355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Остерман » Римская история в лицах » Текст книги (страница 4)
Римская история в лицах
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Римская история в лицах"


Автор книги: Лев Остерман


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 81 страниц)

Явившись в город, диктатор собирает новое войско и ведет его на выручку окруженным. Ночное сражение... Осаждающие, оказавшиеся между двух огней, разгромлены. Цинциннат с трофеями возвращается в Рим и... через шестнадцать дней после своего назначения слагает диктаторские полномочия, чтобы вернуться на свое поле.

Цинциннат – персонаж реальный, хотя история его приглашения и молниеносной диктатуры, возможно, вымышленная. Но образ простого римлянина, встающего в критическую минуту во главе государства, едва отерши пот со лба и облачившись в тогу, в течение столетий будет в глазах потомков служить эталоном личного достоинства, мужества и преданности Риму.

Этим я пока ограничусь в цитировании военных эпизодов первого столетия существования Республики. Так или иначе, но римляне отбились. Они ничего не потеряли и практически ничего не приобрели, если не считать военного опыта и спаянности своего народа. Впрочем, эту спаянность они обрели далеко не сразу, а лишь пройдя через целый ряд внутриполитических коллизий. О них сейчас и пойдет речь.

Одним из непременных атрибутов ранних этапов развития едва ли не любого народа являлось долговое рабство. Как только общественное развитие поднималось над уровнем стаи, где безраздельно господствует воля вожака, как только люди получали минимальную самостоятельность в обеспечении своих жизненных потребностей, так сразу им требовалась возможность займа. Без этого нельзя было справиться с неизбежными временными трудностями. Но как обеспечить возврат долга, если должник, на беду, лишится всего имущества? Ответ очевиден: ему придется расплатиться единственным, что у него остается – своим трудом. Теперь уже не на себя, а на заимодавца. Если же тому его труд не нужен, то на другого, кто оплатит долг, то есть купит должника. Несостоятельный должник становится рабом или продает в рабство своих детей. Негуманно, но логично! До гуманизма наши далекие предки еще не поднялись, зато логики им было не занимать.

Как мы помним, плебеям, людям, в большинстве своем пришлым и неимущим, приходилось одалживаться у римских патрициев землей и тягловым скотом. И те, естественно, сразу же оградили свои интересы законом о долговом рабстве. Для тех, кто готов был в поте лица трудиться, беда вроде и невелика. Да начались непрерывные войны. Плебеям дарована была честь защищать Рим. Но жалованья солдатам еще не положено, трофеев тоже пока нет – дай бог отбиться (если и перепадает кое-какая добыча, то только патрициям). Между тем хозяйство разваливается, противник сжигает постройки и посевы, угоняет скот. Нет урожая – нечем расплатиться с кредиторами. А закон неумолим!

Вот, быть может, и вымышленное, но вполне реалистичное описание эпизода, послужившего, если верить Титу Ливию, толчком к восстанию плебеев, с которого началась их длительная борьба с патрициями за свою свободу:

«Общее недовольство, и без того усиливавшееся, разожжено было зрелищем бедствий одного человека. Старик, весь в рубцах, отмеченный знаками бесчисленных бед, прибежал на форум. Покрыта грязью была его одежда, еще ужасней выглядело тело, истощенное, бледное и худое, а лицу его отросшая борода и космы придавали дикий вид. Но узнали его и в таком безобразном облике и говорили, что он командовал центурией, и, сострадая ему, наперебой восхваляли его военные подвиги; сам же он в свидетельство своих доблестей показывал, открыв грудь, шрамы, полученные в разных сражениях. Спросили его, отчего такой вид, отчего такой срам, и когда вокруг него собралась толпа не меньше, чем на сходке, ответил он, что воевал на сабинской войне, и поле его было опустошено врагами, и не только урожай у него пропал, но и дом сгорел, и добро разграблено, и скот угнан, а в недобрый час потребовали от него налог, и вот сделался он должником. Долг, возросший от процентов, сначала лишил его отцова и дедова поля, потом остального имущества и, наконец, подобно заразе, въелся в само его тело: не просто в рабство увел его заимодавец, но в колодки, в застенок. И он показал свою спину, изуродованную следами недавних побоев. Это зрелище, эта речь вызвали громкий крик. Волнению уже мало места на форуме, оно разливается по всему городу: должники в оковах и без оков вырываются отовсюду к народу взывают к защите квиритов. Повсюду являются добровольные товарищи мятежников; и уже улицы заполнены толпами людей, с криком бегущих на форум». (Там же. Т. 1, II, 23)

Долго копившаяся обида плебеев взрывается бунтом. Поведение толпы на площади становится все более угрожающим:

«Не столько прося уже, сколько грозя, они требуют, чтобы консулы созывали сенат, окружают курию, хотят сами быть свидетелями и распорядителями обсуждения государственных дел... Уже близко было к тому, что власть консулов не сдержит людского гнева, когда и те, кто не знал, что опасней – идти или медлить, все-таки явились в сенат. Однако и в заполнившейся наконец курии согласия не было – ни между отцами, ни даже между самими консулами. Аппий, крутой нравом, предлагал употребить консульскую власть: схватить одного-другого, и остальные успокоятся. Сервилий же, склонявшийся к более мягким мерам, полагал, что возбужденные умы лучше переубедить, чем переломить, – оно и безопасней, и легче.

Среди таких бедствий надвигается опасность еще страшней: в Рим прискакали латинские всадники с грозной вестью, что на город движется готовое к бою войско вольсков. Государство настолько раскололось раздором надвое, что известие это было совсем по-разному принято сенаторами и плебеями. Простой народ ликовал. Боги мстят за своеволие сенаторов, говорили плебеи; они призывали друг друга не записываться в войско... Сенат же, приунывший и напуганный двойной опасностью – и от граждан и от врагов, стал просить консула Сервилия, чей нрав был приятней народу, выручить государство в столь грозных обстоятельствах. Тогда консул, распустив сенат, выступил на сходке. Там он заявил, что сенаторы полны забот о простом народе, однако плебеи – лишь часть гражданского целого, хотя и большая, поэтому думам о них помешала тревога об общем деле... Доверие к своей речи укрепил он указом, чтобы никто не держал римского гражданина в оковах или в неволе, лишая его возможности записаться в консульское войско, и чтобы никто, пока воин в лагере, не забирал и не отчуждал его имущества, и не задерживал бы его детей и внуков. После такого указа и собравшиеся здесь должники спешат тотчас записаться в войско, и со всего города сбегаются люди на форум, вырвавшись из-под власти заимодавцев, и торопятся принести присягу. Из них составился большой отряд, и никакой другой не выказал столько доблести и усердия в войне с вольсками». (Там же. 23, 24)

Но вот противник разбит, опасность миновала, войско возвращается, и... власти, как всегда, забывают о своих обещаниях. Должников хватают и возвращают заимодавцам, консул Аппий правит жестокий суд над новыми должниками. Народ возмущен. Толпа на форуме криками заглушает приговоры консула. Начинается смута. Плебеи собираются по ночам, сговариваются о сопротивлении. В это время происходит очередная смена консулов, и очередная военная опасность появляется на горизонте. Теперь войну объявляют сабиняне. Сенат требует от консулов жестких мер, но тщетно они на форуме поименно выкликают юношей. Никто не отзывается, а из собравшейся вокруг толпы кричат, что консулы не получат ни одного воина, пока не исполнят обещание вернуть свободу должникам. Попытка применить силу кончается неудачей – ликтора, пытающегося схватить одного из призывников, толпа прогоняет. Начинается драка. Достается и сенаторам, пришедшим было на помощь консулам. Колеблется один из устоев Рима – почтение к «отцам».

В страхе вновь созывают сенат. Предложение пойти на уступки народу опрометчиво отклонено. Вместо этого принято решение назначить диктатора. Он вправе казнить ослушников и на его действия нет апелляции – бунт для острастки следует подавить! Тем более что времени терять нельзя. Кроме сабинян, против Рима опять выступили вольски, да еще эквы – три войска с трех сторон идут на Рим. К счастью для сенаторов, у них хватает ума передать неограниченную власть не автору предложения о диктатуре ненавистнику плебеев Аппию Клавдию, а Валерию – человеку сдержанному, пользующемуся определенным доверием у плебеев, поскольку право апелляции к народу было дано в свое время по предложению его брата.

Валерий начинает с того, что издает указ, весьма схожий с указом Сервилия, – снова обещано освобождение должников. «Кредит доверия» – понятие не столь современное, как полагают многие. Народ, хотя однажды и обманутый, верит Валерию. Набирается огромное войско. И... все повторяется. Враги разбиты, войско возвращается. Но тщетно Валерий убеждает сенаторов принять меры по облегчению положения должников. Военная угроза миновала, похоже, надолго. Сенаторы, сами заимодавцы, не желают нести ущерб. Валерия не слушают. Он досрочно слагает с себя полномочия диктатора. Плебеи понимают, что больше им надеяться не на что и открывают для истории грозное оружие угнетаемых – забастовку. Еще не распущенное войско уходит на гору, что расположена в паре километров к северу (потом ее назовут «священной»), устраивает там лагерь и ждет.

Идет день за днем. Войско не предпринимает никаких агрессивных действий, если не считать добычи минимального пропитания с окрестных полей, но не возвращается. В Риме начинается паника. Патриции боятся, что солдаты обратят свое оружие против них, боятся оставшихся в городе плебеев. А те боятся мести патрициев. Все ждут со страхом, что соседи, узнав о расколе, снова выступят против Рима.

В лагерь отправляется посольство, начинаются переговоры о примирении. Достигнуто соглашение. Священное право собственности не ущемлено, закон о долговом рабстве остается в силе. Но плебеи получают гарантию того, что рамки этого закона не будут расширены. Они получают реальную возможность защиты от произвола консулов и патрициев. Учреждены новые выборные магистратуры – «народных трибунов». Их могут занимать только плебеи, и выбирать будут тоже только плебеи. У народных трибунов нет определенных административных или властных функций, но зато они наделены правом вето на любые решения консулов, на любые постановления сената и комиции. Только диктатор и цензоры свободны от вмешательства трибунов в их дела. Право трибунской «интерцессии» (вмешательства, запрета) распространяется и на судебные процессы. Трибун может отобрать «дело» у судьи и отдать его на суд народа. Любой плебей в случае необходимости найдет себе убежище в открытом днем и ночью, неприкосновенном жилище трибуна. А главное – неприкосновенен сам трибун. Великой клятвой поклялись плебеи на Священной горе, что всякий, кто осмелится перечить народному трибуну, а тем более, поднимет на него руку, обречен богам подземного царства. Он будет убит, а имущество его конфисковано и передано в храм Цереры – покровительницы плебеев-земледельцев.

Таким образом, реальная сила трибуна оказывается очень велика. Он не только может защитить собрата-плебея от несправедливости власть имущих, но и заблокировать любое их решение, любое действие – даже набор войска для ведения войны.

Под угрозой гибельного раскола патрицианский сенат вынужден со всем этим согласиться.

Трибунов должны избирать в собраниях плебеев сроком на один год. Сначала эти собрания собирались по куриям, но там на выбор трибунов через своих клиентов влияли патриции. В 471 году, по настоянию плебеев, выборы трибунов переносятся в трибы (районы). К этому времени их было уже двадцать одна – четыре городские и семнадцать сельских. Впоследствии собрания по трибам, но уже с участием патрициев – «трибутские комиции» – стали рассматривать все вопросы жизни города и потеснили центуриатские комиции, особенно в деле принятия новых законов. Но избрание трибунов, по-прежнему, оставалось прерогативой собраний (по трибам) только одних плебеев.

Вначале было решено избирать двух трибунов. Причем каждый из трибунов получал, помимо прочего, еще и право накладывать запрет на все распоряжения своего коллеги. В том числе он мог и приостановить действие наложенного тем вето. Здесь заложен все тот же римский принцип согласия (консенсуса). Но здесь же и возможность подрыва трибунской власти путем давления или подкупа одного из трибунов, особенно впоследствии, когда число их возросло сначала до пяти (в том же 471 году), а потом и до десяти (в 457 году).

После учреждения института народных трибунов, на фоне непрестанных оборонительных войн с соседями, развернулась борьба неимущих плебеев за землю. Я говорю о неимущих, ибо, разумеется, в этом сословии произошло имущественное расслоение. Кто-то из пришлых или присоединенных к Риму граждан принес с собой приличное состояние, кому-то улыбнулась фортуна и он сумел стать на ноги или урвать кое-что из военной добычи – так или иначе, но появились состоятельные и даже богатые плебейские роды. Их члены еще не допущены к занятию государственных должностей, не могут войти в состав жреческих коллегий, но уже становятся сенаторами. Правда «младшими» – без права участия в обсуждении вопросов, а только в «голосовании ногами» (сторонники и противники каких-либо решений в сенате расходились в разные стороны).

Но большинство плебеев непрерывные войны разоряли, заставляли продавать землю, превращали в нищих, если не в рабов. А между тем в общем владении города находилось довольно много земли, либо пустовавшей изначально, либо прихваченной у соседей. Эту землю фактически «оккупировали» (римляне так и называли эти действия – оккупация) патриции – сначала для выпаса скота, а потом и для расширения своих владений. Бедняки требовали ее раздела. Патриции всеми средствами старались этому помешать. Трибуны под давлением народа прибегали к шантажу – запрету набирать войско, когда соседи собирались на Рим войной. Консулы и диктаторы опирались на свою власть, на большинство в центуриатских комициях, на тайное сочувствие некоторых трибунов, каковыми народ избирал людей «уважаемых», а значит, состоятельных. Одних трибунов умело настраивали против других. Законы о разделе земли, таким образом, неизменно проваливались.

Борьба эта продолжалась целое столетие, без заметного успеха для плебеев. Правда, в 467 году, когда римлянам удалось захватить приморский город Анций с его окрестностями, расположенный километрах в 50-ти к югу от Рима, консул Фабий предложил плебеям поделить эти земли и образовать на них римскую колонию. Но Рим был еще слаб, и поселяться так далеко от спасительных стен города согласились немногие. Так что первый серьезный раздел захваченной у неприятеля земли произошел лишь в начале следующего века после взятия этрусского города Вейи, расположенного всего в двадцати километрах от Рима. Но об этом речь впереди.

Еще одной причиной недовольства плебеев служило отсутствие писаных законов. Кое-какие законы, конечно, существовали, но были известны только понтификам, а консулы судили как бог на душу положит, что открывало дорогу произволу. Плебеи требуют составления гласного свода законов. Патриции соглашаются – они надеются законодательным путем ограничить своеволие народных трибунов.

Римлянам известно, что за полтора века до того в Афинах мудрец Солон не только сумел погасить начавшуюся было войну между богатыми и бедными, но и дал афинянам такие законы, которые способствовали процветанию их государства. В Афины отправляется посольство с заданием списать законы Солона. Римлянам свойственна гордость, но не снобизм. Где надо, они готовы проявить себя прилежными учениками. По возвращении послов избирают коллегию из десяти человек (децемвиров) для разработки свода римских законов. Сенаторам удается настоять на том, что вся коллегия составляется из патрициев. Возглавляет ее Аппий Клавдий – сын уже известного нам консула и такой же, как его отец, ненавистник плебеев. Во избежание давления на децемвиров в тот год, по решению народа, ни консулы ни трибуны не избираются, сенат не созывается. Суд в городе поочередно творят все десять членов коллегии. Дежурный судья является на форум, подобно консулу, в сопровождении двенадцати ликторов. Чтобы возражения и споры не мешали работе децемвиров, упразднена на время и возможность апелляции к народу на любые их решения.

И вот к концу 451-го года законы составлены, записаны на десяти досках, обсуждены постатейно и утверждены в центуриатских комициях. Можно бы вернуться к нормальной жизни государства. Но в ходе обсуждения законов высказывались предложения их кое-чем дополнить. Решено повторить сей удачный опыт, еще на год избрать коллегию децемвиров, сменив ее состав, чтобы новые люди «свежим глазом» могли взглянуть на весь свод законов. Только Аппий Клавдий для обеспечения преемственности пусть останется во главе коллегии. Он же и подберет кандидатов в ее состав.

Новая коллегия избрана. На этот раз в ней даже поровну патрициев и плебеев – разумеется, людей состоятельных, могущих посвятить себя целиком общему делу. И тут Аппий Клавдий сбрасывает с себя постылую маску «друга народа». В коллегию он подобрал единомышленников и может наконец осуществить свой давний замысел – ввести в Риме тираническое правление. В день вступления в должность децемвиры приходят на форум в сопровождении двенадцати ликторов каждый. Сто двадцать ликторов и у каждого в фасках – секира! Это прямая угроза. Законное сопротивление невозможно – ведь право апелляции отменено. Простой народ, да и сенаторы тоже, в ужасе. Все боятся заикнуться о свободе – ведь ликторы тут же пустят в ход розги, а то и секиры. Воцаряется произвол. Децемвиры выносят пристрастные судебные решения. Преследованиям подвергаются, конечно, в первую очередь плебеи. Их имущество конфискуют и за счет этого наградами подкупают патрицианскую молодежь, окружающую децемвиров.

Две дополнительные доски законов уже составлены и обнародованы. Кончается и год, на который избрана коллегия десяти, но комиции для утверждения законов никто не собирает, и децемвиры свою власть слагать явно не собираются. Тут, как полагается, на горизонте появляется новая военная угроза. Против Рима выступают с двух сторон сабиняне и эквы. Надо набирать войско, но кому? У децемвиров на это нет полномочий. Они собирают сенат. Двое сенаторов, Луций Валерий и Марк Гораций, обвиняют децемвиров в злоупотреблении властью. Но старейшие сенаторы добиваются решения о поручении децемвирам вести войну. Набор объявлен. Опасаясь скорой расправы ликторов, молодежь не смеет уклониться от призыва. Войско сформировано, децемвиры распределяют между собой командование и выступают в поход. Римляне терпят полное поражение на обоих фронтах. Войско, сражавшееся против сабинян, бежит под покровом ночи и становится укрепленным лагерем невдалеке от Рима. Второе войско наголову разгромлено эквами, остатки его, побросав имущество, укрываются в союзном Риму городе Тускуле. Сенат принимает чрезвычайные меры по защите города.

Тем временем децемвиры совершают два страшных преступления. На сабинском фронте некоего доблестного воина, Луция Сикция, агитировавшего в войске против децемвиров, посылают в разведку, а сопровождающим поручают убить его. Преступление обнаруживается, в лагере вскипает ненависть к командующему.

Другое тяжкое злодеяние совершается в Городе. В нем повинен сам Аппий Клавдий. Процитируем несколько фрагментов описания этого происшествия у Тита Ливия. Это критический момент в борьбе плебеев и патрициев. Испытанию подвергнется реальное соотношение сил. А то, что это испытание сфокусируется на ярком драматическом эпизоде, на вопиющей несправедливости, так это очень типично для всех народных волнений. Дело происходит в середине V-гo, а не VIII века до Р.Х., и можно думать, что легендарный рассказ о нем, использованный историком, недалек от истины.

«Аппий Клавдий, – пишет Тит Ливий, – воспылал страстью к девушке из народа и решил удовлетворить свою похоть. Отец девушки, центурион Луций Вергиний, несший службу у Альгида, был образцовым воином и гражданином. Так же была воспитана его жена, так воспитывались и дети. Дочь он просватал за бывшего трибуна Луция Ицилия, храбреца, доблестно отстаивавшего права плебеев. Девушка редкой красоты, она была уже взрослой и не соблазнилась подарками и обещаниями Аппия, и тогда тот, от страсти потеряв голову, решился на грубое насилие. Он поручает своему клиенту Марку Клавдию (клиенты носили родовое имя своих патронов), чтобы тот объявил ее своею рабыней и не уступал требованиям временно оставить ее на свободе, полагая, что в отсутствие ее отца Вергиния это беззаконие будет возможно. Когда она пришла на Форум, где среди лавок была и школа, в которой она обучалась грамоте, Клавдий, слуга децемвирской похоти, остановил наложением руки девушку и, объявив ее дочерью своей рабыни и, следовательно, рабыней, приказал без промедления следовать за ним, иначе, мол, он уведет ее силой. Бедная девушка остолбенела, но на крики кормилицы сбежался народ. Имена ее отца Вергиния и суженого Ицилия были хорошо известны. Тех, кто знал их, объединяла дружба, а толпу – негодование против козней Клавдия. Девушка была уже спасена от насилия, но тут предъявивший на нее права заявил, что ни к чему собирать такую толпу: он, мол, намерен действовать не силой, но по закону. И вот он вызывает девицу в суд. По совету близких, присматривавших за ней, она явилась к трибуналу Аппия. Истец поведал свою выдумку судье, который сам и был сочинителем этой басни, что, мол, девушка родилась в его, Клавдия, доме, откуда была похищена и подброшена Вергинию... Защитники девушки сказали, что Вергиний отсутствует по делу государства и если ему сообщат о случившемся, то он будет в городе через два дня, а посему несправедливо в отсутствие отца тягаться о детях, и потребовали отсрочить дело до его возвращения.» (Тит Ливий. История Рима. Т. 1, III, 44)

Аппий соглашается отложить рассмотрение дела, чтобы послали за отцом, но девушку до суда пусть истец оставит у себя. Это противозаконно!

«На неправый приговор, – продолжает Ливий свой рассказ, – роптали, но никто не осмеливался ему воспротивиться, пока не вмешались дядя Вергиний, Публий Нумиторий и ее жених Ицилий. Толпа расступилась в надежде, что Ицилий сумеет противостоять Аппию, но тут ликтор объявляет, что приговор уже вынесен, и отталкивает Ицилия, не давая ему говорить...

...Толпа была возбуждена, и стычка казалась неминуемой. Ицилия обступили ликторы, но дальше угроз дело не пошло, поскольку Аппий сказал, что Ицилий, человек беспокойный и не забывший еще, как был трибуном, вовсе не защищает Вергинию, но ищет повода для смуты. Однако повода он ему не даст, и не из-за наглости Ицилия, а лишь покровительствуя свободе и считаясь с отцовским званием Вергиния, в чье отсутствие не будет совершен ни суд, ни приговор. Марка Клавдия он попросит поступиться своим правом и до завтра отпустить девушку. А если завтра отец не прибудет, пусть, мол, Ицилий и ему подобные знают – он выкажет твердость, достойную законодателя и децемвира». (Там же. 45, 46)

Конечно же, это была уловка. Аппий пишет децемвирам в войско, чтоб те не давали Вергинию отпуска и даже взяли его под стражу. Но подлый приказ опаздывает: Вергиний отбывает еще до полуночи, а бесполезное письмо о его задержании доставлено лишь назавтра утром.

«А в Риме, – рассказывает дальше Тит Ливий, – все граждане в нетерпении собрались на форуме, куда Вергиний, одетый как на похоронах, привел дочь, обряженную в лохмотья, в сопровождении нескольких матрон и толпы защитников. Здесь Вергиний стал обходить людей; обращаясь к ним, он не только просил содействия, но требовал его как должного: он-де каждый день идет в бой за их жен и детей, и никто не сравнится с ним ни храбростью, ни числом совершенных на войне подвигов. Но что в них пользы, когда в городе, не задетом войной, наши дети стоят на краю гибели, как если бы он был уже захвачен врагом?.. « (Там же. 47)

Однако помочь Вергинию никто не смог, так как никакого разбирательства дела не последовало.

«Децемвир, – продолжает Ливий, – потерявший от похоти разум, заявил, что не только по вчерашним нападкам Ицилия и буйству Вергиния, свидетели коих были все римляне, но и по другим достоверным сведениям он понял, что с целью посеять смуту в Городе всю ночь собирались сходки. И потому, мол, он, зная о предстоящей борьбе, пришел сюда в сопровождении вооруженных людей, но не ради притеснения мирных граждан, а для того, чтобы, не роняя высокого сана, обуздать тех, кто нарушает общественное спокойствие. «И потому советую вам успокоиться, – сказал он. – А вы, ликторы, расчистите путь в толпе, чтобы хозяин мог вернуть свою собственность!»

Он произнес это громовым голосом и с такой злобой, что толпа расступилась, сама принося девушку в жертву насилию. И тогда Вергиний, увидев, что помощи ждать не от кого, с мольбой обратился к Аппию: «Прости отцу, ради его горя, если я сказал против тебя неразумное слово, но позволь напоследок здесь, в присутствии девицы, расспросить кормилицу, как обстояло дело, чтобы я, если и правда не отец, ушел отсюда со спокойным сердцем.» Получив разрешение, он отошел с дочерью и кормилицей к лавкам, что расположены возле храма Венеры Очистительницы и зовутся теперь Новыми, и выхватив там у мясника нож, воскликнул: «Только так, дочь моя, я могу сделать тебя свободной». Тут он пронзает грудь девушки и, обернувшись к судилищу, произносит: «Да падет проклятие за эту кровь на твою голову, Аппий!».

При виде ужасного злодеяния поднялся крик, и Аппий, выйдя из оцепенения, приказывает схватить Вергиния. Но тот, размахивая ножом, под защитой шедшей за ним толпы прокладывал себе путь к воротам. Ицилий и Нумиторий, подняв бездыханное тело, показывали его, народу, оплакивая красоту девушки, навлекшую на нее злодеяние Аппия, осуществить которое вынужден был отец...» (Там же. 48)

Здесь следует остановиться на минуту и уяснить, что именно Тит Ливий и современники описываемых событий считали «ужасным злодеянием»: убийство отцом дочери или преступные поползновения децемвира, сделавшие это убийство, с их точки зрения, необходимым? Судя по всему – именно последнее. Мы сейчас вряд ли сможем похвалить отца, убивающего родную дочь. Но вспомним обостренное отношение римлян к вопросам чести, а также то, что закон и обычай давали отцу семейства право отнимать жизнь, от него произошедшую. Закон ведь всегда фиксирует то, что утверждено практикой общественной жизни. Вспомним еще, как, согласно легенде, на заре Римской Истории отец одного из братьев Горациев, убившего свою сестру за сочувствие к врагу, говорит на суде, что «дочь свою он считает убитой по праву». Такие были нравы!

Но вернемся к описанию драмы, разыгравшейся на римском форуме. Она, между тем, приобретает новую окраску:

«Мужчины, а больше всех Ицилий, негодуя, говорили о потере трибунской власти и права на обжалование перед народом.

Толпу взволновала как чудовищность злодеяния, так и надежда, воспользовавшись происшедшим, вернуть себе свободу. Аппий то вызывал Ицилия, то приказывал схватить его, но служителям не дали подойти, и тогда он сам, окруженный патрицианской молодежью, ринулся в толпу и приказал заключить Ицилия под стражу. Ицилия, однако, обступила уже не просто толпа, рядом с ним были и Луций Валерий, и Марк Гораций, которые оттолкнули ликтора, утверждая, что если Аппий прибегнет к праву, то они могут защитить Ицилия от частного лица, а если он применит силу, то и тогда они ему не уступят. Тут-то и вспыхнула жестокая распря. Ликтор децемвира напал было на Валерия и Горация, но толпа разломала его фаски. Аппий поднялся (на трибунал. – Л.О.), чтобы обратиться к народу, но Гораций и Валерий пошли вслед за ним. Народ слушал их, а децемвиру не давал говорить. Уже Валерий, словно он был облечен властью, приказывал ликторам оставить в покое честного человека – это сломило дух Аппия, и в страхе за свою жизнь, закутав лицо, он бежал с форума и незаметно укрылся в близлежащем доме». (Там же. 49)

Далее события разворачиваются стремительно. Вергиний возвращается к остатку войска, сражавшегося против эквов, и рассказывает солдатам о злодеянии Аппия. Вспыхивает бунт. Несмотря на попытки децемвиров их остановить, воины отправляются в Рим и занимают Авентинский холм. К ним присоединяются многие плебеи из города. Собирается сенат. К мятежникам направляют трех бывших консулов спросить, по чьему приказу те оставили военный лагерь. В ответ восставшие требуют прислать к ним Валерия и Горация. Только с ними будут они вести переговоры.

Тем временем Ицилий прибывает в сабинскую армию, уже и так взбудораженную, как мы помним, убийством Луция Сикция. Выслушав его рассказ, часть воинов уходит в Рим и соединяется со своими товарищами на Авентине. Валерий и Гораций соглашаются отправиться к мятежникам только при условии, что децемвиры сложат свои полномочия. Те отказываются это сделать, пока не проведут утверждение дополнительных законов. Узнав об этом, плебеи, как их предки почти полвека назад, уходят из Рима на Священную гору. За войском идут все плебеи, которым позволяет возраст.

Этот эпизод очень характерен для римского менталитета. Децемвиров уже ненавидят все – и сенаторы и плебеи. Казалось бы, что стоит низложить, арестовать или изгнать из города этих десятерых? Но на их стороне закон! Децемвиры избраны без права апелляции. Никто не может лишить их власти, пока они сами не пожелают ее сложить. Уход плебеев – способ морального давления на них.

Рим опустел. Большинство сенаторов в страхе присоединяются к Валерию и Горацию. Они говорят: «Чего еще вы ждете, отцы-сенаторы? Децемвиры не желают покончить со своим упрямством, а вы намерены допустить, чтоб все было предано огню и разрушению? А вы, децемвиры? Что же это за власть, за которую вы так крепко держитесь? Или вы собираетесь вершить суд над крышами и стенами? И вам не стыдно, что ликторов на форуме чуть ли не больше, чем остальных граждан? Что если плебеи, увидав, что на нас не действует их уход, вернутся с оружием в руках? Или вы хотите, чтобы ваша власть пала вместе с самим городом?» (Там же. 52)

Децемвиры сдаются. Они просят сенаторов лишь о том, чтобы их оградили от расправы. Валерий и Гораций отправляются к плебеям. Те ставят условием восстановление власти трибунов и права апелляции к народу, а также казнь децемвиров, которых они грозят сжечь живьем...

«Размышляя здраво, – отвечали послы, – ваши требования справедливы настолько, что были бы выполнены и без их предъявления, ибо вы просите поруки вашей свободы, а не разрешения притеснять других. А гнев ваш заслуживает только прощения, но не поощрения, ибо, ненавидя жестокость, вы сами выказываете жестокость и, не обретя еще свободы, уже хотите господствовать над противником. Неужели никогда не перестанут плебеи Рима казнить патрициев, патриции – плебеев и мир не водворится в нашем государстве? Вам теперь нужнее щит, чем меч. Более чем достаточное унижение для них (децемвиров. – Л.О.) сделаться простыми гражданами, не нанося и не испытывая ущерба». (Там же. 53)


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю