Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 81 страниц)

«...Многие рассказывают также, – продолжает Плутарх, – что какой-то гадатель предсказал Цезарю, что в тот день месяца марта, который римляне называют идами, ему следует остерегаться большой опасности. Когда наступил этот день, Цезарь, отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и шутя сказал ему «А ведь мартовские иды наступили!», на что тот спокойно ответил: «Да, наступили, но не прошли!»

За день до этого во время обеда, устроенного для него Марком Лепидом, Цезарь, как обычно, лежа за столом, подписывал какие-то письма. Речь зашла о том, какой род смерти самый лучший. Цезарь раньше всех вскричал: «Неожиданный!» После этого, когда Цезарь покоился на ложе рядом с женой, все двери и окна в его спальне разом растворились. Разбуженный шумом и ярким светом луны, Цезарь увидел, что Кальпурния рыдает во сне, издавая неясные, нечленораздельные звуки. Ей привиделось, что она держит в объятиях убитого мужа... С наступлением дня она стала просить Цезаря, если возможно, не выходить и отложить заседание сената. Если же он совсем не обращает внимания на ее сны, то хотя бы посредством других предзнаменований и жертвоприношений пусть разузнает будущее. Тут, по-видимому, и в душу Цезаря вкрались тревога и опасения, ибо раньше он никогда не замечал у Кальпурнии суеверного страха, столь свойственного женской природе, теперь же он увидел ее сильно взволнованной. Когда гадатели после многочисленных жертвоприношений объявили ему о неблагоприятных предзнаменованиях, Цезарь решил послать Антония, чтобы он распустил сенат.

В это время Децим Брут по прозванию Альбин (пользовавшийся таким доверием Цезаря, что тот записал его вторым наследником в своем завещании), один из участников заговора Брута и Кассия, боясь, как бы о заговоре не стало известно, если Цезарь отменит на этот день заседание сената, начал высмеивать гадателей, говоря, что Цезарь навлечет на себя обвинения и упреки в недоброжелательстве со стороны сенаторов, так как создается впечатление, что он издевается над сенатом... А если Цезарь из-за дурных предзнаменований все же решил считать этот день неприсутственным, то лучше ему самому прийти и, обратившись с приветствием к сенату, отсрочить заседание. С этими словами Брут взял Цезаря за руку и повел. Когда Цезарь немного отошел от дома, навстречу ему направился какой-то чужой раб и хотел с ним заговорить. Однако, оттесненный напором окружавшей Цезаря толпы, раб вынужден был войти в дом. Он передал себя в распоряжение Кальпурнии и просил оставить его в доме, пока не вернется Цезарь, так как он должен сообщить Цезарю важные известия.

Артемидор из Книда, знаток греческой литературы, сошелся на этой почве с некоторыми лицами, участвовавшими в заговоре Брута, и ему удалось узнать почти все, что делалось у них. Он подошел к Цезарю, держа в руке свиток, в котором было написано все, что он намеревался донести Цезарю о заговоре. Увидев, что свитки, которые ему вручают, Цезарь передает окружающим его рабам, он подошел совсем близко, придвинулся к нему вплотную и сказал: «Прочитай это, Цезарь, сам, не показывая другим, – и немедленно! Здесь написано об очень важном для тебя деле». Цезарь взял в руки свиток, однако прочесть его ему помешало множество просителей, хотя он и пытался много раз это сделать. Так он и вошел в сенат, держа в руках только этот свиток.

...место, где произошла борьба и убийство Цезаря и где собрался в тот раз сенат, без всякого сомнения, было избрано и назначено божеством; это было одно из прекрасно украшенных зданий, построенных Помпеем рядом с его театром. Здесь находилось изображение Помпея...

Антония, верного Цезарю и отличавшегося большой телесной силой, Брут Альбин нарочно задержал на улице, заведя с ним длинный разговор. При входе Цезаря сенат поднялся с мест в знак уважения. Заговорщики же, возглавляемые Брутом, разделились на две части: одни стали позади кресла Цезаря, другие вышли навстречу, чтобы вместе с Туллием Кимвром просить за его изгнанного брата. С этими просьбами заговорщики провожали Цезаря до самого кресла. Цезарь, сев в кресло, отклонил их просьбы, а когда заговорщики приступили к нему с просьбами еще более настойчивыми, выразил каждому из них свое неудовольствие. Тут Туллий схватил обеими руками тогу Цезаря и начал стаскивать ее с шеи, что было знаком к нападению. Каска первым нанес удар мечом в затылок. Рана эта, однако, была неглубока и несмертельна: Каска, по-видимому, вначале было смущен дерзновенностью своего ужасного поступка. Цезарь, повернувшись, схватил и задержал меч. Почти одновременно оба закричали: раненый Цезарь по-латыни – «Негодяй Каска, что ты делаешь?», а Каска по-гречески, обращаясь к брату, – «Брат, помоги!». Не посвященные в заговор сенаторы, пораженные страхом, не смели ни бежать, ни защищать Цезаря, ни даже кричать. Все заговорщики, готовые к убийству, с обнаженными мечами окружили Цезаря: куда бы он ни обращал взор, он, подобно дикому зверю, окруженному ловцами, встречал удары мечей, направленные ему в лицо и в глаза, так как было условлено, что все заговорщики примут участие в убийстве и как бы вкусят жертвенной крови. Поэтому и Брут нанес Цезарю удар в пах. Некоторые писатели рассказывают, что, отбиваясь от заговорщиков, Цезарь метался и кричал, но, увидав Брута с обнаженным мечом, накинул на голову тогу и подставил себя под удары. Либо сами убийцы оттолкнули тело Цезаря к цоколю, на котором стояла статуя Помпея, либо оно там оказалось случайно. Цоколь был сильно забрызган кровью. Можно было подумать, что сам Помпей явился для отмщения своему противнику, распростертому у его ног, покрытому ранами и еще содрогавшемуся. Цезарь, как сообщают, получил двадцать три раны (согласно Светонию в заговоре участвовало более 60 человек. – Л.О.). Многие заговорщики переранили друг друга, направляя столько ударов в одно тело.

После убийства Цезаря Брут выступил вперед, как бы желая что-то сказать о том, что было совершено; но сенаторы, не выдержав, бросились бежать, распространив в народе смятение и непреодолимый страх». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, LXVI)

Эпизод, описанный Аппианом, дает представление о силе страха, владевшего заговорщиками, несмотря на их многочисленность. Еще до прибытия Цезаря к Бруту и Кассию подошел сенатор Попилий Лена, не участвовавший в заговоре, и пожелал им успеха в том, что они замыслили. Неизвестно, что он имел в виду, но руководители заговора пришли в ужас...

«Едва Цезарь сошел с носилок, – продолжает Аппиан, – как Лена... пересек ему дорогу и завел с ним серьезный разговор о каком-то личном деле. При виде того, что происходило и при длительности беседы заговорщики испугались и уже готовились даже дать друг другу знак убить самих себя прежде, чем их схватят. Но видя, что в продолжение разговора Лена выглядит скорее просящим и умоляющим о чем-то, чем доносящим, они оправились, а когда увидели, что Лена по окончании разговора попрощался с Цезарем, снова осмелели...» (Аппиан. Гражданские войны. II, 116)

Последнее мгновение жизни Цезаря Аппиан описывает следующими словами:

«...он закрылся со всех сторон плащом и упал, сохранив благопристойный вид, перед статуей Помпея». (Там же, 117)

Эту замечательную заботу древних римлян о том, чтобы встретить смерть с достоинством, я уже отмечал в описании смерти Помпея.

Фраза из Светония, которой я намерен закончить рассказ о мартовских идах, звучит так:

«Все разбежались. Бездыханный, он остался лежать, пока трое рабов, взвалив его на носилки, со свисающей рукою, не отнесли его домой». (Светоний. Божественный Юлий, 82)

Не знаю, как ты, читатель, а я невольно содрогаюсь, воображая опустевшие улицы Вечного Города, по которым испуганные рабы влекут окровавленное тело величайшего из его граждан, а рука, еще недавно державшая бразды правления полумиром, как плеть, раскачивается в такт их торопливым шагам.

Глава VIII
Антоний

Имя Антония впервые появилось на страницах нашей «Истории» еще в 4-й главе, когда он в качестве народного трибуна вместе с Кассием наложил вето на решение сената об отзыве Цезаря из Галлии. Но рассказать о нем как-то не было случая, хотя все последующее время Антоний являлся одним из лучших полководцев Юлия Цезаря. Сейчас ему предстоит выйти на первый план Римской истории, и потому следует знать хотя бы минимально необходимые сведения о молодых годах Антония и некоторых особенностях его личности.

Марк Антоний родился в 83-м году. Его дед был знаменитым оратором и консулом. Отец же мало чем отличился на поприще государственной службы. В 74-м году он – претор, затем довольно неудачно воюет с пиратами. Состояние имел весьма скромное, зато пользовался репутацией человека честного и великодушного. Мать Марка, Юлия, дальняя родственница Цезаря, женщина весьма достойная и уважаемая, подарила мужу еще двух сыновей: Гая и Луция. Где-то в начале или середине 60-х годов отец трех братьев Антониев умер, и Юлия вышла замуж за Корнелия Лентула – одного из активных участников заговора Катилины. В конце 63-го года Лентул, как мы знаем, по распоряжению Цицерона был казнен. В этом обстоятельстве, наверное, кроется одна из причин враждебности, а позднее открытой ненависти, которую Антоний питал к Цицерону Вполне вероятно, что и сам двадцатилетний Марк, если и не участвовал в заговоре, то тесно соприкасался с кругом весьма распущенной «золотой молодежи», окружавшей Катилину Рано усвоенные дурные привычки впоследствии свели Антония с Курионом, подавшим ему пример чудовищного мотовства. В какой-то момент долги Антония достигли огромной суммы в полтора миллиона денариев. Долги самого Куриона были в несколько раз больше. Это обстоятельство, как мы помним, позволило Цезарю путем подкупа (в 50-м году) переманить народного трибуна Куриона на свою сторону Антоний, с подачи своего приятеля и покровителя, был избран трибуном на 49-й год и вслед за ним принял в разгоравшейся борьбе с сенатом сторону Цезаря.

Однако не следует думать, что к 49-му году в послужном списке Антония не было ничего, кроме пьяных дебошей и альковных похождений. К этому времени (ему ведь уже 34 года) он успел заслужить репутацию отважного воина и опытного военачальника. Свою военную карьеру Антоний начал в 57-м году в Сирии, где под начальством проконсула Габиния весьма успешно сражался с восставшими в очередной раз иудеями. В 55-м году, как я уже упоминал, он с тем же Габинием направился в Египет, чтобы силой возвратить трон Птолемею Авлету. В египетской кампании Антоний сыграл, пожалуй, главную роль, захватив со своей конницей известную нам пограничную крепость Пелусий. Тогда же он, кстати сказать, проявил достойное похвалы уважение к врагу, отыскав на поле боя тело египетского главнокомандующего Архелая (супруга царицы Береники) и похоронив его с царскими почестями.

Грубовато-мужественная внешность Марка Антония вполне соответствовала облику лихого рубаки, любимца солдат и покорителя женских сердец. У древних историков неоднократно встречаются упоминания о его выдающейся физической силе. Плутарх пишет о сходстве мощной фигуры Антония с общепринятым изображением Геракла, которому он старался подражать. В профиле Антония, отчеканенном на древнеримской монете, бросаются в глаза: мощная, как у борца, шея, массивный, сильно выдвинутый вперед подбородок и крупный нос с небольшой горбинкой, почти без снижения у переносицы продолжающий линию невысокого лба. С этими мужественными чертами контрастирует небольшой чувственный рот с заметно более полной, чем верхняя, нижней губой. Эта смесь мужской силы, чувственности и какого-то почти детского простодушия в лице Марка Антония должна была казаться очень привлекательной женщинам, особенно тем, у кого в характере сочетались страстность и властолюбие.

«Даже то, – замечает Плутарх, – что остальным казалось пошлым и несносным, – хвастовство, бесконечные шутки, неприкрытая страсть к попойкам, привычка подсесть к обедающему или жадно проглотить кусок с солдатского стола, стоя, – все это солдатам внушало прямо-таки удивительную любовь и привязанность к Антонию. И в любовных его утехах не было ничего отталкивающего – наоборот, они создавали Антонию новых друзей и приверженцев, ибо он охотно помогал другим в подобных делах и нисколько не сердился, когда посмеивались над его собственными похождениями». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Антоний, IV)

Впрочем, по свидетельству того же Плутарха, римляне аристократического круга относились к «слабостям» Антония далеко не столь терпимо:

«...что же касается порядочных и разумных граждан, – пишет историк, – то им, как говорит Цицерон, был противен весь образ жизни Антония – им внушало омерзение и его безобразное пьянство, и возмутительное расточительство, и нескончаемые забавы с продажными бабенками, и то, что днем он спал или бродил сам не свой с похмелья, а ночами слонялся с буйными гуляками, устраивал театральные представления и веселился на свадьбах шутов и мимов... взор римлян оскорбляли и золотые чаши, которые торжественно несли за ним, словно в священном шествии, и раскинутые при дороге шатры, и роскошные завтраки у реки или на опушке рощи, и запряженные в колесницу львы, и дома достойных людей, отведенные под квартиры потаскухам и арфисткам». (Там же, IX)

Этот красочный перечень «подвигов» Антония относится к 46-му году, когда он оставался в Риме, между тем как Цезарь воевал в Африке. Не будем, однако, забывать, что двумя годами ранее, в войне с Помпеем, Антоний как полководец, сумел показать себя с самой выгодной стороны. Припомним, как он, прорвав морскую блокаду, сумел перебросить подкрепления в Грецию, как затем, умело маневрируя, обошел Помпея и соединился с Цезарем. Под Диррахием ему удалось в значительной мере задержать отступление цезарианцев, а в решительном сражении при Фарсале Цезарь поручил ему командование всем левым флангом своего войска.

По возвращении из Африки Цезарю, надо полагать, пришлось выслушать немало жалоб на беспутное поведение его легата. За этим, видимо, последовал столь серьезный «реприманд», что Антоний решил расстаться с прежней жизнью и женился на Фульвии – вдове того самого Клодия, что некогда так преследовал Цицерона, – женщине чрезвычайно энергичной и властной.

«Фульвия, – утверждает Плутарх, – замечательно выучила Антония повиноваться женской воле и была бы вправе потребовать плату за эти уроки с Клеопатры».

Об отношениях с Клеопатрой речь еще впереди. А пока, пополнив наше представление о личности Марка Антония, вернемся к изложению событий, последовавших за убийством Юлия Цезаря.

В самый момент убийства Антоний, задержанный Децимом Брутом, находился у входа в курию. Услышав шум борьбы и крики, он бросился внутрь, увидел с порога, как целая толпа сенаторов, обезумев, кромсает кинжалами распростертое на полу тело Цезаря, успел подумать, что никакая помощь тому уже не нужна, потом о том, что сейчас эти кинжалы обратятся против него, и бежал, чтобы спрятаться в одном из частных домов. Марк Лепид, которого Цезарь в качестве диктатора назначил начальником конницы, тоже бежал из сената. Сначала он укрылся в городе, а к вечеру перебрался на остров, что разделяет Тибр на два рукава в излучине против Капитолия. Там на острове, за городской чертой был размещен легион солдат.

В не меньшей растерянности оказались и убийцы Цезаря. Я уже упоминал, что Брут пытался обратиться к сенаторам за одобрением содеянного, но те в панике разбежались, взбудоражив весь город. Тогда заговорщики, сбившись в кучку, двинулись к форуму, крича, что им удалось покарать смертью тирана. Они надеялись, что народ будет приветствовать их, как освободителей, но римляне в ужасе шарахались в стороны. Торговцы наспех запирали лавки, горожане спешили укрыться в своих домах, готовясь обороняться, сами еще не зная от кого. Улицы и площади опустели. Огромность свершившегося тяжкой глыбой обрушилась на римлян, ввергнув их в состояние паники. Одни, припомнив заговор Катилины, ожидали поджогов и пожаров. Другие, зная, что в Риме находится множество ветеранов Цезаря, не сомневались в том, что солдаты начнут поголовную расправу с горожанами. Третьи, вспоминая смутное время после убийства Клодия, готовились отразить разбойные нападения плебса и рабов. И действительно, грабежи лавок и складов начались в тот же день. Страх овладел и заговорщиками. Они боялись Лепида, который мог привести в город войско. Боялись Антония – он, в качестве консула, мог созвать Народное собрание и натравить на них толпу. Но больше всего они боялись мести ветеранов.

Рим словно оцепенел – все боялись всех! Тревожное ожидание, как грозовая туча, нависло над семью холмами Вечного Города. Убийцы Цезаря не рискнули разойтись по домам. В сопровождении отряда гладиаторов Децима Брута они поднялись на Капитолий, чтобы в случае необходимости совместно обороняться в крепости. Туда к ним пришел и не присутствовавший в тот день в сенате Цицерон.

Своих сообщников по заговору убийцы попросили сойти вниз и подкупить возможно большее число неимущих граждан, чтобы те назавтра явились на форум с требованием гражданского мира. Наутро у подножия Капитолия собралась большая толпа, где, кроме подкупленных, было много простых горожан, успевших опомниться за спокойно прошедшую ночь. Брут, Кассий и еще несколько сенаторов спустились с Капитолийского холма. Брут обратился к народу с речью, оправдывая содеянное ими ради Республики и свободы. Римляне выслушали его молча. Наряду с уважением к Бруту и его словам в настроении толпы явно ощущалось сожаление о Цезаре и осуждение совершенного святотатства. Не получив поддержки, заговорщики решили возвратиться в крепость.

Днем Лепид привел и расположил на форуме легион солдат. По всему городу были расставлены посты, к ночи на улицах запылали костры. Лепид и Антоний встретились в доме Антония, куда Кальпурния переправила деньги и бумаги Цезаря. Брут и Кассий прислали послов с предложением вступить в переговоры, чтобы избежать новой вспышки гражданской войны. Хотя в самом Риме военное преимущество было явно на стороне Антония и Лепида, но ситуация в целом оставалась неопределенной. Один из вожаков заговора, Децим Брут, был еще распоряжением Цезаря назначен наместником в Цизальпинскую Галлию, где находилось большое войско. Он собирался отбыть к нему немедленно... Через послов договорились передать все дело, связанное с убийством Цезаря, на рассмотрение сената.

В качестве консула Антоний созвал сенаторов в храм Земли 17-го числа утром. Непосредственные убийцы Цезаря, опасаясь ловушки, предпочли остаться в крепости, но другие участники заговора и их сторонники, в том числе Цицерон, приняли участие в заседании сената. Поначалу они выдвинули предложение объявить Цезаря тираном и наградить тираноубийц. Тогда Антоний заявил, что в этом случае все назначения высших должностных лиц и наместников провинций из числа сенаторов, сделанные Цезарем на пять лет вперед, придется считать утратившими силу. Это вызвало категорические возражения, и вопрос об объявлении Цезаря тираном отпал сам собой. Потом Антоний вышел к собравшемуся перед храмом народу. Многие требовали отмщения убийцам Цезаря. Кое-как утихомирив толпу, Антоний вернулся в храм и сообщил сенаторам, что возмущение ветеранов может начаться в любую минуту. Он внес на утверждение сената предложение, где, в частности, было сказано следующее:

«...все, Цезарем сделанное и решенное, остается в силе. Что касается его убийц, то одобрению их действия не подлежат никоим образом, ибо они являются нарушением религии и закона, а также находятся в противоречии с признанием незыблемости всех деяний Цезаря. Однако можно сохранить им жизнь, если хотите, из жалости, ради их родных и друзей, если, впрочем, последние от их имени заявят, что принимают это как милость». (Аппиан. Гражданские войны. II, 134)

Предложение приняли. В конце дня Антоний отправил на Капитолий своего сына в качестве заложника и пригласил вожаков заговора сойти вниз для переговоров. Сам он пригласил к обеду Кассия, а Лепид – Брута. На следующее утро сенат собрался снова. На этот раз Брут и Кассий присутствовали в собрании. Сенат объявил благодарность Антонию за то, что он пресек междоусобную войну в самом начале. Убийцы Цезаря тоже удостоились похвалы в связи с мирным разрешением дела. Тут же обсудили распределение провинций, намеченное еще Цезарем. Бруту назначили Македонию, Кассию – Сирию, за Децимом Брутом закрепили Цизальпинскую Галлию. Затем по настоянию Антония было решено огласить завещание Цезаря, а погребение произвести со всеми подобающими его сану и заслугам почестями.

На следующее утро решение сената глашатай зачитал в Народном собрании. Цицерон произнес похвальное слово Цезарю. Заговорщики при сем присутствовали, но никаких эксцессов не случилось. Потом народу прочитали завещание. Цезарь распорядился выдать всем горожанам по 75 денариев, а свои сады за Тибром завещал в общее пользование. Плутарх очень непосредственно, без всякого сарказма записывает в биографии Брута, что «...узнав об этом, граждане ощутили пламенную любовь к убитому и горячую тоску по нему». Главным наследником Цезарь объявил внука сестры – восемнадцатилетнего Гая Октавия. Его же он сверх того усыновлял и передавал ему свое имя. Расположение Цезаря Октавий завоевал во время последней испанской кампании, где он, несмотря на свою молодость, сумел отличиться.

Кстати, о его новом имени. Во избежание путаницы в дальнейшем здесь следует кое-что напомнить и уточнить. «Передача имени» при усыновлении у римлян означала смену того, что в русском языке называется фамилией. У старинных разветвленных родов эта последняя обычно представляла собой сочетание родового и семейного наименований. Личное имя убитого диктатора было Гай, а Юлий Цезарь – это его фамилия (древний род Юлиев). Племянница Цезаря, Атия, вышла замуж за провинциала незнатного происхождения, Гая Октавия. Их первенец по традиции носил личное имя отца, а, значит, был тоже Гай Октавий. Личное имя при усыновлении сохранялось. Поэтому только что объявленный наследник должен был именоваться Гай Юлий Цезарь. К счастью для нас, первоначальная фамилия не отбрасывалась вовсе, а добавлялась к новой с окончанием «ан». Так, что полное имя юноши теперь стало Гай Юлий Цезарь Октавиан. Кое-где при цитировании древних авторов он будет именоваться Цезарем. Надеюсь, что теперь это не вызовет недоумение у читателя. Позже, став единовластным правителем Рима, он получит еще и почетное прозвание Август, так что его полное имя будет Гай Юлий Цезарь Октавиан Август. Так он будет именоваться в следующем томе нашей истории, а пока что я буду его, как правило, называть просто Октавиан.

Но вернемся к прерванному описанию событий в Риме. Тело Цезаря еще находится в доме его тестя и душеприказчика Кальпурния Пизона. Между убийцами и Антонием, ввиду обоюдного страха, заключено перемирие. Вряд ли оно будет длительным. Во всяком случае заговорщики не обольщаются на этот счет. В переписке Цицерона сохранилась копия записки, написанной Децимом Брутом 17-го марта. Вот ее начало:

«Децим Брут своему Бруту и Гаю Кассию привет. Узнайте, в каком мы положении. Вчера вечером был у меня Гирций. Разъяснил, каковы намерения Антония – разумеется, самые дурные и совершенно не заслуживающие доверия. Ведь он, по его словам, и не может передать мне провинцию, и не считает, что для кого бы то ни было из нас безопасно быть в Риме: так велико возбуждение солдат и черни. Вы, я думаю, понимаете, что и то, и другое ложно, и верно то, что разъяснил Гирций – он боится, что для него, если мы будем располагать даже небольшой опорой для поддержания своего достоинства, не останется никакой роли в государстве». (Письма Марка Туллия Цицерона. Т. 3, № 702)

Опасения Децима Брута вполне оправданны. Способности Антония к управлению государством (он сейчас единственный консул) весьма ограниченны, но амбиции бывшего ближайшего помощника Цезаря границ не знают. А неуравновешенный, буйный характер делает его дальнейшее поведение, как ныне любят выражаться, непредсказуемым. Долго ожидать осложнения ситуации не пришлось. 20-го марта, в день похорон Цезаря, достигнутое было хрупкое согласие сторон рухнуло. Вот как развивались события этого рокового дня.

Погребальный костер был приготовлен на Марсовом поле, а «гражданская панихида» должна была состояться на форуме. Там, перед ростральной трибуной, под балдахином поставлено ложе из слоновой кости, устланное золототканым пурпуром. Высшие должностные лица города принесли и положили на него тело Цезаря. В изголовье был поставлен столб, на который повесили его окровавленную, изрезанную кинжалами тогу. Церемония прощания началась согласно разработанному регламенту. Глашатай зачитал постановление сената, где Цезарю воздавались все мыслимые посмертные почести, а также клятву сенаторов неукоснительно следовать всем его заветам и распоряжениям. Прощальное торжественное слово, согласно обычаю, начал говорить консул Марк Антоний. Динамику его речи проследим по довольно подробному пересказу Аппиана:

«Недостойно, граждане, – начал Антоний медленно, как бы в раздумье, – похвальную надгробную речь над телом такого человека говорить мне одному: ее должно было бы произнести все отечество...» Антоний читал свою речь с торжественным грустным лицом и, голосом выражая эти настроения, он останавливался на том, как чествовали Цезаря в народном постановлении, называя его священным и неприкосновенным, отцом отечества, благодетелем и заступником...» (Аппиан. Гражданские войны. II, 144)

Затем он стал перечислять заслуги и благодеяния Цезаря, горько жалуясь по поводу понесенной римлянами утраты. Запруженный вооруженными людьми форум вторил его словам стенаниями и глухими ударами копий в обитые кожей щиты. Воспринимая волну горестного сочувствия, идущую от многих тысяч столпившихся на площади людей, и все более распаляясь от собственных слов...

«Антоний, – продолжает Аппиан, – поднял одежду, как одержимый, и подпоясавшись, чтобы освободить руки, стоял у катафалка, как на сцене, припадая к нему и снова поднимаясь, воспевал его сначала как небесного бога, и в знак веры в рождение бога поднял руки, перечисляя при этом скороговоркой войны Цезаря, его сражения и победы, напоминая, сколько он присоединил к отечеству народов и сколько он прислал добычи... Затем, легко перейдя в тон, выражающий скорбь, Антоний обнажил труп Цезаря и на кончике копья размахивал его одеждой, растерзанной ударами и обагренной его кровью. Тут народ вторил Антонию большим плачем, как хор, а, излив скорбь, преисполнился опять гневом. Когда после этих слов, по обычаю отцов, хоры стали петь другие заплачки, посвященные ему, и перечислять снова деяния и страдания Цезаря, во время этого плача сам Цезарь, казалось, заговорил, упоминая поименно, сколько врагов своих он облагодетельствовал и, как бы удивившись, говорил о самих убийцах: «Зачем я спас своих будущих убийц?». Тогда народ больше не выдержал...» (Аппиан. Гражданские войны. II, 146)

Для более разностороннего освещения событий этого дня продолжение рассказа возьмем у Плутарха и Светония:

«От порядка и стройности погребального шествия не осталось и следа. Одни неистово кричали, грозя убийцам смертью, другие – как в минувшее время, когда хоронили народного вожака Клодия, – тащили из лавок и мастерских столы и скамьи и уже складывали громадный костер. На эту груду обломков водрузили мертвое тело и подожгли – посреди многочисленных храмов, неприкосновенных убежищ и прочих священных мест. А когда пламя поднялось и загудело, многие стали выхватывать из костра полуобгоревшие головни и мчались к домам заговорщиков, чтобы предать их огню». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Брут, XX) Неистовство, овладевшее римлянами, описывает и Светоний:

«Тотчас окружающая толпа принялась тащить в огонь сухой хворост, скамейки, судейские кресла и все, что было принесено в дар. Затем флейтисты и актеры стали срывать с себя триумфальные одежды, надетые для такого дня, и, раздирая, швыряли их в пламя. Старые легионеры жгли оружие, которым они украсились для похорон, а многие женщины – свои уборы, что были на них...» (Светоний. Божественный Юлий. 84, 85)

Брут и Кассий в тот же день скрытно покинули город. Едва заключенное перемирие окончилось, гражданская война в Риме вступила в новую фазу.

После бегства главарей заговора Антоний стал бесконтрольным хозяином положения в Риме. Мало того, что он остался единственным консулом. В полученных от Кальпурнии бумагах Цезаря он «находил» все новые и новые распоряжения покойного. Опираясь на постановление сената об утверждении всех решений Цезаря, Антоний назначал на высшие должности, распределял крупные суммы денег из казны, вводил новых людей в сенат, возвращал изгнанников, каждый раз ссылаясь на неоглашенную волю Цезаря.

Спустя месяц с небольшим после похорон Цезаря в Рим из Македонии прибывает Октавиан. Когда он в Брундизии только ступил на Италийский берег, солдаты местного гарнизона приветствовали его как Цезаря – сына Цезаря. На всей длинной дороге по Италии до Рима отовсюду стекалась масса людей, чтобы увидать его. От своих наделов и из колоний во множестве прибывали ветераны. Они оплакивали Цезаря и поносили Антония, который простил убийц. Говорили, что, если молодой Цезарь поведет их, они готовы сражаться, чтобы отомстить за смерть его отца. Октавиан хвалил их, но до поры отсылал по домам.

В Риме мать, отчим и другие родственники, опасаясь враждебности Антония, советуют Октавиану отказаться от наследства. Родной отец Гая был весьма богат. Других сыновей нет. Отчим, консул 56-го года Марций Филипп, тоже человек состоятельный. Так что молодому Цезарю есть что наследовать. Он отвечает, что его интересуют не деньги, а честь и долг по отношению к покойному. Родичи рассказывают о постановлении сената и настойчиво убеждают оставить всякие помыслы о мести. Они обращают внимание юноши на то, что Антоний не только не пришел приветствовать его как сына Цезаря, но даже не выслал никого ему навстречу. Однако Гай заявляет упорную решимость исполнить последнюю волю Цезаря. К Антонию он пойдет сам, как молодой к старшему и как частное лицо к консулу. В тот первый день из-за растерянности никто не выдвинул в сенате обвинения против убийц Цезаря. Он это сделает сейчас. Его поддержат народ и боги, поддержат ветераны, должен поддержать и Антоний. Кроме того, он обязан позаботиться о том, чтобы граждане получили завещанные Цезарем деньги.