Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 81 страниц)

Но я опять был вынужден изменить хронологическому порядку повествования. Вернемся же к нему. Итак, после почти трехлетнего отсутствия Август возвращается в Рим с Востока. Его ждет восторженная встреча. Сенат жалует ему пожизненные знаки консульского достоинства и право на сопровождение двенадцатью ликторами. На Форуме, куда он нередко спускается пешком, смешиваясь с толпой, его приветствуют хвалебными кликами. В их громком разноголосье явно доминирует главная нота – благодарность за возвращение римских знамен из парфянского плена. Когда же эти знамена и значки легионов в сопровождении почетного эскорта воинов прибывают наконец в город, его охватывает ликование.

...Опускается ночь, а Рим все не затихает. На вершину респектабельного Палатинского холма снизу, с разных сторон, поднимается невнятный шум множества голосов, долетают звуки музыки, обрывки песен, веселые возгласы и смех. На Форуме горят костры. В лабиринте узких улочек качаются и пляшут бесчисленные огоньки факелов.

Август укрылся в своей комнатке наверху. Он обещал Меценату просмотреть первые главы «Истории Рима» Тита Ливия. На завтрашний обед приглашены только эти двое. Личность историка давно привлекает внимание императора. Но толком поговорить с ним все как-то не случалось. На столе перед окном – груда свитков рукописи. Ничего – впереди ночь и завтрашний день... Доносящиеся снизу звуки отвлекают Августа... Почему они так бурно радуются? – думает он. Тридцать лет прошло после разгрома и гибели Красса. Мало кто вспоминал об этом несчастье в заполненные иными бедами годы... Он заставляет себя сосредоточиться и разворачивает первый свиток. Авторское вступление...

«Мне бы хотелось, – пишет Ливий, – чтобы каждый читатель в меру своих сил задумался над тем, какова была жизнь, каковы нравы, каким людям и какому образу действий – дома ли, на войне ли – обязана держава своим зарождением и ростом: пусть он далее последует мыслью за тем, как в нравах появился сперва разлад, как потом они зашатались и, наконец, стали падать неудержимо, пока не дошло до нынешних времен, когда мы ни пороков наших, ни лекарства от них переносить не в силах». (Тит Ливий. История Рима. Т. I. Предисловие)

– Да, это так, он прав, – думает Август.

«Впрочем, – читает он далее, – либо пристрастность к взятому на себя делу вводит меня в заблуждение, либо и впрямь не было никогда государства более великого, более благочестивого, более богатого добрыми примерами, куда алчность и роскошь проникли бы так поздно, где так долго и так высоко чтили бы бедность и бережливость». (Там же)

Август поднимает глаза от рукописи, задумчиво смотрит на блуждающие внизу огни, потом на темный, едва различимый на фоне вечернего неба контур храма Юпитера.

– Не только бережливость и воздержанность, – мысленно возражает он Ливию, – но военная и гражданская доблесть, уважение законов, а главное – преданность Риму в сочетании с чувством собственного достоинства. Все это в течение веков составляло незыблемую основу могущества римского государства. Сейчас, после хаоса гражданских войн, она зашаталась и вот-вот обрушится. Римская доблесть, которой так гордились предки, теперь осмеивается памфлетистами из аристократической молодежи. Но не все еще утрачено. В народе живы традиции великого Рима, приверженность его бессмертной славе. Поэтому они так рады возвращению знамен!

Август возобновляет чтение, но тревожная мысль мешает сосредоточиться:

– А, может быть, эта доблесть и чувство собственного достоинства присущи только свободным гражданам Республики и несовместимы с правлением одного, даже самого достойного мужа? Как тогда сказал Агриппа? «При единовластии никто не хочет ни видеть, ни иметь никаких достойных качеств». И объяснил это тем, что властитель является врагом всех. Но почему? Разве я враг моим согражданам? Разве я не хочу процветания Рима и возрождения в его народе древних добродетелей? Разве сам не стараюсь подать тому пример? Свобода?! Неужели она в том, чтобы невежественный и продажный плебс, толпясь на Форуме, решал судьбу огромного государства? Или в том, чтобы почтенные сенаторы торговали должностями и государственными подрядами, а публиканы и те же сенаторы-наместники грабили провинциалов? Не больше ли свободы у гражданина государства, где царят закон и порядок, обеспеченные твердым и разумным правлением одного? Разве в таком государстве нет поля деятельности для служения отчизне, проявления военной и гражданской доблести? Разве ущемляется чувство собственного достоинства? Если, конечно, царит именно закон, а не произвол. Когда правитель по возможности воздерживается от насилия – опираясь на свой авторитет, любовь и доверие народа... Воздерживается от насилия?.. А проскрипции?..

Лицо императора мрачнеет. Он надолго задумывается, потом возвращается к чтению...

...Назавтра во время обеда Август признается, что закончить чтение не успел, но лестно отзывается о прочитанном. Потом, возвратившись к началу рукописи, спрашивает:

– Ты сетуешь на то, что в Риме воцарились алчность и роскошь, на падение нравов. Быть может, это в природе нашего поколения – мы другие, чем были наши предки?

– В этом твоем доме, – отвечает с горячностью Ливий, – нет ни мрамора, ни штучных полов. Твои простота и умеренность известны всем в Риме. А посмотри кругом! Сенаторы и богатые всадники стремятся перещеголять друг друга в роскоши и убранстве вилл, в дорогой посуде, изобилии и изысканности пиров. Во время твоего отсутствия вновь расцвели взяточничество и подкупы избирателей в комициях. Рядом с роскошью идет разврат. Семьи рушатся. Мужчины и женщины из аристократических семейств сожительствуют вне брака и не хотят иметь детей. Ты приблизил к себе небогатых и дельных людей из всаднического сословия. Это хорошо. Но в Риме традиции достоинства и чести привыкли связывать с именами древних и знатных родов. А какой пример ныне подают их отпрыски? Да и сами эти роды скоро исчезнут за неимением потомства. Примеру аристократов начинают следовать люди из народа. Если так пойдет дальше, не из кого будет набирать римское войско...

Ливий вдруг спохватывается, что увлекся, и умолкает.

– Мне это известно, – отвечает Август. – Но как их остановить? Я надеялся убедить римлян своим примером. Но, видимо, не сумел...

– Ты должен власть употребить, – говорит Меценат

– Законы о роскоши не раз принимались и тут же нарушались, – замечает Август.

– Это зависит от строгости наказания.

– Не хочется наказывать, – возражает Август. – Довольно было строгостей и жестокостей. – Потом, помолчав, обращается к Ливию:

– Если ты доведешь свои исследования до наших дней, что ты напишешь о проскрипциях? Простит ли их мне История?

Услышав это, Меценат с тревогой взглядывает на Ливия. Историк побледнел и приподнялся на ложе. Потом твердо произнес:

– Я напишу правду Цезарь. – И, помолчав, добавил. – История, быть может, не простит, а люди забудут, если твое правление воскресит доблесть и славу Рима.

– Спасибо за откровенность, – усмехается Август. – Ты смелый человек. – Потом с горечью продолжает: – Если будешь писать, учти, что я был тогда очень молод. А молодость порой безжалостна. И еще я боялся сената. Боялся, что они убьют меня, как Цезаря.

В триклинии опять повисает молчание. Потом, уже другим тоном, Август спрашивает:

– Еще скажи, ученый муж, чем я могу помочь восстановлению добрых нравов простого народа?

– Верни ему уважение к религии предков. Даже, если сам не очень веришь. Ты начал свое правление с того, что восстановил семьдесят два храма. Построй новые, достойные тебя и твоей власти. Воскреси древние обряды и моления. Окружающее величие храмов и торжественная обстановка жертвоприношений благотворно влияют на поведение простых людей – возвышают их души.

– Наверное, ты прав, – кивает Август, – я уже думал об этом...

Жестом руки он отпускает гостей и еще долго остается один в триклинии. Рабы-прислужники не решаются потревожить его задумчивость...

«Ну вот! – восклицает строгий читатель. – Еще одна «реконструкция». Уж вовсе фантастическая! Есть ли у автора хоть какие-нибудь основания приписать Октавиану-Августу сожаления по поводу проскрипций? И насчет простоты и умеренности его жизни я тоже сильно сомневаюсь: римские императоры этим вроде бы не отличались».

Ты прав, мой критик. Прямых свидетельств о раскаянии Августа нет. В «Деяниях» он о проскрипциях не упоминает. Зато сразу после сообщения о мести убийцам Цезаря спешит подчеркнуть свое милосердие:

«Войны на суше и на море, гражданские и с внешними врагами, по всему земному кругу часто я вел и, будучи победителем, всем гражданам, молившим о милости, я даровал пощаду...» (Деяния божественного Августа. 3)

С проскрипциями не вяжется, но ясно указывает позицию автора документа. Помнишь, в начале главы я цитировал из Светония описание любви, которую удалось снискать у сограждан императору Августу. О жестокости Октавиана они, видимо, успели забыть. Ниже я приведу еще примеры милосердия и терпимости Августа. Все-таки: лицемерие или эволюция личности? Я склоняюсь ко второму. Позже попробую обосновать.

Что же касается его знакомства со знаменитым сочинением Тита Ливия, да и с ним самим, то на этот счет нет сомнений. Император и сам был человеком высокообразованным. В биографии, написанной Светонием, об этом часто упоминается. Например: «Красноречием и благородными науками он с юных лет занимался с охотой и великим усердием...» или «...Он написал много прозаических сочинений разного рода; некоторые из них он прочитывал перед друзьями или перед публикой. Таковы «Возражения Бруту о Катоне», «Поощрение к философии» и сочинение «О своей жизни»...» Или: «В слоге он стремился к изяществу и умеренности, избегая как пустых и звонких фраз, так и, по его выражению, «словес, попахивающих стариной». Больше всего он старался как можно яснее выразить свою мысль». И еще: «Греческой словесностью занимался он с не меньшим усердием и достиг больших успехов... Читая и греческих, и латинских писателей, он больше всего искал в них советов и примеров, полезных в общественной и частной жизни. Часто он выписывал их дословно и рассылал или своим близким, или наместникам и военачальникам, или должностным лицам в Риме, если они нуждались в таких наставлениях...» Наконец, такое замечание: «Всем талантам своего времени он оказывал всяческое покровительство. На открытых чтениях он внимательно и благосклонно слушал не только стихотворения и исторические сочинения, но и речи, и диалоги». (Светоний. Божественный Август. 84-86, 89)

Пожалуй, достаточно, чтобы убедить любого скептика: столь небезразличный и даже лично причастный к современной ему культуре правитель не мог не обратить внимания на выдающийся труд Тита Ливия. Что же касается личности и взглядов самого историка, то читатель имел возможность составить о них достаточно полное представление по многочисленным отрывкам из его «Истории», приведенным в двух первых томах этой книги. Так что вполне возможно критически оценить предложенную «реконструкцию» разговора императора и историка.

Ну вот, я опять оправдываюсь. Пожалуй, объяснюсь. Исторические персонажи у меня уже в который раз разговаривают и размышляют. И если их разговоры и публичные выступления в двух первых томах были реконструированы древними авторами – надо полагать, на основании доступных им материалов, – то ответственность за мысли моих героев мне переложить не на кого. Элемент фантазии вполне законен в исторических романах, что в лучших образцах жанра ничуть не уменьшает их достоверности. Профессиональные же историки с негодованием отвергают любое отступление от надежно документированных фактов. Они трактуют и оценивают поступки исторических персонажей только со своей точки зрения. Мне хотелось бы примирить оба жанра. Не жертвуя полнотой и достоверностью фактического материала, я, по примеру романистов, позволяю героям моей «Истории Рима» чувствовать, мыслить и говорить. Но стараюсь тщательно следить, чтобы это не противоречило документам. Читатель всегда может проверить мои домыслы. Поэтому, уже без всяких оговорок, я намерен таким образом вести повествование и дальше.

Что же до скромности образа жизни Августа, то Светоний приводит тому множество примеров (я процитирую лишь некоторые):

«В простоте его обстановки и утвари можно убедиться и теперь по сохранившимся столам и ложам, которые вряд ли удовлетворили бы и простого обывателя. Даже спал он, говорят, на постели низкой и жестко постланной. Одежду надевал только домашнего изготовления, сработанную сестрой, женой, дочерью или внучками... Впрочем, нарядную одежду и обувь он всегда держал под рукой в спальне на случай внезапной и неожиданной надобности...» (Там же, 73)

Все-таки император! Порой положение обязывает. Но продолжим цитату:

«Давал обеды он постоянно, а приглашения посылал с большим разбором и званий, и лиц... За обедом бывало три перемены, самое большее – шесть. Все подавалось без особой изысканности, но с величайшим радушием. Тех, кто молчал или беседовал потихоньку, он вызывал на общий разговор, а для развлечения приглашал музыкантов, актеров и даже бродячих плясунов из цирка, чаще же всего – сказочников». (Там же, 74)

В этом отрывке Август выглядит столь привлекательно, что у читателя может возникнуть подозрение в пристрастности историка. Поэтому нелишне будет напомнить, что в этой же самой биографии, рассказывая об Октавиане, Светоний пишет, что «будучи триумвиром, он многими поступками навлек на себя всеобщую ненависть».

Еще один небольшой фрагмент из Светония:

«Что касается пищи – я и этого не хочу пропустить, – то ел он очень мало и неприхотливо. Любил грубый хлеб, мелкую рыбешку, влажный сыр, отжатый вручную, зеленые фиги второго сбора... Вот его собственные слова из письма: «В одноколке мы подкрепились хлебом и финиками». И еще: «Возвращаясь из царской курии, я в носилках съел ломоть хлеба и несколько ягод толстокожего винограда». И опять: «Никакой иудей не справлял субботний пост с таким усердием, милый Тиберий, как я постился нынче: только в бане, через час после захода солнца пожевал я кусок-другой перед тем, как растираться». (Там же, 76)

В 18-м году по рекомендации Совета принцепса сенат принимает серию строгих законов, направленных на нравственное оздоровление римского нобилитета. Закон о роскоши ограничивает затраты на пиршества 100 денариями в обычные дни, вдвое большей суммой в праздники и 250 денариями на свадьбу. Другой закон усиливает наказание за взяточничество, Виновные в подкупе избирателей лишаются права занимать государственные должности в течение пяти лет.

Закон о браке предписывает его обязательность для всего сенатского и всаднического сословий: мужчинам вплоть до 60 лет, женщинам – до 50. Разводы затруднены. Холостяки облагаются высоким налогом. Им запрещают посещение зрелищ и ограничивают права наследования. Позже будет принят закон о привилегиях для многосемейных при соискании магистратур. Закон о прелюбодеяниях особенно cyров. Любовники подлежат ссылке на острова с конфискацией половины имущества, Отец получает право безнаказанно убить свою беспутную дочь и ее возлюбленного, если это вольноотпущенник, гладиатор или актер. Если же отец или муж в течение полугода не привлекают к суду неверную жену, то они сами подлежат судебному преследованию, как сводники.

В том же году Август производит новую чистку сената. Правда, на этот раз процедура более демократична. Император демонстрирует свое уважение к сенату: он выбирает тридцать наиболее достойных сенаторов и предлагает каждому назвать еще пятерых. В этих пятерках жеребьевкой избирают по одному человеку. Новые тридцать избранников под наблюдением принцепса повторяют подбор пятерок и жеребьевку. И так до укомплектования всего состава сената, численность которого император уменьшает до шестисот человек.

Одновременно принимаются радикальные меры для укрепления и очищения древнеримской религии. Помимо восстановления множества храмов и старинных обрядов богослужений, Август повелел собрать и сжечь более двух тысяч ходивших по рукам пророческих книг Были приняты, по-видимому, еще какие-то законы, воскрешавшие старинные обряды и обычаи. Об этом Август в «Деяниях» пишет так: «Новыми законами, введенными по моей инициативе, многие примеры древних, забытые уже нашим веком, я вернул и сам многих дел примеры, достойные подражания, потомкам передал». (Деяния божественного Августа. 8)

Из «примеров для подражания», следуя Светонию, можно указать, в частности, патриархальный уклад, который император установил в своей семье:

«Дочь и внучек он воспитывал так, что они умели даже прясть шерсть. Он запрещал им все, чего нельзя было сказать или сделать открыто, записав в домашний дневник; и он так оберегал их от встреч с посторонними, что Луция Виниция, юношу знатного и достойного, он письменно упрекнул в нескромности за то, что в Байях (модный курорт того времени. – Л.О.) он подошел приветствовать его дочь. Внуков он обычно сам обучал читать и писать, и другим начальным знаниям, в особенности стараясь, чтобы они перенимали его почерк». (Светоний. Божественный Август. 64)

Понемногу в Рим, надо полагать, не без одобрения Августа, проникает и культ императора. Простолюдины и вольноотпущенники создают религиозные братства «августалиев». Наряду с реанимацией традиционной религии принцепс поощряет поклонение своему приемному отцу, божественному Юлию, и «прародительнице» всего рода Юлиев – Венере. Себя при жизни он не разрешает причислить к сонму богов, но из армии в столицу переносится культ Гения императора – присущего ему божественного начала. Гений Августа включается в систему домашних богов. В молитвах о благополучии семейного очага его полагается упоминать вслед за Юпитером Всеблагим и Величайшим, перед Пенатами.

В провинциях, как я уже упоминал, был широко распространен, так сказать, совмещенный культ Августа и богини Рима. Например, в Галлии главный алтарь этого культа находился в священном лесу близ Лугунда (нынешний Лион). Вокруг алтаря стояло шестьдесят статуй, олицетворявших все галльские племена. Там ежегодно собирались их жрецы для жертвоприношения обоим богам и избрания верховного жреца. Впрочем, египтяне поклонялись лично Августу – как фараону, сыну бога солнца Ра.

Император покровительствует науке и литературе, особенно поэзии. При этом своим одобрением он явно стимулирует их к восхвалению нравов римской старины, сельского труда и невзыскательного образа жизни.

Но, конечно же, самым впечатляющим, и быть может, самым эффективным вкладом Августа в возрождение древнеримской нравственной культуры и традиций было колоссальное строительство в Риме. В «Деяниях» приведен список сооружений религиозного и гражданского характера. Август имел право заявлять, что принял Рим кирпичным, а оставляет мраморным. Это относится не только к новым постройкам, но подразумевает и облицовку многих старых зданий. Тому способствовало открытие карьеров знаменитого на долгие века каррарского мрамора в Северной Италии. До той поры мрамор везли из Греции, и он был очень дорогим. Кстати, неверно полагать, что на строительных работах были заняты только рабы. Появились большие возможности заработка и у неимущих граждан Рима, что, конечно же, оздоровило обстановку в городе.

Не только император, но и многие знатные римляне по его примеру строили в Риме храмы и общественные здания. Театр Бальба, например, расположился неподалеку от театров Помпея и Марцелла. Треугольник этих театров образовал на Марсовом поле близ берега Тибра настоящий театральный район. Но следующее за Августом место по числу и великолепию оставленных им сооружений, бесспорно, принадлежит Агриппе. Ближайший друг принцепса и первый полководец империи был богат. Ему были пожалованы обширные земельные угодья в Сицилии. Доходы от них Агриппа щедро тратил на обустройство и украшение Рима. На Марсовом поле он завершил строительство и роскошно отделал задуманные еще Юлием Цезарем «Ограды» – портик, охватывающий прямоугольник размером примерно 250 х 100 метров (нелишне напомнить, что уменьшительным в русском языке словом «портик» римляне называли как небольшую колоннаду, предваряющую вход в храм, так и крытую, подчас очень протяженную галерею, образованную одним или двумя рядами колонн и наружной стенкой). «Ограды» предназначались для центуриатских комиций, где граждане по традиции собирались вооруженными, что было запрещено в черте города. Рядом с «Оградами» Агриппа построил первые в Риме большие общественные бани (термы Агриппы). Для обеспечения их водой он соорудил еще один водопровод. К баням примыкал портик Аргонавтов с базиликой Нептуна в честь победы при Акциуме. Центром ансамбля являлся Пантеон – храм всех богов. Там же располагался архитектурно-парковый ансамбль с проточным озером и фонтанами – так называемые «Поля Агриппы». Об устройстве римских бань и их роли в общественной жизни города будет рассказано позже.

Однако вернемся к постройкам Августа. Чтобы хоть как-то представить себе масштаб и великолепие того, что было императором возведено в Риме, хорошо бы описать одно-два из перечисленных в «Деяниях» сооружений. Хотя бы те, которыми он, надо полагать, не случайно, завершает свой длинный список. Я имею в виду форум Августа с храмом Марса Мстителя и театр Марцелла. К счастью, по найденным свидетельствам и сохранившимся руинам можно с высокой степенью вероятности составить эти описания (они заимствованы из книг: «Всеобщая история архитектуры» т. 2, ч. 2, М., 1973 и Шифман И. Ш. «Цезарь Август». Наука, 1990).

Древний римский Форум, как мы знаем, по своему происхождению и основной функции был торговой площадью. Его окаймляли ряды лавок, две большие базилики и несколько храмов. Форум Юлия Цезаря, строительство которого начал Цицерон, а закончил Август, предназначался в первую очередь для собраний граждан, судебных разбирательств и иных общественных надобностей. С трех сторон его окружал портик, с четвертой замыкал храм Венеры Прародительницы рода Юлиева. Располагался Юлиев форум вблизи древнего Форума, справа от него. Его продольная ось шла под углом примерно в 20 градусов к оси первого римского форума. Августов форум вплотную примыкал к форуму Юлия и был ориентирован к нему перпендикулярно. Архитектурное решение нового форума было совсем иным. Оно диктовалось его особым назначением. Форум Августа создавался как воплощение величия Римской державы, ее культовый центр, олицетворявший завершение трудов великих предков. Торговля из его пределов была изгнана. Сами эти пределы, в отличие от всего предыдущего, были ограничены глухой, как бы крепостной стеной высотой в современный десятиэтажный дом. Перед глазами римлянина, проходившего внутрь через арку со стороны форума Юлия открывалась прямоугольная площадь размером примерно 120 х 90 метров. Ее великолепие создавало разительный контраст с суровым наружным обликом стены. Вся площадь форума была вымощена цветным мрамором. Справа и слева вдоль всей ее длины уходили вперед линии высоких колонн двухярусных портиков. Колонны были изготовлены тоже из цветного мрамора. Верхние ярусы портиков – глухие. Их передние стены украшали кариатиды, стоявшие над колоннами, а в промежутках – медальоны. Там на втором этаже, вероятно, размещались залы для судебных заседаний, парадных встреч и важных собраний. Внизу, в тени портиков приятно было укрыться как для спокойной беседы с друзьями, так и для горячего спора о событиях гражданской жизни Города.

В дальнем конце форума возвышался величественный храм Марса Мстителя. Его основание было поднято над площадью на высоту в три с половиной метра. Во всю тридцатипятиметровую ширину подиума к площади спускалась беломраморная лестница. Стены подиума и самого храма тоже были облицованы белым мрамором. Восемь могучих колонн портика поднимались на высоту шестиэтажного дома. Храм Марса был одним из самых величественных в Риме. Собственно, весь форум Августа играл роль храмового двора.

Внутри храма по обеим его продольным сторонам шли декоративные колоннады. Капители колонн украшал растительный узор нарядного коринфского ордера. В храме были собраны шедевры греческой скульптуры. В глубине абсиды, замыкавшей целлу, возвышались колоссальные статуи Марса и Венеры.

Храм Марса Мстителя Август построил согласно обету, который он дал накануне битвы при Филиппах, моля богов об отмщении убийцам Юлия Цезаря. Форум и храм были освящены лишь в 29-м году от Р.Х. После этого здесь расположился политический центр Рима (дворца для себя Август не выстроил). На площади проходили процессы по преступлениям против государства. В храме заседал сенат. Отсюда направлялись полководцы на войну и наместники в провинции. Полководцы приносили сюда трофеи и украшения триумфа. Здесь же были установлены освобожденные из парфянского плена знамена. Храм являлся средоточием славы великого Рима.

А на подходе к нему взору открывались две галереи, посвященные героической истории римского государства. С обеих сторон форума стены отступали, образуя полукружия диаметром около 40 метров. Там за рядом колонн, продолжавших линию портиков, в нишах, окаймленных цветными полуколоннами, были установлены статуи великих полководцев и законодателей – от Энея до Юлия Цезаря. В специальном эдикте Август объявил, что «он их там поставил для того, чтобы и его самого, пока он жив, и тех властителей, которые будут после него, граждане побуждали брать с них пример». И, разумеется, следовали ему сами. Статуя Августа появилась на форуме только после его смерти.

Построенный Августом театр Марцелла был немного меньше, чем театр Помпея. Некоторые историки архитектуры оценивают вместимость этих театров соответственно в 12 и 17 тысяч зрителей. В отличие от греческих, где скамьи вырубались или устанавливались на склонах холмов, римские театры строились в самом городе, на плоскости, и потому представляли собой гигантские сооружения. Снаружи их амфитеатры выглядели как полуцилиндры высотой в несколько десятков метров. Диаметр полукруга театра Марцелла, согласно обмеру его сохранившейся части, достигал ста тридцати метров. Задняя стена сцены поднималась на такую же высоту, как амфитеатр. Здание в целом имело вид замкнутой подковы. По округлой поверхности театра Марцелла в три яруса, высотой по 10 метров каждый, располагались ряды больших арок, опиравшихся на мощные столбы, декорированные полуколоннами: внизу дорического, выше – ионийского, а в верхнем ряду коринфского ордера. За арками, под скамьями зрителей находились просторные галереи. Театр был облицован мрамором и богато украшен скульптурами.

Еще одно грандиозное сооружение Августа, о котором сам он не упоминает (быть может, из суеверия) в «Деяниях» – его мавзолей. Вид посмертной обители собственного праха, сооруженной правителем при жизни, всегда выдает его пристрастия. В мавзолее Августа можно усмотреть и влияние древних этрусских погребальных сооружений, и отголоски впечатления от пирамид египетских фараонов. На круглом барабане диаметром около 90 метров был насыпан холм высотой в 40-50 метров. По склонам холма поднималась кипарисовая роща. Конечно, землю насыпали не на плоскую крышу барабана (такой вес не выдержали бы перекрытия), а на каменную или бетонную (римляне уже знали бетон) ступенчатую конструкцию, образованную четырьмя поставленными друг на друга барабанами постепенно уменьшающегося диаметра. Конструкцию облегчали идущие внутри каждого барабана кольцевые сводчатые галереи. Усыпальница императора находилась в центре нижнего барабана. Над ней до самой вершины холма поднимался каменный столб-пьедестал. На этом пьедестале, возвышаясь над рощей, стояла огромная статуя императора. Немного позже у меня будет повод описать еще один знаменитый архитектурный памятник эпохи – Алтарь мира.

В течение первых трех дней июля 17-го года Рим исключительно торжественно праздновал начало нового века («Секулярные игры»). Слово «век» в те времена означало не столетие, а, согласно еще этрусским верованиям, некий важный период в жизни народа. Тем не менее, продолжительность таких периодов была примерно одинаковой – около 110 лет. Их границы отмечались божественными знамениями. На этот раз таковым сочли появление кометы. Август сам возглавил подготовку праздника. Начался он глубокой ночью 1 июля. На берегу Тибра на специально воздвигнутых трех алтарях император принес жертвы и прочитал молитвы о процветании Рима, адресованные трем сестрам мойрам – богиням Судьбы. На вторую ночь моления и жертвы были посвящены богине рождения, на третью – матери Земле. А днем торжественные процессии во главе с Августом направлялись к храмам главных богов. В первый день на Капитолии принесли в жертву Юпитеру белого быка, на второй, там же, белую корову Юноне. На третий день процессия направилась на Палатин к новому храму Аполлона. Все остальное время было отдано спортивным играм и представлениям. Хор мальчиков и девочек исполнил «Вековую песнь», написанную специально для этого случая Горацием.

Эти годы можно считать апогеем правления Августа. Они были отмечены миром и относительным процветанием всех частей огромного государства. Власть принцепса укрепилась окончательно. Народ его боготворил, сенат был послушен. Надо сказать, что и сам Август по мере утверждения своего единовластия все чаще пользовался любым удобным случаем, чтобы показать свое уважение к римскому народу и сенату. Светоний пишет, что...

«К общим утренним приветствиям он допускал и простой народ, принимал от него подношения с необычной ласковостью: одному оробевшему просителю он даже сказал в шутку, что тот подает ему просьбу, словно грош слону. Сенаторов в дни заседаний он приветствовал только в курии на их местах, к каждому обращаясь по имени, без напоминания (т. е. шестьсот человек знал по имени. – Л.О.). Даже уходя и прощаясь, он не заставлял их вставать с места. Со многими он был знаком домами и не переставал бывать на семейных праздниках, пока однажды в старости не утомился слишком сильно на чьей-то помолвке...

...Не раз, возмущенный жестокими спорами сенаторов, он покидал курию. Ему кричали вслед: «Нельзя запрещать сенаторам рассуждать о государственных делах!». При пересмотре списков, когда сенаторы выбирали друг друга, Антистий Лабеон подал голос за жившего в ссылке Марка Лепида, давнего врага Августа, и на вопрос Августа, неужели не нашлось никого достойнее, ответил: «У каждого свое мнение». И все-таки за вольные или строптивые речи от него никто не пострадал. Даже подметные письма, разбросанные в курии, его не смутили: он обстоятельно их опроверг и, не разыскивая даже сочинителей, постановил впредь привлекать к ответу тех, кто распространяет под чужим именем порочащие кого-нибудь стихи или письма.