Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 81 страниц)

Основные положения речи Отона, как ее реконструировал Тацит, сводились к следующему. Гальба намерен уничтожить меня и покарать вас. Свою жестокость он уже проявил неоправданной децимацией легиона морской пехоты... Награбленного его фаворитами с лихвой хватило бы, чтобы выплатить все обещанные вам деньги... Сенат и народ недовольны правителем... Воины охраны императора готовы перейти на нашу сторону. Медлить нельзя – мы должны победить!

«...Окончив речь, – продолжает Тацит, – Отон велит открыть арсенал. В мгновение ока, не соблюдая порядка и строя, солдаты разбирают оружие. Все смешалось: преторианец хватает вооружение легионера, легионер – преторианца, мелькают щиты и шлемы солдат из вспомогательных войск, не слышно приказов ни центурионов, ни трибунов. Каждый сам себе командир, каждый сам себя подгоняет...» (Там же, 1, 38)

Теперь вернемся на форум и вместе с Плутархом проследим за дальнейшим развитием событий:

«...форум встретил императора молвою, что войско подчинилось Отону. Как всегда бывает в гуще толпы, одни советовали ему повернуть назад, другие – продолжать путь, одни кричали, чтобы он не падал духом, другие – чтобы не доверял никому и носилки, всякий раз круто наклонявшиеся, бросало то туда, то сюда, словно по бурным волнам, а между тем сперва появились всадники, а затем и пехотинцы, наступавшие через Павлову базилику. Громко, в один голос, они приказывали всем частным лицам очистить площадь. Народ пустился бежать, но не рассеялся, а заполнил портики и возвышенности вокруг форума, будто боясь пропустить какое-то зрелище. Атилий Вергилион (знаменосец когорты охраны. – Л.О.) швырнул оземь изображение Гальбы, и тут же солдаты, открывая военные действия, забросали копьями императорские носилки, а, убедившись, что ни одно из копий Гальбу не задело, ринулись на него с мечами... носилки опрокинулись, и Гальба, в панцире, вывалился на землю; тут и набежали на него убийцы. А он, подставляя горло, промолвил только: «Разите, если так лучше для римского народа». Он получил много ран в бедра и руки, а смертельный удар, судя по большинству сообщений, ему нанес некий Камурий из пятнадцатого легиона...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Гальба, XXVI, XXVII)

Тогда же был убит и Тит Виний. Не думаю, что убийство Гальбы совершилось по прямому указанию Отона. Он бы предпочел заставить старика изменить свое решение или просто отдать власть. Скорее это была самовольная расправа солдат с ненавистным правителем. Чего нельзя сказать по поводу смерти Пизона. Плутарх и Тацит одинаково свидетельствуют, что приказ найти его и убить отдал Отон. Ведь Пизон был утвержден сенатом в качестве преемника Гальбы.

Марий Цельс, которого не было на форуме, сам явился в лагерь преторианцев. Солдаты накинулись на него с обвинением, что он уговаривал их защищать императора. Толпа требовала смерти Мария, но Отон, ценя мужество и военный опыт Цельса, казнить его не хотел. Под предлогом необходимости кое-что выпытать он приказал заковать обвиняемого и взять под стражу.

«Немедленно, – сообщает далее Плутарх, – был созван сенат. И словно то были иные люди или же боги над ними стали иными, но, собравшись, они принесли Отону клятву на верность – такую же точно, какую лишь недавно приносил он сам и не сдержал. Они дали ему имена Цезаря и Августа, меж тем как обезглавленные трупы в консульских одеяниях еще валялись на форуме». (Там же, XXVIII)

Отон и Вителлий

На следующее утро Отон поднялся на Капитолий и принес благодарственную жертву. Потом новый император весьма дружелюбно и благожелательно выступил в сенате. Всем, кто был изгнан Нероном и возвращен Гальбой, он обещал вернуть конфискованное имущество. Никого не стал преследовать и казнить. Кроме Тигеллина. Уступая единодушному требованию народа, ему он послал приказ умереть. Когда отряд солдат доставил этот приказ в имение близ Кампании, где находился бывший префект претория, тот сначала пытался подкупом склонить командира отряда позволить ему бежать морем, а когда это не удалось, перерезал себе горло бритвой.

Таким образом, правление Отона начиналось вполне безмятежно. Но так продолжалось недолго. То, что еще недавно глухо погромыхивало далеко на севере, черной тучей поднималось на краю горизонта. Не получив ответа от преторианцев, мятежные верхнегерманские легионы решили провозгласить своего императора. Наместник Верхней Германии Флакк был явно непригоден для этой роли. После убийства Капитона должность правителя Нижней Германии некоторое время оставалась вакантной. В декабре 68-го года Гальба назначил на нее пятидесятитрехлетнего сенатора Авла Вителлия. Светоний утверждает, что это назначение было продиктовано не признанием заслуг и даже не милостью императора, а презрением. По его словам, Гальба заявил, что меньше всего следует бояться тех, кто помышляет только о еде, и что, может быть, богатства провинции насытят бездонную глотку Вителлия.

Древность рода Вителлиев была довольно сомнительной. Но дед Авла Вителлия принадлежал к сословию всадников и был управляющим имений Августа, а отец – трижды консулом и наместником в Сирии. Детство и отрочество Авла прошло на Капри среди любимцев Тиберия. У трех следующих принцепсов он тоже был в милости. У Калигулы – за любовь к скачкам, у Клавдия – за пристрастие к азартным играм, а у Нерона – в качестве распорядителя состязаний кифаредов с участием императора. Он побывал и консулом, и правителем Африки, но богатства не нажил – наверное, из-за своего чревоугодия.

Знатность рода и былые заслуги делают Вителлия подходящим кандидатом в императоры. Командир одного из легионов верхнегерманского войска Авл Цецина берет инициативу в свои руки. Это молодой, красивый и честолюбивый офицер, ловкими речами и простотой обращения сумевший завоевать расположение солдат. За растрату казенных денег Гальба приказал отдать его под суд. Посеяв смуту, он рассчитывает уйти от наказания. Ему удается, как уже упоминалось, подбить солдат двух легионов к отказу от присяги Гальбе. В Агриппинову колонию (нынешний Кельн) к Вителлию посылают знаменосца, чтобы уведомить о своем отказе. Это еще не прямое предложение верховной власти, но Вителлий поставлен перед нелегким выбором. Либо он должен поддержать их инициативу и тем самым стать во главе мятежа, либо выступить на его усмирение, зная, что и его войска ненадежны. Вителлий колеблется. Через гонцов запрашивает мнение легатов подначальных ему легионов. На следующий день Фабий Валент, самый решительный из них, чей зимний лагерь расположен неподалеку, в сопровождении конного отряда вступает в город и приветствует Вителлия как императора. Его примеру, точно соревнуясь друг с другом, спешат последовать и остальные. Все верхнегерманские легионы, позабыв о своей присяге верности сенату и народу, в течение недели переходят под командование Вителлия. Воцаряется атмосфера всеобщего энтузиазма. Впервые в Римской истории провинциальная армия берет в свои руки собственную судьбу, а с ней и судьбу Рима. Тацит свидетельствует:

«Не только знатные люди в колонии и офицеры в лагерях, которые и так были богаты, а в случае победы рассчитывали разбогатеть еще больше, но даже простые солдаты целыми манипулами и поодиночке вносили свои сбережения, а если денег не было, отдавали нагрудные бляхи, изукрашенные портупеи, серебряные застежки – то ли в порыве восторга, то ли по расчету». (Тацит. История, 1, 57)

Вскоре были сформированы две передовые армии для вторжения в Италию. 40-тысячное войско из Нижней Германии под командованием Валента должно было спуститься в Прованс и через Коттианские Альпы перейти в верховья Пада (нынешняя По). А войско Цецины, численностью в 30 тысяч человек, получило приказ из Верхней Германии кратчайшим путем пройти в Италию через перевал Большой Сенбернар. Тацит отмечает любопытную особенность момента, предшествовавшего выступлению войск:

«Император и армия самым удивительным образом отличались друг от друга. Солдаты настаивают, требуют начать войну немедленно, пока галльские провинции еще трепещут от страха, а испанские медлят. Нас не остановит ни зима, ни привычка к мирной жизни, достойная только трусов, кричат они. Надо вторгнуться в Италию, занять Рим. Во время гражданских смут самое безопасное – идти вперед, и действовать важнее, чем рассуждать. Вителлий же, как будто оцепенев, не двигался с места. Предвкушая положение принцепса, он проводил время в праздности, роскоши и пирах, средь бела дня появлялся на людях, объевшись и пьяный. Солдаты, охваченные воодушевлением и энергией, действовали за него, и поэтому могло показаться, будто в армии есть настоящий командующий, который людям мужественным внушает надежду на успех, а совсем слабым – страх... Войска стояли в полной боевой готовности и требовали приказа о выступлении». (Там же, 1, 62)

Наконец оба войска выступают. Вителлий остается в колонии для формирования второго эшелона вторжения. Путь Валента и Цецины через Галлию и нынешнюю Швейцарию одинаково отмечен грабежами и притеснением местных жителей. Об убийстве Гальбы они узнают по дороге, но продолжают движение, не желая признавать императором Отона. Начинается полномасштабная гражданская война, когда друг другу противостоят не ополченцы и партизаны, а профессиональные армии.

Тем временем оба новоиспеченных императора обмениваются посланиями. Сначала любезными, предлагая один другому свою милость, деньги и спокойную жизнь в любом месте за отказ от власти. Потом – все более резкими. Убедившись в бесплодности дальнейших переговоров, Отон начинает готовиться к отпору. В отличие от Вителлия, он сам организует войско, назначает командиров и намеревается выступить вместе с ними.

«Чтобы прослыть великодушным к человеку, пользующемуся доброй славой, но ненавидимому окружением императора, Отон приказывает привести на Капитолий Мария Цельса – кандидата в консулы, которого он в свое время заключил в тюрьму и спас таким образом от ярости солдат. Цельс не только подтвердил, что оставался верным Гальбе, но и дал понять Отону какую пользу могут принести ему самому люди, умеющие хранить верность принцепсу. Отон не стал вести себя как государь, прощающий преступника. Он призвал богов в свидетели того, что они с Цельсом примиряются как равный с равным, тут же ввел его в число своих самых близких друзей и вскоре отправил на войну вместе с другими полководцами». (Там же, 1, 71)

Подготовка занимает два месяца. Незадолго до ее окончания происходит эпизод, хорошо иллюстрирующий степень самоуправства солдат и характер их взаимоотношений с императором и сенатом. Эпизод этот подробно описан у Тацита, короче – у Плутарха. Воспользуюсь вторым описанием.

Отон приказывает привести из Остии в Рим когорту гражданского ополчения. Вооружение для нее должен взять из арсенала трибун преторианцев Криспин. Ему было удобно сделать это ночью. Но, когда он начал грузить оружие на повозки...

«...самые дерзкие из солдат, – пишет Плутарх, – разом подняли крик, что Криспин, дескать, явился к ним с недобрыми намерениями, что сенат замышляет переворот и что оружие везут не в Рим к Цезарю, но против Цезаря. Крики эти многих подняли на ноги и ожесточили настолько, что одни напали на повозки, другие убили двух центурионов, пытавшихся оказать сопротивление, и самого Криспина, а потом все снарядились в путь и, призывая друг друга помочь Цезарю, тронулись в столицу. У Отона в тот вечер обедали восемьдесят сенаторов. Узнав об этом, солдаты решили, что им представляется счастливый случай перебить всех врагов императора разом, и помчались ко дворцу. В городе поднялся отчаянный переполох – все были уверены, что сейчас начнется грабеж, – люди во дворце лихорадочно заметались, забегали, а сам Отон оказался в тяжелейшем затруднении: страшась за своих гостей, он сам был им страшен, он видел их взоры, прикованные к нему в безмолвном ужасе, тем большем, что некоторые пришли с женами. Послав начальников охраны переговорить с солдатами и успокоить их, император в то же время выпустил приглашенных через другие двери. И едва успели они скрыться, как наемники вломились в залу и потребовали ответа, куда подевались враги императора. Отон встал во весь рост на своем ложе и лишь ценою долгих уговоров, просьб и даже слез удалось ему заставить солдат уйти. На другой день, назначив каждому в награду по тысяче двести пятьдесят драхм, он отправился в лагерь и сперва хвалил всех вместе за преданность и верность, но потом сказал, что иные – немногие – со злым умыслом мутят войско, выставляя в ложном свете доброту императора и преданность ему воинов, просил разделить его негодование и помочь наказать смутьянов. Речь его была встречена дружным одобрением, все кричали, чтобы он поступал так, как находит нужным, и Отон, схвативши всего двоих, чья смерть ни у кого не могла вызвать жалости, возвратился к себе». (Плутарх Сравнительные жизнеописания. Отон, П)

Как это нередко бывает в начале войны, город был полон тревожных слухов. Говорили, что в Рим проникли солдаты Вителлия, чтобы выведать настроения горожан...

В середине марта Отон выступает в поход. Префектом Рима он назначил Флавия Сабина – брата будущего императора Веспасиана, который в это время вел войну в Иудее. Позаботился он и о безопасности матери и жены Вителлия, находившихся в Риме. В составе сформированного войска на войну отправлялись и преторианцы. Сам император боевого опыта не имел, но во главе легионов он поставил заслуженно прославленных командиров: уже знакомого нам Мария Цельса, Анния Галла и Светония Паулина. Однако от опыта и квалификации этих полководцев немногое зависело. Им пришлось командовать солдатами распущенными и наглыми, не желавшими признавать никого, кроме императора, который от них получил свою власть. Впрочем, и неприятельское войско отнюдь не отличалось дисциплиной. Легионеры Валента и Цецины уже успели войти во вкус самоуправства. Правда, у них был опыт походов и сражений, в то время как военная служба многих солдат Отона, особенно преторианцев, проходила в городах – на празднествах и в театрах.

Военные действия развернулись в среднем течении Пада. Войско Цецины первым вступило в соприкосновение с противником. Не желая делить успех с подходившим Валептом, Цецина поспешил атаковать и дважды потерпел поражение. Сначала при попытке взять штурмом крепость Плацентию, затем – близ города Кремоны. Однако уничтожить войско Цецины не удалось, и его остатки соединились со свежими силами Валента. В лагере победителей состоялся военный совет, на котором присутствовал и Отон. Некоторые из участников совета предлагали дать решительное сражение немедля, пока войско воодушевлено недавней победой. Более опытные полководцы указывали на то, что у вителлианцев сейчас преимущество боевого опыта и численное превосходство. Они рекомендовал дождаться подхода легионов придунайской армии, заявившей о поддержке Отона. Император остался глух к этим советам и поддержал тех, кто рекомендовал сражение. Быть может, он не верил в долговременную стойкость своих непривычных к ратному делу воинов. Или ему самому не хватило выдержки и захотелось решить дело как можно скорее.

Не желая связывать своих командующих, Отон удалился в небольшой городок Бриксилл, находившийся примерно в тридцати километрах от места предстоящей битвы, чтобы там ожидать ее результата. Недоумение историков вызывает тот факт, что в качестве охраны он увел с собой наиболее боеспособную часть войска. Не исключено, что Отон предвидел результат сражения и хотел сохранить жизнь этим солдатам. А может быть, и не желал победы, понимая, что она означала бы лишь начало долгой и тяжелой войны, поскольку основные силы Вителлия еще только готовились к походу на Италию.

Решающая битва началась с замешательства. Внезапно по рядам Отонова войска побежал слух, что полководцы Вителлия готовы перейти на их сторону. Боевое настроение солдат сменилось ликованием. Они стали приветствовать противника и не сразу разглядели, что тот наступает отнюдь не с дружественными намерениями. Тогда возникло подозрение в измене. Сумятицу увеличил оказавшийся среди боевых порядков обоз. Пересеченная местность не позволяла выстроить сплошную линию обороны. Младшие командиры отонианцев робели, воины им не доверяли. Все же сражение разгорелось и некоторое время протекало с переменным успехом, особенно на тех участках, где на стороне Отона дрались легионы регулярной армии. Самым постыдным образом проявили себя преторианцы. Они бежали, даже не посмев вступить в рукопашный бой с противником. Наконец центр обороны отонианцев был прорван, и они обратились в бегство по всему фронту. К счастью, наступившая ночь позволила остаткам разбитого войска собраться в лагере. Валент и Цецина отложили его штурм на завтра, надеясь, что противник сдастся без боя. Так и случилось. Подсчитав свои силы и выяснив настроение солдат, Цельс и Галл решили вступить в переговоры с неприятелем о достойных условиях капитуляции. Соглашение было легко достигнуто. Впрочем, это вряд ли следует называть капитуляцией. Когда войско вителлианцев подступило к лагерю, одни из солдат Отона приветствовали его со стены, другие, распахнув ворота, выбежали наружу и смешались с недавними врагами. Всюду звучали изъявления радости. Затем побежденные охотно присягнули в верности Вителлию.

Когда весть о поражении достигла ставки императора, никто из находившихся там солдат не пал духом и не переметнулся к победителям. Они горячо убеждали Отона продолжать борьбу, заявляя о своей готовности сражаться до последнего дыхания. Тем более что гонцы принесли известие о приближении дунайских легионов. Однако Отон уже принял решение. Светоний в его биографии рассказывает:

«Отец мой, Светоний Лет, был на этой войне трибуном всаднического звания в тринадцатом легионе. Впоследствии он часто говорил, что Отон даже частным человеком всегда ненавидел междоусобные распри, и когда однажды на пиру кто-то упомянул о гибели Кассия и Брута, он содрогнулся. Он и против Гальбы не выступил бы. если бы не надеялся достигнуть цели без войны. А тут его научил презрению к смерти пример рядового солдата, который принес весть о поражении – ему никто не верил, его обзывали то лжецом, то трусом, бежавшим из сражения, и тогда он бросился на меч у самых ног Отона. А тот, по словам отца, при виде этого воскликнул, что не желает больше подвергать опасности таких мужей и таких солдат». (Светоний. Отон, 10)

Отон обратился к солдатам с речью, которую пересказывают Плутарх и Тацит. Обе реконструкции, хотя и различаются по тексту, очень точно совпадают по смыслу и потому заслуживают доверия. Вот как передает эту знаменитую речь Плутарх:

«Друзья мои, товарищи по оружию, – начал Отон, – нынешний день я полагаю еще более счастливым, чем тот, когда вы впервые назвали меня императором, – такую любовь вижу я сегодня в ваших глазах, такое высокое слышу о себе мнение. Не лишайте же меня еще большего блага – права честно умереть за моих сограждан, столь замечательных и многочисленных. Если я в самом деле был достоин верховной власти над римлянами, мой долг не пощадить жизни ради отечества. Я знаю, что победа противника и не надежна, и не полна. Поступают вести, что наше войско из Мезии всего в нескольких днях пути отсюда и уже спускается к Адриатическому морю. С нами Азия, Сирия, Египет и легионы, ведущие войну против евреев, в наших пределах не только сенат, но и супруги и дети наших врагов. Но ведь не от Ганнибала, не от Пирра и не от кимвров защищаем мы Италию, нет! Римляне, мы воюем против римлян и – победители или побежденные, безразлично – причиняем вред и горе отечеству, ибо выигрыш победителя есть тяжкий проигрыш Рима. Поверьте мне, когда я снова и снова повторяю, что, победив, принесу римлянам столько же пользы, сколько отдав себя в жертву во имя мира и согласия, во имя того, чтобы Италии не довелось пережить такой же страшный день еще раз». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Отон, XV)

Затем историк рассказывает о последних часах жизни Отона:

«Вот что он сказал и, решительно отклонив все возражения, все попытки его утешить, велел уезжать друзьям, а также сенаторам, которые были подле него. Тем, кого рядом не случилось, он отдал такое же распоряжение письменно, а чтобы обеспечить им безопасность и подобающие почести на пути домой, снабдил их особыми письмами к городским властям. Потом позвал к себе племянника, Кокцея, еще совсем юного, и просил его не отчаиваться и не бояться Вителлия, ибо сам он оберегал мать, детей и супругу своего врага с такою заботой, словно то была его собственная семья. «Знаешь ли, почему я не исполнил своего желания усыновить тебя, – продолжил Отон, – но все откладывал усыновление? Я хотел, чтобы в случае победы ты правил вместе с императором, а в случае неудачи не погиб бы с ним вместе. Одно, мой мальчик, завещаю я тебе напоследок – не забывать до конца, что дядя твой был Цезарем, но и не слишком часто об этом вспоминать». Только он отпустил племянника, как у дверей послышались крики и шум: это солдаты грозились убить отъезжающих сенаторов, если они не останутся с Отоном и бросят его одного. Испугавшись за них, Отон снова вышел к дверям, теперь уже не с кротким лицом просителя, но суровый и гневный. Мрачно взглянув на главных зачинщиков беспорядка, он привел их в трепет и заставил беспрекословно удалиться.

Был уже вечер. Император захотел пить, утолил жажду водою и принялся осматривать два своих меча, подолгу проверяя остроту каждого, потом один отложил, а другой взял подмышку и кликнул рабов. Ласково с ними беседуя, он раздал им деньги – одному побольше, другому поменьше, отнюдь не так, словно расточал чужое, но стараясь наградить каждого по заслугам. Отославши их, он весь остаток ночи провел в постели, и слуги слышали, что он спит глубоким сном. На рассвете он позвал отпущенника, который, по его поручению, принял на себя заботу о сенаторах, и велел узнать, как обстоят дела. Услышав, что каждый при отъезде получил все, в чем имел нужду, Отон молвил: «Ну, теперь ступай да побудь на глазах у солдат, если не хочешь, чтобы они убили тебя, как собаку, решивши, будто ты помог мне умереть».

Как только вольноотпущенник вышел, Отон поставил меч острием вверх, держа оружие обеими руками, и упал на него. Боль была настолько коротка, что он вскрикнул всего раз, и крик этот известил о случившемся тех, кто был за дверями спальни. Рабы подняли жалобный вопль, и тут же весь лагерь и весь город, наполнился рыданиями. Воины, с громкими стонами сбежавшись к дому, отчаянно сокрушались и корили себя за то, что не уберегли императора и не помешали ему умереть ради них. Враги уже были совсем близко, и все-таки никто из города не ушел, но, украсив тело и сложив костер, они в полном вооружении провожали своего императора, и те, кому удалось подставить плечи под погребальное ложе, почитали это честью для себя, а остальные припадали к трупу, целуя рану, или же ловили мертвые руки Отона, или же склонялись ниц в отдалении. А несколько человек, поднеся факелы к костру, покончили с собой, хотя, сколько было известно, никаких особых милостей от умершего не получали, а, с другой стороны, и особого гнева победителя не страшились». (Там же, XV-XVII)

Отон умер 16 апреля 69-го года, Прах его был предан земле на месте гибели.

«Я был в Брикскилле, – заканчивает свой рассказ Плутарх, – и своими глазами видел этот скромный могильный камень с надписью, которая в переводе (Плутарх писал по-гречески. – Л.О.) звучит так «Памяти Марка Отона». (Там же, XVIII)

В Риме никаких волнений не случилось. Всегда готовая приветствовать победителя, толпа в театре встретила известие о смене властителя аплодисментами. Сенат присвоил ему титулы императора, Цезаря и Августа. Было постановлено отправить легатов к германскому войску, чтобы от имени сената выразить ему хвалу и благодарность. Вскоре это войско хлынуло в Среднюю Италию. Есть все основания сомневаться, что ее жители разделяли благодарность сенаторов. Вот как описывает явление победителей Тацит:

«Между тем Италия терпела беды и страдания еще худшие, чем во время войны. Рассыпавшиеся по колониям и муниципиям вителлианцы крали, грабили, насиловали. Жадные и продажные, они любыми правдами и неправдами старались захватить побольше и не щадили ни имущества людей, ни достояния богов. Находились и такие, что переодевались солдатами, дабы расправиться со своими врагами. Легионеры, хорошо знавшие местность, выбирали самые цветущие усадьбы и самых зажиточных хозяев, нападали на них и грабили, а если встречали сопротивление, то и убивали. Командиры понимали, что находятся во власти солдат, и не решались запрещать им что бы то ни было. Цецина был занят только своими честолюбивыми планами, Валент же так запятнал себя хищениями и вымогательством, что ему ничего не оставалось, как покрывать преступления других». (Тацит. История, 2, 56)

Тем временем Вителлий, собрав крупные силы для длительной войны, выступил в поход на Италию. Через несколько дней пути он получил известие о смерти Отона. Армии он приказал продолжать движение пешком, а сам поплыл по реке Арар (ныне Сона) к Лугдуну (Лион). По прибытии в Рим Вителлий, вопреки опасениям сенаторов, расправ не учинял, если не считать сотни негодяев, подавших в свое время Отону прошения о награде за то, что именно они будто бы убили Гальбу. Вителлий приказал всех их разыскать и казнить. От наиболее ненадежных элементов своего войска он постарался избавиться. Галльские и германские вспомогательные войска отправил обратно. Побежденные легионы разъединил и разослал по разным провинциям. Преторианцев уволил в почетную отставку, выдав по пять тысяч денариев каждому, и набрал новых. Личность и восьмимесячное правление нового императора не представляют интереса. Правил он по прихоти своих любимцев: негодных актеров, возничих на скачках и отпущенника Азиатика. Был склонен к жестокости, даже садизму, что в тот век не было такой уж редкостью. Консулами были назначены Цецина и Валент. О конце Вителлия я расскажу в связи с воцарением Веспасиана. Но была одна особенность, о которой нельзя не упомянуть, ибо она доставила императору Вителлию бессмертную, хотя и своеобразную «славу» – он был фантастический обжора! Вот как описывает эту его страсть Светоний:

«Пиры он устраивал по три раза в день, а то и по четыре – за утренним завтраком, дневным завтраком, обедом и ужином. И на все его хватало, так как всякий раз он принимал рвотное. В один день он напрашивался на угощение в разное время к разным друзьям, и каждому такое угощение обходилось не меньше, чем в четыреста тысяч. Самым знаменитым был пир, устроенный в честь его прибытия братом: говорят, на нем было подано отборных рыб две тысячи и птиц семь тысяч. Но сам он затмил и этот пир, учредив такой величины блюдо, что сам называл его «щитом Минервы-градодержицы». Здесь были смешаны печень рыбы скар, фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, молоки мурен, за которыми он рассылал корабли и корабельщиков от Парфии до Испанского пролива. Не зная в чревоугодии меры, не знал он в нем ни поры, ни приличия – даже при жертвоприношениях, даже в дороге не мог он удерживаться: тут же у алтаря хватал он и поедал чуть ли не из огня куски мяса и лепешек, а по придорожным харчевням не брезговал и тамошней продымленной снедью, будь то хотя бы вчерашние объедки». (Светоний. Вителлий, 13)

Внешность Вителлия вполне соответствовала его страсти: «...был он огромного росту, с красным от постоянного пьянства лицом, с толстым брюхом, со слабым бедром, которым он когда-то ушибся о колесницу, прислуживая на скачках Гаю». (Там же, 17)

Однако мы уделили слишком много внимания этому малодостойному субъекту. Обратимся к личности, действительно своеобразной и интересной – будущему императору Веспасиану. Для знакомства с ним нам придется ненадолго возвратиться к временам правления Нерона.

Во время его последнего артистического турне по Греции в свите императора находился пожилой сенатор, выделявшийся на общем блестящем фоне своим явно простонародным обличьем. Для него это путешествие едва не окончилось плохо. Однажды, когда император пел в театре, а ценители высокого искусства, затаив дыхание, ему восторженно внимали, в рядах слушателей послышался храп. Почтенный сенатор спал. К счастью, дело ограничилось изгнанием из свиты и запрещением впредь попадаться на глаза императору. Сенатора звали Тит Флавий Веспасиан. Неспособность воспринимать божественное исполнение, равно как и грубое, словно натужное, выражение лица и коренастая крестьянская фигура выдавали его низкое происхождение. И действительно, он родился (17 ноября 9-го года) и вырос в деревне близ города Реате, примерно в семидесяти километрах от Рима.

Род Флавиев, хотя и принадлежал к всадническому сословию, был незнатен, изображений предков не имел. Дед будущего императора был солдатом, отец – сборщиком пошлины. Впрочем, мать, Веспасия Полла, происходила из именитого провинциального рода, гнездившегося неподалеку от Реате. Рано овдовев, она осталась с двумя сыновьями: старшим – Флавием Сабином и младшим – Флавием Веспасианом. Сабин сделал быструю карьеру в Риме. Веспасиан соблазнам столицы предпочитал заботы и утехи сельского хозяина. Только настояния матери заставили его вступить на государственную службу. Продвижение по ее ступеням было медленным и ничем не примечательным. Войсковой трибун, затем квестор, эдил, претор. При императоре Клавдии, благодаря покровительству его фаворита Нарцисса, получил командование легионом. Сначала в Германии, потом в Британии. Не раз отличался в сражениях, был отмечен триумфальными наградами, а в 51-м году в течение двух месяцев исполнял обязанности консула (при Клавдии и Нероне консулы сменялись несколько раз в году). Когда Агриппина женила на себе Клавдия и начала преследовать друзей Нарцисса, Веспасиан благоразумно возвратился в деревню. После ее смерти, как проконсул, по жребию получил в управление Африку. Не разбогател и даже вынужден был по возвращении заложить брату свою часть наследственного имения. Занялся торговлей мулами, за что впоследствии недоброжелатели называли его ослятником.

Лишенный амбиций и сословных предрассудков, по-крестьянски смекалистый, а порой и хитрый, Веспасиан сумел ужиться с Калигулой, добиться благосклонности Клавдия, избегнуть гнева Агриппины и оказаться при дворе Нерона, ни разу себя не скомпрометировав. Сейчас, в 67-м году, у него за плечами большой жизненный опыт, репутация умелого военачальника, добрая слава в войсках. Но годы уже не те, и надеяться на серьезное новое дело трудно. А тут еще эдакая неприятность – заснул во время пения. Неужто и храпел? Слава богам, император, говорят, был доволен выступлением и потому милостив. А то ведь можно было схлопотать и обвинение в оскорблении величия...