Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 81 страниц)

Давнее соперничество с Помпеем на полях сражений, вероятно, заставляло Красса сомневаться в успехе своего ходатайства о поддержке на выборах.

«Помпей, однако, – свидетельствует Плутарх, – с удовольствием принял просьбу Красса, так как давно уже хотел оказать ему какую-нибудь услугу и любезность, и обратился к народу, настоятельно рекомендуя ему Красса; он заявил открыто, что будет столь же благодарен гражданам за товарища по должности, как и за саму должность». (Там же)

Это не помешало тому, что год своего совместного консульства Помпей и Красс провели далеко не в полном согласии. Они ведь стояли на весьма различных позициях. Убедившись в нежелании сената одобрить его избрание в консулы, Помпей принял сторону народа, добивавшегося, вопреки противодействию сената, восстановления власти народных трибунов и возобновления продажи дешевого хлеба. В пику сенаторам кумир римского плебса готов был поддержать партию демократов, впервые поднимавшую голову после разгрома, нанесенного ей Суллой. Красс же поначалу намеревался следовать завету бывшего диктатора и всеми силами поддерживать всевластие сената. Впрочем, намеревался не очень решительно. Так, например, он не рискнул наложить вето на предложение Помпея о восстановлении в полном объеме былых полномочий трибунов. Кое в чем консулы находили и взаимопонимание. Например, относительно необходимости восстановить систему откупов налогов в Азии. Эта система ущемляла интересы сенаторов-наместников, но зато была выгодна публиканам и коммерсантам – деловым партнерам Красса. Согласились между собой консулы и в том, что следует отобрать у сенаторов исключительное право заседать в судах присяжных, особенно в суде о вымогательствах. До Суллы, как мы помним, это право, так же исключительно, принадлежало сословию всадников. Отныне суды должны были составляться на равных началах из сенаторов, всадников и близкого к всадникам, наиболее богатого слоя рядовых граждан. Фактически две трети голосов присяжных тем самым передавались всадникам. Это было определенное поражение сената. К тому же новоизбранные в 72-м году цензоры (сторонники демократов) весьма основательно пощипали его состав. Они исключили из списка 64 сенатора – главным образом тех, кто был введен в сенат Суллой.

По окончании срока консульских полномочий Помпей как-то вдруг оказался не у дел. Отправиться наместником в провинцию казалось ему ниже его достоинства, тем более что возможность наживы его никогда особенно не волновала. Война в Азии против Митридата, о которой читателю еще предстоит многое узнать, казалась в тот момент почти оконченной. Самолюбие мешало Помпею вернуться к рядовой гражданской деятельности – хотя бы в сенате, куда он автоматически вступал после сложения обязанностей консула. После окончания консульского срока...

«Красс, – свидетельствует Плутарх, – не изменил прежнего образа жизни, что же касается Помпея, то он теперь избегал брать на себя защиту граждан в суде, мало-помалу оставил форум и редко посещал общественные места...

Охотнее всего Помпей появлялся в сопровождении многочисленной толпы клиентов, думая, что придает себе этим важности и величия; он был убежден, что слишком частое и близкое общение с народом может умалить его достоинство». (Там же, XXIII)

Защитники интересов народа добились своего: права народных трибунов и раздача хлеба были восстановлены. Вождя, подобного Гаю Гракху у них нет, но и Помпей им больше не нужен (да они его и опасаются). Сенаторам возомнивший о себе недавний триумфатор тем более ни к чему Через Красса они заигрывают с богатой верхушкой всадничества и публиканами. На три года Помпей исчезает с политической арены Рима.

О нем вспоминают лишь в 67-м году при обстоятельствах критических, угрожающих самому существованию Города. Эта угроза проистекает из небывалого засилья и дерзости пиратов. Междоусобицы в Италии, потом военные действия в Испании и Азии заставили римлян ослабить охрану морских путей. Пиратский промысел начал бурно расцветать. Добыча была легкой, а риск – небольшим. Немало еще недавно солидных, состоятельных, а иногда и знатных граждан, либо из корысти, либо в силу политических преследований, вступили на борт разбойничьих кораблей. Это были по большей части легкие и быстроходные суда, предназначенные специально для такого промысла. Число их в ту пору перевалило за тысячу. Главная база пиратов находилась в Киликии – небольшом государстве на юге Малой Азии (на средиземноморском побережье нынешней Турции).

Пираты не только захватывали грузы торговых кораблей, но и совершали опустошительные набеги на острова и прибрежные города, особенно италийские. Уводили и продавали в рабство мирных жителей. Из-за перебоев в заморской торговле цены на хлеб повысились чрезвычайно. В 74-м году против пиратов сенат направил претора Марка Антония (отца будущего соратника Юлия Цезаря). Пираты разгромили его флот, пленили самого претора и дочиста разграбили торговую базу Рима на острове Делос. В своей наглости они уже отваживались заходить в устье Тибра – только что не поднимались по нему до стен города.

Морская блокада Рима становилась опасной, и это заставило вспомнить о Помпее. Трибун Авл Габиний предложил поручить герою Африканской и Испанской войн главное командование на всем Средиземном море от Геркулесовых столбов до Сирии, подчинив ему десятимильную береговую полосу во всех подвластных Риму прибрежных провинциях и краях. Закон Габиния обязывал выдать Помпею деньги для немедленного набора войска и снаряжения двухсот боевых кораблей.

Все это было открытым покушением на прерогативы сената, и, разумеется, не было им одобрено. Тем не менее, Габиний внес свой проект закона на рассмотрение в Собрание народа, где все чрезвычайные полномочия главнокомандующего были с надеждой и великим воодушевлением утверждены. Помпею даже удалось вопреки сенату добиться более чем удвоения предоставляемых в его распоряжение сил. Так что он получил право и средства, чтобы снарядить 500 кораблей и набрать 120 тысяч человек пехоты.

Всю акваторию Средиземного моря Помпей разбил на тринадцать районов и в каждом сосредоточил определенное число военных судов. Затем начал систематическую охоту за пиратами. За сорок дней ему удалось очистить от них все море. Сумевшие спастись пиратские корабли укрылись в бухтах Киликии. Помпей самолично, во главе эскадры из шестидесяти крупных военных судов, атаковал их там. Многие пираты сдались без боя римскому главнокомандующему. Другие, запятнанные особо гнусными преступлениями, решились на морское сражение, которое Помпей выиграл, а потом пытались обороняться в своих крепостях. Где осадой, а где штурмом оборона эта была повсеместно сломлена. Вместо предоставленных ему для войны с пиратами трех лет, Помпей, благодаря продуманной организации, сумел покончить с морским разбоем за три месяца. Полностью и надолго! Он казнил многих, но далеко не всех, захваченных им злодеев. Около двадцати тысяч бывших пиратов были им поселены (и наделены землей) вдали от моря – в маленьких, почти безлюдных городках Киликии и Ахайи (в Греции). По тогдашним меркам Помпей обошелся с побежденными пиратами весьма великодушно. Плутарх утверждает, что:

«Помпей исходил из убеждения, что по природе своей человек никогда не был и не являлся диким, необузданным существом, но что он портится, предаваясь пороку вопреки своему естеству, мирные же обычаи и перемена образа жизни и местожительства облагораживают его». (Там же, XXVII)

У нас нет уверенности в том, что историк имел достаточные основания приписать Помпею столь возвышенные мысли. Но, во всяком случае, его действия следует признать разумными и гуманными. Кстати сказать, такое признание, как мы увидим, будет вполне справедливым и в отношении его последующих распоряжений в завоеванных провинциях.

А пока что победитель пиратов даже не успевает вернуться к своим пенатам. В то время как он объезжает с инспекцией города Киликии, Народное собрание в Риме, по предложению трибуна Манилия, принимает решение о назначении Помпея главнокомандующим в Азии на войне против Митридата (с сохранением за ним командования и на море). Фактически это означало подчинение ему всей военной мощи Римской державы. Сенат и римский нобилитет не посмели возражать против нового возвышения любимца народа. Цицерон, который в этом году был избран претором и в таком качестве имел право обращаться с речью к Народному собранию, горячо выступил в поддержку закона Манилия. Взаимоотношения Цицерона и Помпея будут далее немало нас занимать. Поэтому я воспользуюсь моментом, чтобы процитировать короткий фрагмент из этой речи:

«О, если бы к вашим услугам, квириты, было так много храбрых и честных мужей, что вам было бы трудно решить, кому именно можно поручить столь важную задачу и ведение столь трудной войны! Но теперь, когда Гней Помпей является единственным человеком, мужеством своим затмившим не только своих современников, но также и тех, о ком повествуют преданья старины, что может при решении этого вопроса вызывать сомнения у кого бы то ни было?» (Цицерон. Речь о предоставлении империя Гнею Помпею. X, 27)

Пока в Киликию плывет письмо о новом назначении Помпея, мы можем проследить за цепью событий в Азии, предшествовавших постановлению Народного собрания. Во-первых, я должен рассеять недоумение внимательного читателя, который, быть может, вспомнил оброненное выше замечание о том, что к окончанию консульского срока Помпея война с Митридатом казалась законченной. Это – только казалось, на самом деле до конца войны было еще далеко. Кроме того, нам сейчас предстоит познакомиться со вторым героем этой главы – очень незаурядным современником и оппонентом Помпея – проконсулом Луцием Лукуллом.

Луций Лициний Лукулл родился в 117-м году в знатной патрицианской семье. Он является третьим по счету государственным деятелем, известным нам под этим полным именем. Дед его был консулом, а отец – наместником в Сицилии. Последняя должность всегда была очень доходной, а родитель Лукулла младшего был, видимо, весьма корыстолюбив, если не того хуже. Плутарх даже утверждает, что он был изгнан из Рима за присвоение казенных денег. Однако упоминания о конфискации нет, и надо думать, что последний из трех Луциев Лукуллов унаследовал очень крупное состояние. Это следует отметить. Бытует представление о Лукулле как о богаче и кутиле – «Лукулловы пиры», «Лукулловы сады» и проч. Все это относится к последним годам его жизни. О них речь еще впереди. Но когда читатель будет знакомиться с биографией Лукулла-полководца, то может заподозрить, что тот свои богатства награбил в Азии. По-видимому, это предположение ошибочно. Разумеется, захватывая сокровищницы азиатских владык и наделяя своих солдат, Лукулл не забывал и себя. Но это было в пределах общепринятой «нормы». Никаких указаний на мздоимство, вымогательство или присвоение несметных богатств в жизнеописании Лукулла у Плутарха мы не находим. Кроме одной фразы, принадлежащей интригану Клодию, который, стараясь возмутить солдат Лукулла, говорил им, что...

«...их заставляют биться со всеми народами, сколько их ни есть, и гоняют по всей земле, между тем как достойной награды за все эти походы им нет, а вместо этого приходится сопровождать повозки и верблюдов Лукулла, нагруженных золотыми чашами в драгоценных камнях!» (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Лукулл, XXXIV)

С другой стороны, у того же историка легко найти немало свидетельств великодушия и щедрости Луция. Он прогнал из провинций римских публиканов, беззастенчиво грабивших местных жителей (и уж, наверное, отказался принять крупные взятки, которыми эти хищники пытались откупиться). Когда Митридат застрял с осадой города Кизик, где находился римский гарнизон, Лукулл отверг предложение идти походом на беззащитную столицу царя. Этот поход сулил огромную добычу, но Луций твердо сказал солдатам, что «предпочел бы вызволить из рук врагов хоть одного римлянина, нежели завладеть всем достоянием вражеским» (Там же, VIII). Отбив у союзников Понтийского царя захваченный ими город Синопу он повелел вернуть горожанам деньги и имущество, награбленные захватчиками. Наконец, когда перед ним пала столица армянского царя Тигранокерта, он всех насильно переселенных в нее греков и варваров отпустил на родину, щедро наделив деньгами не только на дорогу, но и для восстановления их разрушенных городов. Число примеров такого рода можно было бы умножить. Ограничусь лишь еще одной, как бы итоговой, цитатой из Плутарха. Он пишет:

«Успешно шли у Лукулла и все прочие дела, и он заслуживал этого – ведь он больше стремился к тем похвалам, которые воздаются за правосудие и человеколюбие, нежели к тем, которыми награждают военные подвиги. Последними он в немалой степени был обязан войску, а еще более – судьбе, в первых же сказывалась его душевная кротость и отличное воспитание, и именно этими качествами Лукулл без оружия покорял чужеземные народы». (Там же, XXIX)

Выражение «душевная кротость» как-то не очень вяжется с обликом римского полководца. По-видимому, его следует понимать не в том смысле, что он был слабовольным и мягкотелым. Далее мы будем иметь случаи убедиться, что в бою и походе Лукулл умел быть требовательным, строгим и суровым, как и подобает римлянину старого закала.

Плутарх свидетельствует также, что в юности Луций получил очень хорошее образование, прекрасно говорил, легко писал – прозой и стихами. Как по-латыни, так и по-гречески. В Союзнической войне он проявил отвагу, сметливость, незлобивость и постоянство. Сулла приблизил его к себе, а затем взял в Азию, на первую войну с Митридатом. В предыдущем томе упоминалось, что он поручил Лукуллу, несмотря на полное отсутствие денег, создать необходимый для ведения войны флот. Умело воспользовавшись весом и влиянием Рима, Луций сумел блестяще справиться с этой задачей.

Возвращаясь в Италию, Сулла оставил Лукулла своим доверенным лицом в Азии. Это счастливое обстоятельство избавило его (так же, как Помпея) от какой бы то ни было причастности к кровавой вакханалии проскрипций. Но, разумеется, имения и имущество семьи Лукуллов при этом не пострадали. Сулла до конца своих дней сохранил расположение к Луцию. В завещании он назначил его воспитателем сына и поручил издание своих «Воспоминаний».

Лукулл вернулся в Рим уже после смерти своего покровителя. На 74-й год он был избран консулом – как раз в то время, когда Помпей просил у сената денег для продолжения войны с Серторием. Новоиспеченный консул всячески поддерживал просьбу Помпея, и Плутарх подозревает, что не без умысла. Хорошо зная обстановку в Азии и нрав понтийского царя Митридата, Лукулл был уверен, что война с ним возобновится. Он надеялся на назначение командующим в этой войне и потому опасался досрочного возвращения возможного соперника.

По окончании консульского срока, в 74-м году Лукуллу не без интриги удалось получить назначение наместником в Киликию – ту самую провинцию Рима, откуда в свое время начинал свой поход против Митридата Сулла и где Помпей спустя семь лет будет громить пиратов. Лукуллу пиратами заняться не пришлось – в том же году, как он и предполагал, Митридат вновь выступил против римлян. Поводом для этого послужило то, что усопший царь соседней Вифинии завещал свое царство Риму. Митридат объявил себя защитником интересов обиженного наследника вифинийского престола.

Военные таланты и потенциальное могущество понтийского царя нам уже известны. На этот раз Митридат подготовился к войне более основательно.

«Задумав начать войну во второй раз, – пишет Плутарх, – он ограничил свои силы и их вооружение тем, что было действительно нужно для дела. Он отказался от пестрых полчищ, от устрашающих разноязыких варварских воплей, не приказывал больше готовить изукрашенного золотом и драгоценными камнями оружия, которое прибавляло не мощи своему обладателю, а только жадности врагу. Мечи он велел ковать по римскому образцу, приказал готовить длинные щиты и коней подбирал таких, что хоть и не нарядно разубраны, зато хорошо выучены. Пехоты он набрал сто двадцать тысяч и снарядил ее наподобие римской; всадников было шестнадцать тысяч, не считая серпоносных колесниц. К этому он прибавил еще корабли, на сей раз без раззолоченных шатров, без бань для наложниц и роскошных покоев для женщин, но зато полные оружием, метательными снарядами и деньгами». (Там же, VII)

Лукулл прибыл из Италии всего лишь с одним легионом (6 тысяч солдат), да принял под свое начало римское войско, оставленное в Азии Суллой. Это те самые воины, которые когда-то, во главе с Фимбрией, убили своего консула и полководца Флакка, а затем и самого Фимбрию предали Сулле.

«Все это были, – по словам Плутарха, – люди строптивые и буйные, хотя в то же время храбрые, выносливые и обладавшие большим военным опытом. Однако Лукуллу удалось в короткое время сломить дерзость фимбрианцев и навести порядок среди остальных. Должно быть, им впервые пришлось тогда столкнуться с настоящим начальником и полководцем, ведь до сей поры перед ними заискивали, приучая их обращать воинскую службу в забаву». (Там же)

Всего у Лукулла было тридцать тысяч пехотинцев и две с половиной тысячи конников, то есть вчетверо меньше, чем у Митридата. Военные действия развернулись на севере Малой Азии. Митридатово царство Понт располагалось у берегов Черного моря, на территории нынешней Турции – к востоку от Синопа. Отсюда царь двинулся на запад через соседнюю Вифинию и осадил стратегически важный город Кизик на берегу Мраморного моря. Лукулл подошел вслед за ним и стал укрепленным лагерем на позиции, господствовавшей над дорогой, по которой только и могло идти снабжение огромного войска царя. Сам же в первую очередь позаботился запастись продовольствием на много дней. Кизикийцы держались стойко, а Лукулл, избегая сражения в открытом поле, всячески мешал жизнеобеспечению армии противника. Вскоре там воцарился такой голод, что, если верить Плутарху, дошло до людоедства. Пытаться штурмовать укрепленный римский лагерь было делом безнадежным – Митридат это хорошо знал. Зимней ночью он отправил наименее боеспособную часть своего войска обратно на восток, надеясь, что римляне не станут отвлекаться на преследование. Однако наутро Лукулл во главе отряда в шесть тысяч воинов пустился в погоню. Хотя римляне попали в снежную бурю, они сумели настигнуть и разгромить беглецов, убив при этом великое множество и захватив в плен пятнадцать тысяч солдат противника. Колонну пленных Лукулл провел в виду лагеря Митридата. После чего впечатлительный царь снял осаду Кизика, сам бежал морем, а войско его стало отступать в более плодородные края, дальше на запад. Численное соотношение сил было по-прежнему не в пользу римлян, но отличная физическая форма солдат и их боевой дух сулили победу над врагом. Теперь Лукулл сам навязал понтийцам генеральное сражение и наголову разбил их.

Между тем Митридату удалось не без приключений добраться до своего царства. Многие советовали Лукуллу прекратить на время военные действия и дать отдых солдатам. Но он повел войско обратно – на восток, через Вифинию в Понт. Дорога была дальняя и трудная. Порой остро не хватало съестных припасов. Лукулл шел по сельской местности, оставляя в стороне богатые города, осада которых задержала бы его надолго. Солдаты, жаждавшие добычи, были этим крайне недовольны. Однако, подобно Сципионам, Эмилию Павлу и другим прославленным римским полководцам прошлого века, Лукулл не считал нужным потакать их вожделениям. Вместе с тем он не очень торопился сойтись с Митридатом. Некоторые из офицеров даже упрекали его за то, что он дает царю возможность накопить силы. Разумеется, не дословно, но, надо думать, по существу верно, Плутарх передает ответ Лукулла:

«Это-то мне и нужно, – возражал он им, – я медлю с умыслом: пусть царь снова усилится и соберет достаточные для борьбы войска, так, чтобы он оставался на месте и не убегал при нашем приближении. Или вы не видите, что за спиной у него беспредельные просторы пустыни, а рядом – Кавказ, огромный горный край с глубокими ущельями, где могут найти защиту и прибежище хоть тысячи царей, избегающих встречи с врагом». (Там же, XIV)

Из этих слов видно, что Лукулл был стратегом, умевшим пожертвовать легким, но временным успехом ради достижения полной победы над противником. К тому же он учитывал, что Понт соседствует с Великой Арменией (в те времена занимавшей немалую часть территории нынешних Турции, Сирии, Ирака и Ирана), а армянский «царь царей», как он себя величал, могущественный Тигран был зятем Митридата.

«Как бы нам, – продолжает, согласно Плутарху, Лукулл, – торопясь выгнать Митридата из его владений, не связаться на свою беду с Тиграном! Ведь он уже давно ищет предлога для войны с нами, а где же он найдет лучший, чем помочь в беде царственному родичу? К чему нам добиваться этого, зачем учить Митридата, к чьей помощи прибегнуть в борьбе против нас? Зачем загонять его в объятия Тиграна, когда он сам этого не хочет и считает за бесчестие?» (Там же). Как видим, здесь римский полководец проявляет себя еще и тонким психологом.

Наконец Митридату удалось собрать новое войско, насчитывавшее сорок тысяч пехотинцев и четыре тысячи отборных всадников. Воины Лукулла были порядком утомлены длительным походом, численность их уменьшилась, а Митридату теперь предстояло сражаться у себя дома. Он счел возможным попытаться взять реванш за прежнее поражение. Я не буду пересказывать подробности баталий, проходивших с преимуществом то одной, то другой стороны. В конце концов римляне одержали верх. Митридату вновь пришлось спасаться бегством – на этот раз верхом. Римские солдаты его преследовали и едва не захватили в плен. Царя выручил счастливый случай: в поле зрения преследователей оказался один из мулов, на котором вывозили золото (возможно, кто-то из царских слуг подсунул его нарочно). Солдаты стали расхватывать поклажу мула, драться из-за нее и упустили царя. Этот эпизод хорошо представляет моральные качества воинов, которыми приходилось командовать Лукуллу. Однако воле полководца удавалось восполнять недостаток воинской доблести его солдат. Вот один из наглядных примеров:

«...случилось так, – пишет Плутарх, – что воины царя погнались за оленем, а наперерез им бросились римляне. Завязалась стычка, и к тем, и к другим на подмогу все время подходили товарищи, наконец, царские солдаты победили. Те римляне, которые из лагеря видели бегство своих товарищей, в негодовании сбежались к Лукуллу, упрашивая его вести их на врага и требуя подать сигнал к сражению. Но Лукулл решил показать им, чего стоит в трудах и опасностях войны присутствие умного полководца, и поэтому велел им не трогаться с места, а сам спустился на равнину (лагерь был разбит на горе. – Л.О.) и первым же беглецам, которые попались ему навстречу приказал остановиться и идти с ним на врага. Те повиновались, а когда и остальные повернули назад и собрались все вместе, они без особого труда обратили врагов в бегство и гнались за ними до самого лагеря. Возвратившись к своему войску, Лукулл наложил на беглецов обычное в таких случаях наказание: они должны были на глазах других воинов в одних туниках, без пояса, вырыть ров в двенадцать футов длиной». (Там же, XV)

Как и предполагал Лукулл, Митридат, смирив гордыню, бежал к Тиграну. Царь царей не принял на себя миссию отмщения за поражение тестя, не вознамерился вернуть ему царство и даже не допустил к своему двору. Но убежище предоставил. Между тем, с начала войны прошло почти три года. По существу, она была уже выиграна: Митридат был изгнан отовсюду, даже из своего Понта. Вторгаться в глубь Армении, в неведомую горную страну, да еще с не очень надежным войском, было крайне рискованно. Но и смириться с тем, что кто-то смеет помешать римлянам завершить войну наказанием обидчика, означало допустить сомнение в могуществе Рима, уронить его добытую предками славу. Так воспринимал эту ситуацию Лукулл.

Пока что он демонстративно поставил римские гарнизоны в городах так называемой Малой Армении – на дальних южных подступах к Кавказу – и отправил ко двору Тиграна посла с категорическим требованием выдать Митридата. Скорого ответа он не ждал и пока что вернулся в римскую провинцию Азия (западная часть нынешней Турции). Римлянин старого закала, Лукулл твердо решил покончить с преступным ограблением этой провинции римскими ростовщиками. Ему стало известно, что первоначальная контрибуция в двадцать тысяч талантов, наложенная на Азию Суллой после первой Митридатовой войны, была уже выплачена дважды. Однако, благодаря грабительским процентам, ростовщики ухитрились довести долг азиатов до ста двадцати тысяч. Вот как описывает Плутарх положение населения некогда богатого и процветающего края:

«Откупщики налогов и ростовщики грабили и закабаляли страну: частных лиц они принуждали продавать своих красивых сыновей и девушек-дочерей, а города – храмовые приношения, картины и кумиры. Всех должников ожидал один конец -рабство, но то, что им приходилось вытерпеть перед этим, было еще тяжелее: их держали в оковах, гноили в тюрьмах, пытали на «кобыле» и заставляли стоять под открытым небом в жару на солнцепеке, а в мороз в грязи или на льду, так что после этого даже рабство казалось им облегчением». (Там же, XX)

Для пресечения этих преступлений Лукулл предпринял самые решительные меры. Ссудный процент он ограничил двенадцатью процентами в год, максимальный прирост суммы долга за счет процентов – ее удвоением. И то при условии, что эта сумма не превысит четвертой части доходов должника. Благодаря таким мерам в течение следующих четырех лет азиаты смогли полностью освободиться от долгового бремени. Конечно же, ростовщики и нередко стоявшие за их спиной римские сенаторы не могли с этим примириться.

«Теперь эти ростовщики, – свидетельствует Плутарх, – кричали в Риме, что Лукулл-де чинит им страшную несправедливость, и подкупами натравливали на него кое-кого из народных вожаков. Эти дельцы пользовались большим влиянием и держали в руках многих государственных деятелей, которые были их должниками. Зато, – добавляет Плутарх, – Лукулла теперь любили не только облагодетельствованные им общины, но и другие провинции считали за счастье получить такого правителя». (Там же)

Между тем, Тигран, который долгое время находился в походах, получил послание Лукулла. Он был глубоко уязвлен – особенно тем, что римлянин в письме именовал его просто царем, а не царем царей. Гордость оказала дурную услугу обоим! Тигран ответил, что Митридата он не выдаст, а если римляне начнут войну, то поплатятся. Понтийский царь был вызван ко двору армянского владыки и всячески обласкан. Римскому проконсулу ничего не оставалось, как начать, по существу говоря, новую (не санкционированную сенатом и народом!) войну против победителя парфян, могущественного Тиграна.

С тревогой замечаю, что мой рассказ о Лукулле угрожающе разросся, едва достигнув середины азиатской кампании под его командованием. Но мне, признаюсь, жаль расстаться с этим далеко не заурядным персонажем римской Истории. Ведь он в ту пору был, пожалуй, единственным продолжателем традиций славных полководцев времен расцвета Республики, которые, я надеюсь, не только воинским искусством, но и личным достоинством завоевали симпатии читателей первого тома. Кроме того, хотя к концу этой кампании Лукуллу едва исполнится пятьдесят лет, он уже безвозвратно сойдет с политической арены римского государства (чтобы завоевать совсем иную «славу», которая будет связана с его именем навечно). Наконец, Луцию вскоре предстоит столкнуться с Помпеем, и отблеск его ратных подвигов поможет своеобразно высветить личность нашего главного героя. Поэтому я продолжу рассказ о Луций Лукулле, без необязательных подробностей.

Итак, в 70-м году Лукулл снова пошел в Понт, взял на южном берегу Черного моря город Синопу, а весной следующего года повел войско в Армению.

«Могло показаться, – пишет Плутарх, – что какой-то дикий, враждебный здравому смыслу порыв гонит его в средоточие воинственных племен с их бесчисленной конницей, в необозримую страну, отовсюду окруженную глубокими реками и горами, на которых не тает снег. Его солдаты, которые и без того не отличались послушанием, шли в поход неохотно, открыто выражая свое недовольство. Тем временем в Риме народные вожаки выступали с шумными нареканиями и обвинениями против Лукулла: он-де бросается из одной войны в другую – хотя государство не имеет в том никакой надобности – лишь бы оставаться главнокомандующим и по-прежнему извлекать выгоду из опасностей, в которые он ввергает отечество. Со временем эти наветы достигли своей цели». (Там же, XXIV) Но все это не могло остановить Лукулла.

Царь царей находился в своей недавно отстроенной южной столице – Тигранокерте. К известию о продвижении римлян он, убаюканный славословием былых побед, отнесся с высокомерным пренебрежением. И лишь когда Лукулл перешел верховья Евфрата, а затем Тигра, царь выслал против него отряд из трех тысяч конников и множества пехоты, приказав командующему взять римского полководца живым, а остальных растоптать. Исполнитель царского приказа честно пал на поле боя с оружием в руках, а его солдаты, за исключением немногих, были перебиты во время бегства. Лукулл двинулся к Тигранокерте. Тигран оставил огромный, хорошо укрепленный город и отошел на север, чтобы собрать там большое войско. Лукулл благоразумно не пошел за ним на Кавказ, а осадил изобиловавшую сокровищами столицу, правильно рассчитав, что жадный и самолюбивый деспот вернется, чтобы дать генеральное сражение римлянам.

И действительно, осенью того же года армянский царь появился в виду осаждающих во главе огромной армии, где было полтораста тысяч человек тяжеловооруженной пехоты, пятьдесят пять тысяч всадников, треть из которых была закована в броню, и двадцать тысяч лучников. Тигран не стал даже поджидать Митридата, тоже набравшего войско, чтобы не делить с ним несомненную победу. По рассказам, царь жаловался своим придворным на «великую досаду, охватывающую при мысли, что придется померяться силами с одним Лукуллом, а не со всеми римскими полководцами сразу» (Плутарх).

Лукулл оставил шесть тысяч воинов блокировать город, а сам с остальными десятью тысячами легионеров и тремя тысячами всадников выступил навстречу царю. Когда он стал лагерем по другую сторону реки, Тигран блеснул остроумием, произнеся знаменитые слова: «Для посольства их много, а для войска мало!» Тем не менее, на следующее утро Лукулл вывел из лагеря свое малочисленное войско, переправился через реку, лично стал, обнажив меч, во главе колонны и повел своих солдат в атаку. Тигран, не веря своим глазам, воскликнул: «Это они на нас?» Его полки стали строиться в боевые порядки. Лукулл же сосредоточил удар всех своих сил на стоявшей чуть в стороне броненосной коннице царя, приказав солдатам подбегать к всадникам вплотную и разить мечами в бедра и голени – единственные части тела, которые не закрывала броня. При этом он велел окружить их так, чтобы единственным открытым для отступления конников направлением оставалось направление на собственную пехоту. Расчет оправдался. Броненосные всадники не выдержали стремительного натиска римлян, обратились в паническое бегство, врезались отягощенными броней конями в боевые порядки своей пехоты и смяли их прежде, чем те успели принять какое-либо участие в сражении. Тиграновы воины пытались бежать, но это им не удалось из-за густоты и глубины своих же рядов. Воцарилось полное смятение, и подоспевшие римляне учинили страшную резню.