355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Остерман » Римская история в лицах » Текст книги (страница 29)
Римская история в лицах
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Римская история в лицах"


Автор книги: Лев Остерман


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 81 страниц)

«Говорят, – пишет Плутарх, – что у неприятеля погибло свыше ста тысяч пехотинцев, а из всадников не ушел живым почти никто. У римлян было ранено сто человек и убито пять». (Там же, XXVIII)

Возможно, эти цифры недостоверны, но результат сражения сомнению не подлежит. Огромное войско царя было разбито наголову вдесятеро меньшим отрядом римлян, сам царь бежал в глубь страны, а Тигранокерта вскоре была взята приступом. Плутарх далее замечает:

«Что касается самых способных и опытных в военном деле римских полководцев, то они больше всего хвалили Лукулла за то, что он одолел двоих самых прославленных и могущественных царей двумя противоположными средствами – стремительностью и неторопливостью: если Митридата, находившегося в то время в расцвете своего могущества, он вконец измотал, затягивая войну, то Тиграна сокрушил молниеносным ударом». (Там же)

Намереваясь в полной мере воспользоваться плодами своей победы и не обращая внимания на ропот солдат (впрочем, хорошо пограбивших Тигранокерту), Лукулл отправился вдогонку за Тиграном. Армяне по возможности избегали открытых столкновений с римским войском. В тех случаях, когда это не удавалось, их отряды неизменно терпели поражение и рассеивались. Нового генерального сражения напуганный Тигран давать не хотел. Тогда Лукулл решил идти походом к главной столице Великой Армении – Артаксатам (в 30 километрах от нынешнего Еревана), где находились жены и дети царя. Он полагал, что ее Тигран без боя не уступит. И опять не ошибся. Царь царей попытался остановить Лукулла у реки Арсаний, километрах в двухстах от столицы. В большом сражении принимало участие и войско Митридата. И вновь римляне одержали решительную победу. Солдаты обоих царей бежали, легионеры их преследовали всю ночь, пока не устали рубить и собирать добычу. Путь к Артаксатам был свободен.

Лукулл было двинулся дальше, но... наверное, он слишком долго испытывал свое счастье и высокомерно пренебрегал глухими предвестиями беды. Послушаем рассказ Плутарха о драме, разыгравшейся в южных предгорьях Кавказа более двух тысяч лет тому назад:

«Воодушевленный и ободренный таким успехом, Лукулл вознамерился продолжить свой путь в глубь страны и окончательно сломить сопротивление врага. Но уже в пору осеннего равноденствия неожиданно наступила жестокая непогода: почти беспрестанно сыпал снег, а когда небо прояснялось, садился иней и ударял мороз. Лошади едва могли пить ледяную воду; тяжело приходилось им на переправах, когда лед ломался и острыми краями рассекал им жилы. Большая часть этой страны изобилует густыми лесами, ущельями и болотами, так что солдаты никак не могли обсушиться: во время переходов их заваливало снегом, а на привалах они мучились, ночуя в сырых местах. Поэтому после сражения они всего несколько дней шли за Лукуллом, а затем начался ропот. Сначала они обращались к нему с просьбами через военных трибунов, но затем их сходки стали уже более буйными, и ночью они кричали по своим палаткам, а это служит признаком близкого бунта в войске. И хотя Лукулл перепробовал множество настоятельных увещаний, упрашивая их запастись терпением, пока не будет взят «армянский Карфаген» но ничто не помогало, и он вынужден был повернуть назад». (Там же, XXXII)

И вот жизнь, в своем стремительном движении целиком отданная сражениям во славу римского оружия, заботам о могуществе и достоинстве Рима – властелина и покровителя эллинского востока, – эта жизнь не то что остановилась. Она обрушилась! Только что не оборвалась. Вернувшись на юго-запад, в теплые края, солдаты Лукулла не желали больше покидать зимние стоянки. Между тем, следуя за ним по пятам, спустился на равнину и Митридат со своими воинами. Он стал очищать от римских гарнизонов Понт. Затем явился и начал продвигаться дальше на юг Тигран с новым многочисленным войском. А Лукулл не мог даже тронуться с места. Солдаты ему не подчинялись, да у него, собственно говоря, уже и не было права им приказывать. Как только военное счастье изменило Луцию, римский сенат в 67-м году отстранил его от командования войском и управления восточными территориями. Бывшим солдатам Фимбрия, прибывшим из Италии еще в 86-м году давно уже вышли все сроки службы. Они держали себя нагло, насмехались над своим полководцем, припоминали ему не победы над полчищами врага, а ежегодные холодные зимовки в палатках, нетронутые богатые города и обледенелое армянское плоскогорье. Все, что было в многочисленных сражениях завоевано у варваров, Митридат и Тигран без труда забрали обратно. Итог семилетней тяжелой кампании оказался нулевым. Последним делом чести для Лукулла стала необходимость не дать разбрестись солдатам, сохранить войско для передачи новому командующему. Для этого в его распоряжении было только одно средство – униженные уговоры солдат – чуть ли не поодиночке. И он этим средством не пренебрегал – дело чести было выше гордости!

Подводя печальный итог кампаниям Лукулла в Азии, Плутарх довольно строго осуждает его характер. Я не хочу скрывать от читателя это осуждение:

«Не последней причиной тому, – пишет историк, – было его собственное поведение: он никогда не умел быть ласковым с солдатской толпой, почитая всякое угождение подчиненным за унижение и подрыв власти начальствующего. А хуже всего было то, что с людьми могущественными и равными ему по положению он тоже ладил плохо, глядел на всех свысока и считал ничтожествами по сравнению с собой. Да, такие недостатки, говорят, соседствовали с многочисленными достоинствами Лукулла». (Там же, XXXIII)

Относительно отказа от угождения подчиненным, это мы, действительно, видели, а вот упрек в высокомерии по отношению к равным по положению неясен. Кого имели в виду те, кто «говорили»? Ведь за семь лет неотлучного пребывания в Малой Азии Лукулл (проконсул, между прочим!) мог встретить из числа лиц, причисляющих себя к римской аристократии, только уполномоченных сената при дворах восточных царьков, управителей провинций и провинциальных чиновников. Это, по большей части, были люди корыстолюбивые и бесчестные. Мздоимцы, летевшие на Восток, как мухи на мед. Быть может, они и не заслуживали лучшего отношения, и тогда Лукулла можно упрекнуть только в недостатке лицемерия? А может быть, и впрямь характер у него был не сахар!?

После отстранения Лукулла командующим азиатским войском был назначен консул Глабрион, но не успел он прибыть к месту назначения, как все полномочия вместе с поручением возобновить войну против Митридата были переданы Помпею (на этом месте я и прервал рассказ о нем, чтобы познакомить читателя с Лукуллом). Из-за этой чехарды с командующими Лукуллу пришлось оставаться в унизительном положении бывшего полководца при донельзя распущенном войске в течение еще одного года. Помпей прибыл со своим, набранным еще до войны с пиратами, войском. Два проконсула встретились для «передачи дел». Если верить Плутарху, встреча началась в тональности вполне достойной, но потом эмоции выплеснулись наружу:

«Лукулл был старше по консульству и по летам, но Помпей – выше достоинством, так как имел два триумфа. Впрочем, при первой встрече они обошлись друг с другом как можно более вежливо и любезно, прославляли подвиги друг друга и поздравляли друг друга с победами. Однако при дальнейших переговорах, не придя ни к какому справедливому и умеренному соглашению, они стали упрекать друг друга: Помпей упрекал Лукулла в алчности, а Лукулл его – во властолюбии, и лишь с великим трудом друзьям удалось прекратить ссору. Лукулл распределил часть захваченных в Галатии земель и другие награды по своему усмотрению. Помпей же, расположившись лагерем в некотором отдалении, запретил повиноваться Лукуллу и отнял у последнего всех его воинов, кроме тысячи шестисот, которых из-за строптивого нрава считал для себя бесполезными, а для Лукулла – опасными. Кроме того, открыто издеваясь над подвигами Лукулла, он говорил, что тот сражался с театральными и призрачными царями, ему же предстоит борьба с настоящим войском, научившимся воевать на неудачах... В ответ на это Лукулл говорил, что Помпей явился сюда сражаться с тенью войны, он привык-де, подобно стервятнику, набрасываться на убитых чужою рукой и разрывать в клочья останки войны. Так, Помпей приписал себе победы над Серторием, Лепидом (малосущественный эпизод с мятежом Лепида мною опущен. – Л.О.) и Спартаком, которые принадлежали, собственно, Метеллу Катуллу и Крассу Поэтому неудивительно, что человек, который сумел присоединиться к триумфу над беглыми рабами, теперь всячески старается присвоить себе славу армянской и понтийской войны». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Помпей, XXXI) Не очень интеллигентная, на наш взгляд, беседа. Но выпад, порочащий противника, был одним из элементов латинского красноречия и даже носил специальное название – «инвектива». А оба собеседника в молодости, без сомнения, брали уроки красноречия.

Сдав дела, Лукулл вскоре уехал в Рим. Чтобы, не отвлекаясь, посвятить оставшуюся часть главы Помпею, я позволю себе очень кратко закончить биографию Лукулла. В Риме его ждал далеко не ласковый прием. Обиженные публиканы и их приспешники набросились на него, обвиняя перед народом в преднамеренном затягивании войны ради добычи. Оснований для судебного преследования у них, разумеется, не было, и они добивались того, чтобы сенат отказал Лукуллу в триумфе. Поначалу им это удалось. Триумфальное шествие в честь побед над Митридатом и Тиграном было назначено лишь спустя три года – в тот момент, когда сенат с тревогой ожидал возвращения из Азии чересчур усилившегося Помпея. В триумфе были пронесены несметные царские сокровища, переданные государству, и показаны народу доски, где значилось, сколько денег было в свое время внесено в казну, сколько передано Помпею для войны с пиратами и сколько выплачено солдатам. Назначая триумф, сенаторы, видимо, рассчитывали оживить в памяти триумфатора все обиды, нанесенные ему Помпеем, так, чтобы Лукулл возглавил сенатскую оппозицию против своего обидчика. Этот расчет не оправдался. Хотя Лукулл и предпринял кое-какие шаги для восстановления в силе ряда своих, отмененных Помпеем, распоряжений на Востоке, до прямого противостояния дело не дошло. А вскоре Луций и вовсе покинул форум и курию.

Душа его исполнилась горечи. Политическая деятельность представлялась ему достойной лишь презрительной усмешки. Особым честолюбием он не страдал и к тому же успел узнать, чего стоила в это жалкое новое время заслуженная на поле брани слава. Увидел, во что превратился римский сенат и какой благодарности можно ожидать от народа. Семейная жизнь принесла Лукуллу не меньше разочарований. Его жена Клодия за время пребывания мужа на войне успела снискать себе в Риме куда более громкую, чем у него, славу своим распутством. По приезде он с ней развелся. Женился на Сервилии, сестре Катона. Но и этот брак не был удачным. Плутарх пишет:

«Чтобы сравняться с Клодией, Сервилии недоставало одного – молвы, что она согрешила с родным братом, в остальном она была такой же гнусной и бесстыдной. Уважение к Катону долго заставляло Лукулла терпеть ее, но в конце концов он с ней разошелся». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Лукулл, XXXVIII)

Чем заполнить пустоту жизни? Куда направить неизрасходованный запас сил? Ему только 54 года. Детей нет. Любимый брат Марк – почти ровесник. Огромное состояние даже некому оставить. Удивительно ли, что в этой ситуации творческая фантазия Лукулла обращается к тому, что Плутарх с явным осуждением именует «забавами». Что же он при этом имеет в виду?

«Ведь к забавам, – пишет Плутарх, – следует отнести, по-моему, и расточительное строительство, расчистку мест для прогулок, сооружение купален, а особенно – увлечение картинами и статуями, которые Лукулл собирал, не жалея денег. На эти вещи он щедро тратил огромное богатство, накопленное им в походах, так что даже в наше время, когда роскошь безмерно возросла, Лукулловы сады стоят в одном ряду с самыми великолепными императорскими садами. К этому надо добавить постройки на побережье и в окрестностях Неаполя, где он насыпал искусственные холмы, окружал свои дома проведенными от моря каналами, в которых разводили рыб, а также воздвигал строения посреди самого моря». (Там же, XXXIX)

Другая забава – гурманство и угощение на широкую ногу – знаменитые «Лукулловы пиры». Плутарх брюзжит и по этому поводу. Но и в этом его описании я, право же, не нахожу ничего предосудительного.

«Лукулл, – пишет он, – устраивал ежедневные пиры с тщеславной роскошью человека, которому внове его богатство. Не только застланные пурпурными тканями ложа, украшенные драгоценными камнями чаши, увеселительное пение и пляски, но также разнообразные яства и не в меру хитро приготовленные печенья вызывали зависть у людей с низменными вкусами». (Там же, XL)

Выражение «богатство внове» вряд ли подходит к человеку, выросшему в очень богатой семье. Да Бог с ним! Но ведь никаких намеков на пьяные дебоши (нередкие в ту пору в Риме) или на какие-нибудь извращения. Просто – хлебосольство на широкую ногу. Наверное, не без похвальбы! А какие хозяин или хозяйка не любят похвалиться перед гостями каким-нибудь «эдаким» произведением своего кулинарного искусства, равно как и убранством стола? Были бы возможности!

Наконец, даже Плутарх отдает дань уважения еще одной, более серьезной «забаве» Лукулла. Он пишет: «Однако следует с похвалой упомянуть о другом его увлечении – книгами. Он собрал множество прекрасных рукописей и в пользовании ими проявлял еще больше благородной щедрости, чем при самом их приобретении, предоставляя свои книгохранилища всем желающим. Без всякого ограничения открыл он доступ грекам в примыкавшие к книгохранилищам помещения для занятий и портики для прогулок, и, разделавшись с другими делами, они с радостью хаживали туда, словно в некую обитель муз, и проводили время в совместных беседах. Часто Лукулл сам заходил в портики и беседовал с любителями учености, а тем, кто занимался общественными делами, помогал в соответствии с их нуждами...» (Там же, XLII)

В таком, несмотря на все излишества, привлекательном (на мой взгляд) виде предстает перед нами Лукулл в последние пять лет жизни. Он умер своей смертью в 56-м году, шестидесяти лет от роду.

Теперь я могу наконец вернуться в основное русло рассказа о Помпее. Мы его оставили в тот момент, когда после бурного свидания с Лукуллом он вступил в права римского главнокомандующего, назначенного для продолжения, точнее, возобновления войны с Митридатом. Но прежде чем приступить к описанию событий этой войны, хотелось бы уяснить причину тех мелочных преследований, которым Помпей подвергал Лукулла еще до передачи полномочий – с первых дней своего пребывания в Азии. Вот как пишет об этом Плутарх:

«Помпей всюду издавал распоряжения, созывая воинов, приглашал к себе подвластных римлянам правителей и царей и, проезжая через провинции, не оставлял неприкосновенным ни одного указа Лукулла: он отменял наложенные наказания, отнимал полученные награды и вообще ревностно старался во всем показать сторонникам Лукулла, что тот уже не имеет никакой власти». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Помпей. XXXI)

Нужды в этом не было – вполне можно было подождать отъезда Лукулла. Здесь явно проступает стремление оскорбить, унизить своего предшественника именно здесь, в Азии, на глазах у тех, кто был свидетелем его побед и предметом его благодеяний. Все это как-то не вяжется с обычной приветливостью и даже мягкостью характера Помпея, которые отмечал Плутарх (и будет иметь возможность подтвердить нам Цицерон). Я не вижу другого объяснения, кроме ревности – ослепляющей, постыдной ревности, которая питалась в данном случае безмерным честолюбием. Ведь Помпей хорошо знал, что Митридат был вовсе не призрачным противником. Он не мог не слышать рассказы соратников Суллы о тяжелых, кровопролитных сражениях с войсками царя в Греции, во время первой войны с ним. А блестящая операция Лукулла под Тигранокертой, когда он разгромил десятикратно превосходившее по численности войско армянского царя с помощью его же собственной броненосной конницы!? И конечно же, Помпей помнил, что победа в Испании была добыта при содействии кинжала убийцы Сертория, а к решающей битве со Спартаком он опоздал... Но разве не его, Помпея, сам Сулла после африканской кампании назвал «великим»?.. А если это была дьявольская насмешка? В свое время он был в этом даже уверен и выказывал недовольство, когда кто-нибудь из подчиненных именовал его Помпеем Великим. Но после смерти Суллы недовольство постепенно слабело. А потом в Испании он согласился с тем, что имеет право на такое прозвище. Сертория убили именно потому, что он был сокрушен им, Помпеем. От какой страшной опасности он спас тогда Рим! Ему государство обязано не меньше, чем Великому Сципиону – победителю Ганнибала. Ведь Серторий успел сговориться с Митридатом... Но червь сомнения шевелится в глубине души. И потому Помпей питает такую острую неприязнь к Лукуллу.

Но вот развенчанный полководец наконец отбыл из Азии, и Помпей выступает против Митридата. У понтийского царя теперь всего тридцать тысяч человек пехоты да две тысячи конницы. И хотя под командованием Помпея еще меньше воинов, царь не решается сразиться с римлянами в открытом поле – уроки, преподанные Суллой и Лукуллом, не забыты. Сначала Митридат выдержал полуторамесячную осаду в хорошо укрепленном лагере, потом, перебив всех неспособных носить оружие и больных, бежал с лучшей частью своего войска. Помпей настиг его в верховьях Евфрата, прижал к берегу реки и чуть ли не с ходу, в ночном бою нанес понтийцам сокрушительное поражение. Царю во главе отряда из восьмисот всадников удалось прорваться сквозь окружение римлян, однако отряд этот быстро рассеялся, и Митридату пришлось бежать в сопровождении лишь трех спутников. (Плутарх, конечно, не забывает упомянуть, что в их числе будто бы была не оставлявшая царя в походах отважная наложница Гипсикратия). Митридат, естественно, опять направился в Армению к Тиграну. Но на этот раз царь царей благоразумно отказал ему в убежище и даже объявил награду в сто талантов за голову своего тестя. Было ясно, что владыка Армении сопротивляться римлянам не намерен. И действительно, когда Помпей вторгся в его страну и подошел к Артаксатам, то, по свидетельству Плутарха:

«...царь Тигран, совсем недавно разбитый Лукуллом, узнав о мягком и добром характере Помпея, впустил римский караульный отряд в свой дворец, а сам в сопровождении друзей и родственников отправился к Помпею, чтобы отдаться в его руки». (Там же, XXXIII)

Тигран не ошибся, доверившись великодушию Помпея. Римский историк живописует трогательную финальную сцену бескровного покорения Великой Армении:

«Когда царь верхом прибыл к лагерю, двое ликторов Помпея, подойдя к нему, велели сойти с коня и идти пешком, так как никогда в римском лагере не видели ни одного всадника. Тигран повиновался и даже, отвязав свой меч, передал им. Наконец, когда царь предстал перед Помпеем, он снял свою китару (царский головной убор. – Л.О.), намереваясь сложить ее к ногам полководца и, что самое постыдное, упасть перед ним на колени. Помпей, однако, успел схватить царя за правую руку и привлечь к себе. Затем он усадил его рядом с собой, а сына по другую сторону. Он объявил царю, что виновник всех прежних его несчастий – Лукулл, который отнял у него Сирию, Финикию, Киликию, Галатию и Софену. Землями же, которые еще остались у него, пусть он владеет, выплатив римлянам за нанесенную обиду семь тысяч талантов, а царем в Софене будет его сын. Эти условия Тигран охотно принял, и тогда римляне приветствовали его, как подобает царю, а Тигран, чрезвычайно обрадованный, обещал дать каждому воину по полмины серебра, центуриону – по десять мин, трибуну по таланту. Сын, напротив, сильно досадовал, и, когда его пригласили на угощенье, заявил, что не нуждается в таких почестях со стороны Помпея, ибо может найти себе другого римлянина. Тогда Помпей велел наложить на него оковы и содержать в тюрьме для триумфа». (Там же) Недовольство сына объясняется тем, что он рассчитывал заполучить трон отца, восстал было против него и встречал Помпея на дальних подступах к столице.

Однако победа над Тиграном была не слишком убедительна, а Митридат тем временем укрылся где-то на территории нынешнего Закавказья. Пока этот неукротимый враг римлян оставался на свободе, они не могли быть уверены в надежности своих азиатских владений, и Помпей решился на преследование понтийского царя в горной стране, населенной дикими кавказкими племенами. Из Армении он двинулся на северо-восток в страну альбанцев (примерно нынешний Азербайджан). Альбанцы сначала согласились пропустить Помпея, затем вероломно напали на него, но были разбиты. Потом, вслед за бежавшим от него Митридатом, Помпей пошел на запад, в теперешнюю Грузию, населенную тогда воинственным племенем иберов. Иберы оказали ему серьезное сопротивление, однако в большом сражении римляне разгромили и их, убив девять тысяч и взяв в плен больше десяти тысяч иберийских воинов. Затем через легендарную Колхиду Помпей вышел к берегу Черного моря. Там он узнал, что Митридат ускользнул от него и скрывается среди диких племен Приазовья. Идти за ним так далеко, через земли многочисленных враждебных народов, было слишком рискованно. Помпей решил пока ограничиться морской блокадой Боспорского царства. А тут еще поступили известия о новом военном выступлении альбанцев. Пришлось вернуться на восток, в жестокой битве усмирить восставших, а затем и вовсе уйти с Кавказа.

Сначала Помпей пошел в Понт, завершил его покорение и образовал новую римскую провинцию «Вифиния и Понт». Оттуда, в 64-м году он двинулся на юг в Сирию, которую, в качестве «правопреемника» армянского царя, объявил достоянием римского народа и римской провинцией. Надо отдать должное Помпею – он потратил немало сил на устройство дел в этой раздираемой внутренними распрями стране. И вообще его гражданская деятельность на Востоке оставила очень хороший след (быть может, и в этом он старался превзойти Лукулла). Он основал около сорока новых городов, которые стали дополнительными центрами эллинской цивилизации. Уже существующие городские общины получили от него уложения об их гражданском статуте. На эту работу Помпей потратил целый год. Плутарх в лестных выражениях отзывается о миротворческих усилиях Помпея:

«Что касается городов, то многие он основал, а многие освободил, подвергая наказанию тиранов, захвативших их. Больше всего времени он посвящал разбирательству судебных дел, улаживая споры городов и царей. Куда он сам не мог прибыть, он посылал своих друзей. Так он послал трех посредников и третейских судей к армянам и парфянам, которые попросили его решить их спор об одной области. Действительно, слава его могущества была велика, но не меньшей была и слава его справедливости и милосердия. Эта его слава, – добавляет Плутарх, – покрывала большинство проступков его друзей и доверенных лиц, так как по натуре он был неспособен обуздывать или карать провинившихся. Сам же он оказывал такой ласковый прием всем, кто имел с ним дело, что обиженные легко забывали и прощали алчность и грубость его помощников». (Там же, XXXVIII)

Затем честолюбие погнало Помпея дальше на юг. Он вознамерился пройти через Аравию к Красному морю, чтобы «победоносно достигнуть Океана, окружающего со всех сторон обитаемый мир» (Плутарх. Там же). Первой на его пути лежала Иудея. Здесь тоже царили хаос и междоусобицы.

Еще в 168-м году до Р.Х. сирийский царь Антиох IV Эпифан обложил подвластную ему Иудею огромной данью, захватив Иерусалим, ограбил храм, поселил в городе чужеземцев-язычников и всячески издевался над религией иудеев: запретил празднование субботы, обряд обрезания, заставлял есть свинину Храм Иерусалимский был наречен святилищем Зевса. В следующем году началось восстание. Его возглавил Маттатия – священник из рода Хасмонеев. После его смерти руководство партизанской войной перешло к сыну Маттатии – Иуде Маккавею. Четыре военных похода, предпринятых против повстанцев, окончились неудачей. В 164-м году, после смерти Антиоха, воины Иуды Маккавея овладели Иерусалимом. Храм был очищен от языческих идолов (в честь чего был установлен праздник иудеев – Ханука). Спустя три года был заключен союз с Римом, а в 142-м году Иудея обрела полную независимость. Во главе государства с тех пор неизменно стояли цари-первосвященники из рода Хасмонеев.

В 64-м году этот сан оспаривали два брата из этого рода: Аристобул и Гиркан. Последнего поддерживали «фарисеи» – знатоки Торы, религиозные ортодоксы, а также жрецы храма. Аристобул же опирался на «саддукеев» – высшие светские круги и наемную армию. В разгар этой распри к стенам Иерусалима подошел Помпей со своим войском. Жрецы, поступившись патриотизмом, открыли ему ворота города. Аристобул был пленен. Его войско еще в течение трех месяцев оборонялось в храме, который римлянам пришлось брать приступом. Гиркана провозгласили первосвященником и «этнархом» – правителем (но не царем) Иудеи, которую Помпей объявил частью римской провинции Сирия.

После этого он двинулся было еще дальше на юг, к Петре, но тут прибыли гонцы из Понта с известием, что Митридат в своем пантикапейском дворце (близ Керчи) приказал рабу убить себя после того, как его собственный сын Фарнак поднял против него восстание, а все приближенные царя покинули повелителя. Фарнак написал в письме, что пошел против отца ради Помпея и римского народа. Такому повороту событий не следует слишком удивляться: боспорцы были очень угнетены блокадой, а родственные отношения в семье понтийского царя были, мягко говоря, не слишком теплыми. Известно, что сам Митридат убил свою мать, брата, двух сестер, троих сыновей и столько же дочерей, не считая жен и наложниц (!).

Получив известие о смерти Митридата, Помпей отказался от аравийского похода, намереваясь без задержки возвратиться в Рим. В азиатском городе Амис он нашел множество присланных Фарнаком подарков и, в качестве вещественного доказательства оказанной услуги, набальзамированный труп Митридата. Помпей отказался взглянуть на тело своего недавнего врага и велел отослать его для захоронения в Понт. Фарнаку он пожаловал Боспорское царство, им, впрочем, не завоеванное, щедро расплатился с солдатами (наверное, не обидел и себя), а более пятидесяти миллионов денариев отослал в римскую казну. Затем через Метилену, Родос и Афины во главе большей части своего войска Помпей с великой пышностью отплыл в Италию. По свидетельству Плутарха:

«Театр в Метилене так понравился Помпею, что он велел снять план его, чтобы построить в Риме подобное же здание, но большего размера и более великолепное (этот замысел был осуществлен в 55-м году. – Л.О.). На Родосе он слушал выступления всех софистов и подарил каждому по таланту... В Афинах Помпей выказал подобную же щедрость по отношению к философам; на восстановление города он пожертвовал пятьдесят талантов». (Там же, XLII)

Поздней осенью 62-го года после пятилетнего отсутствия Помпей вновь ступил на землю Италии. Пока он собирается торжественно отправиться в Рим, у нас есть время оглянуться на происходившее в Вечном городе за эти годы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю