Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 81 страниц)

«Вступив в союз с Антонием и Лепидом, он, несмотря на свою слабость и болезнь, окончил в два сражения филиппийскую войну При этом в первом сражении он был выбит из лагеря и едва спасся бегством на другое крыло к Антонию. Тем не менее, после победы он не выказал никакой мягкости: голову Брута он отправил в Рим, чтобы бросить ее к ногам статуи Цезаря, а вымещая свою ярость на самых знатных пленниках, он еще и осыпал их бранью. Так, когда кто-то униженно просил не лишать его тело погребения, он, говорят, ответил: «Об этом позаботятся птицы!» Двум другим, отцу и сыну, просившим о пощаде, он приказал решить жребием или игрой на пальцах, кому остаться в живых, и потом смотрел, как оба они погибли – отец поддался сыну и был казнен, а сын после этого сам покончил с собой. Поэтому иные, и среди них Марк Фавиний, известный подражатель Катона, проходя в цепях мимо полководцев, приветствовали Антония почетным именем императора, Октавиану же бросали в лицо самые жестокие оскорбления». (Светоний. Божественный Август, 13)

Напомню, что в это время Октавиану едва исполнился 21 год. Снова вглядываюсь в скульптурный портрет молодого Августа. Выше я написал: «лицо волевое и даже злое, но вместе с тем надменно-красивое». Теперь я бы слово «злое» поставил на первое место и выделил курсивом. Этот «мальчик» способен был без колебаний воспользоваться бесчеловечным опытом проскрипций Суллы. И именно ему, уже тогда решившему стать единодержавным владыкой Рима, а не простоватому и лихому воину Антонию, нужно было уничтожить всех, кто мог бы стать на его пути. Все это, разумеется, лишь догадка. Но будем учитывать ее теперь, когда на политической арене Рима остались только Антоний и Октавиан.

После разгрома и гибели общего врага их союз должен был вновь смениться соперничеством. Вероятно, оба это отлично понимали. Но прежде следовало сообща разрешить трудную и чреватую опасностями для обоих проблему – рассчитаться с победившим войском. В критический момент перед последними сражениями Антоний и Октавиан обещали уплатить по пяти тысяч денариев каждому солдату. Даже если в живых осталось лишь 80 тысяч человек, это составляет четыреста миллионов. А денег нет: государственная казна пуста, деньги, собранные на войну истрачены, трофеев – никаких. Солдат, отслуживших срок, надо наделить землей. Где ее взять? Все государственные угодья поделил и раздал Цезарь старший. И если его ветераны, обожавшие своего вождя, готовы были ждать, то наемники Антония и Октавиана задержки не потерпят. Их возмущение обратится против обоих полководцев. Ввиду этого вчерашние соратники немедленно расстались, но с тем, чтобы решать общие проблемы. Антоний с частью войска прямо из Македонии отправился за деньгами в Азию, уже основательно обобранную Брутом и Кассием. Октавиан с остальными легионами отплыл в Италию – решать земельную проблему. Старослужащие солдаты были отпущены, кроме восьми тысяч, пожелавших продолжать службу. Антоний и Октавиан зачислили их в свою личную гвардию – «преторские когорты».

Оговорюсь сразу. Я не намерен вдаваться в подробности военных кампаний, которые обоим главнокомандующим пришлось вести в последующие десять лет, до того как случилось неизбежное – они столкнулись друг с другом. Антоний в эти годы безрезультатно воевал с парфянами. Октавиану пришлось подавлять восстание италиков, сражаться с младшим сыном Помпея, Секстом, и совершить поход в Иллирию (нынешняя Албания). Войны эти существенной роли в Римской истории не сыграли. Я буду их касаться лишь в целях раскрытия личностей двух главных персонажей. Особенно нас будет интересовать Октавиан – ведь его жизненный путь только начинается. Но сначала мы отправимся на Восток – вместе с Антонием.

Его путь лежал через Грецию, и здесь Марк был милостив. Ему льстило называться покровителем греков. Он слушал рассуждения ученых, смотрел игры, принимал посвящения в таинства, был снисходителен в суде. Афинам пожаловал щедрые дары. Затем перебрался в Азию и здесь приступил к делу. Остановившись близ Пергама, Антоний вызвал к себе представителей эллинских городов, расположенных на побережье Эгейского моря, и обратился к ним с такой речью:

«Для раздачи им всем (воинам. – Л.О.) земли и городов Цезарь отбыл в Италию. Если определить это одним словом – он поехал туда, чтобы выселить Италию. На вас же, чтобы вы не были выселены с вашей земли, из городов, домов, храмов и могил, мы наложим взнос денег, не всех (какие нужны. – Л.О.) – этого вы и не могли бы выполнить, но части их, притом самой незначительной. Этим вы, я думаю, останетесь довольны. Того, что вы дали нашим врагам в два года – а отдали вы им подать за десять лет – будет нам достаточно, но получить мы это должны в течение одного года: этого требуют наши нужды. Вам, услышавшим о такой нашей мити Брута и Кассия) так:

«Однако всем этим их свойствам всецело противостоит их грех в отношении Цезаря. Ведь это был грех не простой и не малый: ведь он был совершен против друга, был совершенно неожиданным. Грех против спасшего их в войне благодетеля, представлявший поэтому проявление неблагодарности. Грех против императора, что было нечестиво. Грех, притом совершенный в курии, против жреца, облеченного в священные одежды. Грех против властителя, равного которому не было, принесшего пользу и родине, и власти более всех других. За это-то Брут и Кассий и подверглись гневу божества, часто подававшего им об этом знамения...

Ниспослано божеством было и то, что Кассий при еще не определившейся победе безрассудно отчаялся во всем, а Брут был вынужден оставить благоразумную медлительность и вступить в бой с людьми, обезумевшими от голода... оба они должны были наложить на себя руки, подобно тому как они наложили их на Цезаря. Так были наказаны Кассий и Брут». (Там же. IV, 134)

Из этого заключения видно, что нравственный критерий поступков человека римский историк ставит выше его благих намерений и личной доблести. Не знаю, как ты, читатель, а я с такой оценкой согласен.

Теперь самое время вернуться к благородному поведению Антония по отношению к Луцилию, спасшему от преследования Брута. К этому эпизоду можно добавить и упомянутые позже посмертные почести, которые он воздал и самому Бруту. Читатель может припомнить и то, что еще молодым офицером Антоний выказал достойное похвалы уважение к врагу, отыскав на поле боя и похоронив с царскими почестями тело египетского полководца Архелая. Наконец, вспомним, что он отверг предложение солдат Лепида убить своего главнокомандующего, который отказался принять его после бегства из Италии, а, напротив того, отнесся к нему с почтением, назвал отцом и сохранил за Лепидом титул императора. Плутарх отмечает, что Антоний был незлобив и нисколько не обижался, когда посмеивались над его похождениями, а своим солдатам внушал прямо-таки удивительную любовь и привязанность. Все это плохо согласуется с каннибальским обликом человека, который ставит перед собой на обеденный стол отрубленную голову врага. Но заметим, что упоминает об этом Плутарх с оттенком недоверия: «Говорят, что...» Конечно, не вызывает сомнения, что Антоний ненавидел Цицерона и домогался его гибели. Однако для этого у него было немало оснований: Цицерон казнил без суда его отчима, в своих филиппиках он с высокомерным презрением высмеивал грубость привычек и поведения Антония, издевался над его угождением Юлию Цезарю и панике, которой Антоний поддался в мартовские иды. Наконец, Цицерон всячески настраивал против него сенат и Октавиана, добился объявления его мятежником.

Представление о свирепости Антония, порожденное отвратительной картиной любования головой Цицерона, невольно заставляет нас приписать ему и инициативу введения проскрипций. Октавиану, ввиду его молодости, мы готовы отвести второстепенную роль. Так ли это? Прямых указаний на авторство в этом гнусном деле у нас нет. Как проходили переговоры триумвиров на острове, мы не знаем, а все последующие объявления о проскрипциях делались от имени всех троих. Но, может быть, прав Брут, когда он в своем письме называет Антония «прихвостнем Октавиана»? Приглядимся же повнимательней к молодому Цезарю. Он ловко обвел вокруг пальца Цицерона, легко менял фронт, силой добился от сената консульского звания. Все это говорит о хитрости, коварстве, неразборчивости в средствах, но не о жестокости. Однако обратимся к началу биографии императора Августа у Светония в «Жизни двенадцати цезарей». Сражению при Филиппах историк уделяет всего три строчки. Оно и понятно – в долгой жизни Августа это сражение всего лишь эпизод. Но вчетверо больше места Светоний отводит описанию поведения Октавиана после победы над Брутом и Кассием. Случайно ли это? Я предоставляю решить читателю:

«Вступив в союз с Антонием и Лепидом, он, несмотря на свою слабость и болезнь, окончил в два сражения филиппийскую войну. При этом в первом сражении он был выбит из лагеря и едва спасся бегством на другое крыло к Антонию. Тем не менее, после победы он не выказал никакой мягкости: голову Брута он отправил в Рим, чтобы бросить ее к ногам статуи Цезаря, а вымещая свою ярость на самых знатных пленниках, он еще и осыпал их бранью. Так, когда кто-то униженно просил не лишать его тело погребения, он, говорят, ответил: «Об этом позаботятся птицы!» Двум другим, отцу и сыну, просившим о пощаде, он приказал решить жребием или игрой на пальцах, кому остаться в живых, и потом смотрел, как оба они погибли – отец поддался сыну и был казнен, а сын после этого сам покончил с собой. Поэтому иные, и среди них Марк Фавиний, известный подражатель Катона, проходя в цепях мимо полководцев, приветствовали Антония почетным именем императора, Октавиану же бросали в лицо самые жестокие оскорбления». (Светоний. Божественный Август, 13)

Напомню, что в это время Октавиану едва исполнился 21 год. Снова вглядываюсь в скульптурный портрет молодого Августа. Выше я написал: «лицо волевое и даже злое, но вместе с тем надменно-красивое». Теперь я бы слово «злое» поставил на первое место и выделил курсивом. Этот «мальчик» способен был без колебаний воспользоваться бесчеловечным опытом проскрипций Суллы. И именно ему, уже тогда решившему стать единодержавным владыкой Рима, а не простоватому и лихому воину Антонию, нужно было уничтожить всех, кто мог бы стать на его пути. Все это, разумеется, лишь догадка. Но будем учитывать ее теперь, когда на политической арене Рима остались только Антоний и Октавиан.

После разгрома и гибели общего врага их союз должен был вновь смениться соперничеством. Вероятно, оба это отлично понимали. Но прежде следовало сообща разрешить трудную и чреватую опасностями для обоих проблему – рассчитаться с победившим войском. В критический момент перед последними сражениями Антоний и Октавиан обещали уплатить по пяти тысяч денариев каждому солдату. Даже если в живых осталось лишь 80 тысяч человек, это составляет четыреста миллионов. А денег нет: государственная казна пуста, деньги, собранные на войну истрачены, трофеев – никаких. Солдат, «отслуживших срок, надо наделить землей. Где ее взять? Все государственные угодья поделил и раздал Цезарь старший. И если его ветераны, обожавшие своего вождя, готовы были ждать, то наемники Антония и Октавиана задержки не потерпят. Их возмущение обратится против обоих полководцев. Ввиду этого вчерашние соратники немедленно расстались, но с тем, чтобы решать общие проблемы. Антоний с частью войска прямо из Македонии отправился за деньгами в Азию, уже основательно обобранную Брутом и Кассием. Октавиан с остальными легионами отплыл в Италию – решать земельную проблему. Старослужащие солдаты были отпущены, кроме восьми тысяч, пожелавших продолжать службу. Антоний и Октавиан зачислили их в свою личную гвардию – «преторские когорты».

Оговорюсь сразу. Я не намерен вдаваться в подробности военных кампаний, которые обоим главнокомандующим пришлось вести в последующие десять лет, до того как случилось неизбежное – они столкнулись друг с другом. Антоний в эти годы безрезультатно воевал с парфянами. Октавиану пришлось подавлять восстание италиков, сражаться с младшим сыном Помпея, Секстом, и совершить поход в Иллирию (нынешняя Албания). Войны эти существенной роли в Римской истории не сыграли. Я буду их касаться лишь в целях раскрытия личностей двух главных персонажей. Особенно нас будет интересовать Октавиан – ведь его жизненный путь только начинается. Но сначала мы отправимся на Восток – вместе с Антонием.

Его путь лежал через Грецию, и здесь Марк был милостив. Ему льстило называться покровителем греков. Он слушал рассуждения ученых, смотрел игры, принимал посвящения в таинства, был снисходителен в суде. Афинам пожаловал щедрые дары. Затем перебрался в Азию и здесь приступил к делу. Остановившись близ Пергама, Антоний вызвал к себе представителей эллинских городов, расположенных на побережье Эгейского моря, и обратился к ним с такой речью:

«Для раздачи им всем (воинам. – Л.О.) земли и городов Цезарь отбыл в Италию. Если определить это одним словом – он поехал туда, чтобы выселить Италию. На вас же, чтобы вы не были выселены с вашей земли, из городов, домов, храмов и могил, мы наложим взнос денег, не всех (какие нужны. – Л.О.) – этого вы и не могли бы выполнить, но части их, притом сймой незначительной. Этим вы, я думаю, останетесь довольны. Того, что вы дали нашим врагам в два года – а отдали вы им подать за десять лет – будет нам достаточно, но получить мы это должны в течение одного года: этого требуют наши нужды. Вам, услышавшим о такой нашей милости, я мог бы еще прибавить только одно: ни на кого из вас не налагается такое наказание, которое равнялось бы вашей провинности». (Аппиан. Гражданские войны. V, 6)

Затем Антоний с войском двинулся вдоль побережья на юг. Малоазиатские греки чествовали, его как бога Диониса. Он им охотно подыгрывал:

«Когда Антоний вступал в Эфес, впереди выступали женщины, одетые вакханками, мужчины и мальчики в обличье панов и сатиров. Весь город был в плюще, в тирсах, повсюду звучали псалтерии (подобие арфы. – Л.О.), свирели, флейты, и граждане величали Антония Дионисом – Подателем радостей, Источником милосердия. Нет спору, он приносил и радость, и милосердие, но – лишь иным, немногим. Для большинства же он был Дионисом Кровожадным и Неистовым ( все это – культовые прозвища бога Диониса). Он отбирал имущество у людей высокого происхождения и отдавал негодяям и льстецам. Нередко у него просили добро живых – словно бы выморочное – и получали просимое. Дом одного магнесийца он подарил повару, который, как рассказывают, однажды угостил его великолепным обедом...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, XXIV)

Объезжая провинции и государства Малой Азии, Антоний творил суд над городами и царями, обкладывал их за поддержку Кассия и Брута высокой данью. В общей сложности контрибуция, наложенная им на Азию, составила колоссальную сумму – около 1200 миллионов денариев. Для отчета по поводу обвинения в тайной поддержке Кассия он вызвал к себе в Киликию Клеопатру. Эта встреча с египетской царицей роковым образом перевернула и сломала всю жизнь Антония. Он – влюбился без памяти!

Торнтон Уайдлер в «Мартовских идах» намекает на то, что любовь Антония и Клеопатры началась еще в год смерти Юлия Цезаря, когда царица приезжала в Рим. Скорее всего, это вымысел. Писатели нашего времени – как мы видели на примере Бернарда Шоу – позволяют себе определенную вольность при использовании свидетельств древних авторов. В чем нельзя упрекнуть Шекспира. Если читатель возьмет на себя труд сопоставить текст трагедии «Антоний и Клеопатра» с жизнеописанием Антония у Плутарха, он обнаружит, что великий драматург совершенно точно, порой дословно, следует римскому историку в изложении фактов и обстоятельств. Вот только один пример. В шестой главе для обрисовки средств обольщения, которыми искусно пользовалась Клеопатра, я заимствовал у Плутарха описание прибытия царицы в Киликию. Того самого прибытия, о котором сейчас идет речь. Позволю себе повторить это описание словами Шекспира (в переводе Пастернака). Читатель может их сравнить:

Энобарб:

«Сейчас я расскажу.

Ее баркас горел в воде, как жар.

Корма была из золота, а парус

Из пурпура. Там ароматы жгли,

И ветер замирал от восхищенья.

Под звуки флейт приподнимались в лад

Серебряные весла, и теченье

Вдогонку музыке шумело вслед.

Ее самой словами не опишешь.

Она лежала в золотом шатре

Стройней Венеры, а ведь и богиня

Не подлинность, а сказка и мечта.

По сторонам у ней, как купидоны,

Стояли, с ямочками на щеках,

Смеющиеся дети с веерами,

От веянья которых пламенел

Ее румянец.

Агриппа:

Я воображаю Антония!

Энобарб:

Как нимфы на реке

Служанки не спускали глаз с царицы.

Одна вела баркас, в руках другой

Так и сновали шелковые снасти.

Как я сказал, с баркаса долетал

Пьянящий запах...»

(II акт, 2-я сцена)

Точно следуя за цепью событий в рассказе Плутарха, Шекспир чутьем художника воскрешает чувства и мотивы поведения героев трагедии. В первую очередь – историю трагической любви Антония и Клеопатры. Не случайно он не обращает внимания на упомянутую историком образованность египетской царицы. Теперь ее ум позволяет Клеопатре при первой же встрече найти верную манеру общения с Антонием. Сразу же разглядев в нем простоватого и грубого солдата, она, как пишет Плутарх, «сама заговорила в подобном же тоне – смело и без всяких стеснений». Антоний влюбляется не в умную, тонкую собеседницу, как некогда Цезарь, а просто в женщину, обольстительную, страстную, непрестанно меняющуюся. Приведенный мной отрывок разговора адъютанта Антония, Энобарба, и приближенных Октавиана, Агриппы и Мецената, относится к моменту первой после сражения при Филиппах встречи Октавиана и Антония. Октавиан сватает за Антония свою сестру. Когда они выходят, происходит следующий диалог, в котором речь идет о Клеопатре:

Меценат:

«Теперь ее он бросит навсегда.

Энобарб:

Антоний? Что ты! Ни за что на свете.

Ее разнообразью нет конца.

Пред ней бессильны возраст и привычка.

Другие пресыщают, а она

Все время будит новые желанья.

Она сумела возвести разгул

На высоту служенья и снискала

Хвалы жрецов».

Антоний теряет голову. Он бросает войско, начатый было поход в Парфию и уезжает вслед за Клеопатрой в Александрию. Этот гуляка, развратник, солдафон оставил в Истории ни с чем не сравнимый пример самоотверженной любви. Кому еще случилось сложить к ногам возлюбленной Римскую империю? А ведь не случись этого (по выражению Бунина) «солнечного удара», единоборство с Октавианом, скорее всего, окончилось бы в пользу Антония... А Клеопатра? Любит ли она Антония или расчетливо соблазняет могущественного римлянина ради укрепления своей власти над Египтом? Не для того ли она подделывается под его грубые привычки?

В Александрии они непрерывно пируют: бражничают ночи напролет. Чтобы показать размах этого чревоугодия, Плутарх приводит следующий дошедший до него рассказ.

«Врач Филот, родом из Амфисии, рассказывал моему деду Лампирию, что как раз в ту пору он изучал медицину в Александрии и познакомился с одним из поваров царицы, который уговорил его поглядеть, с какой роскошью готовится у них обед. Его привели на кухню, и среди прочего изобилия он увидел восемь кабанов, которых жарили разом, и удивился многолюдности предстоящего пира. Его знакомец засмеялся и ответил: «Гостей будет немного, человек двенадцать, но каждое блюдо надо подавать в тот миг, когда оно вкуснее всего, а пропустить этот миг проще простого. Ведь Антоний может потребовать обед и сразу, а случается, и отложит ненадолго – прикажет принести сперва кубок или увлечется разговором и не захочет его прервать. Выходит, – закончил повар, – готовится не один, а много обедов, потому что время никак не угадаешь...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, XXVIII)

В другом месте биографии Антония Плутарх записывает:

«Клеопатра... всякий раз сообщая все новую сладость и прелесть любому делу или развлечению, за какое ни брался Антоний, ни на шаг не отпуская его ни днем ни ночью, крепче и крепче приковывала к себе римлянина. Вместе с ним она играла в кости, вместе пила, вместе охотилась, бывала в числе зрителей, когда он упражнялся с оружием, а по ночам, когда в платье раба он бродил и слонялся по городу, останавливаясь у дверей и окон домов и осыпая обычными своими шутками хозяев – людей простого звания, Клеопатра и тут была рядом с Антонием, одетая ему под стать. Нередко он и сам слышал в ответ злые насмешки и даже возвращался домой, помятый кулаками александрийцев, хотя большинство и догадывалось, с кем имеет дело». (Там же, XXIX)

Похоже на расчетливое обольщение? Пожалуй, да. Но Шекспир другого мнения. Клеопатра полюбила так же горячо и беззаветно. На этот раз не ум и благородство, а просто мужскую стать и мальчишескую непосредственность Антония. Оценила силу его страстного влечения. Антонию сорок два года – наилучший возраст мужчины. А ей уже двадцать восемь! Кажется, что это – очень много. Она упоминает о появившихся морщинках. Антоний – ее последняя пылкая любовь. Как у Цветаевой (в том же возрасте): «Скоро уж из ласточек в колдуньи...» На протяжении четырех актов трагедии Шекспир, строго следуя фактологии Плутарха, четко выписывает образ сильной, страстно любящей, безумно ревнивой женщины.

Вот в первой же сцене спектакля Антонию сообщают, что прибыли гонцы из Рима. Подозревая, что это вести от жены Антония, Фульвии, Клеопатра в припадке ревности безжалостно язвит его:

Служитель:

«Из Рима вести, добрый государь.

Антоний:

Какая скука! Только поскорее.

Клеопатра:

Нет, расспроси, Антоний. Может быть,

Не в духе Фульвия и юный Цезарь

Приказывает: «Сделай то и то,

Займи то царство и очисти это,

Иначе будет плохо».

Антоний:

Милый друг!

Клеопатра:

Я не шучу. По-видимому, больше

Задерживаться здесь тебе нельзя,

Иначе Цезарь даст тебе отставку.

Как знаешь сам. Где Фульвии письмо?

Нет, Цезаря посланье, виновата.

Да нет, обоих, я хочу сказать,

Прими гонцов. Клянусь венцом Египта,

Ты покраснел, вернейший знак того,

Что ты боишься Цезаря, Антоний.

А может быть, стыдливость эта – страх

Пред Фульвией и будущей отчиткой? Но где ж гонцы?»

А в пятой сцене, когда Антоний уезжает на войну в Сирию, она тоскует, мечется, ежедневно шлет к нему гонцов. Во втором акте в припадке ярости пытается убить гонца, принесшего ей весть о новой женитьбе Антония. А когда гонец убегает, посылает вслед придворного, веля узнать, как выглядит ее новая соперница, сколько ей лет, каков оттенок ее волос и рост.

В одиннадцатой сцене третьего акта смиренно умоляет о прощении за свой испуг во время морской битвы.

В тринадцатой – покорно сносит жестокие оскорбления от отчаявшегося было Антония («Я взял тебя объедком с тарелки Цезаря»). И сама застегивает ему панцирь, когда он, поборов отчаяние, решает дать сражение Октавиану уже под стенами Александрии. В четвертом акте, после нового поражения Антония, Клеопатра без единого слова протеста выслушивает поток проклятий, который он обрушивает на ее голову, молча уходит, укрывается в гробнице. Не оскорбленная гордость владеет ею, а тревога – не разлюбил ли ее Антоний. Рушится царство, Октавиан уже у ворот столицы, а ее тревожит только это. Ей необходимо сейчас, немедленно разрешить свои сомнения. Она приказывает евнуху сообщить Антонию, что царица покончила с собой, и посмотреть, как он примет это известие. Узнав о мнимой смерти Клеопатры, Антоний пытается убить себя. Смертельно раненного, его приносят к высокой гробнице. С помощью служанок Клеопатра втаскивает его через окно. Видя, что Антоний умирает, Клеопатра теряет сознание. Решив наложить на себя руки, она не думает о смерти. Душа ее полна Антонием. В последней сцене трагедии, в полубреду она говорит:

Клеопатра:

«Мне снилось, был Антоний государь.

Еще один бы сон такой, чтоб снова

Такого человека увидать! ...Ногами

Переступал он океан. Рукой

Он накрывал вселенную, как шлемом.

Казался голос музыкою сфер,

Когда он разговаривал с друзьями,

Когда ж земной окружности грозил,

Гремел как гром. Он скупости не ведал,

Но, словно осень, рассыпал дары

И никогда не превращался в зиму.

Забавы не влекли его на дно,

Но выносили наверх, как дельфина.

Двором ему служил почти весь свет.

Как мелочью, сорил он островами

И царствами.»

И, наконец, уже в последние минуты жизни, перед тем как положить ядовитую змейку себе на грудь, обращаясь к служанке:

Клеопатра:

«Подай мне мантию, надень венец.

Я вся объята жаждою бессмертья.

Ах, больше этих губ не освежит

Букет египетского винограда.

Скорей, скорее, Ира! Мне пора,

Я чувствую, меня зовет Антоний.

Он просыпается, чтоб похвалить

Меня за доблесть. Он смеется.

Боги, – Он говорит, – шлют Цезарю успех,

Чтобы отнять потом его в возмездье.

Иду к тебе, супруг мой. Зваться так

Дает мне право беззаветность шага.

Я воздух и огонь...»

«Все это очень трогательно, – скажет иной скептически настроенный читатель, – но можно ли в историческом исследовании опираться на фантазию драматурга, даже если это сам великий Шекспир?» Ты прав, мой строгий критик. Но дело в том, что никакая другая версия не объясняет более чем странного поведения Антония. Впрочем, забежав далеко вперед, в приведенных отрывках из трагедии я смог упомянуть лишь о некоторых его не совместимых с разумом поступках. Восполним же пробел и вернемся на дорогу сухих фактов, чтобы пройти по ней вслед за Антонием от момента его внезапного отъезда к Клеопатре в Александрию до последнего сражения с Октавианом.

Зиму 41/40 годов Антоний провел в Александрии. Его времяпровождение там уже нам известно. Между тем жена Антония, Фульвия, женщина чрезвычайно решительная, и его брат, Луций, воспользовавшись возмущением италиков, у которых Октавиан отнимал города и земли, подбили их на вооруженное сопротивление. Началась так называемая Перузинская война. Необученное войско италиков было легко разгромлено ветеранами под командованием талантливого двадцатитрехлетнего полководца и друга Октавиана Марка Випсания Агриппы. Война закончилась осадой и капитуляцией города Перузии, откуда и получила свое название. Фульвия бежала в Грецию, отправив Антонию письмо с мольбой о помощи. Письмо нашло его в Финикии. Незадолго до того, с трудом оторвавшись от Клеопатры, Антоний вернулся к войску, чтобы выступить наконец против парфян. За время его отсутствия они успели завладеть всей Азией от Евфрата и Сирии до берегов Эгейского моря.

Получив письмо жены, Антоний отложил поход и на двухстах кораблях с войском поплыл в Италию. В Брундисии с ним должна была встретиться Фульвия, но по дороге туда умерла. Ее смерть предотвратила развитие конфликта. В конце 40-го года в Брундизии было заключено соглашение. Триумвиры поделили сферы влияния. Все провинции Рима на Востоке подпадали под власть Антония. Италия, Галлия и Испания подчинялись Октавиану. Африку уступили Лепиду.

У Октавиана была единокровная старшая сестра Октавия, которую он очень любил. Незадолго до того она овдовела. У приближенных обоих императоров возникла идея в интересах благоденствия и сплочения римского государства женить Антония на Октавии. Октавиан эту идею одобрил. Антоний согласился. Был ли это чисто политический расчет или он хотел избавиться от чар египтянки? Трудно сказать. Свою связь с Клеопатрой Антоний не отрицал, но признать ее браком отказывался. А иметь любовницу, тем более иностранку, в Риме той поры грехом не считалось. Друзья Антония надеялись, что выдающаяся красота, ум и благородное достоинство Октавии сумеют излечить его от пагубной страсти. Бракосочетание состоялось. Антоний отправил в Азию своего полководца Вентидия Басса, а сам с новой женой уехал в Афины, где и провел зиму 39/38 года, задавая грекам роскошные пиры по поводу своего вступления в брак. Клеопатра, казалось, была забыта. Вскоре Октавия родила Антонию дочь.

Тем временем Вентидий в двух сражениях разбил парфян и прогнал их до границ Месопотамии. Другой полководец Антония, Канидий, одержал верх над армянским царем и продвинулся до самого Кавказа. Молва о могуществе Антония гремела по всей Азии, хотя сам он лишь на непродолжительное время приезжал в Сирию. Так, в мире и семейном согласии Антоний проводит в Афинах еще год. На свет появляется вторая дочь. Однако в 37-м году из-за каких-то наветов возникает новый конфликт с Октавианом. Антоний на трехстах кораблях вновь отплывает с войском к берегам Италии. Октавия, беременная в третий раз, плывет вместе с ним. Благодаря ее усилиям, с помощью Агриппы и Мецената конфликт удается погасить. В 37-м году в Таренте заключено соглашение. Антоний передает Октавиану 130 кораблей для морской войны с Секстом Помпеем в обмен на 20 тысяч солдат для вторжения в Парфию. Октавию он отсылает в Рим, а сам для продолжения войны возвращается в Сирию. И тут наступает катастрофа. Дремавшая в нем страсть вспыхивает с новой силой. Антоний опять вызывает к себе Клеопатру. Он открыто признает своими детьми близнецов, которых родила царица.

Летом 36-го года, отослав Клеопатру обратно в Египет, Антоний во главе шестидесятитысячного войска направляется к границам Парфянского царства. Поход не удался. Не дойдя до цели, под натиском превосходящего по численности врага пришлось повернуть обратно. Терпя голод и лишения, непрестанно обороняясь от наскоков парфянской и мидийской конницы, войско Антония предгорьями Армении стало пробиваться назад к морю. В стычках с врагом и от болезней погибла почти половина солдат. Хотя в восемнадцати сражениях, которые случились за это время, легионеры Антония каждый раз оказывались победителями, все эти победы сводились лишь к отражению очередного натиска противника. В конце пути, терзаясь нетерпением увидеть Клеопатру Антоний оставил войско и с небольшим отрядом поскакал к берегу моря, куда в условное место должна была прибыть царица. Затем они вместе вернулись в Александрию. Второй поход против парфян в 34-м году был тоже неудачным. Антонию не удалось продвинуться дальше южных предгорий Армении.

Прошел еще год. С востока стали поступать сведения о раздоре между парфянами и их союзниками мидийцами. Весной 33-года Антоний собрался было вновь двинуть войска на восток. Но его остановила другая, «малая война», начавшаяся между двумя женщинами. Октавия решила ехать к мужу. Цезарь согласился, рассчитывая на то, что она будет встречена самым недостойным и оскорбительным образом, что даст ему повод для войны с Антонием. И действительно, в пути Октавия получила от него письмо, где ей предписывалось ввиду предстоящего похода оставаться в Афинах. Клеопатра в это время находилась в лагере Антония.