Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 81 страниц)

«Ведь если бы я в юности, под влиянием наставлений многих людей и многих литературных произведений, не внушил себе, что в жизни надо усиленно стремиться только к славе и почестям, а преследуя эту цель – презирать все телесные муки, все опасности, грозящие смертью и изгнанием, то я никогда бы не бросился, ради вашего спасения, в столь многочисленные и в столь жестокие битвы и не стал бы подвергаться нападениям бесчестных людей. Но таких примеров полны все книги, полны все высказывания мудрецов, полна старина. Все это было бы скрыто во мраке, если бы этого не озарил свет литературы. Бесчисленные образы храбрейших мужей, созданные не только для любования ими, но и для подражания им, оставили нам греческие и латинские писатели! Всегда видя их перед собой во время своего управления государством, я воспитывал свое сердце и ум лишь размышлением о выдающихся людях». (Цицерон. Речь в защиту поэта Авла Лициния Архия. IV, 14) И далее, в той же речи:

«Ведь доблесть не нуждается в иной награде за свои труды, кроме награды в виде хвалы и славы. Если она у нас будет похищена, то к чему, судьи, на нашем столь малом и столь кратком жизненном пути так тяжко трудиться?.. Но теперь в каждом честном человеке живет доблестное стремление, которое днем и ночью терзает его сердце жаждой славы и говорит о том, что память о нашем имени не должна угаснуть с нашей жизнью, но должна жить во всех последующих поколениях. ... Я, по крайней мере, думал, что все деяния, какие я совершал, уже в то время, когда они совершались, становились семенами доблести, рассыпающимися по всему миру, и что память о них сохранится навеки. Но будут ли эти воспоминания, после моей смерти, далеки от моего сознания или же, как думали мудрейшие люди, они будут соприкасаться с какой-то частью моей души, теперь я, несомненно, услаждаю себя размышлениями об этом и питаю какую-то надежду». (Там же. XI, 28, 29; XII, 30)

Да послужит и этот рассказ к исполнению надежды Цицерона!

Глава III
Цезарь

Не без робости и смущения приступаю я к рассказу о Юлии Цезаре. Удастся ли мне, хотя бы в самой малой степени, приблизиться к пониманию замыслов и побуждений одного из гениев истории человечества? Удастся ли убедить тебя, читатель, в правомерности этого приближения? Причем сделать это, оставаясь на реальной почве исторически достоверных фактов, свидетельств древних авторов и единственного дошедшего до нас сочинения самого Цезаря. А сколь ответственна эта задача! Ведь для большинства из нас древний Рим – это в первую очередь Юлий Цезарь. Подобно Эльбрусу среди заснеженных хребтов Кавказа, возвышается он над всей блистательной цепью великих полководцев и государственных деятелей римской истории. Его облик, свершения и планы представляются нам в зареве пожара гражданской войны как кульминация героической и трагичной эпопеи римской Республики и вместе с тем как предтеча блеска, тирании и всемирного могущества Империи.

Без устали всматриваюсь в различные ракурсы фотографий скульптурного портрета Цезаря, хранящегося в Британском музее. Главное впечатление – могучий ум. Его создают размеры геометрически правильного полушария черепа, лишь немного уступающего по высоте всему остальному лицу, и широкий, чистый лоб, прорезанный двумя вертикальными морщинами над переносицей. Второе впечатление – пристальность и спокойная вдумчивость взгляда широко расставленных, глубоко сидящих глаз (непостижимо, как это удалось передать древнему мастеру). И сила воли! Она – в резких складках, идущих от крыльев хорошо очерченного, крупного носа с римской горбинкой, в глубоких впадинах на щеках под скулами, в твердой лепке подбородка и четком рисунке губ. Но вместе с тем никаких признаков высокомерия, нередко заметных на такого рода сильных лицах. Здесь – сила, направленная более внутрь себя, чем вовне... Цезарю, наверное, около пятидесяти. Лицо чистое – без морщин или мешков под глазами. На нем следы суровых испытаний, пожалуй, даже печать некоторого аскетизма. Но не жестокости! Лицо не повелителя полумира, а скорее ученого, мыслителя.

Светоний утверждает, что глаза у Цезаря были черные и живые, что он был светлокожий, высокого роста и хорошо сложен. Здоровьем отличался превосходным. Лишь под конец жизни у него стали случаться внезапные обмороки и пару раз были приступы падучей. Это несколько расходится с представлением Плутарха, который в биографии Цезаря пишет, что:

«...всех поражало, как он переносил лишения, которые, казалось, превосходили его физические силы, ибо он был слабого телосложения, с белой и нежной кожей, страдал головными болями и падучей... Однако он не использовал свою болезненность как предлог для изнеженной жизни, но, сделав средством исцеления военную службу, старался беспрестанными переходами, скудным питанием, постоянным пребыванием под открытым небом и лишениями победить свою слабость и укрепить свое тело». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XVII)

Мне кажется, что информация Плутарха лучше совместима с другими свидетельствами об облике и характере Цезаря. Да и у того же Светония мы можем прочитать, как Цезарь, говоря современным языком, заботился о поддержании физической формы:

«...выносливость его превосходила всякое вероятие. В походе он шел впереди войска, обычно пеший, иногда на коне, с непокрытой головой, несмотря ни на зной, ни на дождь. Самые длинные переходы он совершал с невероятной быстротой, налегке, в наемной повозке, делая по сотне миль в день, реки преодолевая вплавь...» (Светоний. Божественный Юлий, 57) Упоминание Плутарха о намеренно скудном питании и неприхотливости Цезаря тоже находит подтверждение у Светония:

«Вина он пил очень мало: этого не отрицают даже его враги. Марку Катону принадлежат слова: «Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым». В отношении же еды он, как показывает Гай Оппий, был настолько неприхотлив, что когда у кого-то на обеде было подано старое масло вместо свежего, и остальные гости от него отказались, он один брал его даже больше обычного, чтобы не показать, будто он упрекает хозяина в небрежности или невежливости». (Там же, 53)

Этот эпизод фигурирует и у Плутарха. В изложении Светония читатель, наверное, отметил тактичность Цезаря. Кстати, ссылка на Гая Оппия, соратника по Галльской войне и времени после нее, позволяет думать, что эпизод относится отнюдь не к ранней поре жизни Цезаря.

Завершая наш первый эскизный набросок облика Юлия Цезаря, нельзя не упомянуть его исключительную работоспособность. «Спал он, – свидетельствует Плутарх, – большей частью на повозке или на носилках, чтобы использовать для дела и часы отдыха. Днем он объезжал города, караульные отряды и крепости, причем рядом с ним сидел раб, умевший записывать за ним, а позади – один воин с мечом. Он передвигался с такой быстротой, что в первый раз проделал путь от Рима до Родана (нынешняя река Рона во Франции. – Л.О.) за восемь дней ... во время этого похода он упражнялся еще и в том, чтобы, сидя на коне, диктовать письма, занимая одновременно двух или, как утверждает Оппий, еще большее число писцов. Говорят, что Цезарь первым пришел к мысли беседовать с друзьями по поводу неотложных дел посредством писем, когда величина города и исключительная занятость не позволяли встречаться лично». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XVII)

У Светония есть упоминание о том, что свой филологический трактат «Об аналогии» Цезарь продиктовал во время перехода с войском через Альпы, а политический памфлет «Против Катона» – в пору решающей и крайне тяжелой битвы при Мунде, где сама жизнь его была под угрозой, о чем читатель узнает в одной из последующих глав.

О дате рождения Юлия Цезаря давно идет ученый спор: то ли в 100-м, то ли в 102-м году до Р.Х. Отец Юлия принадлежал к старинному и знатному патрицианскому роду. Цезарь гордился этим и в своих публичных выступлениях возводил начало рода к самой Венере, имея в виду Юла, сына Энея, о котором я рассказывал в первой главе предидущего тома. Не думаю, что он всерьез верил в столь «знатное» происхождение, но понимал, что в глазах римской толпы такое утверждение придает ему дополнительный вес. Отец Цезаря в 92-м году был претором в Риме, затем наместником в Азии. Он умер, когда Юлию едва исполнилось шестнадцать лет. Его мать Аврелия тоже происходила из старинного и знатного, но плебейского рода. Она прожила долго, была женщиной образованной и очень достойной. Цезарь ее любил и глубоко уважал. Но главную роль в воспитании, да и судьбе юноши сыграла сестра отца, Юлия. Она была женой Гая Мария, выходца из батраков, вождя популяров, победителя Югурты и кимвров, семь раз избиравшегося консулом, кумира римского народа. В первом томе нашей истории Марию и его «компаньону» Цинне была посвящена отдельная глава. Напомню, что Марий умер в 86-м году Цезарю еще не было и пятнадцати лет. В этом романтическом возрасте он, вероятно, гордился славой своего дяди, пылко ненавидел его недавних обидчиков-сенаторов и не понимал маниакальной природы свирепого террора, которым был отмечен последний год жизни Мария. В 84-м году Юлий женился на Корнелии, дочери Цинны.

В том же 84-м году, благодаря протекции родственников, Цезарь, несмотря на свою молодость, был избран на малозначащую, но почетную должность жреца Юпитера. Два года спустя Рим капитулировал перед Суллой. Распоряжением диктатора Цезарь был смещен со своего поста. Кроме того, ему было велено развестись с дочерью Цинны. Но, несмотря на кровавый разгул проскрипций, у девятнадцатилетнего Юлия достало мужества отказаться выполнить это повеление. Разумеется, ему пришлось бежать из Рима и скрываться. Однажды, во время болезни он был обнаружен сулланским патрулем и едва сумел откупиться от неминуемой гибели. Потом, благодаря хлопотам матери, имевшей связи в аристократическом окружении Суллы, юный Цезарь был помилован и благоразумно отбыл в Азию, где догорали остатки войны с Митридатом. Между прочим, Светоний утверждает, что, уступив настойчивым ходатайствам о помиловании Юлия, Сулла пророчески изрек:

«Ваша победа, получайте его! но знайте: тот, о чьем спасении вы так стараетесь, когда-нибудь станет погибелью для дела оптиматов, которое мы с вами отстаивали: в одном Цезаре таится много Мариев». (Светоний. Божественный Юлий, 1)

На востоке Цезарь успел принять участие в осаде Митилен, еще сохранявших верность понтийскому царю. И даже заслужить дубовый венок, которым обычно награждали за спасение товарища в бою. В Рим он возвращается в 78-м году, уже после смерти Суллы. Военные действия в Азии возобновятся еще только через четыре года. В Испании идет вялая война с Серторием – бывшим союзником покойного тестя. Там Цезарю, при всем его расположении к ратным подвигам, делать тоже нечего. Успехи на государственной службе при нынешнем, еще сулланском сенате ему явно «не светят». Остается поприще адвокатуры. Цезарь отважно вступает на него и уже в следующем году добивается заметного успеха. Ему еще только двадцать четыре года, а он уже признан вторым оратором после Цицерона. Да и сам Цицерон в своем трактате «Брут» отзывается о нем весьма лестно:

«Когда же к этой отборной чистоте латинской речи, – пишет он, – ... Цезарь присоединяет еще и ораторские украшения, то кажется, что этим он сообщает блеск хорошо нарисованной картине. А поскольку это особенное достоинство – выбор слов – соединяется у него с другими достоинствами, общими всем ораторам, я не вижу никого, кто с ним мог бы спорить о первенстве. Красноречие его блистательно и чуждо всяких хитросплетений; в его голосе, движениях, облике есть что-то величественное и благородное». (Цицерон. Брут. 75, 261)

Упомяну заодно, что не меньшим талантом отмечено и рукописное наследие Юлия Цезаря. Он оставил несколько сочинений, из которых до нас дошли только «Записки» о галльской и гражданской войнах. Не считая возможным судить о литературных достоинствах «Записок» по переводам и не рискуя отсылать читателя к латинскому оригиналу, я еще раз воспользуюсь суждением Цицерона – тем более ценным, что, как мы узнаем позже, Цицерон Цезаря не любил:

«Конечно, ими нельзя не восхищаться, – пишет Цицерон, – в них есть нагая простота и прелесть, ибо они, как одежды, лишены всяких ораторских прикрас. Его целью было снабдить тех, кто захочет написать историю, готовым материалом для обработки. Но разве что глупцы обрадуются случаю приложить к написанному им свои щипцы для завивки. Люди же здравомыслящие никогда не возьмутся за перо после него, так как незатейливая и ясная краткость – самое лучшее украшение истории». (Там же. 75, 262)

Кстати сказать, в этом же сочинении Цицерона мы находим упоминание о том, что Цезарь написал не дошедший до нас подробный трактат о правилах латинской речи и посвятил его Цицерону. Ввиду того, что взаимоотношениям Цезаря и Цицерона будет в дальнейшем уделено немалое внимание, уместно здесь привести слова Цезаря из этого трактата, адресованные Цицерону

«Некоторые ораторы неустанным старанием и опытом достигли умения блистательно выражать свои мысли – и здесь не кто иной, как ты, должен быть признан как бы первооткрывателем всех богатств красноречия, столь много послужившего во славу и величие римского народа...» (Там же. 72, 253)

Глубокое уважение Цезаря к литературе засвидетельствовано еще и тем, что, будучи уже фактически властителем Рима, он домогался дружбы не только Цицерона, принявшего в гражданской войне против него сторону Помпея, но и поэта Катулла, легко простив ему оскорбительные эпитеты в его сатирах («Ты сам развратник, и игрок, и взяточник»).

В 76-м году Цезарь на два года уезжает на Родос для того, чтобы под руководством знаменитого оратора Молона совершенствоваться в искусстве красноречия. Кроме уроков ораторского искусства, Цезарь на Родосе с увлечением погружается в изучение наследия великой культуры древней Греции (из нашего далека век Цезаря и век Сократа кажутся почти одинаково древними, а между тем их разделяли четыре столетия). Цезарь преклонялся перед бессмертными творениями греков, перед философами и героями древней Греции, но особенно сильное впечатление на него произвел облик Перикла – правителя Афин поры их наивысшего расцвета.

Возвратившись в 73-м году в Рим, Юлий Цезарь входит в круг наиболее просвещенных людей столицы. Пристрастие к высокому искусству сохранится на всю жизнь. Сообщив о том, что Цезарь с увлечением собирал резные камни, чеканные сосуды, статуи и картины древней работы, построил, а затем, недовольный постройкой, разрушил виллу в Лациуме, Светоний упрекает его в «великой страсти к изысканности и роскоши». Этот упрек опровергают не только неизменная до конца дней простота образа жизни Цезаря, но и то, что он довольствовался принадлежавшим ему скромным домом на Субуре – в отнюдь не престижном торговом районе Рима. А после избрания Великим понтификом и вовсе перебрался в полагавшееся по должности «служебное помещение» – дом в начале форума рядом с храмом Весты. Это при том, что Цезарь тратил колоссальные деньги на строительство общественных зданий и сооружений в Городе. Достаточно назвать огромную и великолепную базилику на старом форуме и весь новый форум, названный впоследствии Юлиевым.

Что же касается «убийственного» обвинения Светония, написавшего, что Цезарь-де в походах «возил с собой штучные и мозаичные полы», то это если не выдумка, то чистое недоразумение. Настилать мозаичный пол в лагерном шатре полководца?! Такая дикая мысль вряд ли кому-нибудь могла прийти в голову. Ведь даже трибуна, с которой он обращался к войску, обычно сооружалась из дерна. А вот вывозить в качестве трофея произведения искусства, в том числе и штучные полы, Цезарь вполне мог. В его время, увы, эта практика стала общепринятой.

Но вернемся в Рим 73-го года. Цезаря кооптируют вместо умершего родственника в коллегию понтификов, а Народное собрание избирает его на год военным трибуном. Все это лестно, но не очень существенно. Тем более что, хотя в Азии возобновилась война с Митридатом, командовать там будет один из ближайших сподвижников Суллы, Лициний Лукулл. Цезаря в его войске никто не ждет. В Испании Помпей добивает Сертория. Юлий в этом участвовать не намерен. Наконец, вот уже год, как идет восстание Спартака, но пока что его стараются подавить местными силами. В ранг серьезной войны эти операции перерастут только к концу следующего года. Таким образом, проку от избрания военным трибуном не видно никакого. А между тем Цезарю уже двадцать восемь лет.

О следующих четырех годах его жизни у нас нет почти никаких конкретных сведений, кроме одного, но весьма существенного. К 68-му году на нем висит огромная сумма долгов – почти восемь миллионов денариев! Для оценки величины этого долга напомню, что вся сумма контрибуции, которой после своей победы Помпей вскоре обложил царя Великой Армении, составила семь тысяч талантов, то есть всего сорок два миллиона денариев! У аристократической молодежи той поры считалось особым шиком жить в долг, проматывая в шумных пирах и у куртизанок будущие наследства солидных родителей (из этих кутил Катилина вскоре будет вербовать заговорщиков). Но восемь миллионов – это чересчур! К тому же такое буйство вовсе и не похоже на Цезаря. Куда же он мог истратить эдакую сумму? Женщина? Нет – он вроде по-прежнему предан своей Корнелии. Однако заметим: в 68-м году его избирают квестором, а еще через два года – эдилом. Это при том, что в сенатских кругах у него связей нет, а его военные заслуги в Азии, так же, как первые недолгие успехи в суде, за время отсутствия в Риме всеми забыты. К адвокатской практике Юлий, по-видимому, не вернулся – нет ни одного свидетельства об его участии в процессах.

Чему же приписать такую популярность у народа? Судя по хорошо засвидетельствованной последующей практике Цезаря, именно этим восьми миллионам он и обязан своим стремительным продвижением по двум первым ступеням государственной службы в Риме. Частично эти деньги пошли на ремонт и обустройство древней Аппиевой дороги, смотрителем которой он был назначен (а какой римлянин по многу раз в год не проезжал по этой главной римской дороге?). Но большая часть суммы потрачена на угощения и развлечения римского плебса. Популярность, конечно, не слишком благородного толка, но зато вполне действенная. Зачем Цезарь ее домогался? Разумеется, для того, чтобы в конце концов подняться на самый верх служебной лестницы – стать консулом. А что потом? Этого он, наверное, не знал еще и сам. Но хорошо знал другое: на поддержку сформированного Суллой сената ему рассчитывать не приходится. Об этом периоде жизни Цезаря у Плутарха мы читаем следующие строки:

«Цезарь ... своей вежливостью и ласковой обходительностью стяжал любовь простонародья, ибо он был более внимателен к каждому, чем можно было ожидать в его возрасте. Да и его обеды, пиры и вообще блестящий образ жизни содействовали постепенному росту его влияния в государстве. Сначала завистники Цезаря не обращали на это внимания, считая, что он будет забыт сразу же после того, как иссякнут средства. Лишь когда было поздно, когда эта сила уже так выросла, что ей трудно было что-либо противопоставить, и направилась прямо на ниспровержение существующего строя, они поняли, что нельзя считать незначительным начало ни в каком деле». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, IV)

В этом отрывке два момента заслуживают краткого комментария. Первый – вежливость, обходительность, внимание Юлия к людям из простонародья. Нет ли здесь лицемерного заискивания перед толпой? Не думаю. Скорее смесь высокой личной культуры, которая запрещает отношение к людям ставить в зависимость от их социального положения, и воспитанного с ранних лет уважения к народу. Напомню, что дядя Юлия, великий Марий, был выходцем из батраков и всю жизнь испытывал на себе высокомерие аристократов. Кроме того, точно такое дружески-отеческое внимание будет в течение пятнадцати лет, до последного дня жизни, характеризовать отношение Цезаря к его солдатам. И, наконец, Цезарь, при всей твердости и силе своего характера, в отношениях с другими людьми, как правило, проявлял себя просто добрым человеком – в чем мы будем иметь возможность убедиться далее. И вообще: подлинное величие всегда великодушно!

Второй момент: недооценка противниками Цезаря масштабов его предприятия – в данном случае усилий по завоеванию популярности в народе. Они ожидали, и не без основания, что при таком размахе финансовые возможности Юлия будут исчерпаны очень скоро. Ведь в наказание за непослушание Сулла в свое время лишил его отцовского наследства, не говоря уже о наследстве Мария. Кто мог предположить, что, находясь в столь стесненном положении (не было даже своего имения... И не будет!), Цезарь решится сделать такие чудовищные долги? Надо иметь в виду, что тайна займов в Риме соблюдалась не менее строго, чем в современных банках. Способны ли были римские сенаторы понять непреклонную уверенность Юлия Цезаря в конечном выигрыше этой крупной игры? Подозрения зародились только у одного Цицерона. Эта недооценка дерзости и размаха замыслов Цезаря не раз в дальнейшем окажется залогом успеха его рискованных предприятий. Великий психолог, он смело будет делать ставку на такую недооценку.

В 68-м году Цезаря избирают квестором. Вскоре после этого умирает его тетка, вдова Мария. Во время ее похорон Цезарь, согласно обычаю, произносит на форуме похвальное слово об усопшей, а среди масок ее предков и родственников выставляет посмертную маску Мария. Это был открытый вызов сулланскому сенату, поскольку Марий и его сторонники были во времена диктатуры Суллы официально объявлены сенатом вне закона. По свидетельству Плутарха:

«Некоторые подняли голос против этого поступка, но народ криками и громкими рукоплесканиями показал свое одобрение Цезарю, который спустя столь долгое время как бы возвратил честь Мария из Аида в Рим». (Там же. V) Миллионы были потрачены не зря! Цезарь уже может опереться на свою популярность в народе. Вскоре умерла и Корнелия. На похоронах молодых женщин не принято было говорить надгробные речи. Но Юлий этим пренебрег и произнес на форуме прочувствованное слово прощания с любимой женой, что, по свидетельству того же Плутарха, «вызвало одобрение народа и привлекло его симпатии к Цезарю». После похорон Юлий отбыл в Испанию в качестве квестора при ее наместнике. Напомню читателю, что должность квестора, согласно закону Суллы, обеспечивала последующее возведение Цезаря в ранг сенатора.

Цезарь направляется в дальнюю, как ее называли римляне, то есть южную, Испанию. Светоний рассказывает, как, прибыв однажды по делам в город Гадес, он увидел в храме статую Александра Македонского и «вздохнул, словно почувствовал отвращение к своей бездеятельности, – ведь он не совершил еще ничего достопамятного, тогда как Александр в этом возрасте уже покорил мир». (Александр Великий умер тридцати трех лет). Известный российский исследователь античной истории С. Л. Утченко (С. Л. Утченко. Юлий Цезарь. М., 1976 г.) считает рассказ Светония «позднейшим домыслом». С ним легко согласиться хотя бы потому, что трудно себе представить, чего ради и кем в далекой Испании, в храме Геркулеса мог быть поставлен памятник Александру Македонскому. Однако Плутарх, хотя и в иной версии, приписывает Цезарю те же мысли. Он их отодвигает на шесть лет позднее, до второго пребывания Юлия Цезаря в Испании – уже в качестве наместника. Статуя Александра здесь не фигурирует. Цезарь читает «на досуге» (так у Плутарха. – Л.О.) что-то о деяниях Македонского и погружается в задумчивость. Друзья спрашивают о причине. Он отвечает: «Неужели вам кажется недостаточной причиной для печали то, что в моем возрасте Александр уже правил столькими народами, а я до сих пор еще не совершил ничего замечательного!»

Как объяснить такое совпадение по существу и, вместе с тем, расхождение в отношении обстоятельств? Быть может, какое-то высказывание или воспоминание самого Цезаря об этом инциденте действительно имело место, но за прошедшие с тех пор почти полтора века (Плутарх и Светоний писали в конце I и начале II века после Р.Х.) в пересказах две версии заметно разошлись? А, может быть, Плутарх тоже эти слова Цезаря «домыслил»? Тогда возникает другой вопрос: случайно ли оба историка приписали Юлию Цезарю одни и те же чувства? (Один у другого их не заимствовал – тогда бы не было отмеченного расхождения). Ответом может быть стремление обоих предложить побуждение для великих деяний Цезаря, которые начнутся как раз в это время. Разница в шесть лет здесь несущественна, тем более, если речь идет еще только о мотивах последующих действий. Такими мотивами оба историка, естественно для римлян, полагают честолюбие и жажду славы. Наверное, они правы. Цезарь – римлянин, и желание славы у него в крови. Но он не просто римлянин, а великий римлянин! Быть может, его замыслы шире, крупнее? Попробуем и мы, вслед за древними историками, «домыслить» за Цезаря. А почему бы и нет? Мы же не будем претендовать на подлинность мыслей Цезаря. Но постараемся не предаваться и беспочвенной фантазии. Критериями вероятности будет, во-первых, учет уже известных нам обстоятельств жизни Цезаря (вслед за Светонием остановимся на первой поездке в Испанию). А, во-вторых, знание всех его последующих надежно документированных поступков и высказываний. Цезарь уже не юноша. Его жизненным ориентирам и целям пора сформироваться. Здесь в Испании, «на досуге», им самое время отлиться в форму четких суждений и замыслов. Приглашаю и тебя, читатель, принять участие в этой «игре ума». Мое преимущество в том, что я знаю (насколько это доступно Истории), как сложится судьба Цезаря дальше. Ты, быть может, это подзабыл и будешь вспоминать по мере дальнейшего чтения. Поэтому первый ход за мной. Я начинаю домысливать. А ты, приняв с умеренной дозой скептицизма мои предположения, при чтении последующих глав сможешь проверить, достаточно ли было для них оснований. Итак...

По пути в Дальнюю Испанию Цезарь непременно проезжал или проплывал мимо Нового Карфагена. Он, конечно же, вспомнил, что именно здесь начиналась блистательная военная биография одного из самых великих римских полководцев – Публия Корнелия Сципиона Африканского. Когда Публий вел своих солдат через обмелевшую лагуну на штурм городской стены, ему было всего двадцать шесть лет. Горько думать, что Цезарю уже тридцать три, а за его плечами нет ничего, если не считать пустякового венка под Митиленой. Когда Сципиону было тридцать три года... Юпитер Великий и Всеблагой!.. Это же в 202-м году. Он уже разбил Ганнибала в битве при Заме! Консул римского народа, Сципион был уже увенчан бессмертной славой и удостоен величайшего триумфа. А он, Цезарь, всего лишь квестор в покорной после Помпея римской провинции... У Сципиона впереди еще победа над Антиохом... Потом этот постыдный суд... Как он ответил тем жалким трибунам! Их имена справедливо забыты. Впрочем, они были лишь орудием в руках сената, который боялся Сципиона. Великий Сципион!.. Затем он навсегда покинул Рим. Не мог подчиниться власти сената, но и не захотел властвовать сам. А ведь мог бы! Воины были преданы ему безоглядно. А народ – боготворил! Как они все пошли за ним на Капитолий, покинув жалкое судилище! С дозволения великих богов Сципион мог бы стать новым царем в Риме... Но для него Республика была неприкосновенна! Он сказал тогда: «Если я стал больше, чем тебе полезно, родина, – я ухожу». Замечательные слова! Поступил бы я так же на его месте! Не знаю. А сейчас? Ушел бы Сципион из Рима сейчас? Нет, наверное, нет! Тогда была великая Республика, великий сенат. На его скамьях в те времена сидели Тит Фламинин, Марк Катон, Эмилий Павел, потом Сципион Эмилиан и другие им подобные мужи. Затем Гракхи и, наконец, дядя Марий. Но с них начались междоусобицы. Республика стала больна, а теперь и вовсе умирает. Не Сулла ее погубил, а сенат! Его падение началось еще со времени войны с Югуртой. Сейчас не любят вспоминать те скандальные разоблачения подкупа сенаторов, бездействия и измены полководцев. Покойная тетя рассказывала ему об этом позоре. Не любят вспоминать потому, что нынешние сенаторы такие же взяточники, думают только о наживе, о выгодном наместничестве, о своих дворцах и виллах. А народные трибуны – беспомощны или продажны. Комиции в Риме после того, как государство так разрослось – бессмыслица. Большая часть сходящегося на них народа – это римская чернь, толпа, которую может увлечь на что угодно каждый ловкий демагог. Разве могут они решать судьбу великого Рима и множества народов, зависящих теперь от него? Нет! Плебс не способен, а сенат не желает спасти Республику. Она обречена! И Сципион сегодня не ушел бы. Он бы взял власть в свои сильные и честные руки. Важна ведь не оболочка республики, не учреждения – важна ее суть: верность традициям, честь и достоинство римлян, их мужество, их преданность Риму. Все это почти забыто и утрачено, но при твердом, достойном правлении может воспрянуть вновь.

Но такое правление уже не должно быть советом или собранием. В огромном государстве, в сегодняшнем опасном положении на его границах ни самый лучший сенат, ни самое превосходное Народное собрание не могут быстро принимать решения, которых требует новое время. Любое собрание, когда дело доходит до важных государственных решений, либо увязает в спорах, либо оказывается во власти страстей и общего ослепления. И нельзя голосованием решать вопросы, требующие подлинного знания дела. А ежегодная смена консулов!? Какая нелепица – каждый год заново учиться руководить государством. Ведь учиться можно только на практике, решая каждодневные проблемы. И не год, не два, а много лет. Значит, нужен один достойный правитель. Его достоинство, умение и право управлять пусть будут, хоть ежегодно, подтверждаться решением народа, которому он отчитается в своих действиях. В этом отношении закон пусть будет непреложен и строг. Но пока доверие не утрачено, менять правителя не должно! Сенат? А что сенат? Пусть советует правителю, как это было при царях. Пусть следит за сохранением традиций, пресекает пороки и злоупотребления чиновников. Пусть будет высшим судом чести, подобно афинскому ареопагу. Да, вот в Афинах – Перикл ведь был именно таким превосходным правителем! Целых пятнадцать лет до самой своей смерти. И разве личный пример правителя, который у всех на виду, не наилучшее средство воспитания граждан? Пока Перикл был жив, афиняне были достойны Перикла. Конечно, то была крошечная республика. Так что из этого? Для огромного государства единовластие еще более необходимо: важнее знания и опыт, сложнее задачи, быстрее надо их решать, энергичнее, без споров и колебаний действовать. А достоинство и весь нравственный облик правителя пусть будут примером для подражания его помощникам и наместникам во всех отдаленных уголках государства. Личное достоинство и честь должны быть отличительными чертами большинства граждан государства. Тогда честь и достоинство правителя станут обязательным условием подтверждения народом его полномочий. Или выбора нового на его место. Нет, сейчас Сципион не ушел бы! И он, Цезарь, если бы у него было такое войско и его так же обожал народ, он не ушел бы, а взял власть и возродил бы величие Рима. Он знает, что сумел бы это сделать! Да, а пока... пока он всего лишь квестор в покоренной Испании, и хотя народ в Риме к нему расположен, силы у него нет никакой – одни долги...