Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 81 страниц)

«Цезарю, – пишет Цицерон, – который до того времени руководился моими советами... некоторые при помощи бесчестнейших писем и лживых посредников и вестей внушили определенную надежду на консульство. Как только я почувствовал это, я не переставал ни давать ему советы в письмах, ни обвинять его присутствующих близких, которые, казалось, поддерживали его вожделение, и не поколебался раскрыть в сенате источники преступнейших замыслов... если советы бессовестных будут сильнее, нежели мои, и неразумение возраста не сможет выдержать тяжести событий, то вся надежда на тебя. Поэтому лети сюда, заклинаю, и то государство, которое ты освободил свой доблестью и величием духа более, нежели благодаря исходу событий, освободи благодаря развязке: ведь к тебе все сбегутся отовсюду.

Посоветуй это же Кассию посредством писем: надежда на свободу только в главных ставках ваших лагерей...» (Письма... Т. 3, № 896)

Разгар лета. Децим Брут все-таки перевалил через Альпы, к нему там присоединились еще четыре верных сенату легиона. Однако силы Антония тоже растут, так что без поддержки Октавиана положение Децима будет очень скверным. Теперь же, после отказа в консульстве, на эту поддержку рассчитывать не приходится. Цицерон очень встревожен. В конце июля он шлет в Македонию еще одно, отчаянное письмо:

«Государство находится в величайшей опасности, Брут, и мы, победители, снова вынуждены сражаться. Это произошло вследствие преступления и безумия Марка Лепида... Поэтому в настоящее время наша величайшая надежда на тебя и твое войско: как из высших государственных соображений, так и для своей славы и достоинства чрезвычайно важно, чтобы ты, как я написал ранее, возможно скорее прибыл в Италию». (Письма... Т. 3, № 908)

Но время уже упущено. Недооценили сенаторы и Цицерон «мальчика»! В конце лета он собирает своих ветеранов и обращается к ним с такой речью (в пересказе Аппиана):

«...вы слышали, как поступили помпеянцы в Риме с теми лицами, которые получили от Цезаря какие-либо дары. В чем гарантия для вас в отношении тех земельных наделов и денег, которые вы от него получили? В чем гарантии для меня и моей безопасности до тех пор, пока в сенате господствуют родственники убийц? Я охотно приму всякий конец, какой бы меня ни ожидал, и пострадаю, мстя за отца. Я беспокоюсь о вас, а вас много, вы выделяетесь своими доблестями и вы подвергаете себя опасностям из-за меня и моего отца. Вы знаете, конечно, что мне чуждо честолюбие, после того как я отказался от предложенной вами претуры с инсигниция-ми (знаками власти. – Л.О.). Теперь же я вижу одно спасение для себя и для вас – это если я буду провозглашен вами консулом. Тогда и все дарованное вам моим отцом останется неприкосновенным, и, сверх того, у вас будут колонии, которые вам еще предстоит получить, а также все награды полностью. Подвергнув казни убийц, я избавлю вас от дальнейших войн».

«После этой речи, – пишет Аппиан, – войско дружно приветствовало Цезаря криками и тотчас отправило центурионов с требованием консульской власти для Цезаря». (Аппиан. Гражданские войны. III, 87, 88)

Но сенаторы с высокомерным негодованием выпроваживают центурионов.

«Войско, узнав об этом, – продолжает Аппиан, – пришло в еще большее раздражение и потребовало, чтобы их вели немедленно к Риму: они сами выберут Цезаря в консулы на чрезвычайном заседании комиции, как сына Юлия Цезаря. При этом войско беспрерывно прославляло старшего Цезаря. Видя, что они охвачены таким энтузиазмом, Цезарь тотчас же после сходки повел в Рим восемь легионов, прекрасную конницу и все остальные части, которые находились при легионах...» (Там же)

В Риме паника. Жалкий порыв оказать сопротивление (только что прибыли два легиона, вызванные из Африки) быстро спадает. Народ приветствует Октавиана, знатные граждане спешат к нему навстречу, чтобы выразить свою преданность, африканские легионы переходят на его сторону Без боя, оставив войско за стенами, юный Цезарь с небольшой охраной является на форум. Мать и сестра ожидают его в храме Весты вместе с весталками. Сенат в растерянности и страхе. Цицерон через друзей Цезаря добивается встречи с ним. Старается оправдаться, напоминает о том, что он предлагал ранее сенату выдвинуть кандидатуру Октавиана в консулы. Безусый полководец с насмешкой выслушивает жалкие оправдания старика. Вскоре Цицерон уезжает в свое имение. Его политическая биография окончена.

И вот Октавиан уже консул. Он немедленно вносит предложение начать судебный процесс против убийц Юлия Цезаря. Соучастники заговора и те, кто в свое время был осведомлен о нем, бегут из Рима. Все они, и в первую очередь Брут и Кассий, заочно осуждены.

Но одно дело здесь, в Риме, приговорить к смерти своих врагов, а другое – привести приговор в исполнение, если осужденные находятся в Греции и Сирии, откуда грозят вернуться во главе многотысячного войска. И Октавиан решает примириться со своим недавним противником. Он выступает с армией из Рима, чтобы поддержать Антония, который уже преследует Децима Брута. Напуганный сенат тоже отменяет все свои враждебные постановления против Антония и Лепида. Октавиан в письме поздравляет их с этим и предлагает военную помощь против Децима. Антоний и Лепид отвечают дружелюбно, но помощь отклоняют за ненадобностью. Тем не менее войско Октавиана перекрывает Дециму Бруту прямую дорогу в Македонию. Тот пытается пройти кружным путем через Галлию и Германию. Утомленное войско его бросает, сам он попадает в руки разбойников и погибает.

Антоний и Лепид тоже понимают необходимость соединить свои силы с войском Октавиана против Брута и Кассия. Глубокой осенью, неподалеку от той же злополучной Мутины назначена их встреча. Начало ее обставлено всеми предосторожностями, как при переговорах враждующих сторон:

«Цезарь и Антоний, – пишет Аппиан, – сошлись вместе с целью сменить вражду на дружбу вблизи города Мутины на островке, небольшом и плоском, находящемся на реке Лавинии; каждый из них имел по пяти легионов. Расположив их друг против друга, они направились каждый в сопровождении трехсот человек к мосту через реку. Лепид, пройдя вперед, осмотрел островок и сделал знак плащом, чтобы одновременно идти тому и другому. Они оставили стоять на мостах со своими друзьями триста человек, которых они привели с собой, двинулись к середине островка, на обозримое со всех сторон место и все трое сели, причем Цезарь, в силу своего звания, занял место посередине. В продолжение двух дней, с утра до вечера совещаясь между собой, они постановили...» (Аппиан. Гражданские войны. IV, 2)

Далее историк перечисляет все соглашения этого так называемого «второго триумвирата». Раздел провинций, назначение магистратов, перераспределение легионов, планы ведения войны с Брутом и Кассием и вознаграждение солдат после победы. Последнее заслуживает более подробного описания:

«Они должны были, – пишет Аппиан, – уже теперь обнадежить войско наградами за победу, причем, помимо других подарков, предоставить им 18 италийских городов для поселения. Эти города, отличающиеся богатством, плодородием почвы и красотою зданий, они намерены были вместе с землею и домами разделить между войском, как если бы эти города были завоеваны ими в неприятельской стране». (Там же, 3)

Для сравнения я хочу напомнить слова Юлия Цезаря, обращенные к солдатам мятежных легионов перед Африканской войной (из 6-й главы):

«Когда война будет закончена, я всем дам землю, и не так, как Сулла, отнимая ее у частных владельцев... но раздам всем землю общественную и мою собственную, а если нужно будет, и еще прикуплю».

Принятые решения юный Цезарь, как консул, зачитал войскам. Но было еще одно, тайное соглашение между ними, о котором Аппиан пишет так:

«Тем временем триумвиры наедине составили списки имен лиц, предназначенных смерти, подозревая при этом всех влиятельных людей и занося в список личных врагов. Как тогда, так и позднее своими родственниками и друзьями они жертвовали друг другу. Один за другим вносились в список кто по вражде, кто из-за простой обиды, кто из-за дружбы с врагами или вражды к друзьям, а кто по причине выдающегося богатства. Дело в том, что триумвиры нуждались в значительных денежных средствах для ведения войны, так как налоги с Азии предоставлены были Бруту и Кассию... И было всех приговоренных к смерти и конфискации имущества из сената около 300 человек, а из так называемых всадников 2000... Большинство из обреченных на смерть триумвиры намерены были подвергнуть публичной проскрипции после вступления своего в Рим.(Напомню, проскрипции – вывешиваемые на площади списки приговоренных к смерти и объявленных вне закона, их впервые ввел Сулла). Но 12 человек или, как утверждают другие, 17 из числа наиболее влиятельных, в том числе и Цицерона, решено было устранить ранее остальных, подослав к ним убийц немедленно». (Там же. 5, 6)

В биографии Цицерона Плутарх угверждает, что Октавиан пытался отстоять своего недавнего наставника:

«Самый ожесточенный раздор между ними вызвало имя Цицерона: Антоний непреклонно требовал его казни, отвергая в противном случае какие бы то ни было переговоры, Лепид поддерживал Антония, а Цезарь спорил с обоими... Рассказывают, что первые два дня Цезарь отстаивал Цицерона, а на третий сдался и выдал его врагам. Взаимные уступки были таковы: Цезарь жертвовал Цицероном, Лепид – своим братом Павлом, Антоний – Луцием Цезарем, дядей со стороны матери. Так, обуянные гневом и лютой злобой, они забыли обо всем человеческом...» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цицерон, XLVI)

Когда убийцы проникли в Рим, Цицерона там не было – он находился в своей усадьбе. Четверо из списка первоочередных жертв были найдены и убиты тотчас же. Остальных стали разыскивать...

«...внезапное смятение охватило город, и в течение всей ночи были крики, беготня, рыдания, словно во взятом неприятелем городе. Вследствие того, что стало известно о происходящих арестах, хотя никто еще из наперед осужденных не стоял в проскрипционных списках, каждый думал, что именно его-то и разыскивают люди, шнырявшие по городу. Отчаявшиеся в своей судьбе собирались поджечь кто свои, кто общественные здания, предпочитая в своем безумии совершить что-либо ужасное, прежде чем погибнуть. И, может быть, они и сделали бы это, если бы консул Педий (коллега Октавиана) при обходе города с глашатаями не обнадежил их, что подождав до утра, они узнают точные сведения. На заре Педий, вопреки решению триумвиров, опубликовал список семнадцати, как лиц, единственно оказавшихся виновными во внутренних бедствиях и потому осужденных на смерть. Остальным он дал официальное заверение в безопасности, не зная о решениях триумвиров. Сам Педий от утомления скончался в ту же ночь.

Триумвиры в продолжение трех дней вступали в город один за другим: Цезарь, Антоний и Лепид, каждый с преторской когортой и одним легионом (хотя закон запрещал нахождение войск внутри городской черты. – Л.О.). С их приходом город наполнился вооруженными отрядами, размещенными в соответствующих, наиболее удобных местах. Немедленно созвано было Народное собрание среди войск, и народный трибун Публий Титий внес законопроект об учреждении сроком на пять лет новой магистратуры для упорядочения государственных дел, состоящей из трех лиц: Лепида, Антония и Цезаря... Ни срока для рассмотрения законопроекта, ни определенного дня голосования его не было указано; закон немедленно вступал в силу. Ночью во многих местах города выставлены были проскрипционные списки с именами новых 130 лиц в дополнение к прежним 17, а спустя немного времени еще других 150 человек... Было отдано распоряжение, чтобы головы всех казненных за определенную награду доставлялись триумвирам, причем для свободнорожденного она заключалась в деньгах, для раба – в деньгах и свободе. Всякий, принявший к себе в дом или скрывший осужденного или не допустивший у себя обыска, подлежал тому же наказанию. Каждый желающий мог делать донос на любого и за такое же вознаграждение». (Аппиан. Гражданские войны. IV, 6, 7)

Аппиан приводит текст преамбулы к проскрипционным спискам, где триумвиры обосновывают свои действия возмездием за убийство Цезаря, за преследование их самих, а также необходимостью истребить сторонников Брута и Кассия в Италии перед походом против них в Грецию. Далее в преамбуле говорится так:

«Мы будем карать только самых закоренелых и самых виновных. И это столько же в ваших интересах, сколько лично в наших. Неизбежно, что во время нашей борьбы вы все, находясь между враждующими сторонами, будете сильно страдать. Необходимо далее, чтобы армия, оскорбленная и раздраженная, объявленная нашими общими противниками вражескою, получила некоторое удовлетворение. И хотя мы могли приказать схватить тех, о которых это было решено, немедленно, мы предпочитаем предварительно опубликовать их список, чем захватить их врасплох. И это опять-таки в ваших интересах, чтобы не было возможности разъяренным солдатам неистовствовать по отношению к невиновным...» (Там же, 10)

По поводу «интересов невиновных» позволю себе повторить здесь то, что было сказано в последней главе 1-го тома по поводу проскрипций Суллы. Казалось бы, предварительное обнародование списка осужденных должно было успокоить большую часть населения, а самим жертвам проскрипции давало шанс спастись бегством. На самом деле, в сочетании с объявленными одновременно вознаграждениями за предательство и убийство, а также карой за помощь и укрывательство, проскрипции породили ни с чем не сравнимую по своей мерзости массовую охоту на людей. Она не только обрекала на практически неизбежную гибель преследуемых, но и лишала человеческого облика преследователей. При этом руки грабителей и убийц оставались развязанными, так как любую жертву можно было задним числом обвинить в помощи обреченным смерти.

«Одновременно с обнародованием проскрипционных списков, – сообщает далее Аппиан, – ворота города были заняты стражей, как и все другие выходы из него, гавани, пруды, болота и все места вообще, могущие считаться удобными для бегства или тайного убежища. Центурионам приказано было обойти всю территорию с целью обыска. Все это было произведено одновременно». (Там же, 12)

Историк подробно, со многими примерами описывает кровавый кошмар последовавших за этим дней. Из этого описания я приведу здесь только фрагменты общей картины и один конкретный пример – убийство Цицерона:

«И вот тотчас же, как во всей стране, так и в Риме, смотря по тому, где каждый был захвачен, начались многочисленные аресты и разнообразные способы умерщвления. Отсекали головы, чтобы их можно было представить для получения награды, происходили позорные попытки к бегству, переодевания из прежних пышных одежд в непристойные. Одни спускались в колодцы, другие – в клоаки для стока нечистот, третьи – в полные копоти дымовые трубы под кровлею. Некоторые сидели в глубоком молчании под сваленными в кучу черепицами крыши. Боялись не меньше, чем убийц, одни – жен и детей, враждебно к ним настроенных, другие – вольноотпущенников и рабов, третьи – своих должников или соседей, жаждущих получить поместья. Прорвалось наружу вдруг все то, что до тех пор таилось внутри. Произошла противоестественная перемена с сенаторами, консулами, преторами, трибунами, кандидатами на все эти должности или состоящими в этих должностях: теперь они бросались к ногам своих рабов с рыданиями, называли слугу спасителем и господином. Печальнее всего было, когда и такие унижения не вызывали сострадания...

Каждый становился предателем по отношению к своим домашним и личную выгоду ставил выше сострадания к близкому человеку. А верный или благожелательный человек боялся помочь спрятать осужденного или отговаривался незнанием, боясь подвергнуться одинаковой каре. Теперь страх оказал действие обратное, тому, что происходило при умерщвлении семнадцати человек: тогда... лишь некоторые внезапно были схвачены, все же одинаково пришли в страх и помогали друг другу. Теперь, после обнародования проскрипций, осужденные немедленно предоставлялись всем, остальные же, будучи спокойными за свою участь, в погоне за выгодой, охотились за другими для убийц из-за обещанного вознаграждения. Прочая толпа грабила дома убитых, причем жажда наживы отвлекала их сознание от бедствий переживаемого времени. Более благоразумные и умеренные люди онемели от ужаса...

Одни умирали, защищаясь от убийц... Некоторые умерщвляли себя добровольным голоданием, прибегая к петле, бросаясь в воду, низвергаясь с крыш, кидаясь в огонь, или же сами отдавались в руки убийц, просили их не мешкать. Другие, униженно моля о пощаде, скрывались, чтобы избежать смерти, пытались спастись подкупом. Иные погибали вопреки воле триумвиров, жертвой ошибки, вследствие личной вражды к ним убийц. Труп не означенного в списке распознавался по тому, что голова его не была отсечена от туловища...

Впрочем, в некоторых случаях в не меньшей степени проявлялось рвение и мужество жен, детей, братьев и рабов, старавшихся спасти обреченных или погибавших вместе с ними, когда предпринятые меры не удавались. Некоторые убивали себя над трупами погибших...» (Там же. 12—15)

В жуткой хронике Аппиана есть подобного рода примеры верности и самоотверженности. Историк предваряет их таким замечанием:

«...это и мне приятнее рассказывать, и читателям полезнее знать, чтобы и они не отчаивались в несчастьях». Я с ним совершенно согласен, но для экономии места вынужден предложить читателю описание только одного конкретного случая, когда верность и предательство соседствуют. Выбран он потому, что здесь Аппиан рассказывает о гибели одного из главных действующих лиц этой книги:

«Цицерон, пользовавшийся после смерти Гая Цезаря таким влиянием, что когда возникло своего рода единовластие демагога, был осужден на смерть вместе со своим сыном, братом, племянником и всеми родственниками, единомышленниками и друзьями. (Слово демагог не имело в древности того бранного смысла, какой оно приобрело в наши дни, а скорее означало «вожак толпы». – Л.О.). Во время бегства на лодке он не вынес неприятности качки и, велев причалить у собственной виллы вблизи италийского города Капуи... не двигался с места. В то время как преследовали его – его-то ревностнее всех искал Антоний, и для него старались все, – к нему в спальню влетели вороны и стали каркать, так что он проснулся, и стали стаскивать с него тогу. Рабы, истолковывая происходящее как знамение богов, поместили Цицерона на носилки и снова понесли его к морю через лесную чащу. Между тем многие партиями бродили и расспрашивали, не видели ли Цицерона. Все из расположения и сострадания к нему говорили, что он, отчалив на лодке, плывет уже по морю. Но один сапожник, клиент Клодия, бывшего жесточайшим врагом Цицерона (проклятье! Опять Клодий! – Л.О.), указал центуриону Ленату с его немногочисленными спутниками тропинку. Тот погнался и, заметив, что рабы, окружавшие Цицерона, гораздо многочисленнее и готовы защищаться, прибегнул к военной хитрости и закричал: «Центурионы, находящиеся в тылу, идите за мной сюда!» Тогда рабы испугались, полагая, что приближается превосходящий их числом отряд. Ленат, в свое время выигравший процесс благодаря Цицерону, вытащив из носилок Цицерона, отрубил ему голову, или, скорее, по неопытности, отпилил ее, так как он три раза ударил по шее. Отрезал он также и руку, которой Цицерон писал речи против Антония, как тирана...

...поспешили с этим известием к Антонию. Ленат издали показал голову и руку, потрясая ею в воздухе, Антонию, председательствовавшему на форуме. Тот чрезвычайно обрадовался, увенчал центуриона и сверх назначенной награды подарил ему 250 000 аттических драхм за уничтожение величайшего из всех его противников и самого непримиримого. Голова Цицерона и рука очень долгое время висели на форуме перед трибуной, с которой он прежде обращался к народу с речами. И посмотреть на это стекалось больше народу, чем прежде послушать его. Говорят, что за обеденным столом Антоний голову Цицерона ставил на стол, пока не насытился этим отвратительным зрелищем». (Там же. 19, 20)

Цицерон погиб 7 декабря 43-го года до Р.Х. Мне бы хотелось почтить память первого в Истории интеллигента, как я себе позволил ранее его назвать, чем-то вроде прощального слова. Однако в силу обстоятельств, о которых я скажу через пару страниц, эта глава будет закончена прощальным словом о самой римской Республике. Два прощания подряд звучали бы тяжело. Но прощальное слово – всегда похвальное! Так пусть сначала прозвучат слова хвалы Человеку. Они принадлежат самому Цицерону– в них его душа, которая только что воспарила над умирающей в муках Республикой. И пусть не все поступки великого оратора и гражданина мира, особенно в последние годы, вполне отвечали его идеалам. Пожилому человеку это не всегда удается. Но до конца своих дней он верил в справедливость и высокое общественное призвание гражданина, верил в Республику и всю жизнь старался следовать этой вере. А это – немало!

Из трактата Цицерона «О законах» (написанного в 51-м году):

«Ведь всякий, кто познает самого себя, прежде всего почувствует, что обладает каким-то божественным качеством, и будет считать свой ум, присущий ему, как бы священным изображением. И этот человек всегда будет совершать и обдумывать что-либо достойное столь великого дара богов и, сам постигнув и испытав себя всего, поймет, как его одарила природа при его вступлении в жизнь и какими средствами он располагает для приобретения и достижения мудрости...

Ведь когда душа, познав и восприняв доблести, откажется от своей покорности и потворства телу, подавит в себе стремление к наслаждению, словно какой-то позорный недуг, избавится от страха смерти и боли, благодаря взаимному расположению соединится со своими близкими... и изощрит зоркость как глаз, так и ума до способности избирать благое, а противоположные качества отвергать... то будет ли возможность назвать или представить себе более счастливое состояние?

И когда этот человек обозрит небо, землю, моря и всю природу, когда он увидит, из чего это возникло, к чему оно возвратится и когда и как погибнет, что в этом всем смертно и тленно и что божественно и вечно, и когда он воспримет, можно сказать, существование самого божества, правящего и царящего над всем этим, а себя самого признает не жителем какого-то ограниченного места, окруженного городскими стенами, а гражданином всего мира, как бы единого града, то – бессмертные боги! – каким среди этого великолепия и при этом созерцании и познании природы он себе представится сам!..

А когда он почувствует себя рожденным для общества граждан, то он сочтет нужным прибегать не только к подробному рассмотрению вопросов, но и к свободно льющейся непрерывной речи, дабы посредством нее управлять народами, устанавливать законы, порицать дурных людей, защищать честных, восхвалять великих мужей, обращаться к согражданам с убедительными правилами, клонящимися к благу и славе, быть в состоянии побуждать людей к доблести, отвращать их от позорного поведения, утешать униженных, а деяния и намерения храбрых и мудрых людей, наряду с осуждением поступков людей дурных, делать памятными навсегда».

(Цицерон. О законах. Кн. 1, XXII, 59 – XXIV, 62)

Неведомый читатель!

На протяжении многих лет, что я готовил и писал эту книгу, ты был моим ближайшим другом, ежедневным молчаливым собеседником. Вместе мы прошли длинный путь становления, расцвета, а потом и заката Римской Республики. Восхищались ее героями: полководцами и простыми воинами, ораторами и рядовыми гражданами; сожалели об утратах. И вот этот путь оборвался. Перед моим мысленным взглядом, когда я писал эту главу, стояла картина Брюллова «Гибель Помпеи». Помнишь? Охваченное пожаром небо, рушатся дома, колонны, статуи, и под дождем раскаленных камней в ужасе мечутся люди. В эти первые два года после смерти Цезаря обрушилось все здание Республики. Если бы я разбил историю Рима на две части: Республику и Империю, то границу между ними провел бы именно здесь. Еще более десяти лет будет догорать костер гражданской войны. Но это – дележ наследства. Республики уже нет.

Ведь изменение общественного устройства определяется не формой государственного управления – ее смена может запоздать, – а радикальным изменением системы общепризнанных ценностей и модели поведения массы людей. И яснее всего это проявляется в облике, поступках и мотивах деятельности их лидеров – тех выдающихся личностей, которым удается увлечь за собой (или принудить следовать!) большинство народа. Увлечь удается тем, чьи взгляды, намерения и дела отвечают представлениям большинства сограждан о достойном, о необходимом для обеспечения их жизни сегодня и будущего – для детей.

В свою очередь, на формирование этих представлений о необходимом и достойном сильнейшее воздействие оказывает личный, в первую очередь нравственный, пример поведения самих лидеров. По их поведению и характеру популярности в гражданском сообществе мы можем судить о состоянии самого этого сообщества, а также государства.

Окинем, мой читатель, мысленным взором блестящую череду лидеров римского народа эпохи становления и расцвета Республики: Фабий, оба Сципиона, Фламинин, Павел, Катон старший, братья Гракхи, даже Марий (если исключить полубезумный закат его жизни), даже Сулла с его «хирургическим» подходом к излечению уже больного организма Республики. Добавим к этому списку имена выдающихся деятелей времени ее заката: Помпея, Лукулла, Красса, Катона младшего, Цицерона в первой половине его государственной деятельности и, наконец, великого Цезаря.

Сколь бы разными по своему характеру, взглядам и вкладу в укрепление могущества Рима ни были эти мужи, у них много общего. Они бескорыстно служили славе и процветанию римского народа и Государства (как они их понимали). Они вели честную, открытую борьбу в сенате, на форуме или на поле боя и не опускались до обмана, интриг и сговора с врагом. Личное достоинство, верность, честь и доблесть большинства из них были безупречными, образ жизни – простым, а отношение к богатству – безразличным (или как к средству решения политических задач).

Такими же были в течение веков и преобладающие качества рядовых римских граждан. Потом, как расплата за покорение и ограбление других народов, в Рим вместе с деньгами и рабами нахлынули пороки: корыстолюбие, зависть, мздоимство чиновников, иждивенчество, жестокость, обман и предательство. Их мутный поток постепенно размывал фундамент Республики. Более всего от этой порчи страдал римский сенат. Учреждение, которое веками цементировало здание римской государственности, превратилось в собрание жадных, близоруких, трусливых и продажных людей. И, наконец, все рухнуло.

Сколь неприглядная и даже отвратительная картина предстала перед тобой, читатель, в этой главе! Решения сената диктуются то страхом, то ненавистью, то высокомерием – и всегда во вред интересам государства. Цицерон то поддерживает Октавиана против Антония, то призывает Брута, чтобы обуздать молодого Цезаря. А тот от смертельной вражды с Антонием легко переходит к союзу с ним против Брута и Кассия. Антоний то заключает соглашение с убийцами Цезаря старшего, то берется мстить им. И все они преследуют только свои личные интересы: борются за власть и вовсе безразличны к тому, что в междоусобных битвах льется кровь сограждан. Римские воины следуют за тем, кто больше заплатит, и готовы принять в награду дома, земли и имущество италийских союзников Рима. Проскрипции – уже не «хирургическая операция» диктатора, одержимого навязчивой идеей очищения Рима от скверны, а кровавый разгул личной мести триумвиров. Римский плебс не содрогается от зрелища их злодеяний, а предается бессовестным грабежам. Республика мертва, труп ее смердит так же, как отрубленные головы, выставленные на форуме. Среди них и голова Цицерона, одного из самых ревностных ее защитников.

На этом можно бы и закончить, но для перехода к Империи надо пройти еще один небольшой отрезок пути.