Теперь они были возвращены под контроль сената.

Законы Сульпиция были, разумеется, отменены. Кроме того, Сулла пополнил сильно обезлюдевший во время Союзнической войны сенат тремястами новыми сенаторами по своему выбору, тем самым присвоив себе полномочия цензоров. Без лишних колебаний он прибрал к рукам и чрезвычайную судебную власть: народный трибун Сульпиций, спаситель Рима, и шестикратный консуляр Марий, его сын и бежавшие из Рима их видные сторонники – всего 12 человек, вопреки древнему праву апелляции к народному собранию, объявлены Суллой вне закона, то есть приговорены к смерти. Любой гражданин мог их убить. Имущество беглецов было конфисковано, в погоню отряжены преследователи. Сульпиций был захвачен и убит. Марию после многих приключений удалось бежать в Африку. Плутарх негодует на эту свирепость, вспоминая, в частности, что Марий незадолго до того спас Суллу когда наемники Сульпиция готовы были расправиться с ним.

Однако более никто из тех, кто участвовал в столкновении на Эсквилинском холме, наказан не был. Можно думать, что намерение установить свою единоличную диктатуру у Суллы в то время еще не возникло. По своим убеждениям он всегда был поборником староримских порядков – сенатской республики, надежно управляемой потомственной римской аристократией, – стремился лишь к их реставрации. А если я ошибаюсь и планы диктатуры уже возникали, то момент для их осуществления еще не наступил. Республиканская традиция была достаточно сильна, а армия, находившаяся под командованием Суллы, недавно набрана и выступила с ним в поход на Рим только ради участия в азиатской войне. Да и с агрессией Митридата надо было покончить прежде, чем пытаться установить какой-либо новый порядок в Риме. Поэтому Сулла отослал войско назад под Капую, а сам, в связи с приближением конца срока своего консульства, стал готовить выборы новых консулов на 87-й год.

Недовольство народа реформами, особенно ущемлением прав трибунов, ощущалось достаточно явно. Зловещим его признаком было анонимное убийство (вне Рима) коллеги Суллы, консула Квинта Помпея. С уходом армии уменьшилась и возможность давления на комиций. В результате из двух предложенных Суллой кандидатов консулом был избран только один, Гней Октавий. Вторым консулом народ выбрал сторонника популяров Корнелия Цинну. Сулле пришлось с этим примириться. Ограничившись тем, что заставил обоих консулов поклясться в верности новым порядкам, он отбыл к армии и вскоре переправился с ней в Грецию.

Как только Сулла и его войско покинули Италию, Цинна предложил в Народном собрании возвратить тех, кто был выслан Суллой из Рима и восстановить отмененный им закон Сульпиция о распределении новых италийских граждан и вольноотпущенников по всем тридцати пяти трибам. Против этого решительно выступил второй консул, Октавий. Его поддержали многие коренные римляне, не желавшие усиления влияния италиков. Между тем последние в большом количестве прибыли в Рим. Те и другие были вооружены, и очень скоро собрание перешло в настоящее сражение. Моммзен утверждает, что «форум был залит потоками крови в такой мере, как этого не бывало ни прежде, ни впоследствии. Число убитых определяли в десять тысяч». Последняя цифра, надо полагать, историками сильно завышена – на форуме площадью менее десяти тысяч квадратных метров столько трупов вряд ли поместилось бы. Тем не менее ясно, что схватка была жаркая. Цинна пытался призвать на помощь рабов, обещая им, как всегда, свободу. Но призыв этот успеха не имел, и ему пришлось бежать из Рима. Дальнейшие его действия Аппиан описывает следующим образом:

«Тогда Цинна устремился в близлежащие города, незадолго до того получившие права гражданства, в Тибур, Пренесте и в прочие, вплоть до Нолы. Всех их он подстрекал отложиться от римлян и при этом собирал деньги на войну. В то время как Цинна был занят этим, к нему прибежали некоторые сенаторы, разделявшие его образ мыслей: Гай Милоний, Квинт Серторий, Гай Марий второй (сын Мария. – Л.О.). Сенат постановил отрешить Цинну от консульства, лишить его гражданских прав за то, что он, будучи консулом, оставил город, находившийся в опасном положении, и объявил свободу рабам. Вместо Цинны консулом был избран Луций Мерула...»(Там же. I, 65)

Итак, побоище на форуме. Один консул мечом изгоняет своего коллегу из Города. Тот в ответ затевает войну против Рима, а сенат, хотя и не без оснований, вопреки закону о невозможности досрочной смены магистратов, отрешает его от должности. Что же остается от древнеримских понятий о долге и чести, от законов Рима? Римская республика тяжело и даже безнадежно больна.

Между тем Цинна добирается до Нолы, где находится еще одна римская армия. Жалобами на бесчинства сулланцев в Риме, подкупом и посулами ему удается склонить солдат на свою сторону. Он объезжает и другие союзные города, старается убедить новых граждан в том, что они обмануты, и призывает поддержать его борьбу за их равноправие с римлянами. Наконец, собрав и вооружив на деньги союзников значительное войско, Цинна, следуя по стопам Суллы, идет военным походом на Рим. Консулы Октавий и Мерула готовятся к обороне.

А что же Марий? Естественно, что в этой ситуации он вновь появляется на сцене. Вместе с другими изгнанниками и их рабами (всего около 500 человек) Марий приплывает в Этрурию, обходит тамошние города и села, силой освобождает рабов, согласных следовать за ним, и, сформировав таким образом целый легион, спускается к югу. Становится лагерем в низовьях Тибра, оснащает корабли и отрезает Город от снабжения продовольствием. Затем посылает гонца к Цинне, предлагая свою поддержку. Тот в это время уже находится под стенами Рима и через глашатаев вновь предлагает свободу рабам. Теперь, видя, что сила на стороне Цинны, они охотно бегут к нему из осажденного города. Цинну готовы поддержать и многие малоимущие граждане Рима (особенно ввиду наступающего голода), и солдаты, находящиеся под командой Октавия. Сенату не остается ничего другого, как вернуть Цинне звание консула и отдать город, а также себя на его милость. Сенаторы лишь просят Цинну воздержаться от кровопролития. Он обещает, но отказывается подкрепить свое обещание клятвой. Предоставим еще раз слово Аппиану:

«Принести клятву Цинна счел ниже своего достоинства, а обещал только, что по своей воле он не будет виновен в убийстве хотя бы одного человека... Марий, стоявший около кресла Цинны, держал себя спокойно, но по насупленному выражению его лица видно было, какая ожидается резня. Сенат принял условие Цинны и пригласил его и Мария войти в город... Марий иронически заметил, что для изгнанников нет входа в город. И тотчас же трибуны постановили аннулировать изгнание Мария и всех прочих, изгнанных в консульство Суллы.

Лишь тогда Марий и Цинна вступили в город. Все встречали их со страхом. И прежде всего стало подвергаться беспрепятственному разграблению имущество тех лиц, которые, по мнению Мария и Цинны, были их противниками. Октавию они еще раньше послали клятвенное ручательство его безопасности, а жрецы и предсказатели предвещали Октавию, что с ним ничего худого не произойдет. Однако друзья его советовали ему скрыться. Но Октавий, объявив, что он, как консул, никогда не покинет города, оставив его центральную часть, прошел со знатнейшими лицами и с частью войск на Яникул (холм на другом берегу Тибра. – Л.О.) и там сел в консульском одеянии на кресло, имея по сторонам, как консул, ликторов с фасками. Когда к Октавию устремился с несколькими всадниками Цензорин, когда снова друзья Октавия и стоявшее около него войско убеждало его бежать и даже привели к нему коня, Октавий и тогда не двинулся с места и ожидал смерти. Цензорин отрубил ему голову и принес ее Цинне. Впервые голова консула была повешена на форуме перед ораторской трибуной. Потом и головы всех прочих убитых стали вешать там же. И эта гнусность, начавшаяся с Октавия, не прекратилась и позже применялась в отношении всех тех, кто был убит их врагами. Тотчас же рассыпались во все стороны сыщики и стали искать врагов Мария и Цинны из числа сенаторов и так называемых всадников. Когда погибали всадники, дело этим и кончалось. Зато головы сенаторов, все без исключения, выставлялись перед ораторской трибуной. Во всем происходившем не видно было ни почтения к богам, ни боязни мести со стороны людей, ни страха перед мерзостью таких поступков». (Там же. I, 70, 71)

Аппиан описывает целый ряд эпизодов этой охоты за людьми, называет еще с дюжину имен и заканчивает свое описание так:

«Никому не разрешено было предавать погребению кого-либо из числа убитых; тела их растерзали птицы и псы. Безнаказанно убивали друг друга политические противники; другие подвергнуты были изгнанию, у третьих было конфисковано имущество, четвертые были смещены с занимаемых ими должностей. Законы, изданные при Сулле, были отменены. Все друзья его предавались смерти, дома их отдавались на разрушение, имущество конфисковывалось, владельцы его объявлялись врагами отечества. Искали даже жену и детей Суллы, но они успели бежать». (Там же. I, 73)

Городские ворота были закрыты. Пять дней и ночей без перерыва продолжалась бойня в Риме. А потом еще в течение нескольких месяцев по всей Италии разыскивали и расправлялись с успевшими скрыться противниками Мария и Цинны. Хотя зачинщиком всей смуты следует считать Цинну, вдохновителем и непосредственным руководителем резни был Марий. Плутарх пишет, что, когда Цинна, убедившись в победе, уже смягчился, свирепость Мария все возрастала. Один его взгляд или молчание в ответ на приветствие означали смертный приговор. Безжалостными исполнителями запоздалой мести полубезумного старика некогда унижавшим его аристократам была толпа приведенных им в Рим рабов. Празднуя свою свободу, они и сами, без приказаний, грабили, убивали и насиловали всех, кто попадался под руку. А Марий называл имена все новых жертв. Когда родственники просили о снисхождении для его бывшего соратника в сражении с кимврами Луция Катула, Марий ответил: «Он должен умереть!» И это была милость с его стороны – Катул покончил самоубийством.

У Цинны не хватало ни сил, ни мужества обуздать ненасытную ненависть своего союзника. Он даже вынужден был провести его избрание вместе с собой консулом на следующий, 86-й год. Так осуществилась лелеянная Марием в течение последних тринадцати лет мечта – он стал консулом в седьмой раз (предание утверждает, что и это ему было предсказано). Но если в первые свои консульства Марий был гордостью своих сограждан, в шестом сделался их посмешищем, то теперь он стал предметом страха и ненависти всего римского народа. Быть может, за исключением некоторых богачей и банкиров из числа популяров, которые сказочно наживались на дешевых распродажах имущества, конфискованного у жертв террора. К счастью для римлян, через шесть дней после вступления в должность Марий заболел горячкой и спустя неделю умер.

С согласия Цинны, Квинт Серторий, наверное, единственный достойный римский полководец, перешедший на его сторону и непричастный к террору, под предлогом выплаты жалованья собрал на площади около четырех тысяч бандитов Мария. Затем окружил их своими надежными войсками и перебил всех до одного. Только тогда Рим и Италия наконец вздохнули с облегчением.

Так закончилась долгая жизнь Мария, сына батрака, семь раз римского консула, победителя Югурты, реформатора войска, спасителя отечества от нашествия варваров, тирана и палача. Главными стимулами этой жизни были неуемное честолюбие, зависть в сочетании с комплексом неполноценности и месть за перенесенные унижения. В ней были и взлеты на вершины славы, и жалкая роль предателя, и восторженное поклонение народа, и бесславное забвение, и, наконец, гнусная жестокость, увенчавшая всеобщей ненавистью ее финал.

Для нас же в контексте всей римской Истории, пожалуй, важнее всего отметить то, что побудительные мотивы действий Мария всегда оставались мелкими. Не слава и могущество Рима, а личный успех и личная обида были движущими силами его чаяний и поступков. Увы, мы вправе расценивать это как еще одно свидетельство падения римского духа и постепенной утраты высоких традиций древней Республики, которыми было отмечено начало I века до Р.Х в Риме.