Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 81 страниц)

Октавиан отправляется к Антонию. Консул заставляет его долго ждать, встречает холодно и высокомерно. После первых почтительных слов приветствия Октавиан, не оробев, начинает разговор с Антонием на равных – как сын Цезаря. Он упрекает его за то, что Антоний допустил принятие закона о ненаказании убийц отца, что остановил народ, когда тот хотел расправиться с ними. Еще за то, что Антоний позволил передать командование войском в Цизальпинской Галлии Дециму Бруту. В завершение этой части своей речи Октавиан говорит:

«Горе привело меня в такое возбуждение, которое, пожалуй, не к лицу моей молодости и несовместимо с моим к тебе уважением. Но все это сказано тебе как наиболее явному другу Цезаря, удостоенному им наибольших почестей и власти... Что касается будущего, то заклинаю тебя, Антоний, и богами дружбы, и самим Цезарем, измени то, что случилось – ты ведь можешь это сделать, если захочешь, – или же обещай мне помощь и содействие, когда я буду мстить убийцам вместе с народом и этими оставшимися мне верными друзьями моего отца. Если же тебя удерживает уважение к этим лицам или к сенату, не чини мне затруднений..». (Аппиан. Гражданские войны. III, 17)

Затем Октавиан просит у Антония передать ему наличные деньги Цезаря, которые Кальпурния переслала ему в дом для сохранения. Согласно завещанию отца он хочет раздать по семьдесят пять денариев тремстам тысячам малоимущих граждан, больше ни на какие ценности из наследства Цезаря он не претендует. Пусть все остается Кальпурнии.

Антоний отвечает Октавиану так:

«Если бы Цезарь оставил тебе, юноша, вместе со своим наследством и именем и управление (государством), ты справедливо мог бы требовать от меня отчетного доклада о государственных делах, и я должен был бы ответить. Но поскольку римляне никогда никому не передавали управления государством по наследству... я не обязан давать тебе отчет о государстве и на том же основании освобождаю тебя от того, чтобы ты меня благодарил за управление им. Все делалось не ради тебя, а ради народа, за исключением одного дела, самого важного по отношению к Цезарю и тебе. Если бы я ради собственной безопасности и во избежание недовольства допустил присуждение убийцам почестей как тираноубийцам, то это было бы равносильно признанию Цезаря тираном, который, как таковой, не может претендовать ни на славу, ни на почести, ни на проведение в жизнь своих постановлений. Тогда не могло бы быть речи о завещании, усыновлении, имуществе, да и труп его не был бы удостоен погребения, даже погребения частного. Ведь законы велят оставлять трупы тиранов без погребения за пределами отечества, предавать бесчестию память их и распродавать их имущество.

Я всего этого опасался и боролся за Цезаря, за вечную его славу, за его похороны от имени государства не без опасности для себя... Было бы справедливее, чтобы ты, молодой человек, меня, значительно старшего, чем ты, за это благодарил, а не упрекал за уступки, сделанные мною, чтобы успокоить сенат...» (Там же. 18, 19)

Что же касается денег Цезаря, то Антоний заявил, что у него их нет. По его словам, наиболее влиятельные сенаторы поделили эти деньги между собой (как имущество тирана), что помогло склонить их к тому, чтобы тираном Цезаря не объявлять. Октавиан ушел оскорбленный и униженный, но решимость его от этого не ослабела. Дерзкий юноша был готов вступить в единоборство с консулом, перед которым склонялся сенат.

Испытывал ли Антоний хоть какое-то тревожное чувство после этого разговора? Догадывался ли, хотя бы смутно, какого опасного врага себе нажил? Вряд ли! Он не был для этого достаточно умен и проницателен. Да и дистанция ему, наверное, казалась слишком велика: прославленный полководец, любимец войска и народа против еще вчера никому не известного мальчишки! Цезарю угодно было ради сохранения рода его усыновить? Что ж! Дело семейное. Но это совсем не означает, что в Риме появился второй Цезарь. У мертвых не отнять прошлого, но над будущим они не властны!

Однако призраки прошедшего порой не скоро покидают мир живых. Грозная тень Цезаря стояла за спиной мальчишки. Исход начинавшегося единоборства зависел от того, чью сторону примут ветераны и набранное недавно новое войско. В этом отношении популярности и военной славе Антония предстояло померяться силой с предсмертной волей покойного диктатора. Многое, конечно, зависело от ума и образа действий самого наследника. Цезарь, наверное, не случайно остановил на нем свой выбор. Антоний это явно недооценил.

В археологическом музее Анконы (на северо-восточном побережье Италии) хранится прекрасного качества скульптурный портрет Октавиана. На вид ему здесь не более двадцати пяти лет. Чистая, нежная, без единой морщинки кожа. Складки у крыльев носа едва обозначены. Зато по углам рта и под нижней губой тени почти столь же глубокие, как в глазных впадинах под совершенно прямой линией резко очерченных надбровий. Игра этих теней оставляет впечатление затаенной силы характера. Глаза кажутся малоподвижными, взгляд – пристальным и холодным. Высокий лоб. Немного выдающиеся скулы. Крупный, костистый нос с горбинкой. Лицо волевое и даже злое, но вместе с тем надменно-красивое.

Первой своей задачей Октавиан, как некогда Цезарь, поставил снискать расположение народа путем прямого подкупа. Повод имеется – исполнение воли Цезаря. Наличных денег в достаточном количестве нет, но есть имения, дома, имущество, как унаследованные от родного отца, так и принадлежащие его матери и отчиму. Октафилиппика против Марка Антония. 35)

Конечно же, Цицерон не предполагает обуздать своей речью Антония и отнюдь не связывает с его правлением какую-нибудь надежду на счастливое плавание государственного корабля. Все это лишь риторический прием в начавшейся (пока словесной) баталии между ними. Об истинном отношении Цицерона к Антонию можно судить хотя бы по такой фразе из его письма Луцию Планку, написанному как раз в начале сентября:

«В самом деле, какая надежда возможна в том государстве, в котором все подавлено оружием самого необузданного и самого неумеренного человека и в котором ни сенат, ни народ не обладают какой-либо силой и не существует ни каких-либо законов, ни суда, ни вообще какого-либо подобия и следа гражданских прав?» (Письма... Т. 3, № 787)

Имела ли смысл эта словесная баталия? Безусловно. Противостояние Антония и Октавиана обозначается все более явно. В сенате есть сторонники одного и другого. Цицерон намерен склонить большинство сенаторов к поддержке Октавиана. Это повлияет и на общественное мнение римлян. А в случае возобновления гражданской войны оно может сыграть решающую роль.

Антоний понимает важность позиции сената и 19 сентября произносит в нем речь, направленную прямо против Цицерона. Ненависть Антония столь откровенна, а реальная власть консула с опорой на ветеранов Цезаря столь велика, что Цицерон не решается появиться в этот день в сенате. В конце месяца он пишет из Рима Кассию в Сирию:

«Марк Туллий Цицерон шлет большой привет Гаю Кассию.

Я чрезвычайно рад, что ты одобряешь мои мнения и речь. Если бы возможно было чаще выступать с речью, восстановление свободы и государственного строя не составили бы никакого труда. Но безумный и падший человек, еще более негодный человек, нежели тот, о котором ты сказал, что «убит величайший негодяй» (это Кассий о Цезаре. – Л.О.), стремится начать резню и обвиняет меня в том, что я был зачинщиком убийства Цезаря, только с той целью, чтобы возбудить против меня ветеранов. Этой опасности я не страшусь, только бы она соединила славу вашего поступка с похвалой мне...» (Письма... Т. 3, № 790)

Опасность, конечно, нешуточная, но Цицерон в свои 62 года снова в гуще событий. Он воскресит и возглавит славный сенат! Еще раз спасет от гибели Республику! Антоний угрожает ему. Ну что же, он получит достойный отпор. Цицерон готовит ответную обличительную речь против своего врага. Но произнести ее в сенате, пока Антоний и его приспешники в Риме, было бы слишком рискованно. Цицерон снова уезжает в свою усадьбу до конца ноября, когда Антоний отправится с войском на север против Децима Брута. Свою речь Цицерон «издает», то есть дает размножить переписчикам, в виде памфлета. Это обширный и очень знаменитый документ. Пересказывать его не имеет смысла: он чисто полемический по своему характеру и новых сведений не содержит. Однако для иллюстрации атмосферы и характера этой полемики, с некоторыми ее штрихами нам стоит познакомиться. Вот открытое выражение солидарности с тираноубийцами и восхищения ими. Для этого нужна определенная смелость – памфлет ведь будет ходить по рукам.

«...право, – пишет Цицерон, – кто может быть счастливее тех, кто, как ты заявляешь, тобою изгнан и выслан? Какая местность настолько пустынна или настолько дика, что не встретит их приветливо и гостеприимно, когда они к ней приблизятся? Какие люди настолько невежественны, что, взглянув на них, не сочтут это величайшей в жизни наградой? Какие потомки окажутся столь забывчивыми, какие писатели – столь неблагодарными, что не сделают их славы бессмертной?» (Цицерон. Вторая филиппика против Марка Антония. 33)

Весьма подробно и чрезвычайно язвительно Цицерон излагает биографию Антония, начиная от сомнительной дружбы с молодым Курионом (кутежи, игра в кости, разврат, актерки и актеры и т.д.), кончая его поведением в день убийства Цезаря:

«Как ты бежал, как перепугался в тот славный день! Как ты, сознавая свои злодеяния, дрожал за свою жизнь, когда после бегства ты – по милости людей, согласившихся сохранить тебя невредимым, если ты одумаешься, – тайком возвратился домой! О, сколь напрасны были мои предсказания, всегда оправдывавшиеся! Я говорил в Капитолии нашим избавителям, когда они хотели, чтобы я пошел к тебе и уговорил тебя встать на защиту государственного строя: пока ты будешь бояться, ты будешь обещать все что угодно. Как только ты перестанешь бояться, ты снова станешь самим собой». (Там же, 89)

В начале октября четыре парфянских легиона из Македонии (по-видимому, не пожелавшие подчиниться Бруту) высаживаются в Брундисии. Антоний едет к ним и обещает по 100 денариев за поход в Цизальпинскую Галлию против Децима Брута. Солдаты поднимают его на смех. В описании этой сцены у Аппиана есть любопытная деталь, ради которой небольшой фрагмент из заключительной части этого описания стоит процитировать (курсив мой):

«Антоний встал и сказал только следующее: «Вы научитесь повиноваться». Он узнал у военных трибунов имена мятежных солдат – в римских войсках всегда записывали нрав каждого отдельного солдата (курсив мой. – Л.О.) – и по военному закону бросил жребий (децимация. – Л.О.). Однако он не казнил целиком всю десятую часть войска, а только часть ее, полагая, что он их таким путем быстро устрашит. Но это вызвало в них не страх, а скорее гнев и ненависть». (Аппиан. Гражданские войны. III, 43)

Смирившиеся на время легионы Антоний вдоль восточного побережья Италии отправляет на границу с Цизальпинской Галлией, в памятный нам город Аримин. Сам он тем временем производит новый набор солдат и прибывает с ними туда же. Сенат не санкционирует действий Антония – сенаторы все больше попадают под влияние Цицерона. Два из четырех парфянских легионов, подкупленные агентами Октавиана, по дороге переходят на его сторону. С остальным войском Антоний идет в Цизальпинскую Галлию. Он требует, чтобы Децим Брут, согласно решению народа, передал ему свои легионы и удалился в Македонию. Децим, ссылаясь на распоряжение сената, отказывается это сделать. Его войско слабее, и он укрывается за стенами крепости Мутина. Антоний начинает ее осаду.

Тем временем Октавиан приводит собранное им войско в окрестности Рима. Цицерон все еще находится в своем имении близ Неаполя. Октавиан бомбардирует его письмами, прося срочно приехать в столицу. С помощью Цицерона он надеется добиться от сената поручения начать военные действия против Антония (как ни слаб сенат, а римляне по традиции все еще очень заботятся о «легитимности» своих действий). Цицерон в нерешительности: Октавиана уже следует принимать всерьез. Его усиление может обернуться нешуточной угрозой Бруту? и всем участникам заговора против Цезаря. С другой стороны, победа Антония над Децимом Брутом грозит тем же, но еще и установлением новой диктатуры. Кроме того, она чревата опасными последствиями лично для Цицерона.

Сомнения разрешаются в пользу Октавиана. Все-таки он еще мальчик, он просит о помощи и выказывает глубокое почтение к Цицерону. Наверное, удастся взять его под свою опеку. Цицерон возвращается в Рим. 20 декабря в сенате он выступает с резкой обвинительной речью против Антония (3-я филиппика). Предлагает объявить его тираном и врагом римского народа. Предложение не принято, но зато вновь подтверждено наместничество Брута в Цизальпинской Галлии. Сенат открыто становится на сторону убийц Цезаря. 4 января Цицерон столь же пылко обличает Антония на форуме перед собранием народа (4-я филиппика).

В письме Требонию, отправленному месяц спустя, он с подъемом, с былой энергией – точно сбросив с плеч груз лет – рассказывает о своем возвращении на политическую арену

«...когда за двенадцать дней до январских календ народные трибуны созвали сенат и когда они докладывали о другом деле, я охватил все положение государства, говорил с большим жаром и более силами своего духа, нежели ума, вернул сенат, уже усталый и утомленный, к прежней и обычной доблести. Этот день, и мои усилия, и выступление прежде всего принесли римскому народу надежду на восстановление свободы. Да я и сам впоследствии не упустил ни одного случая не только обдумать положение государства, но и действовать». (Письма... Т. 3, №819)

1 января 43-го года вступили в должность новые консулы – оба цезарианцы, назначенные еще Юлием Цезарем, – Панса и Гирций. На следующий день сенат по настоянию Цицерона постановил возвести Октавиана в ранг сенатора (в 19 лет) с правом выступать на своих заседаниях в одном ряду с бывшими консулами. Такой почет должен его совершенно подкупить. Кроме того, он официально, в качестве пропретора назначен командующим войском... нанятым им на свои деньги. Позиция сената выглядит, мягко говоря, противоречиво: он поддерживает одновременно и убийц Цезаря, и того, кто клянется отомстить им. Эта позиция навязана Цицероном, который рассчитывает в дальнейшем приручить Октавиана. Того данная ситуация тоже устраивает. Против Антония вместе с ним выступят войска консулов. С Брутом и остальными можно будет свести счеты позже. Мальчик себе на уме: его почтение к Цицерону – напускное.

5 января сенат отправляет к Антонию посольство с требованием вывести войска из Цизальпинской Галлии. Тот отказывается. Цицерон в своих филиппиках призывает сенат и народ к войне с Антонием. Наконец, в конце января консул Гирций с войском выступает на север и присоединяется к Октавиану, который там продолжает набор солдат. Вместе они направляются против Антония, к Мутине. В феврале сенат объявляет Антония мятежником. Цицерон доволен положением дел. В конце месяца он сообщает в Сирию Кассию:

«...если не ошибаюсь, дело обстоит так, что весь исход войны в целом, по-видимому, зависит от Децима Брута. Если он, как мы надеемся, вырвется из Мутины, от войны, по-видимому, ничего не останется. Ведь его теперь осаждают совсем малочисленные войска, так как большим гарнизоном Антоний удерживает Бононию. Но в Клатерне наш Гирций, под Корнелиевым форумом – Цезарь, оба с сильным войском (все четыре упомянутых в письме пункта лежат на Эмилиевой дороге, идущей по долине По с северо-запада на юго-восток. Расстояние между ними в том же направлении и названной последовательности: 35, 15 и 15 км. – Л.О.). А в Риме Панса собрал большие силы благодаря набору в Италии. Зима до сего времени мешала действиям... Но в римском народе и во всей Италии единодушие удивительное». (Письма... т. 3, №821)

В начале марта Гирций и Октавиан через послов обращаются к Антонию с предложением договориться. Тот отвечает категорическим отказом. Он сожалеет, что против него выступил Гирций, сподвижник Цезаря. Октавиана называет мальчишкой, обязанным своим положением только имени. Заявляет, что будет мстить убийцам и весьма нелестно отзывается о Цицероне и сенате. Пути примирения отрезаны. 20 марта против Антония с четырьмя легионами выступает еще и Панса.

21 апреля близ Мутины происходит решительное сражение. Ветераны Цезаря в войсках Антония и Октавиана вынуждены биться между собой. Бьются ожесточенно, обвиняя друг друга в предательстве. Льется кровь сограждан и былых соратников. В отличие от Цезаря старшего, чьим именем они оба клянутся, ни одного, ни другого командующего это не смущает. Сражение идет с переменным успехом. Сначала Антоний одерживает верх над легионами Октавиана и Пансы, едва не берет штурмом их лагерь. Панса тяжело ранен. Затем подходит Гирций. Сражение возобновляется. Децим Брут делает вылазку из Мутины. Теперь Антоний вынужден с большими потерями отступить. Убит Гирций. Октавиан, который сражался в боевых порядках как простой легионер, выносит тело Гирция с поля боя. К ночи противники возвращаются в свои лагеря. Подсчитав оставшиеся силы, Антоний снимает осаду Мутины и уходит на запад. В Риме торжествуют победу. Цицерон в сенате произносит уже четырнадцатую по счету филиппику. Он предлагает объявить императорами Пансу Гирция и Октавиана (о смерти Гирция еще неизвестно), а также назначить пятидесятидневное государственное молебствие от их имени. Об Октавиане, в частности, Цицерон говорит так:

«Да неужели кто-нибудь станет сомневаться в том, что следует провозгласить Цезаря императором? Возраст его, конечно, никому не помешает голосовать за это, коль скоро он своей доблестью победил свой возраст...» (Цицерон. 14-я филиппика против Марка Антония. 28)

Дециму Бруту присуждается триумф. В то же день Цицерон пишет в Македонию Марку Бруту:

«Цицерон Бруту привет.

Наши дела, кажется, в лучшем положении. Ведь я наверное знаю, что тебе написали о том, что произошло. Какими я тебе на раз описывал консулов, такими они и оказались. Но врожденная доблесть молодого Цезаря удивительна: о, если бы мы могли его, в блеске почестей и влияния, так легко направлять и сдерживать, как легко мы сдерживали его до сего времени! Вообще это труднее, но мы, все-таки, не теряем веры: ведь юноша убежден – и главным образом мною, – что благодаря его стараниям мы невредимы...» (Письма... Т. 3, № 844)

Приходит известие о смерти Гирция, а через два дня от раны умирает и Панса. Аппиан утверждает, что перед своей кончиной Панса призвал Октавиана и сказал ему следующее:

«Я любил твоего отца как самого себя, – сказал он, – но я не имел возможности мстить за его смерть и не мог не подчиниться мнению большинства: ведь и ты подчинялся ему, хотя у тебя и было войско. И ты поступил правильно».

(Прежде всего – традиционное римское законопослушание. Затем раскрываются тайные пружины, определявшие поведение сената). Панса продолжает:

«Сначала боялись тебя и Антония, который казался поборником дела Цезаря. Потом обрадовались, когда вы с ним стали враждовать, надеясь, что вы таким образом друг друга ослабите. Когда же увидели, что у тебя войско, они старались тебя привлечь на свою сторону тем, что наделяли тебя видными, но лишенными реального значения почестями. Убедившись в том, что ты горд и не принимаешь предлагаемых почестей, особенно тогда, когда войско тебе предлагало власть, а ты ее не принял (такой эпизод действительно имел место. – Л.О.), они были встревожены этим и назначили тебя полководцем вместе с нами, чтобы мы от тебя отняли два опытных легиона (парфянских, что перешли от Антония. – Л.О.). Они надеялись, что если один из вас потерпит поражение, другой будет слабее, так как он будет один, а когда и его удалят, они уничтожат всю партию Цезаря и выдвинут партию Помпея – ведь это основа их политики. Мы с Гирцием выполняли возложенное на нас поручение, пока не укротили Антония, чрезмерно возгордившегося. Мы хотели, чтобы он после поражения помирился с тобой. Этим поступком мы полагали отблагодарить Цезаря и считали, что это наиболее полезное для будущего решение. Об этом мы не могли говорить с тобой раньше. Но после поражения Антония, когда Гирций скончался, а меня ждет роковой исход, пора об этом сказать, не для того, чтобы ты меня, умирающего, поблагодарил, но чтобы ты, родившийся под счастливой звездой, как показывают твои дела, узнал, что тебе полезно...» (Аппиан. Гражданские войны. III, 75, 76)

В достоверности и даже в самом факте произнесения этого напутствия есть основания сомневаться (кто записал?). Оно служит Аппиану для изложения его понимания позиции сената и мотивов поведения бывших соратников Юлия Цезаря. В таком качестве и будем его принимать...

После смерти обоих консулов ситуация становится двусмысленной. Победителями Антония оказываются Децим Брут – один из убийц Цезаря – и Октавиан, который поклялся мстить им. Антоний бежит, и юный Цезарь больше не нужен ни сенату, ни Цицерону. По предложению последнего сенат назначает Децима Брута полководцем для преследования Антония. Об Октавиане в постановлении сената – ни слова. Очевидно, что легионы Гирция и Пансы должны перейти под командование Децима. Политика, видимо, никогда не была делом благородным. Цицерон уже забыл о «врожденной доблести молодого Цезаря». Его интересует только Республика. Наследник Цезаря старшего ей не нужен и даже опасен.

Между тем, Антоний переходит Апеннины и направляется к проходам в приморских Альпах. По дороге он освобождает и берет в свое войско множество рабов. Ситуация очень трудная, но списывать его со счетов еще рано.

«Во время бегства, – свидетельствует Плутарх, – Антонию пришлось вынести много тяжких испытаний, и самым тяжким среди них был голод. Но таков он был от природы, что в несчастиях, в беде превосходил самого себя и становился неотличимо схож с человеком, истинно достойным... Антоний в те дни был замечательным примером для своих воинов: после всей роскоши, всего великолепия, которые его окружали, он без малейшей брезгливости пил тухлую воду и питался дикими плодами и кореньями. Рассказывают, что, переваливая через Альпы, его люди ели и древесную кору, и животных, никогда прежде в пищу не употреблявшихся». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, XVII)

За Альпами находится Лепид – второй из ближайших соратников Юлия Цезаря, им же назначенный наместником в Нарбонскую Галлию. Под его командой семь легионов. Тот самый Лепид, с которым вместе Антоний пережил первые тревожные дни после убийства Цезаря.

Как он примет Антония? С тех пор он не раз заявлял о своей лояльности по отношению к сенату. Единственный, кто не верит этим заявлениям и понимает опасность объединения Антония и Лепида, это Децим Брут. Но у него слишком мало сил, чтобы помешать Антонию уйти за Альпы. Он просит Октавиана присоединиться к преследованию недобитого противника. В письме от 5 мая Децим пишет Цицерону:

«Если бы Цезарь послушался меня и перешел через Апеннины, я довел бы Антония до такой крайности, что он был бы уничтожен скорее голодом, нежели мечом. Но и Цезарю невозможно приказать, и Цезарь не может приказать своему войску – одно хуже другого». (Письма... Т. 3, № 854)

Вторая часть последней фразы означает, что Децим не уверен в том, что ветераны Октавиана согласились бы преследовать ветеранов Антония. Но Октавиан и не желает помогать Бруту. Он оскорблен тем, что преследование поручено не ему. Демонстративно требует от сената триумфа за победу над Антонием и получает презрительный отказ – молод еще! Октавиану ясно, что он обманут: сенат воспользовался его поддержкой против Антония, а теперь готов отбросить, как ненужную вещь.

Децим Брут доходит до Альп и останавливается, Антоний от него уходит и направляется к Лепиду. Подойдя к речушке, за которой стоит лагерь, он поначалу безуспешно пытается вступить в переговоры со своим бывшим соратником. Тот его принимать не хочет. Тогда Антоний делает последнюю ставку на корпоративный дух бывших солдат Цезаря:

«С нечесаными волосами, – пишет Плутарх, – с длинною бородой, которая отросла после поражения, в темном плаще он подошел к лагерю Лепида и заговорил с воинами. Многие были растроганы его видом и захвачены его речью, и Лепид, испугавшись, приказал трубить во все трубы, чтобы заглушить слова Антония. Но это лишь усилило сочувствие солдат к Антонию, и они завязали с ним тайные переговоры, отправив Лелия и Клодия, переодетых солдатскими потаскухами. Посланцы убеждали Антония смело напасть на лагерь: найдется, говорили они, немало людей, которые примут его с распростертыми объятиями, а Лепида – если он пожелает – убьют. Лепида Антоний трогать не велел, а сам рано поутру начал переправляться через реку. Он вошел в воду первым и двинулся вброд к противоположному берегу, где уже толпились воины Лепида, протягивая к нему руки, меж тем как другие разрушали лагерный вал. Вступив в лагерь и овладевши им, он обошелся с Лепидом до крайности мягко – почтительно его приветствовал, назвал отцом и сохранил за ним титул императора и все почести, хотя по сути дела безраздельным хозяином положения был теперь он, Антоний». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, XVIII)

На следующий же день, 30 мая, Лепид отправляет в Рим письмо с оправданиями:

«Богов и людей, отцы-сенаторы, – пишет он, – привожу я в свидетели того, каких мыслей и намерений я держался по отношению к государству, и того, что я признавал самым важным всеобщее спасение и свободу. Я вскоре доказал бы вам это, если бы судьба не вырвала у меня моего собственного замысла. Ибо все войско, подняв восстание, оказалось верным своему обычаю сохранять жизнь гражданам и, всеобщий мир и, сказать правду, заставило меня взять на себя дело спасения и не-j вредимости столь многочисленных римских граждан.

При этих обстоятельствах молю и заклинаю сам, отцы-сенаторы, отбросив личные обиды, заботьтесь о высшем благе государства и милосердие мое и моего войска во время гражданских раздоров не считайте преступлением». (Письма... Т. 3, № 884)

Есть немало оснований сомневаться как в правдивости автора письма, так и в соответствии истине описания Плутарха. Вполне возможно, что сговор Антония с Лепидом происходил куда менее драматично. Ведь у обоих приближенных покойного диктатора было достаточно оснований опасаться сената, явно склонившегося на сторону его убийц. Так или иначе, близорукие сенаторы (а с ними и ослепленный своим республиканским пылом Цицерон) опять просчитались. Оттолкнув Октавиана, они позволили ускользнуть Антонию. И вот он снова располагает большим войском. Скоро к нему присоединятся еще пять легионов из Косматой Галлии, и он во главе семнадцати легионов вернется в Италию.

Весной 43-го года, еще до сражения под Мутиной, Цицерон начал зондировать почву для вызова из Македонии Марка Брута, у которого к этому времени уже есть сильное войско. Он пытается повлиять на Октавиана с целью добиться его примирения с убийцами Цезаря. Посылает ему какое-то письмо, копию которого, как это часто бывало, отправляет другу Аттику. Тот, видимо, сообщает содержание письма Бруту. В середине мая, как раз тогда, когда Децим Брут получает отказ Октавиана поддержать преследование Антония, Марк Брут присылает в Рим Цицерону обширное гневное послание. Вот несколько коротких выдержек из него:

«Брут Цицерону привет.

Я прочел присланный мне Аттиком отрывок твоего письма, которое ты послал Октавию. Твоя преданность и забота о моем благе не доставили мне нового удовольствия... Припомни свои слова и посмей отрицать, что это просьба раба к царю. По твоим словам, от него требуют и ждут одного – согласия на то, чтобы те граждане, о которых честные мужи и римский народ высокого мнения, остались невредимы. Как, если он не хочет, нас не будет? Но лучше не быть, нежели быть с его согласия...

Меня же впредь не препоручай своему Цезарю и даже себя самого, если послушаешься меня. Ты очень дорого оцениваешь то количество лет, какое допускает твой возраст, если по этой причине намерен ты умолять этого своего мальчика... Я же, в вопросе о возвращении туда к вам, не только не склонен умолять, но даже склонен обуздывать требующих, чтобы их умоляли, или же буду вдали от раболепствующих и признаю для себя Римом всякое место, где только можно быть свободным...» (Письма... Т. 3, № 863)

Весьма нелестный для Цицерона намек Брут раскрывает в письме Аттику, направленном в те же дни:

«О великая глупость страха, – пишет он, – так остерегаться того, чего боишься, что добровольно призываешь и привлекаешь это, хотя, пожалуй, и мог бы избежать! Мы слишком боимся смерти, изгнания и бедности. Это, мне кажется, для Цицерона крайнее несчастье, и, пока у него есть, у кого испросить то, чего он хочет, и есть, кем быть чтимым и восхваляемым, он не отвергает рабства, только бы оно было почетным, если только что-нибудь может быть почетным при крайнем и самом жалком позоре». (Письма... Т. 3, № 864)

Брут, мне кажется, чересчур резко осуждает Цицерона. Но, прав он или нет, надежда объединить силы Брута и Октавиана рушится. Между тем «мальчик», как они все его называют (кто же знал, что это – будущий император Август?), хорошо оценив ситуацию, предъявляет сенату новые, куда более дерзкие претензии. В связи со смертью обоих консулов должны быть назначены досрочные выборы новых. Октавиан в свои 19 лет желает стать консулом римского народа и обращается к Цицерону с просьбой поддержать его намерение. Аппиан утверждает, что при этом Октавиан предлагал Цицерону быть его коллегой по консульству, и что тот...

«...увлеченный вследствие своего честолюбия этим предложением... советовал уважать желание оскорбленного человека, располагающего большой еще армией. Он, Цицерон, скорее согласился бы на то, чтобы Цезарь стал консулом ранее узаконенного возраста (43 года. – Л.О.) в городе, чем, чтобы он питал вражду, обладая вооруженной силой. А чтобы Цезарь не совершил чего-либо во вред сенату, Цицерон предлагал избрать одновременно с Цезарем, ввиду его молодости, какого-нибудь рассудительного человека из числа старших по возрасту, который был бы твердым руководителем». (Аппиан. Гражданские войны. III, 82)

Так ли это было или нет, но сенат категорически отверг домогательства Октавиана. Цицерон предвидит, что, оскорбленный вторично, юный Цезарь может выступить с оружием против сената. Поэтому, несмотря на отповедь Марка Брута, он в начале июня заклинает его прибыть с войском в Италию. Разумеется, вопрос о примирении с Октавианом уже не стоит и, если верить письму, Цицерон разделяет с сенатом возмущение претензиями Цезаря, которые он приписывает его окружению (быть может, сговор с Октавианом Аппиан приписал ему напрасно?)