Текст книги "Римская история в лицах"

Автор книги: Лев Остерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 81 страниц)

В этом ужасном положении, когда все войско могло бы быть уничтожено, нас спасло то, что Помпей из боязни осады... некоторое время не решался приближаться к укреплениям...» (Там же. II, 69, 70)

А приблизиться следовало. Аппиан утверждает, что паника в войске Цезаря была так велика, что солдаты, достигшие лагеря, даже не организовали обороны вала. Помпей мог бы «с ходу» овладеть лагерем, но он вместо этого стал преследовать бегущих вне лагеря, многих убил, взял 32 знамени, но... победу упустил, хотя в тот день Цезарь и потерял более тысячи своих солдат. Плутарх утверждает, что...

«Цезарь, который уже потерял было всякую надежду, сказал после этого своим друзьям: «Сегодня победа осталась бы за противниками, если бы у них было кому победить». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XXXIX)

Эту знаменитую сентенцию приводит в своей истории и Аппиан.

Однако из поражения надо было безотлагательно сделать надлежащие выводы – изменить весь план войны. Диррахий с его запасами оказался недоступен. Отрезать Помпея от снабжения с моря не удавалось. Кроме того, чрезвычайно растянутая линия блокады рассредотачивала и так не слишком многочисленное войско Цезаря. Это было чревато новыми локальными столкновениями, столь же неудачными, как только что окончившееся. Следовало бы вынудить Помпея дать генеральное сражение на ровном месте, где возможен маневр легионов, где слаженность их действий сыграет свою роль наряду с доблестью и военным опытом легионеров. Из этой мышеловки под Диррахием надо было уходить! Уходить от берега моря, где Помпей получает все необходимое, а Цезарю ждать нечего и не от кого. Но уходить так, чтобы Помпей пошел вслед за ним. Надо двинуться навстречу легионам, идущим к Помпею из Сирии! Конечно, он может ими пожертвовать и перебраться в Италию. Но вряд ли это сделает. Во-первых, и сам Помпей и его окружение, наверное, поверили, что смогут победить здесь, в Греции. Во-вторых, Помпей побоится, что на Востоке создастся впечатление, будто он опять бежит от Цезаря. И, кроме того, сирийское войско ведет Метелл Сципион. Оставить его два легиона против всей армии Цезаря означало бы обречь своего тестя на полный разгром и пленение, а, может быть, и гибель. На Помпея это не похоже. Говорят, что к Корнелии он так же привязан, как раньше к Юлии... ...Везет ему в любви! Впрочем, он ее вполне заслуживает. Не слишком умен? Но для женщин это и лучше... Да, он пойдет за Цезарем! И если только сражение произойдет... Но надо ободрить солдат – они, конечно, приуныли.

Цезарь собирает сходку и обращается к войску не со словами упрека или утешения, а с похвалой. Он им советует не слишком огорчаться происшедшим, не поддаваться панике от одного проигранного сражения, к тому же не очень важного, а противопоставить ему память о множестве выигранных. Напоминает о том, как без потерь была завоевана вся Италия, о дерзкой переправе в Грецию.

Затем он заклеймил позором и отстранил от почетной должности нескольких знаменосцев, как бы сузив таким образом круг людей, непосредственно виновных в возникновении паники. Солдаты горели желанием немедленно смыть позор в новой битве с врагом, но Цезарь не вполне доверял их стойкости после понесенного поражения и предпочел дать войску время прийти в себя. Поэтому он приказал снимать лагерь и повел легионы в Фессалию. Более или менее разрешив, путем конфискаций, проблему их обеспечения, Цезарь выбрал удобную позицию неподалеку от города Фарсала, разбил там укрепленный лагерь и стал поджидать Помпея. Его расчеты как будто оправдывались. Помпей вышел вслед за ним и двинулся на соединение со Сципионом, спешившим ему навстречу. Однако давать генеральное сражение он не собирался. Что ни говори, а Помпей был опытным полководцем. Первоначальное головокружение, порожденное возвращением на авансцену римской политики, а также всеобщим поклонением и похвалой, прошло. Победа Цезаря в Испании и зимняя переправа в Грецию отрезвили Помпея. Теперь он вполне осознал, с кем имеет дело, и трезво оценивал как свои преимущества, так и силу противника. Аппиан так описывает военную ситуацию после ухода обеих армий из-под Диррахия:

«Провиант Помпею доставляли отовсюду, ибо у него были в такой степени заготовлены дороги, гавани и посты, что и с суши ему постоянно все доставлялось и при любом ветре через море. Цезарь, напротив, имел только то, что с трудом отыскивал и добывал, испытывая при этом сильные затруднения. Однако и при таких обстоятельствах ни один из его воинов его не покинул, а все с каким-то демоническим рвением стремились вступить в бой с врагами...

...Сознавая все это и зная, что ему противостоят люди закаленные и доведенные до отчаяния, а также блестящее счастье, обычно сопровождающее Цезаря, Помпей полагал, что было бы рискованно подвергнуть опасности все предприятие из-за исхода одного сражения. Более подходящим и безопасным будет истощать нуждой врагов, сидевших на бедной территории, не владеющих морем и не имеющих кораблей даже для того, чтобы быстро убежать. Так, полагаясь на самый верный расчет, Помпей решил всячески затягивать войну, доводя войска Цезаря в результате голода до болезни». (Аппиан. Гражданские войны. II, 66)

Но совсем не так были настроены аристократы, окружавшие главнокомандующего. Победа под Диррахием в одно мгновение вознесла их из тусклого болота сомнений и тревоги на сверкающую высоту уверенности в скорой и полной победе. Они уже видели Цезаря поверженным и обезглавленным, а себя – торжествующими, творящими в Риме суд и расправу над изменниками. Иные уже делили освобождающиеся таким образом вакансии, начиная от городских магистратур и кончая должностью верховного понтифика, которую занимал Цезарь. Другие предусмотрительно отправляли слуг и доверенных лиц в Рим, чтобы те приглядели дома близ форума, которыми они завладеют после возвращения. Всем не терпелось закончить кампанию решительным и победоносным сражением. Чего было ждать? Все видели, как бегут хваленые легионеры Цезаря. «Это им не с варварами расправляться!» – говорили вокруг. А теперь, когда Помпей соединился со Сципионом и имеет вдвое больше солдат, чем у его понапрасну прославленного врага... И слава-то у Цезаря дутая! Он сам ее состряпал приукрашенными победными реляциями из Галлии да своими «Записками». Незачем медлить!..

Такого же мнения были и Лабиен, и многие другие командиры, и большинство солдат. Особенно рвались в бой всадники, набранные сплошь из аристократической молодежи. Они очень гордились своим боевым искусством (правда, опробованным только на Марсовом поле), красотой своих коней и блеском оружия. Они клялись в одной атаке сокрушить конников Цезаря. Что, вообще говоря, было вполне возможно – все-таки их было семь тысяч против одной тысячи всадников Цезаря.

Но Помпей поначалу сопротивлялся всеобщему нажиму и упорно продолжал попытки взять противника измором.

«Между тем, – свидетельствует Плутарх, – пока Помпей таким образом спокойно следовал за врагом, окружающие начали осыпать его упреками, обвиняя в том, что он-де воюет не против Цезаря, а против отечества и сената, чтобы навсегда сохранить свою власть... Этими и множеством других подобных речей окружающие заставили Помпея, человека, для которого слава и уважение друзей были превыше всего, оставить свои лучшие планы и увлечься их надеждами и стремлениями – уступчивость, которая не подобает даже кормчему корабля, не говоря уже о полководце, обладающем неограниченной властью над столькими народами и армиями». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Помпей, XVII)

Аппиан по поводу этой уступчивости высказывается даже так:

«Помпей отказался от своих собственных расчетов и уступил, поврежденный в разуме божеством, и на сей раз, как и в других случаях в течение всей войны. Став вопреки своей природе вялым и медлительным во всех делах, он, против своего желания, склонился к сражению на горе самому себе и тем, которые его к этому склоняли». (Аппиан. Гражданские войны. II, 67)

Помпей подошел к равнине у Фарсалы и разбил лагерь на прилегающих к ней холмах – в виду лагеря Цезаря. После поражения под Диррахием прошел почти месяц. Солдаты Цезаря оправились от шока и подкормились. Они горели жаждой реванша. Подобно кулачным бойцам, противники поначалу приглядываются и примериваются друг к другу:

«Цезарь счел нужным испытать, каковы намерения Помпея и склонен ли он принять сражение. Поэтому он вывел войско из лагеря и построил его в боевую линию, сначала на удобной позиции и подальше от лагеря Помпея. Но в следующие за тем дни он продвигался более или менее вдаль от своего лагеря и приближал свой фронт к холмам, занятым Помпеем. От этого его войско становилось со дня на день увереннее...

Помпей, лагерь которого был на холме, выстраивал свое войско у самого его подножия и, как казалось, каждый раз выжидал, не подойдет ли Цезарь поближе, на невыгодную для него позицию...» (Записки Юлия Цезаря. Гражданская война. II, 84, 85)

Сейчас я продолжу рассказ Цезаря, но прошу тебя, читатель, оторвись на мгновение и вообрази:

...Яркий летний день. Цветущая равнина и зеленые холмы. В несколько шеренг, двумя длинными лентами выстроились друг против друга сто тысяч воинов. Сверкают окованные медью щиты, наконечники дротиков, шлемы, серебряные орлы легионов. Ветерок колышет знамена и высокие султаны на шлемах. Воздух, как перед грозой, наэлектризован ожиданием сигнала трубы. Все замерло, только на флангах приплясывают кони кавалерийских турм, ожидая шпор (ах, нет – шпор еще не изобрели). Красиво воевали пращуры!..

Но проходит час, другой. Напряжение спадает, и легионы возвращаются в лагеря. А я продолжаю прерванную цитату:

«Цезарь видел, что Помпея никоим образом нельзя заманить на сражение. Поэтому он признал самой удобной для себя тактикой сняться с лагеря и постоянно быть в походе: он рассчитывал облегчить себе частой переменой лагеря и движением по многим местностям добывание провианта, а также во время самого похода улучить какой-нибудь удобный момент для сражения и, наконец, утомить ежедневными передвижениями войско Помпея, непривычное к тяжелому труду. Это решение было уже принято, был дан сигнал к выступлению и сложены были палатки, как вдруг бросилось в глаза, что, вопреки повседневной привычке, боевая линия Помпея успела за это время продвинуться вперед довольно далеко от своего вала. Таким образом, показалось, что возможно дать сражение на довольно удобной позиции. Когда походные колонны были уже в воротах лагеря, Цезарь сказал своим солдатам: «Надо нам в настоящее время отложить поход и думать о сражении, которого мы всегда очень хотели. Будем всей душой готовы к бою: позже нелегко нам будет найти удобный случай». И он тотчас же вывел свои войска в боевой готовности». (Там же)

Потом выяснилось, что как раз накануне того дня, когда Цезарь решил уходить из-под Фарсалы, Помпей наконец решился дать генеральное сражение, собрал военный совет и отдал распоряжения командирам легионов и когорт. Главная роль в его плане битвы была отведена коннице, которая на своем левом фланге должна была смять кавалерию Цезаря и выйти в тыл боевым порядкам его пехоты.

В своих «Записках» Цезарь ярко рисует панораму знаменитой фарсальской битвы (9-го августа 48-го года). Не считая союзников – греков и азиатов – на стороне Помпея сражалось около 50 тысяч италийцев. У Цезаря было примерно вдвое меньше солдат – его одиннадцать легионов были укомплектованы менее чем наполовину. Я не буду подробно пересказывать расположение войск в обеих боевых линиях. Ограничусь лишь тем, что относится к левому флангу (со стороны Помпея), где, по сути дела, решился исход всего сражения. На другом фланге обе армии подходили вплотную к крутому берегу реки, поэтому вся конница была сосредоточена на левом фланге (место кавалерии всегда на флангах – ради обходного маневра). Цезарь понимал, сколь сокрушительны могут быть атака и рейд по тылам семитысячной конницы Помпея. Он поставил на свой правый фланг самый надежный 10-й легион, строго наказав его третьей линии не вступать в бой до специального приказа. Кроме того, он снял по одной когорте пехотинцев из третьей линии всех остальных легионов (от силы две-три тысячи воинов) и разместил их в качестве четвертой линии позади 10-го легиона. Как пишет Цезарь: «Он дал им специальные указания и предупредил, что сегодняшняя победа зависит исключительно от храбрости этих солдат». Что это были за указания, Цезарь не раскрывает.

Римские полководцы имели обыкновение перед началом сражения обращаться к своим воинам с зажигательными речами. Как это им удавалось делать перед фронтом шириной, скажем, в тысячу человек и глубиной в несколько рядов, я не очень представляю. Если только вдоль фронта не были расставлены глашатаи, повторявшие их слова? Но речи, видимо, действительно произносились, и все античные историки их прилежно пересказывают. Речи, звучавшие перед Фарсальской битвой, приводит в своей истории и Аппиан. Хотя нельзя поручиться, что они воспроизведены дословно, их суть и тональность, вероятно, соответствуют исторической действительности.

Помпей честно старается убедить своих солдат в том, что и материальное и моральное превосходство на их стороне – они должны победить. Но говорит он это отстраненно, как человек, который сам не верит в эту победу:

«О, содружинники, – обращается он к солдатам, – вы сейчас скорее военачальники, чем воины. Ведь меня, желающего все больше и больше истощать Цезаря, вы призвали на этот бой. Поэтому и будьте распорядителями на этом состязании, обходитесь с врагами, как обычно обходятся гораздо более многочисленные с малочисленными, взирайте на них с презрением, как победители на побежденных, как молодые на стариков, как люди со свежими силами на сильно утомленных. Сражайтесь как люди, у которых столь много сил и снаряжения и которые к тому еще сознают причины войны. Ибо мы сражаемся за свободу и отечество, опираясь на законы и добрую славу, имея столько знатных мужей, сенаторов и всадников, против сего одного человека, который желает присвоить себе верховную власть. Идите же, как вы о том и просили, с доброй надеждой, имея перед глазами то бегство врагов, которое произошло при Диррахии, то огромное количество знамен, которое мы, одержав победу, отняли в течение одного дня». (Аппиан. Гражданские войны. II, 72)

Цезарь, напротив, в своей речи выражает абсолютную уверенность в победе: «О, друзья, – начинает он, – наиболее трудное мы уже одолели: вместо голода и нужды мы состязаемся теперь с людьми. Этот день решает все. Вспомните, что вы обещали мне при Диррахии (после поражения. – Л.О.) и как вы на моих глазах клялись друг другу не возвращаться без победы...» Заканчивает же он свою речь так:

«...нужно, чтобы я видел, что вы помните свое обещание победить или умереть. Поэтому разрушьте, вступая в бой, возведенные вами укрепления, засыпьте ров, чтобы у нас ничего не оставалось, если мы не победим, чтобы враги видели, что вы не имеете своего лагеря, и сознавали, что у вас нет иного выхода, как занять их лагерь».

И Аппиан продолжает уже от своего имени:

«Так сказал Цезарь и при этом послал все же для охраны палаток две тысячи совершенно престарелых людей. Остальные, выйдя в глубоком молчании, разрушили укрепления и свалили их в ров. Помпей, увидя это... со стоном сказал себе, что им приходится тягаться со зверями и что верное средство против зверей – это голод. Но теперь уже было поздно...» (Там же. 73 – 75)

Возможность описать критический момент сражения предоставим самому Цезарю. Его солдаты по сигналу трубы двинулись вдоль всего фронта вперед, метнули дротики и сошлись в рукопашном бою с солдатами Помпея. Те устояли. Сражение разгоралось со все нарастающим ожесточением...

«В то же время, – пишет Цезарь, – всадники с левого Помпеева фланга, как им было приказано, поскакали все до одного. Вместе с ними высыпала и вся масса стрелков и пращников. Наша конница не выдержала их атаки и несколько подалась. Тем энергичнее стала наседать конница Помпея и, развертываясь в эскадроны, начала обходить наш фронт с незащищенного фланга. Как только Цезарь это заметил, он дал сигнал когортам образованной им четвертой линии. Те быстро бросились вперед сомкнутыми рядами и так бурно атаковали Помпеевых всадников, что из них никто не устоял. Все они повернули и не только очистили это место, но и немедленно в поспешном бегстве устремились на очень высокие горы. С их удалением все стрелки и пращники остались беззащитными и, так как им нечем было обороняться, то они были перебиты. Не прерывая атаки, когорты обошли левое крыло и напали на помпеянцев с тылу, встречая, впрочем, с их стороны упорное и стойкое сопротивление. В то же время Цезарь приказал третьей линии, которая до сих пор спокойно стояла на месте, броситься вперед. Таким образом уставших сменили здесь свежие и неослабленные силы, в то время как другие нападали с тылу. Этой двойной атаки помпеянцы не могли уже выдержать и все без исключения обратились в бегство». (Записки Юлия Цезаря. Гражданская война. 93, 94)

Вот и все. Вслед за левым флангом дрогнула и вся линия воинов Помпея. Союзники побежали, а италийцы прекратили сражаться – цезарианцы предложили им оставаться на месте, обещая их не трогать. Именно таково было указание Цезаря перед началом боя: как можно меньше пролить италийской крови. Тех, кто бежал, солдаты Цезаря преследовали по пятам и на их плечах ворвались в лагерь. Помпей ускакал туда еще раньше, увидев, что поражение неизбежно. Цезарь пишет – быть может, из уважения к памяти своего врага – что тот уехал с поля боя для того, чтобы организовать оборону лагеря. Но Плутарх и Аппиан утверждают, что Помпей впал в полную прострацию:

«Он походил, – пишет Плутарх, – скорее всего на человека, которого божество лишило рассудка. Не сказав ни слова, он удалился в палатку и там напряженно ожидал, что произойдет дальше, не двигаясь с места до тех пор, пока не началось всеобщее бегство и враги, ворвавшись в лагерь, не вступили в бой с караульными. Тогда лишь он как бы опомнился и сказал, как передают, только одну фразу: «Неужели уже дошло до лагеря?» Сняв боевое убранство полководца и заменив его подобающей беглецу одеждой, он незаметно удалился». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XLV)

В рассказе Цезаря чего-то явно не хватает. Каким образом три тысячи пехотинцев обратили в бегство семь тысяч всадников? Видимо, недаром Цезарь предупреждал, что победа будет зависеть от них. Что за специальные указания он им дал? И почему умалчивает об этом? Ответ на эти вопросы мы находим в описании Плутарха, которое подтверждает и Аппиан:

«...Конница Помпея, – пишет Плутарх, – с левого фланга горделиво тронулась в наступление, рассыпаясь и растягиваясь, чтобы охватить правое крыло противника. Однако прежде, чем она успела атаковать, вперед выбежали когорты Цезаря, которые против обыкновения не метали копий и не поражали неприятеля в ноги, а, по приказу Цезаря, целили врагам в глаза и наносили раны в лицо. Цезарь рассчитывал, что молодые солдаты Помпея, кичившиеся своей красотой и юностью, не привыкшие к войнам и ранам, более всего будут опасаться таких ударов и не устоят, устрашенные как самой опасностью, так и угрозой оказаться обезображенными. Так оно и случилось. Помпеянцы отступали перед поднятыми вверх копьями, теряя отвагу при виде направленного против них оружия. Оберегая лицо, они отворачивались и закрывались. В конце концов они расстроили свои ряды и обратились в позорное бегство...» (Там же)

Так вот в чем секрет! Цезарь проявил себя тонким психологом. Воин, идущий в атаку, готов к тому, что будет ранен, лишь бы противник его был повержен. Грудь, иссеченная шрамами, только украшает мужчину. Но юноше, аристократу на всю жизнь остаться уродом! Нет, к этому они были не готовы!.. Кстати, то, что Плутарх называет копьями, были дротики длиною около двух метров, предназначенные для метания (настоящие копья снял с вооружения еще Марий). Цезарь приказал солдатам четвертой линии использовать их именно так, как это описывает Плутарх. А не упоминает он об этом потому, что такое употребление дротиков было нарушением воинских канонов – хитростью. Хитрость же у римлян была не в почете.

В лагере Помпея солдаты Цезаря застали странную картину:

«При взятии лагеря, – свидетельствует Плутарх, – выявилось безрассудное легкомыслие помпеянцев: каждая палатка была увита миртовыми ветвями и украшена цветными коврами, всюду стояли столы с чашами для питья, были поставлены кратеры с вином и вообще все было приспособлено и приготовлено скорее для жертвоприношения и празднества, чем для бегства». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Помпей, LXXII)

В биографии Цезаря тот же Плутарх со слов Поллиона, участвовавшего в сражении, пишет, что...

«Большинство убитых, как он сообщает, оказалось рабами, павшими при захвате лагеря, а воинов погибло не более шести тысяч. Большую часть пленных Цезарь включил в свои легионы. Многим знатным римлянам он даровал прощение. В их числе был и Брут – впоследствии его убийца. Цезарь, говорят, был встревожен, не видя Брута, и очень обрадовался, когда тот оказался в числе уцелевших и пришел к нему». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Цезарь, XLVI)

Цезарь потерял в бою под Фарсалой 1200 человек. Остатки войск Помпея сперва пытались отойти на север к Лариссе, но убедившись, что победитель начал преследование, капитулировали. Продолжая свою «политику милосердия», Цезарь помиловал всех: солдат и офицеров. Более того, во избежание расширения раскола в государстве, он приказал сжечь, не читая, всю захваченную в лагере корреспонденцию Помпея (вспомните, что в свое время Помпей точно так же поступил с корреспонденцией Сертория).

Кстати, упоминание о Бруте у Плутарха, конечно, не случайно. Существовала легенда, что Брут был внебрачным сыном Цезаря от Сервилии – сестры Катона. В биографии Брута Плутарх прямо пишет: «Известно, что в молодые годы он (Цезарь. – Л.О.) находился в связи с Сервилией, которая была без памяти в него влюблена, и Брут родился в самый разгар этой любви, и, стало быть, Цезарь мог считать его своим сыном». (Плутарх... Брут, V) Это кажется сомнительным. Историки утверждают, что Брут родился в 85-м году. Значит, Цезарь стал его отцом в 16 лет?!

Покинув лагерь, Помпей в сопровождении немногих друзей поскакал к морю. Ему удалось сесть на купеческий корабль. На нем он приплыл к Лесбосу, где забрал жену и сына. Сцену его встречи с Корнелией я описал в начале 4-й главы. Оттуда Помпей собирался отплыть в Африку, где он мог рассчитывать на поддержку нумидийского царя Юбы. По дороге было решено заехать в Египет. Там царствовал 13-летний Птолемей, отец которого был обязан своим троном Помпею. Птолемей вел войну со своей сестрой и соправительницей Клеопатрой, изгнанной им из Египта. Его войско, двор и он сам находились в это время в Пелусии – на восточной границе своего царства. Туда и прибыл корабль Помпея вместе с несколькими другими кораблями беженцев из-под Фарсалы, присоединившимися к нему в пути. Опекуны Птолемея: евнух Потин, фактически управлявший Египтом, главнокомандующий войском Ахилла и другие сановники – решили убить Помпея, чтобы угодить Цезарю. Вот как описывает Плутарх последние минуты жизни Помпея Великого:

«Советники одобрили этот коварный замысел, возложив осуществление его на Ахиллу. Последний, взяв с собой некоего Септимия, ранее служившего военным трибуном у Помпея, Сальвия, который был у него центурионом, и трех или четырех слуг, вышел из гавани и направился к кораблю Помпея... лодка приблизилась, Септимий встал первым и, обратившись к Помпею по-латыни, назвал его императором. Ахилла же приветствовал его по-гречески и пригласил сойти в лодку, так как, дескать, здесь очень мелко и из-за песчаных отмелей проплыть на триере невозможно. В это время спутники Помпея заметили несколько царских кораблей, на борт которых поднимались воины. Берег был занят пехотинцами. Поэтому спастись бегством, даже если бы Помпей переменил свое решение, казалось немыслимым, а к тому же выказать недоверие означало бы дать убийцам оправдание в их преступлении. Итак, простившись с Корнелией, которая заранее оплакивала его кончину, Помпей приказал своим центурионам, вольноотпущеннику Филиппу и рабу по имени Скиф спуститься в лодку. И когда Ахилла уже протянул ему с лодки руку, он повернулся к жене и сыну и произнес ямбы Софокла:

Когда к тирану в дом войдет свободный муж,

Он в тот же самый миг становится рабом.

Это были последние слова, с которыми Помпей обратился к близким, затем он вошел в лодку. Корабль находился на значительном расстоянии от берега, и так как никто из спутников не сказал ему ни единого дружеского слова, то Помпей, посмотрев на Септимия, промолвил: «Если я не ошибаюсь, то узнаю моего старого соратника». Тот только кивнул головой в знак согласия, но ничего не ответил и видом своим не показал дружеского расположения. Затем последовало долгое молчание, в течение которого Помпей читал маленький свиток с написанной им по-гречески речью к Птолемею. Когда Помпей стал приближаться к берегу, Корнелия с друзьями в сильном волнении наблюдала с корабля за тем, что произойдет, и начала уже собираться с духом, видя, что к месту высадки стекается множество придворных, как будто для почетной встречи. Но в тот момент, когда Помпей оперся на руку Филиппа, чтобы легче было подняться, Септимий сзади пронзил его мечом, а затем вытащили свои мечи Сальвий и Ахилла. Помпей обеими руками натянул на лицо тогу, не сказав и не сделав ничего, не соответствующего его достоинству. Он издал только стон и мужественно принял удары (точно так же, у ног статуи Помпея через четыре года умрет Цезарь. Умели древние умирать! – Л.О.). Помпей скончался пятидесяти девяти лет, назавтра после своего дня рождения...

Убийцы отрубили Помпею голову, а нагое тело выбросили из лодки, оставив лежать напоказ любителям подобных зрелищ. Филипп не отходил от убитого, пока народ не насмотрелся досыта. Затем он обмыл тело морской водой и обернул его в какую-то из своих одежд. Так как ничего другого под руками не было, он осмотрел берег и нашел обломки маленькой лодки, старые и трухлявые. Все же их оказалось достаточно, чтобы послужить погребальным костром...

Немного спустя Цезарь прибыл в Египет – страну запятнавшую себя таким неслыханным злодеянием. Он отвернулся как от убийцы от того, кто принес ему голову Помпея, и, взяв кольцо Помпея, заплакал. На печатке был вырезан лев, держащий меч...

Останки Помпея были переданы Корнелии, которая похоронила их в Альбанском имении». (Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Помпей, XXVIII – XXX) Помпей был убит 29-го сентября 48-го года.

А что Цицерон, которого мы совсем потеряли из виду? В мае 48-го года, когда он находился в Диррахии, его зять Долабелла, воевавший на стороне Цезаря, сумел передать Цицерону в осажденный город письмо, возможно, написанное по указанию Цезаря:

«...Ты уже удовлетворил, – писал Долабелла, – и чувство долга, и дружбу, удовлетворил также партию и то государственное дело, которое ты одобрял.

Нам остается быть именно там, где теперь существует государство, вместо того чтобы, стремясь к прежнему государству, быть лишенным всякого. Поэтому, мой любезнейший Цицерон, если Помпей, вытесненный также и из этих мест, возможно, будет принужден снова стремиться в другие области, пожалуйста, удались либо в Афины, либо в какой-нибудь мирный город. Если у тебя будет намерение так поступить, пожалуйста, напиши мне, чтобы я прилетел к тебе, если смогу каким-нибудь образом. А все, что тебе, применительно к твоему достоинству, ни потребуется испросить у императора, тебе, при доброте Цезаря, будет легче всего лично у него испросить. Однако и мои просьбы, полагаю, будут оказывать на него не слишком малое влияние». (Письма... т. 2, №405)

К Фарсале Цицерон за Помпеем не последовал – возможно, из-за болезни. Записка, которую ему удалось отправить в Рим Аттику в середине июня – примерно за месяц до сражения под Диррахием – весьма лаконична:

«Меня одолевает тревога, а от нее и чрезвычайная слабость тела. Избавившись от нее, я буду вместе с тем, кто стоит во главе и питает большую надежду. Брут – друг. Он принимает деятельное участие. Вот все, что я мог написать, соблюдая осторожность». (Письма... т. 2, № 408)

Следующее письмо Аттику отправлено в начале ноября уже из Брундисия. Цицерон, по-видимому, только что возвратился в Италию:

«Какие причины – сколь горькие, сколь тяжкие, сколь неожиданные, – побудили и заставили меня следовать более какому-то душевному порыву, нежели размышлению, – об этом я не могу писать тебе без величайшей боли: они были, право, столь важными, что привели к тому, что ты видишь». (Письма... т. 2, №410)

В конце ноября тому же адресату:

«В том, что я отошел от войны, я никогда не раскаивался: столь сильна была в тех (аристократах из окружения Помпея. – Л.О.) жестокость, столь силен союз с варварскими племенами, что проскрипция была составлена не поименно, а по родам, что по общему суждению было решено имущество, принадлежащее всем вам, сделать его добычей после победы. Вам ясно говорю я, ибо именно о тебе помышляли с особенной жестокостью. Поэтому в своем желании (уклониться от войны. – Л.О.) я никогда не буду раскаиваться. В решении (уехать в Италию. – Л.О.) – раскаиваюсь. Я предпочел бы поселиться в каком-нибудь городе, пока меня не призовут: я подавал бы меньше поводов к толкам, испытывал бы меньше скорби. Это самое не угнетало бы меня. Быть в пренебрежении в Брундисий – тягостно во всех отношениях...» (Письма... т. 2, №412)

Итак, Помпей погиб, Цезарь надолго задерживается в Египте, а Цицерон, всеми отринутый, остается в Брундисий, не решаясь ни отправиться в Рим без соизволения Цезаря, ни последовать за оставшимися в живых помпеянцами в Африку. Так развязался узел, в течение двух лет связывавший трех великих людей первого периода Гражданской войны, завершавшей историю Римской республики.