355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Остерман » Римская история в лицах » Текст книги (страница 65)
Римская история в лицах
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Римская история в лицах"


Автор книги: Лев Остерман


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 65 (всего у книги 81 страниц)

Но боги, словно для того, чтобы злодеяние стало явным, послали ясную звездную ночь с безмятежно спокойным морем. Корабль не успел далеко отойти. Вместе с Агриппиной на нем находились только двое из ее приближенных – Креперий Галл, стоявший невдалеке от кормила, и Ацеррония, присевшая в ногах у нее на ложе и с радостным возбуждением говорившая о раскаянии ее сына и о том, что она вновь обрела былое влияние, как вдруг по данному знаку обрушивается отягченная свинцом кровля каюты, которую они занимали. Креперий был ею задавлен и тут же испустил дух, а Агриппину с Ацерронией защитили высокие стенки ложа, случайно оказавшиеся достаточно прочными, чтобы выдержать тяжесть рухнувшей кровли. Не последовало и распадения корабля, так как при возникшем на нем всеобщем смятении очень многие не посвященные в тайный замысел помешали тем, кому было поручено привести его в исполнение. Тогда гребцам отдается приказ накренить корабль на один бок... так что обе женщины не были сброшены в море внезапным толчком, а соскользнули в него. Но Ацерронию, по неразумию кричавшую, что она Агриппина, и призывавшую помочь матери принцепса, забивают насмерть баграми, веслами и другими попавшими под руку корабельными принадлежностями, тогда как Агриппина, сохранявшая молчание и по этой причине неузнанная (впрочем, и она получила рану в плечо), сначала вплавь, потом на одной из встречных рыбачьих лодок добралась до Лукринского озера и была доставлена на свою виллу.

Там, поразмыслив над тем, с какой целью она была приглашена лицемерным письмом, почему ей воздавались такие почести, каким образом у самого берега не гонимый ветром и не наскочивший на скалы корабль стал разрушаться сверху, словно наземное сооружение, а также приняв во внимание убийство Ацерронии и взирая на свою рану, она решила, что единственное средство уберечься от нового покушения – это сделать вид, что она ничего не подозревает. И она направляет к сыну вольноотпущенника Агерина с поручением передать ему, что по милости богов она спаслась от почти неминуемой гибели и что она просит его, сколь бы он ни был встревожен опасностью, которую пережила его мать, отложить свое посещение: в настоящем она нуждается только в отдыхе». (Там же, 14, 4-6)

Между тем Нерон, не ложась спать, ожидает вестей об исполнении замысла. Еще до прибытия Агерина ему доносят, что легко раненная Агриппина спаслась. Нет сомнения в том, что она поняла, кто виновник происшедшего. Трусливого по натуре императора охватывает страх. Ясно, что теперь грозная мать должна решиться на самые крайние меры. Что она предпримет? Вооружив своих рабов или подкупив солдат, она может с минуты на минуту явиться сюда на виллу, чтобы отплатить ему той же монетой. Или завтра обратиться с воззванием к сенату и народу, умоляя вступиться за дочь Германика. Убийство матери, по римским законам, является тягчайшим преступлением. Сумеют ли преторианцы защитить его от ярости толпы? И захотят ли? Как отнесется к случившемуся Бурр? Ни он, ни Сенека не были посвящены в замысел Нерона. Они спокойно спят в дальнем покое. Император посылает за ними. Встревоженные ночным вызовом наставники принцепса являются и потрясенно выслушивают сбивчивый рассказ своего питомца. Попробуем представить себя на их месте:

...Теплая южная ночь. Безмятежный покой вокруг. И, точно в кошмарном сне, непрестанно вышагивающий из угла в угол император. Его искаженное страхом лицо, бессвязные оправдания, истерические всхлипы, мольбы о спасении вперемежку с угрозами и проклятьями. Вот он подбегает к одному окну, другому, всматривается в темноту, тревожно окликает стражу. Потом возвращается и, вдруг лишившись сил, безвольно опускается на низкое кресло. Голова его подергивается, руки свисают вдоль обмякшего тела. Обитая пурпуром спинка кресла в полумраке покоя чернеет, как запекшаяся кровь. На ее фоне белым пятном – лицо Нерона.

Бурр и Сенека молчат. Первое их чувство – отвращение. Потом – горечь от сознания бесплодности всех усилий побороть подлую натуру молодого принцепса. С великим трудом они примирились с отравлением Британика, и вот теперь, четыре года спустя, – новое, еще более гнусное преступление... Потом наваливается тяжкое сознание ответственности за дальнейшую судьбу государства. Зыбкое подобие мира, которое им удавалось поддерживать между Нероном и его столь же преступной матерью, рухнуло. Этим двоим больше не ужиться на земле. Если отступиться сейчас от Нерона – он обречен. Погибнут и они, но не это важно. Они довольно пожили и сумеют умереть достойно. Что будет с Римом? Какими потоками крови заплатят его граждане за годы унижения властной и мстительной правительницы? И каково будет ее правление? С тоской вспоминает Сенека свои мечты о воспитании мудрого и милостивого принцепса... Тягостное молчание длится. Его нарушает только равнодушный шелест волн. Нерон зябко вздрагивает и смотрит расширенными от страха глазами то на одного, то на другого безмолвного участника зловещего совета. Он понимает, что его судьба сейчас в их руках. Через окно доносятся приглушенные елова команды и мерные шаги солдат – сменяется караул преторианцев. Молчание длится. Наконец Сенека хриплым, не своим голосом спрашивает Бурра: «Ты можешь приказать воинам умертвить Агриппину?» Тот отвечает, что преторианцы присягали в верности всему дому Цезарей и, помня Германика, не осмелятся поднять руку на его дочь. Потом, помолчав минуту, добавляет: «Пусть Аникет с верными ему людьми докончит начатое дело». Нерон вскакивает с кресла. Он понимает, что получил свободу действий. Дрожа, как в лихорадке, требует немедленно прислать к нему Аникета. Ему докладывают, что прибыл посланец от Агриппины. Нерон приказывает рабам подбросить прибывшему под ноги меч и тут же заключить его в оковы. В голове императора мгновенно возник план объявить, что мать послала к нему убийцу и, будучи уличена в этом, покончила с собой. Сенека и Бурр с содроганием, но молча наблюдают за действиями Нерона.

...Багровая луна поднялась над горизонтом, когда отряд военных моряков во главе со своим префектом быстрым маршем направился к вилле Агриппины. На римском флоте служили только вольноотпущенники. Слова «дочь Германика» для них пустой звук.

«Аникет, – заканчивает свой рассказ Тацит, – расставив вокруг виллы вооруженную стражу, взламывает ворота и, расталкивая встречных рабов, подходит к дверям занимаемого Агриппиною покоя; возле него стояло несколько человек, остальных прогнал страх перед ворвавшимися. Покой был слабо освещен – Агриппину, при которой находилась только одна рабыня, все больше и больше охватывала тревога: никто не приходит от сына, не возвращается и Агерин: будь дело благополучно, все шло бы иначе. А теперь – пустынность и тишина, внезапные шумы – предвестия самого худшего. Когда и рабыня направилась к выходу, Агриппина, промолвив: «И ты меня покидаешь», – оглядывается и, увидев Аникета с сопровождавшими его триерархом Геркулеем и флотским центурионом Обаритом, говорит ему, что если он пришел проведать ее, то пусть передаст, что она поправилась. Если совершить злодеяние, то она не верит, что такова воля сына: он не отдавал приказа об умерщвлении матери. Убийцы обступают тем временем ее ложе. Первым ударил ее палкой по голове триерарх. И, когда центурион стал обнажать меч, чтобы ее умертвить, она, подставив ему живот, воскликнула: «Поражай чрево!», – тот прикончил ее, нанеся множество ран». (Там же, 14, 8)

Тело Агриппины сожгли той же ночью с выполнением убогих погребальных обрядов. Ненависть Нерона не успокоилась и после ее кончины. Он не разрешил насыпать могильный холм и оградить место погребения матери...

Остаток ночи император провел в новом приступе страха. Однако утром с поздравлением по поводу избавления от смертельной опасности к нему явились посланные Бурром трибуны и центурионы преторианцев. Их примеру немедленно последовали сопровождавшие императора придворные. Затем и ближние города побережья стали изъявлять свою радость жертвоприношениями в храмах и присылкой представителей. Нерон, изображая глубокую скорбь и как бы тяготясь видом злополучных мест, удалился в Неаполь.

Не решаясь сразу вернуться в Рим, он из Неаполя отправляет послание сенату. В нем излагается версия покушения и самоубийства Агриппины. Затем следует длинный перечень ее прежних проступков. Она-де хотела стать соправительницей, привести преторианские когорты к присяге на верность повелениям женщины и подвергнуть тому же позору сенат и народ. Она возражала против денежного подарка воинам и раздачи денег нуждающимся, строила козни именитым мужам и так далее. На ее совести преступления, творившиеся во времена Клавдия. Смерть ее послужит ко благу и спокойствию римского народа.

Разумеется, никто не поверил, что Агриппина послала одиночного убийцу, чтобы он с оружием пробился через охрану императора. Тем не менее, открыто соревнуясь в раболепии, римская знать принимает решение о свершении благодарственных молебствий во всех храмах за счастливое спасение принцепса, об установлении его изваяния в сенатской курии и даже о том, чтобы день рождения Агриппины был официально включен в число несчастливых дней года. Только один престарелый и заслуженный сенатор Тразея Пет, обычно хранивший молчание, когда вносились льстивые предложения такого рода, на этот раз перед голосованием демонстративно покинул курию.

Убедившись в своей безопасности, Нерон возвращается в Рим. Его встречают вышедшие навстречу сенаторы в праздничных одеяниях. На пути следования императора сооружены трибуны, с которых, как во время триумфального шествия, его приветствует народ.

«Преисполнившись вследствие этого высокомерия, – пишет Тацит, – гордый одержанною победой и всеобщей рабской угодливостью, он торжественно поднялся на Капитолий, возблагодарил богов и вслед за тем безудержно предался всем заложенным в нем страстям, которые до этой поры если не подавляло, то до известной степени сдерживало уважение к матери, каково бы оно ни было». (Там же, 14, 13)

Теперь Нерон может осуществить свою давнишнюю мечту – выступить возницей на конных состязаниях. Сенека и Бурр, чтобы дать выход опасному приливу энергии принцепса, решают поддержать его намерения, но по возможности ограничить их размах. Вне стен города сооружают специальное ристалище, где император сможет править квадригой в присутствии небольшого числа избранных зрителей. Однако вскоре он сам стал созывать туда простой народ Рима. Жадный до развлечений плебс радовался тому, что принцепсу присущи те же наклонности, что и ему самому.

Между тем жажда постыдной, по понятиям добропорядочных граждан, славы влечет Нерона на театральную сцену. Римская комедия той поры, в отличие от древнегреческих образцов, обилием грубых шуток и скабрезностей походила на балаган, порой непристойный. Актерами были рабы и вольноотпущенники. Тацит живо описывает атмосферу разнузданности, которая воцарилась в Риме в результате нового увлечения императора:

«Все еще не решаясь бесчестить себя на подмостках общедоступного театра, Нерон учредил игры, получившие название Ювеналий, и очень многие изъявили желание стать их участниками. Ни знатность, ни возраст, ни прежние высокие должности не препятствовали им подвизаться в ремесле греческого или римского лицедея, вплоть до постыдных для мужчины телодвижений и таких же песен. Упражнялись в непристойностях и женщины из почтенных семейств... Наконец, с помощью учителей пения подготовившись к выступлению и тщательно настроив кифару, последним выходит на сцену Нерон. Тут же присутствовала когорта воинов с центурионами и трибунами и сокрушенный, но выражавший одобрение Бурр. Тогда же впервые были набраны прозванные августианцами римские всадники, все молодые и статные (все императоры носили почетное наименование Август, точнее было бы называть этих клакеров неронианцами. – Л.О.). Одних влекла прирожденная наглость, других – надежда возвыситься. Дни и ночи разражались они рукоплесканиями, возглашая, что Нерон красотою и голосом подобен богам, и величая его их именами. И были эти августианцы окружены славою и почетом, словно свершили доблестные деяния». (Там же, 14, 15)

Множилось число и других новых зрелищ. На учрежденных Нероном «Великих играх» в комедиях выступали мужчины и женщины из высших сословий. В военных плясках по спартанскому обычаю соревновались юноши неримского происхождения. После представления каждому из них император вручал грамоту на римское гражданство. Была сделана попытка воспроизвести в театре легендарный полет Икара. Ее исполнитель упал близ ложа императора, забрызгав его кровью.

В 60-м году, следуя своему пристрастию к греческим образцам, император учредил состязания, названные Нерониями. Подобно олимпийским играм, они должны были происходить раз в пять лет и состоять из трех отделений – музыкального, поэтического и конного. Судей для них принцепс отбирал по жребию из числа бывших консулов. В красноречии и латинских стихах соревновались самые достойные граждане, облаченные, согласно распоряжению Нерона, в греческие одежды. Сам он, по требованию зрителей, был награжден венком за игру на лире. Его торжество по этому поводу было неподдельным. Надо признать, что Нерон был воистину наделен душой артиста. Впрочем, судя по всему, если не самим искусством, то необычностью и смелостью своего поведения император снискал искренние симпатии плебса, молодежи и немалой части аристократов.

После убийства Агриппины многие при дворе ожидали, что Нерон немедленно разведется с Октавией и женится на Поппее. Но этого не произошло. То ли Нерону не хотелось обнаруживать прямую связь между этими двумя событиями, то ли его удерживали Сенека и Бурр. Но еще добрых два года Поппее пришлось довольствоваться положением общепризнанной и могущественной любовницы императора, но не супруги. Никаких особенных злодеяний в эти годы совершено не было. Наоборот, историки отмечают терпимость и снисходительность императора. Скорее всего, их следует приписать стремлению хоть как-то оправдаться в глазах Сенеки, которого Нерон продолжал по десятилетней привычке не только почитать, но и побаиваться.

Так, например, в начале 62-го года в сенат поступил донос на претора Антисия, который сочинил стихи в поношение принцепсу и читал их в многолюдном собрании на пиру. По этому поводу впервые при Нероне сенат восстановил в силе полузабытый закон об оскорблении величия. Только что избранный консул предложил отрешить обвиняемого от должности и предать смерти. Это предложение поспешили поддержать все сенаторы, кроме уже знакомого нам Тразеи Пета. Он в своем выступлении сначала сурово осудил Антисия и воздал великий почет Нерону, а затем заявил, что при столь выдающемся принцепсе сенаторам не следует воскрешать чрезмерно жестокие обыкновения прошлых лет. Вполне достаточно будет осудить преступника на изгнание с конфискацией имущества. Свободомыслие Тразеи сломило раболепие большинства сенаторов и они проголосовали за его предложение. Нерона на заседании не было. Исход дела наглядно демонстрирует хрупкое равновесие на краю пропасти, к которой приблизилось государство. Императору еще удается подавить в себе порыв мстительной ярости, а сенату – сохранить остатки достоинства. С этой точки зрения, имеет смысл привести здесь конец рассказа Тацита об этом инциденте:

«...консулы, не решившись окончательно оформить сенатское постановление, ограничились сообщением его Цезарю, указав, что оно принято подавляющим большинством. Колеблясь между сдержанностью и гневом, тот некоторое время помедлил с ответом и наконец написал, что Антисий, не претерпев от него никакой обиды и безо всякого повода с его стороны, нанес ему наитягчайшие оскорбления. От сената потребовали воздать за них должной мерой, и было бы справедливо, если бы он определил ему наказание сообразно значительности проступка. Впрочем, он, намеревавшийся воспрепятствовать суровости приговора, никоим образом не воспрещает умеренности. Пусть сенаторы решают, как им будет угодно. Больше того, им не возбраняется и полностью оправдать подсудимого. По оглашении этого и подобного этому, невзирая на явно выраженное Нероном неудовольствие, ни консулы не внесли изменений в составленный ими по этому делу доклад, ни Тразея не отказался от своего предложения, как не отступились от него и все давшие ему свое одобрение – большинство – черпая уверенность в своей многочисленности, а Тразея – в силу всегдашней твердости духа и чтобы не уронить себя в общем мнении». (Там же, 14, 49)

Читатель уже достаточно хорошо знаком с повадками Нерона. Можно было бы не упоминать, что наряду с сочинением стихов и музицированием редкий день во дворце обходился без разнузданного пиршества императора в компании его «друзей». Я все же упоминаю об этом, чтобы назвать самого отчаянного, самого развратного, а потому и самого близкого «дружка» Нерона. Его звали Софоний Тигеллин. Этот, по свидетельству Тацита, человек темного происхождения будет играть немалую роль в дальнейшей истории.

В том же 62-м году умер Бурр. Префектом претория Нерон назначает Тигеллина. Чтобы завуалировать неприглядную причину такого выбора, он восстанавливает прежний порядок назначения двух префектов претория и выбирает вторым префектом Фения Руфа, завоевавшем любовь римлян своим бескорыстием.

Смерть Бурра катастрофически сказалась на положении и влиянии Сенеки. Советы императору старого философа-гуманиста имели совсем другой вес, когда их поддерживал единомышленник, в чьих руках находилась грозная сила преторианских когорт. Свора прихлебателей немедленно выпустила серию доносов и наговоров в адрес его бывшего воспитателя. Замечу, что еще в 58-м году Сенеку пытался атаковать известный доносчик Суиллий. Припомнив для начала почти двадцатилетней давности обвинение философа в тайной любовной связи с дочерью Германика Юлией Ливиллой (за что он и был сослан Клавдием), Суиллий затем вопрошал:

«Благодаря какой мудрости, каким наставлениям философов Сенека за какие-нибудь четыре года близости к Цезарю нажил триста миллионов сестерциев? В Риме он, словно ищейка, выслеживает завещания и бездетных граждан. Италию и провинции обирает непомерною ставкою роста...» (Там же, 13, 42)

Тогда обвинения Суиллия Нероном были отвергнуты, а сам доносчик, ввиду множества оклеветанных им людей, сослан на острова. Теперь доносчики нового поколения, наушничая императору, продолжили и приукрасили обвинения Сенеки...

«...говоря, что он продолжает наращивать свое огромное, превышающее всякую меру для частного лица состояние, что домогается расположения граждан, что красотою и роскошью своих садов и поместий превосходит самого принцепса. Упрекали они Сенеку также и в том, что славу красноречивого оратора он присваивает только себе одному и стал чаще писать стихи, после того как к их сочинению пристрастился Нерон. Открыто осуждая развлечения принцепса, он умаляет его умение править лошадьми на ристалище и насмехается над переливами его голоса всякий раз, когда тот поет». (Там же, 14, 52)

Я специально выписал полностью те два фрагмента из Анналов Тацита, где историк пересказывает обвинения доносчиков в адрес Сенеки. Эти обвинения тяготеют над философом до сих пор, позволяя некоторым современным авторам упрекать его если не в лицемерии, то в явном несоответствии его жизни учению стоиков. В следующей интерлюдии читателю будет представлена нравственная позиция Сенеки, изложенная им в письмах к другу. Чтобы уверенно ответить, насколько это изложение заслуживает доверия, необходимо проанализировать цитированные выше обвинения.

Начнем с того, что, говоря о богатстве Сенеки, никто из обвинителей не упрекает философа в том, что он живет в роскоши. Ни слова о богатых домах и виллах, статуях, картинах, драгоценной утвари и посуде, изысканных пиршествах или иных обычных для римских богачей излишествах. Забегая вперед, приведу начало одного из упомянутых писем к другу:

«Сенека приветствует Луциллия!

Утомленный дорогой, не столь долгой, сколько трудной, я прибыл к себе в Альбанскую усадьбу глубокой ночью. Здесь ничего не готово – я один готов. Приходится вытянуть усталое тело на ложе. Медлительность поваров и пекарей меня не сердит, ибо я говорю самому себе: что легко принимаешь, то и не тяжело. Не стоит негодовать ни на что, если ты сам не преувеличил повода своим негодованием. Мой пекарь не испек хлеба – но хлеб есть у смотрителя усадьбы, у домоправителя, у издольщика. Ты скажешь, что хлеб у них плох. Подожди – и станет хорош. Голод превратит его в самый тонкий пшеничный». (Сенека. Нравственные письма к Луциллию, 123)

Как-то не похоже на прибытие вельможного богача в свои владения! Однако само богатство воспитателя Сенеки не вымышленное. Сейчас он это сам подтвердит. Но давайте сначала подумаем о характере и происхождении его богатства. Отец Сенеки – всадник из испанского города Кордовы, римлянин старого закала – происходил из зажиточной, но не богатой семьи. Карьеры он не сделал и вряд ли мог оставить большое наследство трем своим сыновьям. В юности Сенека долго и тяжело болел. Для излечения на много лет уезжал в Египет. Первые успехи уже немолодого писателя при Калигуле принесли ему славу, но не богатство. Безумный император приревновал к его ораторскому таланту и распорядился убить Сенеку. Спасло вмешательство какой-то из наложниц Калигулы, сказавшей, что слабый здоровьем оратор и так скоро умрет. Клавдий, как мы знаем, отправил его в ссылку. Таким образом, есть все основания полагать, что возвращенный из нее в 49-м году пятидесятитрехлетний философ был едва ли не нищим. Место воспитателя при Нероне под надзором известной своей жадностью Агриппины давало средства к существованию, но не более. Суиллий прав: обогащение Сенеки началось с воцарения его питомца. Вспомним, что значительную долю огромного состояния Августа составляли его многочисленные поместья в Италии. Они были конфискованы или куплены Октавианом еще во время проскрипций. В большинстве из них он ни разу не побывал, но дело повсюду было налажено. Императорские рабы трудились под присмотром надежных управляющих. Деньги от продажи продукции отсылались в императорскую казну. Часть этих денег управляющие ссужали под установленные законом проценты. Эта операция заслуживает нашего осуждения не больше, чем деятельность любого современного банка.

Все эти имения по наследству переходили от одного императора к другому и, наконец, оказались в полной собственности семнадцатилетнего принцепса, еще недавно старательно выполнявшего учебные задания своего наставника. Легко представить, что, преподнося в дар учителю новое доходное имение (нередко – после очередной «шалости») и выслушивая неизбежные слова благодарности, самолюбивый юнец испытывал удовольствие от сознания своего превосходства. А престарелый учитель не мог высокомерным отказом оскорбить и оттолкнуть державного ученика. Ведь он мечтал воспитать достойного правителя. Так сложилось и существовало это богатство – как бы отдельно от владеющего им богача. Что же до бездоказательного утверждения Суиллия относительно погони за завещаниями и непомерной ставки ссудного процента, то это чистой воды поклеп.

Сенека, конечно, узнал о многочисленных доносах на него Нерону (доносчики и не скрывались). Заметил, что принцепс все упорнее избегает близости с ним и оценил неизбежные последствия смерти Бурра. В горькую минуту признался себе, что его воспитательная миссия потерпела крах. Он решил удалиться от дел и сбросить с плеч груз ненужного богатства. Добившись согласия Нерона выслушать его, философ обратился к императору со следующей речью – как ее реконструирует Тацит: «Уже четырнадцатый год, Цезарь, как мне были доверены возлагавшиеся на тебя надежды, и восьмой – как ты держишь в руках верховную власть. За эти годы ты осыпал меня столькими почестями и такими богатствами, что моему счастью не хватает лишь одного – меры... Но ты, сверх того, доставил мне столь беспредельное влияние и столь несметные деньги, что я постоянно сам себя спрашиваю: я ли, из всаднического сословия и родом из провинции, числюсь средь первых людей римского государства? Я ли, безвестный пришелец, возблистал среди знати, которая по праву гордится предками, из поколения в поколение занимавшими высшие должности? Где же мой дух, довольствующийся немногим? Не он ли выращивает такие сады, и шествует в этих пригородных поместьях, и владеет такими просторами полей, и получает столько доходов с денег, отданных в рост? И единственное оправдание, которое я для себя нахожу, это то, что мне не подобало отвергать даруемое тобой...

И подобно тому, как обессилев в бою или в походе, я стал бы просить о поддержке, так и теперь, достигнув на жизненном пути старости и утратив способность справляться даже с легкими заботами, я не могу более нести бремя своего богатства и взываю к тебе о помощи. Повели своим прокураторам распорядиться моим имуществом, включить его в твое достояние. Я не ввергну себя в бедность, но, отдав то, что стесняет меня своим блеском, я уделю моей душе время, поглощаемое заботой о садах и поместьях». (Тацит. Анналы, 14; 53, 54)

Нерон возражает против отставки Сенеки, говорит, что верный наставник ему необходим, чтобы исправлять неизбежные по легкомыслию молодости отклонения от правильного пути.

«И если ты, – заканчивает он, – отдашь мне свое достояние, если покинешь принцепса, то у всех на устах будет не столько твоя умеренность и самоустранение от государственной деятельности, сколько моя жадность и устрашившая тебя жестокость. А если и станут превозносить твое бескорыстие, то мудрому мужу все-таки не подобает искать славы в том, что наносит бесчестье другу...»

И он обнимает Сенеку. О, какая радость освобождения, какое сладкое отмщение за поучения детских лет были в этих словах и объятии! Пусть хоть на старости лет его учитель услышит, как звучит жесткое «не разрешаю» под общим покровом благонравных рассуждений.

Учитель прекрасно понимает ученика. Тацит заканчивает описание этой встречи словами:

«...И Сенека, в заключение их беседы, как это неизменно происходит при встречах с властителями, изъявляет ему благодарность, но вместе с тем немедленно порывает со сложившимся во времена его былого могущества образом жизни: перестает принимать приходящих с приветствиями, избегает появляться в общественных местах... и редко показывается в городе, ссылаясь на то, что его удерживают дома нездоровье или философские занятия». (Там же, 14, 56)

Падение Сенеки состоялось. Первым последствием этого была женитьба Нерона на Поппее. Он развелся с Октавией, объявив, что она бесплодна, изгнал ее из дворца, потом сослал. Через две недели состоялась свадьба. Народ был недоволен. Когда разнесся слух, что император раскаялся и намерен вернуть изгнанницу, ликующая толпа горожан поднялась на Капитолий, вознесла богам благодарственные молитвы и низвергла статую Поппеи. Затем на Форуме установили украшенное цветами изображение Октавии, и толпа отправилась ко дворцу, чтобы воздать хвалу принцепсу. Ее встретил отряд воинов и разогнал плетями. Поппея испугалась и поняла, что, пока жива Октавия, ее положение не будет вполне надежным. Она подкупает кого-то из слуг бывшей императрицы, чтобы тот заявил, будто Октавия сожительствовала со своим рабом-флейтистом. Но ее рабыни отказались подтвердить этот навет даже под пытками. Тогда Нерон вызывает убийцу своей матери Аникета и требует, чтобы тот публично признался в преступной связи с императрицей. За это ему обещано щедрое вознаграждение и безопасное существование вне Италии, а в случае несогласия – смерть. Аникет соглашается. Нерон в своем указе заявляет, что, как он дознался, Октавия, злоумышляя против него, соблазнила префекта флота. Ее сначала заточают на острове, а затем по приказу императора казнят. Тацит утверждает, что для свидетельства об исполнении приказа в Рим новой императрице была доставлена голова Октавии. Четырнадцатую главу Анналов, где описано это злодеяние, историк с отвращением завершает так:

«Упоминать ли нам, что по этому случаю сенат определил дары храмам? Да будет предуведомлен всякий, кому придется читать – у нас ли, у других писателей, – о делах того времени, что сколько бы раз принцепс ни осуждал на ссылку или на смерть, неизменно воздавалась благодарность богам, и то, что некогда было знамением счастливых событий, стало тогда показателем общественных бедствий». (Там же, 14, 64)

Однако все это были, так сказать, «разборки в кругу семьи». Тигеллин решает связать с собой Нерона преступлениями, выходящими за этот круг, – убийствами знатных римлян, не имеющих отношения ко двору. Он убеждает трусливого императора, что два сосланных им видных сановника – Плавт и Сулла – находятся слишком близко от расположения войск – Плавт в Азии, а Сулла в Галлии. Оба могут возмутить легионы и потому должны быть устранены. Нерон дает свое согласие, и к обоим ни в чем не повинным знатным римлянам направляются преторианцы-убийцы.

Между тем в Азии военное счастье изменяет римлянам. Парфянский царь стал угрожать Сирии, и Корбулону пришлось заняться ее обороной. Он просит императора прислать другого полководца для удержания позиций в Армении. Нерон отправляет Цезенния Пета. Тот терпит серьезное поражение. Парфяне отвоевывают Армению, однако они опасаются Корбулона. Его легионы стоят на берегу Евфрата. В результате переговоров достигнут компромисс. Парфянское войско уйдет из Армении, которая вновь обретет независимость. Царствовать в ней будет Тиридат, но коронован на царство он будет в Риме. Нерон сам возложит на его голову диадему. Таким образом, римляне смогут сохранить лицо и даже выдать случившееся за победу.

А в Риме артистическое тщеславие Нерона уже не довольствуется пением во дворце или на Ювеналиях, которые разыгрываются в его садах. Он страстно желает выступить на сцене огромного театра Помпея. Там его великолепный голос прозвучит со всей силой! Чтобы завистники не сплетничали, будто римский народ и судьи аплодируют ему только как императору, он начнет с того, что покорит родину высокого искусства – Грецию. Добыв там повсюду почитаемые священные венки, овеянный славой, он выйдет на большую сцену общедоступного театра. И римляне, забыв в эти минуты, что перед ними их властитель, охваченные одним лишь чистым восхищением, восславят величайшего артиста!

Свои «гастроли» Нерон начинает весной 64-го года с театра в Неаполе. Ведь и сам этот город наполовину греческий, и в него съедутся по такому случаю греческие колонисты с юга Италии. Выступления императора в неаполитанском театре длились несколько дней. Зрители не скупились на аплодисменты необычному певцу, почтившему их город. Приезжие александрийцы продемонстрировали новую манеру аплодировать ритмично – все в такт. Нерону это понравилось. Он велит набрать пять тысяч дюжих молодцов из простонародья, разбить их на отряды во главе со всадниками и разучить с ними такие рукоплескания. Окрыленный успехом, император откладывает свои гастроли в Греции и возвращается в Рим. Ему не терпится увидеть у своих ног восторженную столицу империи. Светоний красочно описывает дебют Нерона на большой сцене:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю