355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Остерман » Римская история в лицах » Текст книги (страница 73)
Римская история в лицах
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Римская история в лицах"


Автор книги: Лев Остерман


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 73 (всего у книги 81 страниц)

Глава VI
Тит и Домициан
Тит

К тому, что мы уже знаем о военной и государственной деятельности, а также характере Тита, остается добавить очень немногое. Источник сведений для этого у нас только один, притом не слишком полный. В своей книге «Жизнь двенадцати Цезарей» Светоний уделяет Титу всего четыре страницы из двухсот двадцати. Зато на этих страницах встречаются столь лестные отзывы, каких мы не находим ни в одном из жизнеописаний остальных одиннадцати Цезарей. Первая же фраза биографии Тита у Светония начинается словами:

«Тит... любовь и отрада рода человеческого, наделенный особенным даром, искусством или счастьем снискать всеобщее расположение...» (Светоний. Божественный Тит, 1)

Между тем в предыдущей главе я упомянул, что в должности префекта претория во время правления Веспасиана Тит повел себя «не в меру сурово и круто» и привел примеры, заимствованные у того же Светония. Именно в связи с этим, говоря о самом начале принципата Тита после смерти отца, римский историк добавляет, что...

«...вряд ли кто приходил к власти с такой дурной славой и таким всеобщим недоброжелательством... все видели в нем второго Нерона и говорили об этом во всеуслышанье». (Там же; 6, 7)

Но тут же, подчеркивая контраст этих ожиданий с действительностью, Светоний продолжает:

«Однако такая слава послужила ему только на пользу: она обернулась высочайшей хвалой, когда ни единого порока в нем не нашлось и, напротив, обнаружились великие добродетели. Пиры его были веселыми, но не расточительными. Друзей он выбирал так, что и последующие правители не могли обходиться без них и всегда к ним обращались... Ничего и ни у кого он не отнял, чужую собственность уважал как никто другой и отвергал даже обычные и дозволенные приношения...

Непременным правилом его было никакого просителя не отпускать, не обнадежив. И когда домашние упрекнули его, что он обещает больше, чем сможет выполнить, он ответил: «Никто не должен уходить печальным после разговора с императором». А когда однажды за обедом он вспомнил, что за целый день никому не сделал хорошего, то произнес свои знаменитые слова, памятные и достохвальные: «Друзья мои, я потерял день!»...

Сан великого понтифика, по его словам, он принял затем, чтобы руки его были чисты, и этого он достиг: с тех пор он не был ни виновником, ни соучастником ничьей гибели, и хотя не раз представлялся ему случай мстить, он поклялся, что скорее погибнет, чем погубит». (Там же, 7—9)

Забота Тита о солдатах во время Иудейской войны упомянута в предыдущей интерлюдии. Воины платили ему исключительной преданностью и любовью. Любовь была столь горячей, что однажды поставила его в несколько затруднительное положение. После разрушения Иерусалима и Храма Тит собирался покинуть Иудею, но солдаты не хотели его отпускать из провинции, с мольбами и даже угрозами требуя, чтобы он или остался с ними или всех их вел с собою. Кое-кому это внушило подозрение, что Тит задумал отложиться от отца и стать царем на востоке. Он сам укрепил это подозрение, когда во время поездки в Александрию, при освящении мемфисского быка Аписа выступил в диадеме: таков был древний обычай при этом священном обряде, но нашлись люди, которые истолковали это иначе. Поэтому он поспешил в Италию. На грузовом судне добрался до Путеол, оттуда, не мешкая, бросился в Рим и, словно опровергая пустые о себе слухи, приветствовал не ожидавшего его отца словами: «Вот и я, батюшка, вот и я!»

Нельзя не упомянуть о трагедии личной жизни Тита. Помимо прирожденной доброты и мягкости характера, он обладал и многими другими качествами, которые умеют ценить женщины. Светоний пишет:

«Телесными и душевными достоинствами блистал он еще в отрочестве, а потом, с летами, все больше и больше: замечательная красота, в которой было столько же достоинства, сколько приятности; отменная сила, которой не мешали ни невысокий рост, ни слегка выдающийся живот; исключительная память и, наконец, способности едва ли не ко всем военным и мирным искусствам. Конем и оружием он владел отлично; произносил речи и сочинял стихи по-латыни и по-гречески с охотой и легкостью, даже без подготовки; был знаком с музыкой настолько, что пел и играл на кифаре искусно и красиво». (Там же, 3)

Упомяну заодно, что Тит умел еще очень быстро стенографировать и искусно подражать любому почерку.

Первая жена Тита умерла рано. Вторым браком он женился на девушке из знатного рода Марции Фурнилле. Она родила ему дочь Юлию. Но брак был неудачным, и молодые супруги расстались. В мировой художественной литературе немало места уделено связи Тита с иудейской принцессой Береникой, о которой я вскользь упомянул ранее. Светоний об этом пишет крайне скупо. Согласно его свидетельству, в Риме говорили, что Тит собирался жениться на Беренике, но, став принцепсом, «...тотчас выслал из Рима, против ее и против своего желания». Можно ли предположить, что оба они испытывали сильное и глубокое чувство? Думаю, что да. Сестра союзника римлян иудейского царя Агриппы не могла быть пленницей римского полководца – она последовала за ним в Рим добровольно и в любой момент могла его покинуть. Однако их связь длилась девять лет – до самой смерти Веспасиана. Тит хотел закрепить ее браком. Но когда стал императором, понял – или ему достаточно ясно дали понять (быть может, еще отец), – что это невозможно. Уступая общественному мнению, Тит расстается со своей подругой вопреки обоюдному желанию. Трагедия любви и гордости...

Вообще, в силу своего уважения к согражданам, император Тит очень считался с общественным мнением. Не только людей знатных, но и рядовых и малоимущих.

Его правления не миновали стихийные бедствия: извержение Везувия, пожар Рима, бушевавший три дня и три ночи, «моровая язва», какой никогда не бывало.

«В таких и стольких несчастиях, – пишет Светоний, – обнаружил он не только заботливость правителя, но и редкую отеческую любовь, то утешая народ эдиктами, то помогая ему в меру своих сил. Для устроения Кампании он выбрал попечителей по жребию из числа консуляров. Безнаследные имущества погибших под Везувием он пожертвовал в помощь пострадавшим городам. При пожаре столицы он воскликнул:

«Все убытки – мои!» – и все убранство своих усадеб отдал на восстановление построек и храмов, а для скорейшего завершения работ поручил их нескольким распорядителям из всаднического сословия. Для изгнания заразы и борьбы с болезнью изыскал он все средства, божеские и человеческие, не оставив без пробы никаких жертвоприношений и лекарств». (Там же, 8)

Только в одном вопросе император был строг и нетерпим. Он объявил беспощадную борьбу с доносчиками и их подстрекателями. Тех и других он нередко велел наказывать на форуме плетьми, а самых злостных ссылал на дальние острова.

Правление Тита продолжалось всего два года. О какой-нибудь реформаторской или иной государственной деятельности императора за этот короткий срок ничего не известно. Скорее всего, практика управления империей оставалась такой же, как при Веспасиане. Тит скончался 13 сентября 81-го года на той же вилле, что и отец, от неизвестной скоротечной болезни. Ходили слухи, что его отравил Домициан. Светоний пишет:

«Брат не переставал строить против него козни и почти открыто волновал войска (очевидно, не те, которыми командовал ранее Тит. – Л.О.), замышляя к ним бежать – однако он не казнил его, не сослал и не перестал его жаловать, но по-прежнему, как с первых дней правления, называл его своим соправителем и преемником, и не раз наедине молитвенно и слезно просил его хотя бы отвечать ему любовью на любовь». (Там же, 9)

Когда в Риме стало известно о смерти Тита...

«...весь народ о нем плакал, как о родном, а сенат сбежался к курии, не дожидаясь эдикта (о созыве сената. – Л.О.), и перед закрытыми, а потом и за открытыми дверями воздал умершему такие благодарности и такие хвалы, каких не приносил ему даже при жизни и в его присутствии». (Там же, 11)

Домициан

Даже превосходные явления жизни нередко имеют, увы, свою оборотную сторону. Исключительные достоинства Тита делали переход верховной власти от Веспасиана к его старшему сыну естественным и разумным. Но тем самым восстанавливался династический принцип наследования императорской власти (что, как мы помним, справедливо осудил еще Гальба). В силу этого принципа следующим римским императором сенат должен был провозгласить Домициана, хотя по своим личным качествам младший брат (он родился 24 октября 51-го года) являл собой полную противоположность старшему. Немалую роль в приходе к власти Домициана сыграло и настроение армии. Корпоративный дух римского войска всегда проявлялся в склонности солдат переносить свою преданность любимым полководцам на их детей. Так было с Октавианом, с сыном Германика Калигулой и его внуком Нероном. Так случилось и на этот раз.

В предыдущей главе я упомянул, что Домициан находился на Капитолии, когда легионеры Вителлия осадили там Флавия Сабина. Хотя младшему сыну Веспасиана было уже девятнадцать лет, он во время штурма храмовой ограды не проявил доблести, свойственной его отцу и брату. Поначалу спрятался в каморке сторожа, затем, закутавшись в полотняный плащ, смешался с толпой жрецов Изиды и, никем не узнанный, покинул опасное место. Некоторое время он скрывался у одного из клиентов отца, а после того как сопротивление вителлианцев было подавлено, явился в расположение флавианской армии. Его тут же провозгласили Цезарем (этот титул полагался сыну императора), и солдаты, как были после боя, увешанные оружием, проводили его в дом отца.

Вскоре и сенат одновременно с провозглашением Веспасиана императором и консулом (вместе с Титом) назначил Домициана городским претором с консульскими полномочиями – поскольку обоих консулов не было в Риме. Это, конечно, не означало, что в его руки передавалсь реальная власть в городе. Она оставалась за полководцами: сначала Антонием Примом, потом Муцианом. Тем не менее, Домициан перебрался во дворец и получил некоторые полномочия, в частности, право назначения чиновников городской администрации.

Попробуем теперь представить облик девятнадцатилетнего претора. Отрочество и юность его прошли в Риме. Жил он, по-видимому, у дяди, Флавия Сабина. Во всяком случае, мы точно знаем, что с отцом и братом Домициан не виделся с пятнадцати лет, поскольку оба они были в Иудее. Дядя Флавий упорно пробивался к высоким государственным должностям, но был беден. В связи с этим положение племянника в среде римской «золотой молодежи» оказалось незавидным. Самолюбивый и завистливый, он должен был скрывать свои чувства. Гордость его страдала, лицемерие стало второй натурой. Держался уединенно, замкнуто, черты его лица были почти всегда странно неподвижны. Там, где он мог позволить себе расслабиться, проявлялись высокомерие и грубость Домициана. Светоний упоминает, что когда однажды, еще в детстве, верная подруга отца Ценида, возвратившись из какой-то поездки, хотела его, как обычно, поцеловать, он подставил ей руку.

Единственной сферой, в которой будущий император в эти годы мог найти возможность самоутверждения, была сфера интимных отношений с женщинами. С юных лет и до конца дней Домициан отличался исключительным сластолюбием. Имея в виду уже время его правления, Светоний замечает:

«Сладострастием от отличался безмерным. Свои ежедневные соития называл он «постельной борьбой», словно это было упражнение. Говорили, будто он сам выщипывает волосы у своих наложниц и возится с самыми непотребными проститутками». (Светоний. Домициан, 22)

Тот же автор пишет о внешней привлекательности юного Домициана:

«Росту он был высокого, лицо скромное, с ярким румянцем, глаза большие, но слегка близорукие. Во всем его теле были красота и достоинство, особенно в молодые годы...» (Там же, 18)

Разглядывая фотографию скульптурного портрета молодого Домициана из национального музея в Риме, я не могу согласиться с мнением историка. Припухлые щеки, уродливо искривленная форма ушных раковин и особенно презрительная линия рта с тонкой, запрятанной внутрь нижней губой, с опущенными углами, производят неприятное впечатление.

Первое, чем он воспользовался, оказавшись вдруг на вершине гражданской власти в городе, была возможность перенести направление своих вожделений с общедоступных «жриц любви» на жен римских аристократов. Тацит упоминает о его «постыдных и развратных похождениях» в эти дни. Однако довольно скоро Домициан столкнулся на этом поприще с женщиной, не уступавшей ему по своему любострастию. Ее звали Домиция Лонгина, и она сумела крепко привязать к себе Цезаря. Он отнял ее у мужа, бывшего консула, и женился на ней. Распутство Домиции не знало границ. Когда жена изменила Домициану со знаменитым актером Парисом, он с ней развелся, а любовника убил. Но спустя недолгое время, якобы по требованию народа, вернул во дворец. Больше он ее не отпускал до конца своих дней, чему Домиция вряд ли была рада, поскольку активно участвовала в подготовке его убийства.

В день первого появления в сенате Домициан произнес краткую речь. Он говорил о своей молодости и неопытности, держался скромно и произвел на сенаторов самое благоприятное впечатление. Однако вся его «полезная» деятельность на посту претора свелась к щедрой раздаче должностей в столице и провинциях, так что Веспасиан с присущем ему юмором говаривал в Александрии, что удивительно, как это сын и ему не прислал преемника.

Более всего Домициана, видимо, мучила зависть к военной славе старшего брата. В 70-м году восстание германских племен под руководством вождя Цивилиса приняло весьма опасный поворот. Муциан послал в Галлию войско, поручив командование опытному полководцу Цериалу, а затем решил с дополнительными силами отправиться туда и сам. Домициан напросился идти с ним. Муциан согласился, опасаясь оставлять юного Цезаря в столице без присмотра. Впрочем, до его участия в сражениях дело не дошло. Германцы были разбиты Цериалом, и Муциан убедил Домициана, что участвовать в завершении практически выигранной кампании было бы ниже его достоинства. Он оставил Цезаря в Лугдунуме (Лион), а сам отправился дальше. Таким образом, прославиться на поле боя Домициану не удалось, да и пыл его к этому моменту, наверное, поостыл.

Вскоре в Рим прибыл Веспасиан. Еще перед отъездом императора из Александрии, по свидетельству Тацита...

«...Тит долго говорил с отцом, просил его не верить слухам, порочащим Домициана, и при встрече отнестись к сыну беспристрастно и снисходительно. «Настоящая опора человека, облеченного верховной властью, – говорил Тит, – не легионы и не флоты, а дети, и чем больше их, тем лучше...» (Тацит. История, IV, 52)

По возвращении в столицу Веспасиан все же сделал младшему сыну строгий выговор и посоветовал получше помнить о своем возрасте и положении. Потому в дальнейшем Домициан счел за лучшее притвориться скромником и большим любителем поэзии, которой до того вовсе не интересовался, а после смерти отца тут же забросил. Светоний утверждает, что Домициан вообще был мало образован: не обнаруживал ни знакомства с историей и литературой, ни простой заботы о хорошем слоге (что римляне ценили), очень мало читал, а послания и эдикты императора впоследствии составлял с чужой помощью. Любимыми развлечениями его были игра в кости и стрельба из лука, в чем он достиг большого совершенства. Упражнений с тяжелым оружием Домициан не любил. В походах не только никогда не шел пешком, но редко даже ехал верхом, предпочитая передвигаться на носилках.

Во время своего правления Веспасиан, то ли ради престижа семьи, то ли уступая просьбам Домициана (вероятно, поддержанным Титом), шесть раз назначал младшего сына консулом. Но всегда лишь на несколько недель и никогда – одновременно с собой. Меж тем с Титом император делил консульство восемь раз. Очевидно, что к управлению государством отец Домициана не допускал. Возможно, не считал его пригодным. Да и не видел особой нужды, поскольку бесспорный наследник власти, Тит, был еще достаточно молод.

После смерти Веспасиана Домициан, как нам известно, плетет интриги против брата. Во время смертельной болезни Тита велит всем покинуть его, как мертвого. А когда тот умер, на похоронах не оказывает покойному никаких почестей. Позже у него достанет наглости утверждать, что завещание Веспасиана было подделано, и что на самом деле он назначался сонаследником власти.

Однако для управления огромным государством одной наглости недостаточно. В качестве императора Домициан чувствует себя неуверенно. Естественно, что он начинает свое правление с попытки произвести впечатление доброго принцепса, достойного преемника отца и брата.

«В начале правления, – пишет Светоний, – всякое кровопролитие было ему ненавистно... Не было в нем и никаких признаков алчности или скупости, как до его прихода к власти, так и некоторое время позже: напротив, многое показывало, и не раз, его бескорыстие и даже великодушие. Ко всем своим близким относился он с отменной щедростью и горячо просил их только об одном: не быть мелочными. Наследств он не принимал, если у завещателя были дети... Всех, кто числился должниками государственного казначейства дольше пяти лет, он освободил от суда, и возобновлять эти дела дозволил не раньше, чем через год, и с тем условием, чтобы обвинитель, не доказавший обвинения, отправлялся в ссылку... Ложные доносы в пользу казны он пресек, сурово наказав клеветников, – передавали даже его слова: «Правитель, который не наказывает доносчиков, тем самым их поощряет». (Светоний. Домициан, 9)

Одновременно новый принцепс, не жалея сил и государственных средств, добивается популярности в народе и войске. Возобновляет не практиковавшуюся уже более двадцати лет раздачу денег неимущим (за годы своего правления он повторит ее дважды). Во время иных представлений каждый зритель получает корзинку с угощением: сенаторы и всадники – побольше, простолюдины – поменьше. И сам император закусывает вместе с ними. В театре разбрасывают подарки. Сами зрелища устраиваются часто и с небывалым размахом. В цирке, кроме обычных состязаний колесниц, на всем пространстве бегового поля разыгрываются целые сражения, пешие и конные. А в огромном амфитеатре или на специально выкопанном пруду – еще и морские. Травли зверей и гладиаторские бои Домициан устраивает даже ночью, при свете факелов. В них участвуют не только мужчины, но и женщины.

Особое внимание новый император уделяет войску. Начинает по-простому: увеличивает жалованье легионерам на одну треть и преторианцам – на четверть. Благо усилиями рачительного Веспасиана государственная казна основательно пополнилась. Однако для завоевания популярности у солдат нужна еще и военная победа. В 83-м году случается повод для войны. Ранее покоренное римлянами племя хаттов изгоняет своего вождя – ставленника Рима. Карательную экспедицию возглавляет император. Победа дается легко, к Империи присоединяют большой кусок германской земли между Рейном и Дунаем. Домициан празднует в Риме торжественный триумф (утверждение Тацита, что сражения вовсе не было, а добыча и пленные, показанные в триумфе, являли собой инсценировку, современные историки считают не соответствующим действительности).

Почувствовав наконец твердую почву под ногами, он освобождается от опеки сената и начинает активное противоборство с ним. Поначалу это выражается не в преследованиях сенаторов, а в оттеснении всего их сословия от управления государством. По распоряжению принцепса все важные вопросы для окончательного решения передаются императорскому совету, сформированному из всадников. Канцелярии императора расширяют сферу своей деятельности в такой мере, что руководство ими Домициан должен поручить не вольноотпущенникам, как при Августе или Клавдии, а именитым всадникам. Надо отдать ему должное – порядок в государственном управлении он поддерживает твердой рукой. Вот как об этом говорит Светоний:

«Суд он правил усердно и прилежно, часто даже вне очереди, на форуме, с судейского места. Пристрастные приговоры центумвиров (коллегия из 105 судей, разбиравших имущественные споры. – Л.О.) он отменял... судей, уличенных в подкупе, увольнял вместе со всеми советниками... Столичных магистратов и провинциальных наместников он держал в узде так крепко, что никогда они не были честнее и справедливее...» (Там же, 8)

Кроме того, Домициан много строил. Он восстановил храм Юпитера, разрушенный в смутное время вителлианцами, храмы и общественные здания, пострадавшие от пожара 8-го года, во время правления Тита. На всех постройках он указывает только свое имя, даже не упоминая прежних строителей. Хотя внушительных военных побед на его счету не было, Домициан счел необходимым увековечить свое имя постройкой в Риме еще одного форума. Обширных свободных площадей в центре города уже не оставалось, и Домициан решил воспользоваться промежутком между форумами Веспасиана и Августа, где проходила улица Аргилет. Здесь он начал строительство довольно нелепого, узкого и длинного форума. Сквозной проход через него сохранился. Поэтому этот форум часто называют «Проходным». Заканчивал строительство преемник Домициана. Так что увековеченным оказалось не имя автора постройки, а императора Нервы. У самого подножия Капитолия, слева от старинного храма Согласия еще Титом было начато строительство небольшого храма Веспасиана. Тит умер, не закончив постройку. Ее завершил Домициан, посвятив храм обоим обожествленным императорам: отцу и брату.

Но главные его усилия были направлены на сооружение великолепного дворцового комплекса на Палатине. Этот комплекс занял площадку размером 200 х 160 метров над Большим цирком, позади невзрачного по сравнению с ним дворца Тиберия. Официальная часть дворца Флавиев, как его теперь называют, занимала правую (если смотреть со стороны форума) часть ансамбля. За портиком обращенного к форуму фасада огромного здания располагались в ряд: просторный (40 х 30 метров), в три этажа высотой, зал приемов или «тронный зал», двухэтажная базилика – там император вершил суд – и святилище (ларарий), где находились боги его дома. За этими помещениями – окруженный портиком обширный двор с бассейном. Позади двора – большой обеденный зал. По бокам его – две овальные «нимфеи» с фонтанами. Еще дальше – императорская библиотека. В левой части дворца располагались многочисленные жилые помещения для императорской семьи, придворных, обслуги и охраны. Еще левее, вплотную к дворцу – окруженный высоким двухэтажным портиком, узкий и длинный то ли стадион, то ли площадка для игр и спектаклей, предназначенных лично для императора. Разумеется, перечисление не воссоздает облик дворца Флавиев, да это теперь и невозможно. Но получить представление о его размерах и великолепии читатель может. Дворцовый комплекс Домициана служил резиденцией всех последующих императоров, пока они оставались в Риме. Именно это имеется в виду, когда жилую часть комплекса называют «домом Августов».

Для усиления своих официально властных полномочий в отношении магистратов всех уровней Домициан в течение пятнадцати лет своего правления одиннадцать раз занимает должность консула, хотя каждый раз и ненадолго. Он строго следит за взиманием налогов, «курирует» внешние сношения Рима. Даже наблюдает за точным исполнением обрядов официальной религии.

Отстранение сената и аристократии от государственной деятельности (и от связанных с ней доходов) вызывает крайнее недовольство сенаторов. Оно выражается в слухах и ходящих по рукам памфлетах, обличающих или высмеивающих императора. Он отвечает на это ссылкой нескольких сенаторов. В 84-м году по настоянию Домициана сенат вынужден присвоить ему пожизненное звание цензора. Тем самым сенаторы и вовсе отдают себя во власть императора. Любой из них может быть исключен из состава «высокого собрания», а затем стать жертвой мстительности принцепса. Домициан расстается с личиной великодушия и обнаруживает крайнюю жестокость. Светоний рассказывает о том, как он убил ученика пантомима Париса, совсем еще мальчика, только за то, что он лицом и искусством напоминал своего учителя. Гермогена Тарсийского Домициан казнил за некоторые намеки, которые он усмотрел в его «Истории», а писцов, которые ее переписывали, велел распять. Некоего отца семейства, который сказал, что гладиатор-фракиец не уступит противнику, а уступит распорядителю игр, то есть императору, Домициан приказал вытащить на арену и отдать на растерзание собакам.

Подтверждение этой чудовищной жестокости по ничтожному поводу мы находим у свидетеля, который еще не фигурировал в числе наших источников. Я имею в виду Плиния младшего, о котором имеет смысл сперва сказать несколько слов. Особая ценность его показаний заключается в том, что он был очевидцем правления Домициана. К моменту безвременной кончины Тита Плинию было уже двадцать лет (Светоний почти на десять лет его моложе). Подробнее о Плинии младшем будет рассказано позже, пока же ограничусь минимальной информацией об осведомленности этого свидетеля. Его юность прошла в доме дяди, Плиния старшего, – друга и советника Веспасиана. К юноше благоволили и Тит, и Домициан. Однако благоволение последнего скорее всего окончилось бы казнью, поскольку донос о вольнодумстве Плиния уже поступил в канцелярию принцепса. Смерть деспота спасла нашего свидетеля. Записей о правлении Домициана он не оставил, но в благодарственной речи, адресованной в 100-м году императору Траяну (по случаю назначения консулом), Плиний для сопоставления не раз упоминает о «деяниях» жестокого правителя. Этими упоминаниями я и воспользуюсь. В частности, по поводу отношения императора к «болельщикам» противной стороны Плиний замечает:

«Безумен был тот и не имел понятия об истинной чести, кто на арене цирка искал виновных в оскорблении величества и думал, что если мы не уважаем его гладиаторов, то мы презираем и оскорбляем его самого, что все, что сказано дурно о них, сказано против него, что этим оскорблены его божественность и воля». (Плиний мл. Панегирик императору Траяну, 33)

Кстати, из этого замечания видно, что Домициан использовал древний закон об оскорблении величества римского народа в том же зловещем, персонифицированном смысле, какой ему придал престарелый Тиберий.

Или вот впечатляющее описание паралича, в который Домицианом были ввергнуты сенат и римская аристократия:

«Ведь мы до сего времени (т.е. спустя пятнадцать лет. – Л.О.) еще не избавились от некоторой косности и от глубоко охватившего нас оцепенения. Страх и боязнь и зародившееся в нас под влиянием опасностей мелочное благоразумие вынуждали нас отвращать наши взоры, наш слух и наши умы от государственных интересов – да и не было тогда никаких ни общественных, ни государственных интересов». (Там же, 66)

Но вернемся к Светонию. Он называет имена нескольких сенаторов, казненных по самым пустяковым поводам. Например, Элия Ламию Домициан казнил за давнюю и безобидную шутку. Когда, тому уже лет шестнадцать назад, юный Цезарь отнял у него жену, Ламия сказал человеку, похвалившему его голос: «Это из-за воздержания!»... Сальвий Кокцеян погиб за то, что отмечал день рождения императора Отона, своего дяди. Меттий Помпузиан – за то, что он будто бы имел императорской гороскоп... Саллюстий Лукулл, легат в Британии, – за то, что копья нового образца позволил называть «лукулловыми» и так далее.

Эти казни нередко обставлялись отвратительным лицемерием. Светоний рассказывает:

«Свирепость его была не только безмерной, но к тому же изощренной и коварной. Управителя, которого он распял на кресте, накануне он пригласил к себе в опочивальню, усадил на ложе рядом с собой, отпустил успокоенным и довольным, одарив даже угощеньем со своего стола. Аррецина Клемента, бывшего консула, близкого своего друга и соглядатая, он казнил смертью, но перед этим был к нему милостив не меньше, если не больше, чем обычно, и в последний его день, прогуливаясь с ним вместе и глядя на доносчика, его погубившего, сказал: «Хочешь, завтра мы послушаем этого негодного раба?»... Нескольких человек, обвиненных в оскорблении величества, он представил на суд сената, объявив, что хочет на этот раз проверить, очень ли его любят сенаторы. Без труда он дождался, чтобы их осудили на казнь по обычаю предков (засекли розгами до смерти. – Л.О.), но затем, устрашенный жестокостью наказания, решил унять негодование такими словами – не лишним будет привести их в точности: «Позвольте мне, отцы сенаторы, во имя вашей любви ко мне попросить у вас милости, добиться которой, я знаю, будет нелегко: пусть дано будет осужденным самим избрать себе смерть, дабы вы могли избавить глаза от страшного зрелища, а люди поняли, что в сенате присутствовал и я». (Светоний. Домициан, 11)

Принцепс, которому в начале правления «всякое кровопролитие было ненавистно» (Светоний), теперь редко упускает случай присутствовать при казни своих жертв. Растоптанный им сенат заискивает перед Домицианом:

«Раньше, – пишет Плиний, – ни одно дело, обсуждавшееся в сенате, не считалось столь низменным и столь ничтожным, чтобы тут же не перейти к прославлению императора, о каких бы деяниях ни пришлось говорить. Совещались ли мы об увеличении числа гладиаторов, или об учреждении цеха ремесленников, сейчас же, словно при этом расширялись пределы нашей империи, постановляли посвятить имени Цезаря какие-нибудь величественные арки или надписи...» (Плиний мл. Панегирик императору Траяну, 54)

И еще:

«...мы видим, – обращается Плиний к Траяну, – всего лишь две-три твои статуи в притворе храма великого и многомилостивого Юпитера, да и те медные. Всего несколько лет тому назад все ступени и вся площадка перед храмом сверкали золотом и серебром и даже были залиты этими металлами, так как статуи богов стояли там в кощунственном сообществе со статуями нечестивого принцепса». (Там же, 52)

Светоний утверждает, что император не только повелевал ставить в свою честь золотые и серебряные статуи, но и сам назначал их вес. Впервые в римской истории он приказал во всех письменных и устных обращениях именовать себя не иначе как «государь наш и Бог».

Золотые статуи, повышение жалованья солдатам, денежные раздачи, бесчисленные зрелища, пиры и грандиозный размах строительства истощили государственную казну. Принцепс ищет дополнительные источники дохода. Налоги, установленные Веспасианом, и так уже предельно высоки. Домициан вынужден довольствоваться тем, что взыскивает их с италиков и провинциалов неукоснительно. Его алчность обращается все на тех же ненавистных аристократов (сам-то он похвастать знатностью рода не может).


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю