355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лев Остерман » Римская история в лицах » Текст книги (страница 62)
Римская история в лицах
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 20:05

Текст книги "Римская история в лицах"


Автор книги: Лев Остерман


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 62 (всего у книги 81 страниц)

Клавдий

Калигула был убит вскоре после полудня. Прошло добрых два или три часа, прежде чем Форум откликнулся на это событие изменением привычного ритма своей шумной жизни. Римляне уже привыкли к зловещим слухам, долетающим из Палатинского дворца, и потому не очень-то поверили словам первых прибежавших из театра людей. Тем более что одни из них утверждали, что император убит, а другие – что ранен и что германцы изрубили всех покушавшихся на него. Ближе к вечеру обстановка на площади стала меняться. Поспешно, кто в носилках, а кто пешком, на Капитолийский холм стали подниматься сенаторы. Многие не знали, зачем посланцы консулов вызвали их туда на срочное заседание. Другие знали, но не хотели будоражить толпу. Потом пришли три городские когорты. Солдаты отогнали народ от подножия холма и выстроились перед ним плотным прямоугольником – фронтом к площади. Торговцы стали поспешно запирать лавки. Их место заняла жадная до зрелищ толпа плебса. Она притиснулась вплотную к переднему ряду воинов. Теперь уже все поверили, что Калигула убит. Ни особого ликования, ни, тем более, огорчения по этому поводу заметно не было. Скорее тревога и недоумение – что же будет? Наследника молодой император не оставил. Там и здесь слышалось произносимое с сочувствием имя Германика, чей род теперь прервался. Кое-где вспыхивало полузабытое слово «республика». Стемнело рано. Позади темной массы солдат запылали факелы. На освещенных лицах людей, стоявших в первых рядах, все яснее читалось беспокойство. Оба префекта претория не явились на Форум! От темных дальних рядов, от идущего оттуда смутного гула голосов веяло тревогой.

Зато наверху, в храме Юпитера, до начала заседания царило радостно-тревожное оживление. Со смертью безумного правителя всех охватило чувство несказанного облегчения. Только теперь сенаторы по-настоящему ощутили, в каком страхе они жили последние три года. Вокруг ускользнувших от германцев заговорщиков образовался кружок поздравителей – все больше молодых сенаторов. Те, кто постарше, предпочитали держаться в стороне. Слово «республика» звучало здесь еще чаще, чем на площади. Многие с горячностью призывали вспомнить о былом величии сената, о заветах великих предков. Раздавались предложения консулам назначить на полгода республиканского диктатора. Та же решимость звучала и в первых выступлениях сенаторов. Однако понемногу на фоне общего лихорадочного возбуждения зазвучали и трезвые голоса. Как поведет себя армия? Легко было далеким предкам изгнать царей, когда каждый житель города был воином, а других вооруженных людей в Риме не было. Достаточно было древнему Бруту увлечь за собой сограждан, чтобы Республика восторжествовала. Сейчас легионы стоят в Галлии, Испании, Сирии, Африке. Они набраны по всей Италии и в колониях. Солдаты-наемники привыкли получать от императоров жалованье, награды и земли после отставки. Поддержат ли они Республику, о которой и знают-то понаслышке? Не вздумают ли явиться в Рим, чтобы отомстить за смерть Калигулы, который для них все еще «сапожок», сын Германика? А преторианцы? Ведь это гвардия императоров! Придется их распустить. Или отослать в провинции к войскам, лишив привилегий. Вряд ли они с этим смирятся...

Наверное, лучше бы сохранить императора, но послушного сенату. Божественный Август считался с мнением сенаторов, хотя сам был властителем великим и мудрым. Такое не повторяется часто. Лучше иметь принцепса, менее одаренного государственным умом, но не деспотичного, чьи замыслы и поступки направлялись бы общим попечением отцов-сенаторов... Кто-то назвал имя Клавдия. Сначала многие возмущенно зашумели. Послышались возгласы: «Хватит терпеть тиранию Юлиев и Клавдиев! Изберем нового принцепса, неужели этот придурковатый, не державший меча в руках старик будет римским императором?» Но им возразили: «Почему бы и нет?! Зато он сын Друза, родной брат Германика! Армия будет довольна. И уж, конечно, сенат сумеет взять его, беспомощного, под свою опеку». Решили послать за Клавдием. Тут кто-то сообщил, что видел, как преторианцы несли его в свой лагерь. Это известие всех озадачило и встревожило. Что задумали префекты претория? Зачем им Клавдий? Как заложник? Или, может быть, они сами собираются присягнуть ему как императору? Калигула со своими германцами совсем отстранил от дел дворца преторианцев. Быть может, они хотят вернуть себе то положение, какое занимали при Тиберий? Тогда сенат снова останется в стороне. Решено было послать парламентера в лагерь и пригласить Клавдия прибыть в сенат для переговоров. На ночь глядя никто не решался взять на себя эту миссию. Постановили разойтись до утра. Консулам поручили отыскать находящегося в Риме иудейского царя Агриппу, внука Ирода Великого, и послать к Клавдию. Нейтральный Агриппа показался наиболее подходящим человеком для такого посольства. Увидав, что сенаторы покидают Капитолий, разошелся до утра и народ с Форума. Когорты по приказу префекта города остались на площади коротать ночь у разожженных костров.

Чтобы понять, что происходило тем временем в лагере преторианцев, нам придется вернуться в театр и проследить за событиями, последовавшими сразу за убийством Калигулы. Когда заговорщики оттеснили группу сопровождавших его сенаторов, среди них оказался высокий, плотного сложения седой человек. Это и был дядя императора, младший брат Германика, Тиберий Клавдий Друз, вошедший потом в историю под именем императора Клавдия. Вместе с остальными он был вытолкнут в соседнюю комнату, а когда из прохода донеслись крики о том, что император убит, побежал, ковыляя, в прилегавшую галерею. Его лицо было искажено выражением смертельного страха. Видимо, не в силах бежать дальше, он спрятался за занавесью у дверей. Люди, спасавшиеся вместе с ним, исчезли за поворотом галереи. Через несколько мгновений в нее со стороны только что покинутой комнаты ворвались германцы. Клавдий узнал их по хриплым выкрикам команд на гортанном языке. Они стремительно прогромыхали мимо. Слава богам – его не заметили! Все стихло. Неясный шум доносился лишь из подземного перехода, где совершилось преступление.

Клавдий уверен, что солдаты гонятся за ним, хотя и не понимает, почему. Выйти из укрытия и попытаться бежать – слишком рискованно! Переход, наверное, заполнен германцами, а те, кто побежал за ним по галерее, в любое мгновение могут вернуться. Оставаться на месте не лучше. Рано или поздно, обшаривая театр, его найдут. Клавдия бьет нервная дрожь. Так прошло – ему показалось – очень много времени. Галерея по-прежнему пуста, стих шум и в подземном переходе. Он хочет выйти из убежища, но ноги не слушаются. Понимая, что вступиться за него все равно некому, Клавдий покоряется судьбе и решает ожидать своей участи здесь, в тишине уединенной галереи. Отгоняя леденящие душу мысли о неминуемой смерти, он перебирает воспоминания своей долгой жизни (в прошлом августе ему исполнилось пятьдесят лет).

Отца он не знал. Ему едва исполнился год, когда Друз старший умер в Германии. Детство прошло под присмотром матери, Антонии младшей, и бабки, Ливии. Он постоянно и подолгу болел. Так ослабел телом и умом, что считался неспособным ни на какие самостоятельные поступки. Уже достигнув совершеннолетия, оставался под присмотром дядьки-варвара, бывшего конюха, который его по любому поводу жестоко наказывал. Клавдий вдруг ясно вспомнил, как он и Германик присутствовали на гладиаторских играх, которые Август давал в память их отца. Ему было шестнадцать лет, он опять болел и был вынужден прикрыть уши и горло чепцом. На него показывали пальцем и если не смеялись открыто, то лишь потому, что рядом сидел старший брат – в ту пору уже любимец римского народа. Мать и бабка, хотя не ладили между собой, сходились в презрении к Клавдию. Мать называла его уродом среди людей, говорила, что природа начала его и не кончила. С братом они виделись редко.

Единственный человек во дворце, кто был к нему расположен, у кого он находил утешение, был престарелый историк Тит Ливий. Клавдий с детства пристрастился к чтению, выучил греческий. Особенно его привлекала история. Тит Ливий подолгу рассказывал своему маленькому другу эпизоды из далекого героического прошлого Рима, не вошедшие в его знаменитые книги, которые мальчик читал запоем. Он же побудил Клавдия собирать материалы по новейшей истории правления Августа. Сам великий историк начал ее писать, но не имел сил докончить. К счастью, Клавдий сумел выполнить свое обещание, данное в детстве Ливию.

Август относился к нему снисходительно. После смерти бабки Клавдий прочитал письма, в которых речь идет о нем. Он хорошо помнит их. В одном император писал: «...Если он человек, так сказать, полноценный и у него все на месте, то почему бы ему не пройти ступень за ступенью тот же путь, какой прошел его брат? Если же мы чувствуем, что он поврежден и телом и душой, то и не следует давать повод для насмешек над ним и над нами тем людям, которые привыкли хихикать и потешаться над вещами такого рода. Нам придется вечно ломать себе голову, если мы будем думать о каждом шаге отдельно и не решим заранее, допускать его к должности или нет». (Светоний. Божественный Клавдий, 4)

Императора тогда беспокоило общество друзей Клавдия, греков-вольноотпущенников, с которыми он проводил время то в загородной резиденции принцепса, то на кампанской вилле. Помимо ученых разговоров, они предавались там излишествам в еде и питье, к которым Клавдий был расположен. Да еще играли в кости. Вообще репутация у него в те годы была неважная. Однако всадники выказывали ему уважение. Когда Клавдий входил в театр, они вставали и обнажали головы. Потом они избрали его главой посольства к консулам, прося дозволения на своих плечах внести тело покойного Августа в Рим. Сенат впоследствии даже постановил отстроить за государственный счет его дом, сгоревший во время пожара.

Тиберий же относился к нему с явным презрением. Впрочем, оставил в покое. Даже включил в число наследников, хотя только третьей очереди. Еще и полмиллиона денариев завещал в подарок. Калигула в первые полгода своего правления, когда прикидывался ягненком, вызвал Клавдия в Рим, приблизил и даже в течение двух месяцев разделял с ним консульство. Простой народ тогда встретил его дружелюбно. Несколько раз, когда он распоряжался на зрелищах, его приветствовали криками: «Да здравствует дядя императора!» и «Да здравствует брат Германика!»

Потом наступили горькие дни. Гай не отпускал его из дворца, но сделал мишенью издевательств и насмешек. Когда Клавдий задерживался к обеду, ему не оставляли места у стола. А когда, наевшись, задремывал – такое случалось частенько, – шуты императора бросали в него косточками фиников или маслин. А не то потихоньку надевали на руки сандалии, чтобы он, внезапно разбуженный, тер ими себе лицо. Он благоразумно подыгрывал, прикидывался дурачком и этим спас свою жизнь. Когда племянничек принялся выкачивать из народа деньги, то не забыл и Клавдия. По указанию императора сенат назначил его жрецом храма Калигулы – Юпитера, за что нужно было уплатить два миллиона денариев. Деньги пришлось занять в казне под залог. Вернуть долг он не смог, и все его имущество было назначено к распродаже.

И вот теперь он умрет вслед за Гаем. От чьих рук он погибнет? Заговорщиков ли, которые решили истребить всю семью? Взбунтовавшихся преторианцев? Или германцев, которые его самого считают заговорщиком? Надо бы пойти к ним и сказать, что он не виновен. То, что он прячется, изобличает его как соучастника. Но нет сил двинуться с места. Страх растет. Перед глазами уже не воспоминания, а картины грядущей гибели. Страшная фигура огромного германца с занесенным над головой мечом. Вот опять послышались шаги в галерее. Клавдий с ужасом замечает, что переменил позу – одна из сандалий высунулась из под занавеса. Убрать? Нет! Движение еще сильнее привлечет внимание. И все же он машинально убирает ногу... Шаги замирают рядом. Занавес отодвинут. Перед ним огромный, страшный германец. Силы оставляют Клавдия. Он медленно оседает на пол. Хочет крикнуть, что невиновен, что ничего не знал о заговоре. Но из судорожно скошенного рта вырываются нечленораздельные звуки – не то стон, не то мольба о пощаде. От страха или от резкого света все плывет перед глазами. Он не видит или не понимает, что это не германец, а солдат претория...

Случилось так, что этот солдат как-то раз в цирке, стоя в охранении, видел Клавдия близко и теперь узнал его. Не очень соображая, зачем, он подхватил дядю императора под мышки и поволок к выходу. Германцы уже ушли, зрители разбежались. Перед театром толпились солдаты его центурии, назначенные для наружной охраны. Срок наряда не кончился, но делать здесь было явно нечего. Узнав о том, кто оказался под их опекой, центурион счел это достаточным поводом для возвращения. На площади перед театром стояло несколько носилок, брошенных разбежавшимися в страхе рабами. По приказу центуриона знатного пленника загрузили в носилки побогаче. Сменяя друг друга в непривычной роли носильщиков, солдаты беглым шагом направились в лагерь. Немного придя в себя и поняв, что вокруг преторианцы, Клавдий высунулся было, чтобы спросить, куда его несут. Но трусивший рядом с носилками центурион грубо втолкнул его обратно.

Лагерь преторианцев встревоженно гудел. Весть о смерти притеснявшего их императора уже долетела и сюда. Солдаты, некоторые при оружии, толпились на,плацу перед домиком префекта. Его появления в лагере ожидали с минуты на минуту. Не успел он явиться, выслушать сбивчивый рассказ очевидцев и пригласить к себе трибунов на совещание, как новый взрыв криков на плацу заставил его выйти к солдатам. Перед входом в домик стояли богато украшенные носилки. Человека, который в них сидел, префект узнал сразу.

Неожиданное появление в лагере дяди убитого императора его обескуражило. Он знал о заговоре, знал, что двое трибунов согласились быть его исполнителями. Было условлено, что сам префект останется в стороне. Что ни говори, а его соучастие в деле означало бы прямое нарушение присяги и священной клятвы в верности императору. Ему было известно, что кое-кто из сенаторов предлагал убить и Клавдия. Но большинство заговорщиков решило, что слабоумный брат Германика не опасен, и отклонило это предложение. И вот Клавдий в лагере. Первая мысль была отослать его в сенат. Но затем явилась другая. На единственном тайном совещании, где он участвовал, вопрос о судьбе претория решен не был. Сторонники Республики нехотя признавали, что гвардия должна быть распущена. Поборники избрания нового императора заявляли, что она сохранится. Первые предлагали ему командование любым войском по выбору. Но одно дело – стоять во главе претория здесь, в Риме, особенно если удастся возродить его былое могущество, а другое – в мирное время прозябать в далекой провинции. И вот случай отдает в его руки человека, который по праву рождения может стать императором. Он не военный, немного не в своем уме? Тем лучше. Тем большую роль при нем будут играть префекты претория. И армия будет довольна – ведь брат Германика! Но надо трезво взвесить силы. Дело будет решаться в Риме, в самые ближайшие дни. Здесь у него только две когорты. Остальным нужно время, чтобы подойти. А у сената – три городские когорты и семь тысяч ночной стражи. Конечно, это не настоящие воины, но все же... Начинать кровопролитие в городе – страшно. На чьей стороне будет народ? Что, если он возьмется за оружие, чтобы возродить Республику? Нет, надо потянуть время, послать за остальными семью когортами преторианцев. Префект приказывает отвести Клавдия в караульное помещение близ главных ворот лагеря и поставить у дверей стражу. Солдаты пусть пока вернутся в казармы. Когда трибуны обсудят ситуацию, он их созовет снова.

До самой темноты длилось совещание у префекта. Разведчики, посланные на Форум, донесли, что народ и сенат склоняются к провозглашению Республики. Что консулы, согласно древнему обычаю, собираются назначить диктатора. К ночи решено было вновь собрать солдат. В конце концов все зависело от их готовности сражаться за нового императора. А тот тем временем метался на твердом солдатском ложе в караулке, переходя от отчаяния к смутной надежде на спасение. Стемнело. Никто не позаботился принести светильник. Потом убогое помещение озарилось отблеском факелов, пылавших на плацу. Оттуда доносился неясный шум солдатской сходки. Клавдий был уверен, что решается вопрос о его казни. Даже почти уверен, что решится он роковым образом. Разве он вступался за них, когда Калигула помыкал преторианцами? Если бы только ему позволили объяснить, что он ничего не мог для них сделать, что сам подвергался издевательствам...

Уже глубокой ночью послышались приближающиеся шаги, потом приветствие часового, и в караулку вошел префект.

– Солдаты готовы провозгласить тебя императором, – сказал он. – Но ты должен будешь уплатить по пятнадцать тысяч сестерциев каждому воину.

– У меня нет денег, – прошептал Клавдий.

– Ты их возьмешь в казне.

Мелькнула глупая мысль, что он не наследник. Потом – что казна, наверное, пуста. Но не было сил произнести это вслух и тем обречь себя на немедленную погибель. Он пошел с префектом на плац. Ему помогли подняться на трибунал. Ноги слушались плохо. Внизу в неверном свете факелов, уходя к темным краям плаца, словно волны ночного моря, колыхались султаны на шлемах легионеров.

– Император согласен! – крикнул префект. – Да здравствует император Клавдий!

– Да здравствует император Клавдий! – в две тысячи голосов отозвалась площадь. Потом были зачитаны слова присяги. Клавдий их едва понимал. Голова была как в тумане. В мозгу билось только одно слово: «Спасен, спасен!» Потом почти бессонная, полная страха и надежды ночь в домике префекта.

Утром в лагере появился иудейский царь Агриппа. Ликторы консула его не застали дома. Проведший не один год при дворе римских императоров, Агриппа быстро сориентировался, на чьей стороне будет победа...

В те же утренние часы в юлиевой курии вновь собрались сенаторы, солдаты городских когорт поставили оцепление, а Форум заполнился народом. Настроение толпы переменилось. Слух о том, что преторианцы провозгласили Клавдия императором, уже разлетелся по городу. Сенаторы же вновь принялись спорить о Республике или избрании нового принцепса. Народ, опасаясь восстановления владычества аристократов, стал волноваться. Послышались выкрики с требованием признать провозглашенного преторианцами императора. Неожиданно на Форуме появился Агриппа с посланием от Клавдия к сенату...

Обмен письмами того дня «запротоколировал» в своей «Иудейской войне» Иосиф Флавий. Он был почти современником событий – родился в 37-м году. Будучи впоследствии приближен императором Веспасианом, историк, несомненно, имел доступ к архивам. Поэтому его свидетельство заслуживает доверия.

«Против своей воли, – писал Клавдий в первом письме сенату, – он был войском возведен на престол и теперь он, с одной стороны, считает несправедливым пренебречь рвением солдат, с другой стороны, он еще не считает свое счастье обеспеченным, так как уже одно призвание к верховной власти приносит с собою опасности. А потому он, если ему суждено будет стать во главе государства, намерен держать скипетр мягкой рукой, как добрый правитель, а не как тиран. Он будет довольствоваться честью титула и предоставит народу право участия во всех государственных делах, ибо если мягкость и кротость не была бы даже свойственна его натуре, то уже одна смерть Гая будет вечно носиться перед его глазами и напоминать всегда об умеренности». (Иосиф Флавий. Иудейская война, II, 11)

Ответ сенаторов у Флавия лаконичен и звучит решительно:

«В надежде на войско и благонадежных граждан, они добровольно не подчинятся рабству». (Там же)

Далее я позволю себе привести небольшой фрагмент из того же источника, где не только фигурирует второе письмо Клавдия, но описан и последовавший затем перелом ситуации:

«Когда Агриппа донес Клавдию об этом ответе, он послал его вторично со следующим заявлением:

«Он ни в каком случае не оставит тех, которые присягнули ему в верности, а потому он, против воли, готов на борьбу с теми, с которыми ему меньше всего хотелось бы бороться. Но нужно все-таки выбрать место для сражения вне города: было бы грехом из-за их гибельного решения запятнать кровью граждан святыни родного города». Агриппа и это заявление доложил сенату7.

Тогда один из солдат, стоявших до сих пор на стороне сената, обнажил свой меч и произнес:

«Товарищи! Зачем нам убивать своих же братьев и губить близких нам людей, стоящих за Клавдия, когда мы имеем такого государя, про которого нельзя сказать ничего худого, и несем столь священные обязанности по отношению к тем, против которых нас вооружают?» С этими словами он быстро прошел через собрание и увлек за собой к выходу всех остальных солдат. Патриции, видя себя оставленными солдатами, пришли в страх. Когда же не осталось больше никакого спасения, они бросились вслед за ними к Клавдию... Он дружелюбно принял сенат к себе в стан и немного погодя отправился вместе с ним для принесения богу благодарственной жертвы за полученное владычество». (Там же)

Уважаемый читатель! Я подозреваю, что описанные события оставили у тебя впечатление, что новый римский император не отличался мужеством и личным достоинством, подобающими римлянину. Не слишком его украшают и упомянутые вскользь слабости, в числе которых чревоугодие, от которого он, кстати сказать, не мог избавиться до конца своих дней. Впрочем, эта слабость у Клавдия выгодно сочеталась с широким гостеприимством. Светоний утверждает, что «пиры он устраивал богатые и частые, в самых просторных палатах, так что нередко за столами возлежало по шестьсот человек».

Древние, а подчас и новые историки нередко пишут о Клавдии полупрезрительно, намекая на его умственную неполноценность. Список слабостей нового императора мне предстоит еще пополнить, но этот намек я решительно отвергаю. В обоснование приведу краткий перечень его деяний, составленный по свидетельствам тех же древних историков, Светония и Тацита.

Начало нового правления было отмечено действиями, достаточно, как ныне говорят, взвешенными. Все постановления Калигулы Клавдий отменил, но считать день его гибели праздничным не разрешил. Непосредственных убийц императора и их подручных для острастки казнил, но всех остальных участников заговора простил. Память матери и бабки, несмотря на все обиды, почтил самым торжественным образом. К сенату относился уважительно, испрашивая его одобрения на все более или менее важные решения. При этом, по свидетельству Светония:

«Сам он в своем возвышении держался скромно, как простой гражданин. Имя императора он отклонил (хотя я, следуя общепринятому, буду продолжать его так называть), непомерные почести отверг, помолвку дочери и рождение внука отпраздновал обрядами без шума, в семейном кругу... При должностных лицах он сидел на судах простым советником; на зрелищах, им устроенных, он вместе со всей толпой вставал и приветствовал их криками и рукоплесканиями. Когда однажды народные трибуны подошли к нему в суде, он попросил прощения, что из-за тесноты вынужден выслушать их, не усадив.

Всем этим, – продолжает Светоний, – он в недолгий срок снискал себе великую любовь и привязанность. Когда во время его поездки в Остию распространился слух, будто он попал в засаду и был убит, народ был в ужасе и осыпал страшными проклятиями и воинов, словно изменников, и сенаторов, словно отцеубийц, пока, наконец, магистраты не вывели на трибуну сперва одного вестника, потом другого, а потом и многих, которые подтвердили, что Клавдий жив, невредим и уже подъезжает к Риму». (Светоний. Божественный Клавдий, 12)

Когда же Клавдий сам председательствовал в суде, то, как пишет Светоний:

«Суд он правил и в консульство, и вне консульства с величайшим усердием... Не всегда он следовал букве законов и часто по впечатлению от дела умерял их суровость или снисходительность милосердием и справедливостью». (Там же, 15)

Видимо, для приобретения военных заслуг в 43-м году была осуществлена нелепая экспедиция в далекую Британию. После Юлия Цезаря на относительную независимость острова никто всерьез не посягал. Без всякого повода четыре римских легиона с массой вспомогательных войск вдруг высадились на южном побережье Британии. Существенного сопротивления они не встретили. Сам Клавдий прибыл позже и находился при войске всего шестнадцать дней. Развивать наступление на север было бессмысленно. Для оккупации огромного острова, населенного воинственными и вольнолюбивыми племенами, потребовалось бы слишком много сил. Император возвратился в Рим и отпраздновал пышный триумф по поводу победы над британцами. Можно догадаться, что триумф этот вызвал скорее насмешки, чем восхищение. Больше Клавдий за все время своего правления командовать войсками не пытался (какое командование на шестом десятке?). Зато его полководцы в дальнейшем действовали весьма успешно в Германии, на Дунае, в Крыму, в Армении, в Африке и против парфян в Азии. Так что император, согласно древнему обычаю, в связи с увеличением территории империи смог раздвинуть и границы Города. Впрочем, несмотря на одержанные в Германии победы, он (подобно Августу) благоразумно повелел отвести войска за Рейн.

Заметный след в римской истории оставила мирная деятельность Клавдия. Он починил все пришедшие в негодность акведуки и подвел к Риму новый водопровод. Выстроил морской порт близ устья Тибра в Остии. Была расширена сеть дорог, налажено бесперебойное снабжение Рима хлебом даже в неурожайные годы. Торговцам он обеспечил твердую прибыль, повелев компенсировать убыток от кораблекрушений за счет казны. За постройку новых торговых кораблей установил разного рода льготы. После безумств и злоупотреблений Калигулы Клавдию удалось за десять лет восстановить нормальное функционирование налоговой и вообще всей финансовой системы государства. Римская казна вновь наполнилась. При этом он часто раздавал деньги неимущим, а зрелища для народа, цирковые игры и гладиаторские бои устраивал, по словам Светония, «большие и многочисленные... много раз и во многих местах». Заботу императора о согражданах тот же историк иллюстрирует следующим рассказом:

«Когда в Эмилиевом предместье случился затяжной пожар, он двое суток подряд ночевал в дирибитории (здание для подсчета голосов на выборах. – Л.О.). Так как не хватало ни солдат, ни рабов, он через старост созывал для тушения народ со всех улиц и, поставив перед собой мешки, полные денег, тут же награждал за помощь каждого по заслугам» (там же, 18).

В качестве цензора Клавдий осуществил необходимую к тому времени очередную чистку сената. Но сделал это, я бы сказал, весьма интеллигентно. Вот как описывает Тацит это мероприятие:

«Озабоченный удалением из сената покрывших себя бесчестием, он применил недавно придуманный и мягкий по сравнению с былою суровостью способ, обратившись к ним с увещанием поразмыслить над своими делами и добровольно заявить о своем намерении выйти из сенаторского сословия. Дозволение на это будет дано без труда, и он одновременно назовет как исключенных из сената, так и тех, кто сам себя осудил, дабы сопоставление приговора цензоров с раскаянием ушедших по своей воле послужило к умалению их бесславия. По этому поводу консул Випстан предложил поднести Клавдию титул отца сената: ибо титул отца отечества стал обыденным и заслуги нового рода должны быть отмечены ранее неведомым наименованием. Но сам Клавдий остановил консула, сочтя, что тот слишком далеко зашел в лести». (Тацит. Анналы, 11, 25)

Тогда же он перевел в сословие патрициев многих старейших сенаторов из плебейских родов – тех, чьи отцы или они сами прославились выдающимися достоинствами и деяниями.

За всей этой многообразной, направляемой принцепсом деятельностью скрывалось одно важное обстоятельство, о котором я до сих пор сознательно не упоминал. Клавдий пошел значительно дальше, чем сам великий Август, по пути создания независимой от сената администрации. Если вольноотпущенники Августа занимали влиятельные, но скромные посты писцов и секретарей императора, то новый принцепс возвел своих доверенных вольноотпущенников, можно сказать, в ранг полномочных и могущественных министров. Бесспорная заслуга императора состояла в том, что он отобрал этих людей не только по признаку личной преданности, но в первую очередь, исходя из их квалификации и деловых качеств. Это было, в своей совокупности, полномочное и деятельное правительство Империи, разумно использовавшее огромную власть, врученную императором. Светоний называет шесть имен вольноотпущенников, в том числе советника по ученым делам Полибия, советника по финансам Палланта и советника по делам прошений Нарцисса. Последнего Клавдий ценил больше других. О том, сколь высоко были по воле императора вознесены эти бывшие рабы, говорят такие примеры: Полибия на прогулках нередко сопровождали оба консула. Палланту сенат даровал преторские знаки отличия.

Хотя некоторые из вольноотпущенников Клавдия у себя на родине принадлежали к очень знатным родам, высокомерие римских аристократов было уязвлено. Они едва сдерживали возмущение. Аналогичное чувство проскальзывает и у обычно невозмутимого Тацита, когда он роняет замечание, что «Клавдий уравнял с собой и с законом даже вольноотпущенников» (Анналы, 12, 60). Обида аристократов питалась и некоторыми другими решениями Клавдия. Так, в 47-м году он заставил сенат согласиться на введение в его состав знатных галлов из давно союзного Риму племени эдуев. Еще он слишком легко раздавал консульские и триумфальные знаки отличия (во времена Империи торжественный триумф в Риме праздновали только сами императоры, даже если они лично не принимали участия в военных действиях. Полководцев награждали знаками отличия, которые полагались триумфатору. Практиковалось и награждение консульскими знаками отличия без избрания консулом.). Полководцу Корбулону, например, Клавдий послал триумфальные награды за то, что он провел канал между Рейном и рекой Мозой, а другому полководцу – за постройку серебряного рудника. Наконец, римские нобили имели достаточные основания поставить в вину принцепсу вмешательство в государственные дела его жен. Об этом – позже, а пока считаю необходимым отвести от императора Клавдия упрек некоторых историков в чрезвычайной жестокости. Думаю, что его оклеветали современники – те самые обиженные аристократы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю