Текст книги "Книга воспоминаний"
Автор книги: Игорь Дьяконов
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 69 (всего у книги 70 страниц)
Тот же Бикерман в трамвае защищал пассажирку от хамства молодого парня; тот крикнул ему: «Еще иностранец, а лезет!». – Бикерман спокойно объяснил: «Нет, я не иностранец, я белогвардеец».
После этого конгресса я сложил с себя полномочия представителя СССР в Организационном комитете и передал их Г.Г.Котовскому, сыну знаменитого красного командира.
Строгость запрета общаться с иностранцами стала ослабевать, и нас два раза посещал и жил у нас дома замечательный, светлы", человек, лингвист и путешественник Георг Моргснстьерне, а в 1970 году мы с женой ездили к нему в гости в Норвегию. Я встретил старых друзей по Киркенссскому году и даже еще по двадцатым годам. Завязалась дружба с дочерью Моргснстьсрнс и ее мужем.
Потом появились и другие зарубежные друзья: историк России Филип Лонгуорт и историк русской поэзии Генри Гиффорд.
1970–1980 гг. были периодами моей наиболее активной научной работы. Я работал теперь не один, а возглавлял целую группу Древневосточной филологии», в которой работали В.А.Якобсон (древневосточное право и теоретические вопросы), И.М.Дунасвская (хаттский язык), И.Т.Канева (шумерский язык), Н.В.Козырева (история старовавилонского периода), А.С.Чстверухин (египетский язык), Г.Х.Каплан (аккадский язык), блестящий, мирового значения гебранет-кумрановед И.Р.Тантлсвский, и другие; наша группа была связана с параллельной «Группой древневосточной истории», которую по смерти В.В.Струве и Ю.Я.Перепелкина возглавил замечательный историк М.А.Дандамасв (нововавилонская история и история ахсменидского Ирана), нашедший научный выход и на зарубежную аудиторию; в эту группу вошли отличные египтологи-историки О.Д.Бсрлсв, Е.С.Богословский, А.И.Еланская (коптолог), ассириолог Н.О.Чсхович, археолог И.Н.Медведская и другие: мы также связаны с отделением древнего Востока Эрмитажа, где теперь работают В.К.Афанасьева, Н.Б.Янковская, М.М.Дандамасва, Е.В.Зсймаль, А.О.Большаков, А.Я.Коковкин, А.Никитин и другие, и с кафедрой древнего Востока университета (Р.А.Грибов, С.Г.Кошурников, И.Сущевский и другие). Таким образом, в Ленинграде воссоздался большой коллектив историков, литературоведов и языковедов, а также искусствоведов и археологов, изучающих Древний Восток и не уступающий любому научному центру Запада или Востока, – к сожалению, пока недостаточно учитываемый за границей, хотя многие коллеги все же публикуются иногда и за рубежом; начался и обратный поток – публикации зарубежных исследований в России, хотя еще очень слабый.
К сожалению, сейчас у российского государства нет средств на науку, и нашим специалистам по экзотическим языкам приходится подрабатывать более прозаическим образом.
Моя работа за это время проходила в двух направлениях. В области истории, кроме целого ряда теоретических и других статей, мы с товарищами создали обобщающую работу – «Историю древнего мира» в трех томах под редакцией И.М.Дьяконова (Ленинград), В.Д.Нсроновой (Пермь) и И.С.Свсн-цицкой (Москва); она вышла тремя изданиями в 1982, 1984, 1989 гг., каждый раз с обновленным текстом (первый том вышел в 1991 г. в США по-английски); кроме того, я выпустил очень обстоятельное исследование «Люди города Ура», где на основании клинописных текстов и археологических находок восстанавливалась повседневная жизнь вавилонян начала II тысячелетия до н. э. Пожалуй, помимо большой конкретной исторической и социальной картины, которую удалось нарисовать, для дальнейшего было особенно важно, что я уже здесь нащупал важность социально-психологического фактора в развитии исторического процесса. Переход от одной социально исторической ступени к другой происходит не автоматическим путем смены производственных отношении, но только в силу перемен ценностной ориентации и мотивации действии. Это заставило меня в дальнейшем заняться социальной психологией, которая в древности проявляется главным образом в мифологизированной форме («Архаические мифы Востока и Запада», М., 1990, сейчас переведено на английский язык в Швеции).
В области языкознания я предпринял довольно грандиозную работу – создание сравнительного этимологического словаря афразийских языков (т. е. семитских, египетского, бсрбсро-ливийских, кушитских и чадских). Вначале в этом приняло участие множество народа, но постепенно выявились главные авторы – помимо меня, это были А.Г.Бслова, А.Ю.Милитарсв, В.Я.Порхо-мовский, О.В.Столбова. Мы опубликовали три выпуска с 1981 по 1986 гг. крошечным тиражом, не попавшим за границу, – предполагалось, что потом все это будет объединено в общий том и издано в английском варианте* – но в конце 80-х гг. выяснилось, что у всех моих соавторов появились свои особые интересы, свои подходы к встающим проблемам – и работа над словарем прекратилась. Я очень тяжело перенес это – у меня началась депрессия и пришлось прибегнуть к помощи психиатра. Сейчас, в середине 90-х гг. мои соавторы как будто решили издать по крайней мере уже вышедшие выпуски по-английски, а может быть, и продолжить издание – но боюсь, что моих сил на это уже не хватит.
В 1990 г. мы с женой получили приглашение поехать в Осло и в Киркенес, где старожилы помнили меня и все, что я сделал для них. Нас трогательно чествовали. Оказалось, что об этом эпизоде воины – и моем участии в нем – есть целая литература по-норвежски. Нас встречали как желанных гостей: мы жили в отстроенном красивом Киркенесс, посетили Бьсрнсватнский туннель и съездили в Вадсс, повстречав по дороге большое стадо диких оленей. Все путешествие оплатило норвежское военное ведомство. К сожалению, генерала Даля мы не застали – он умер в день нашего приезда – но повидали многих друзей и знакомых. Ездили мы туда по приглашению и еще раз к 50-летию освобождения Киркенеса, в 1994 г. Принимали меня как дорогого гостя.
Начиная с 1990-х гг. я почувствовал, что работать по специальности больше не могу – мозг не работает на уровне детального анализа; однако я пустился на большую авантюру: написал популярную историю человечества от питекантропа до подступов к XXI веку; здесь я предложил новую периодизацию исторического процесса, опирающуюся не только на изменения в характере производства и социальных отношений, но и на изменения в мотивации социальной деятельности (в области социальной психологии). Вместо четырех или пяти марксистских формаций я предложил делить человеческую историю на восемь фаз. Тоталитаризм – нацистский и коммунистический – я отнес к разновидностям седьмой («капиталистической») фазы, оканчивающейся тем. что рушатся все империи. Далее я постулировал восьмую – «посткапиталистичсскую» фазу (поэтому я считаю, что попытка вернуться к капитализму у нас неосуществима). К посткапи-талистическои фазе я отнес современную Швецию, Норвегию, Данию, США, Новую Зеландию; в переходе к ней почти вся Европа. Книга вышла в 1994 г. [366]366
В настояищее время издательство «Европейский Дом» публикует английский вариант законченных выпусков Словаря– HistoricalComparativeVocabularyofAfrasian.. St. Pctcsburg Journal of African Studies No& 2–3, 1994. № 4, 1995 (to be continued). [Прим. ред.]
[Закрыть]
Я перевалил за восьмидесят лет, я страдаю склерозом. Век мой прошел, идет век моих сыновей – математический, а не гуманитарный. Все, что я мог, я сделал; если в чем согрешил – согрешил.
Меня как-то спросил один журналист – устраивает ли меня время, в котором я живу. Я сказал, что устраивает: мне интересно. Я рассматриваю себя как пережиток русской интеллигенции. Петербургской.
Интеллигенция наша страшно поредела. Настоящей живой интеллигенции уже почти нет. Добрая половина эмигрировала в 20-ые годы, и истребляли ее и в гражданскую, выселяли в Казахстан в 1934; сколько могли, уничтожили в 1937–1938 гг. (да и раньше уничтожали, и позже); многих съело ополчение, война, эмиграция не только 20–х гг., но и 60–х гг. Многие ленинградские интеллигенты мигрировали в Москву, не вернувшись в разрушенный Ленинград. В Петербурге почти нет старого поколения интеллигентов. Только стены старые здесь стоят, заметно обветшавшие. Да и по стране нас мало осталось; а кто остался жив, тот деклассировался.
Когда расстреливали интеллигента, убивали не только лично его, одного человека, но и детей его, внуков его, потенциальных учеников его потомства. Поэтому и оказалась у нас интеллигенция такой малочисленной, такого она у нас низкого качества по сравнению с прежней. Нашей интеллигенции нанесен больше не восполнимый урон. Впрочем, так же уничтожали и рабочих, и особенно крестьян – тоже главным образом лучших, тех, кто выделялся из среднего уровня.
Еще не было империи, которая была бы построена на возможно более полном уничтожении наиболее ценного генофонда своей женации. Теперь мы можем найти остаток настоящих русских интеллигентов в… Казахстане или в Норильске.
От интеллигенции естественный переход к национальному вопросу. В традиции некоторых обществ – натравливать одну группу населения на другую. Натравливают по признаку этнической обособленности или по признаку сословия, в котором случайно родился.
В 1943 г. по нашей армии был издан секретный приказ о том, чтобы «евреев и других националов» не продвигать, хотя (пока) и не задвигать. Одновременно с улиц Ленинграда были сняты таблички с еврейскими фамилиями. По ошибке сняли и «Либкнехта». Это было только начало.
В таком государстве нельзя, чтобы все были хорошие – какая-то группа населения, какая-то нация должна быть плохой, чтобы ее можно было тащить и не пущать. Это и есть фашизм.
Национальность – это самосознание. Но желание найти вокруг себя людей лучше тебя или хуже тебя по национальному признаку – это симптом комплекса неполноценности и следствие дурного воспитания.
Современный нам национализм – это что-то вроде раннего гитлеровского нацизма. Люди объединяются на почве ненависти к другой нации, толкутся там, где действуют неподвластные разуму законы толпы и где они чувствуют себя силой, – а поодиночке ощущают свою незащищенность.
У нас не будет правового государства, пока сохранится «пятый пункт» в паспорте и в анкетах и не восстановится суд присяжных. У нас неправильно представляют себе, что такое суд присяжных. Предполагается, что вместо двух «кивал» к судье приставят шесть или двенадцать. – что за разница? Только дороже. – Между тем, суд присяжных принципиально иной. Решение о вине принимают не судьи, а набранные случайно, по жребию, средние граждане, исходя из среднего понимания добра и зла. Дело судьи – назначить меру наказания.
После войны мы потребовали с Германии контрибуцию и вывезли много оборудования, главным образом устаревшего. А американцы предложили план Маршалла – и Западная Германия за десять лет возродилась. В результате американцы получили отличного и преданного партнера. Мы же тогда от плана Маршалла с презрением отказались.
Англичане разрешили всем гражданам бывшей Британской империи, если они хотят, селиться в Англии. Очень много англичан работали над собой, чтобы преодолеть в себе поколениями воспитанное отвращение к чернокожим. Одолели. Хотя крикливые «коричневые» есть, конечно, и в Англии.
И теперь, подводя итоги своей жизни – несколько слов о моем мировоззрении (и опять же, об этике).
Наука пока не может объяснить убедительно, почему, например, бабочка красивая, почему красив цветок. Как началась первая жизнь, биологи объяснить пока убедительно тоже не смогли. С другой стороны, мы очень точно знаем время сотворения всего невообразимо громадного мироздания.
Вселенная настолько велика, что происходящее на нашей планете никакого отношения к сотворению триллионов солнц не может иметь. Творец, если он существует, не станет заниматься такой малостью, так же как человек не может руководить отдельно жизнедеятельностью каждой клетки своего тела. Лишь благодаря редчайшему стечению обстоятельств на одной нашей планете и, похоже, больше нигде, возникла жизнь.
Может быть, и на нашей земле кто-то заведует всем, что здесь происходит, на нашем крохотном шарике, который на карте звездного неба самого большого масштаба не передать даже мельчайшей точкой. Если я допускаю творца, как некое вселенское начало, это не значит, что я верую в Богя местного, земного, который будто наказует и милует нас. Моя этика базируется не на вере в Бога, а на законах биологии и социальной психологии. Если для кого-то более убедительна гипотеза Бога, я не стану спорить.
Наша планета – это что-то вроде чулана на самом дальнем углу дома. «Em Kerichtfass und erne Rumpclkammer», – как сказал Гете, – «ведро с обметками и чулан хлама». Наш частный планетный Бог, если он и существует, как видно, не все может, в том числе и в отношениях с человеком, потому что, если бы он мог все, на земле было бы только добро. Но существование бытия Божьего не доказано, а тем более бытия доброго Бога.
На место Бога я ставлю врожденную каждому человеку совесть. Это тоже биология: вид, где есть совестливые, – выживает: вид, где каждый друг другу ненавистник и враг, – непременно погибнет.
По законам природы жизнь человеческая не может длиться вечно. Если жизнь человека имеет трагический конец, то почему человечество в целом не может иметь трагический конец? С этим нужно заранее смириться. С развитием человечества возрастает энтропия – иначе говоря, силы хаоса.
Но времени нам пока сколько-то отпущено. Если мы сами себя срочно не уничтожим, то, может быть, сотни лет еще проживем.
Меня очень раздражают рассуждения о прогрессе. Если здесь у нас прогресс, значит откуда-то мы берем материал для его создания. Если тут насыпана гора, значит где-то увеличивается яма. Если что-то к лучшему, то что-то и к худшему. Прогресса без потерь не может быть.
Что бы я сказал человечеству, если бы оно у меня об этом просило? – Не умножайте мирового зла. Это трудно, но иначе человечество не переживет XXI века.
Синодик
Это – поминание тех, кто назван в моей книге, кого я знал лично или через друзей, и которые умерли не своей смертью. Список не полон, некоторые судьбы мне неведомы. На момент сдачи этой книги в печать мне достоверно было известно, что из моих персонажей оставалось в живых (и не побывало в заключении) двадцать четыре человека. Остальные либо вошли в этот синодик, либо умерли своей смертью, либо я о них не знаю. Думаю, что если бы я мог назвать все судьбы, то мой синодик сильно бы пополнился. Имена же их ты, Господи, веси.
В него конечно, не вошли общеизвестные исторические личности, а также люди, о судьбе которых мне хотя и известно, но в книге они не были упомянуты.
Знак вопроса относится не к имени или профессии упомянутого лица, а к ненадежности моих сведений о его судьбе.
Погибли от геноцида(расстреляны или умерли в концентрационных лагерях) – .Аджян А. А.,востоковед; Архангельский А.,преподаватель; Бадалян,студент; Бакке,доктор (.расстрелян немцами); Башинджагян А.Г.,лектор-маррист; Бухаркин,историк-марксист; Ванаг Н.Н., Васильев П.,поэт; ВведенскийА, поэт; Велькович,студент-поэт; Вознесенский А.А.,ректор Ленинградского университета; Воронцова Л.(?), журналист; Годес М.С.,марксист-китаист; Горбаченко,преподаватель; Горловский,историк, директор института; Гринберг И.,студент; группа студентов-корейцев; Губер П.,писатель; Гуковский Г.А.,литературовед; Гюламирян Г.Ч.,востоковед; Давиденков Н.Н.,студент, сын знаменитого врача (арест, освобождение, армия, плен, бегство, участие в союзных войсках, расстрел); Дьяконов М.А.,литератор (мой отец); Емельянов А.П.,офицер (брат моей матери); Ерехович Н.П.,студент (после лагеря умер в ссылке); Зайдель Г,С.,марксист-теоретик; Ионов И.И.,партийный деятель, директор Госиздата; Кадацкая Л.А.,студентка, жена партийного деятеля; Ковалевы,семья (высланы; отец погиб); Кокин М.Д.,марксист-теоретик, китаист; КолбасьевС., писатель; Корнилов Б.,поэт; Левин Р.(«Старик»), студент (дважды репрессирован); Лившиц Б.,поэт; Мадьяр Л.И.,марксист-китаист; Малышев А. И.,историк СССР, марксист; Мандельштам О.Э.,поэт; Маторин,марксист-этнограф; директор Института этнографии; Межлаук И.И.,партийный и государственный деятель; Миллер А.А.,археолог; Невский Н.А.,востоковед, посмертно лауреат Государственной премии; Олейников Н.М.,поэт; Огуз И.,студентка (выжила?); Орас,комиссар ледокола «Красин»; Островский Е.А.,партизан, студент; Папаян Г.К.,марксист-китаист (умер от пыток); Пашуканис Е.Б.,партийный деятель, юрист; Петропавловский (?),политэкономист; Петухов К.(?),летчик-испытатель; Потапов П.П.,студент; Пригожин,марксист-теоретик; Пуликовский С.Н.,биолог; Равребе И.И.,востоковед-семитолог; РозенблитГ. (?), студент; Росин(?), партийный деятель; Рощаковский,б. офицер флота; Самойлович А.И.,востоковед, академик; Самойлович Р.Л.,полярник; Снегирев И.Л.,египтолог; Соколов М.Н.с женой, востоковед; Стенич (Сметанич) В.О.,литератор-переводчик; Стрелков А.С…искусствовед (за «связь с И.А.Орбели»): Томсинский С.Г.,историк-марксист; Хармс Д. (Ювашев),поэт; Цвибак М.,марксист-историк; Эберман Б.А.,востоковед-арабист (дважды репрессирован); Эгге(?), командир ледокола «Красин»; Элердов(?), торгпред; Шуцкий Ю.П.,востоковед-китаист – более 70 человек.Кроме того, 16 востоковедовбыли обвинены в 1941 г. по доносу известного ученого Б., пытавшегося таким образом спасти своего арестованного сына; они погибли, частью от голода. Сына Б. не освободили, однако лагерь он пережил.
Были репрессированы или арестованы, но выжили: Берггольц О.Ф…поэтесса; Болдырев А.В.,филолог-классик; Бриль Ю.,участница Испанской войны; Гнедич Т.Г.,поэтесса (перевела байроновского «Дон-Жуана» в камере); Гумилев Л.Н.,историк (трижды репрессирован); Гюзальян Л.Т.,востоковед; Доватур А.И.,филолог-классик; Дьяконов А.Н.(мл.) (в японских лагерях); Ермолаев М.М.,полярник; Жирмунский В.М.,филолог, академик; Заболоцкий Н.А.,поэт; Иоффе И.Л.,студентка, японистка; Ковалев С.И.,историк-античник; Конрад Н.И.,востоковед, академик; Коростовцев М.А.,египтолог, академик; Крачковский И.Ю.,арабист, академик; Крейнович Е.А.,специалист по языкам народов Севера; Кривцов В.Н.,китаист, литератор; Любарская А.И.,литератор; Люблинский Ю.,студент; Магазинер Я.М.,ученый-юрист; Оде-Васильева К.В.,арабистка; Ольденбург С.Ф.,востоковед, академик; Раков Л.Л.,историк, литератор (дважды репрессирован); Старкова (Подтягина) В.,учительница; Рыкова И.Я.,переводчица; Тарле Е.В.,историк, академик; Фридлендер Г.М.,литературовед (трудовые лагеря); Харитонов В.А.,политэкономист; Шпринцин А.,востоковед-китаист; Шумовский Т.А.,востоковед-арабист (дважды репрессирован) – 30 человек.
Погибли от голода в блокаду: Бендер И.Г.,востоковед; Болдырев А.В.,филолог-классик; Борисов А.Я.,востоковед; Дьяков Б.Я.,техник; Дьякова А.П.,зубной врач; Дьякова А.Я.(«Нюрочка»); Дьяконова М.П.(мама – от последствий дистрофии); Емельянова М.И.(бабушка); Жебелев С.А.,историк-античник, академик; Зееберг Н.,мой товарищ по классу; Казин В.Н.,востоковед-китаист; Клодт Е.П.,преподавательница; Козлова Е.,преподавательница; Коковцов П.К.,семитолог, академик; Курбатов Д.,товарищ брата Алеши; Лебедев И.С.,филолог; Ляпунова К.С.,музейный работник; Михельсон С.Н.,преподавательница; Птицин Г.,востоковед, поэт; Рейхардт,муж (профессор) и жена (экскурсовод); Ривин А.,поэт; Римский-Корсаков В.А.,филолог; Родин Н.,преподаватель; Сауков П.А.,музейный работник; Свидер М.,семитолог (умерла с голоду после войны); Ухтомский А. А.,физиолог, академик; Фурсенко В.В.(отец), преподаватель; Шер М.А.,музейный работник – 28 человек.
Погибли на фронте: Бабушкин Я.,работник блокадного радио в Ленинграде; Ветлесен Т…погиб на корабле, взорванном немецкой торпедой; Выгодский А.Г.,литературовед-теоретик, работник радиокомитета в Ленинграде; Гринберг М.Е.,арабист; Дьяконов Алексей(брат), инженер-кораблестроитель; Мачинский А.Д.,археолог; Марморштейн(?), историк-марксист, доносчик; Петров Е.,писатель; Ревнов(?), арабист, доносчик; Розенштейн Д.,философ; Самойлович В.Р.(сын); Старков В.Б.,капитан корабля; Фурсенко И.В.,биолог.
Воспоминания стихотворные
Белой ночью
Светлый север зеленеет над затихшею землей,
Тихо листьями шевелит бесконечный шар земной.
Темно-красной влагой полных двух стаканов слышен стук.
В полутьме передо мною позабытый старый друг.
Как прохладный этот вечер, тихо наша речь течет,
И в своей недолгой жизни сам себе даю отчет.
Забываешь по крупинке все, чем сердце билось встарь,
Но в такую ночь, быть может, городская сгинет гарь,
И пойдет душа дорогой, вдаль под темною листвой,
Вспоминая понемногу путь давно пройденный свой.
Можно век итти полями, край планеты не найти –
Хорошо, что светлоглазой с той душою по пути…
1935
* * *
С темно-зеленой выси, где в волненье
Мы прерываем праздный разговор,
Недвижный в вечно плещущем движенье
В величье голубом открыт простор.
На полукруг пустынных побережий
В мильонный раз свершали струи бег.
И я познал пред миром трепет прежний,
Племен премудрых поздний человек.
Когда был ревом полон лес косматый
И неисхожен мир, дремуч и гол,
На берег вышел некто волосатый
И, хитроумный, камень расколол.
Воздвигнув мир, как дед – шалаш свой дикий,
Свершали люди все страшней дела,
И под стопы их мудрости великой
Природа покоренная легла.
На полосе песков все было пусто,
Все рокотали струи без конца, –
Мы продолжали речи про искусство,
Не помянув косматого отца.
1939
Из Вильденвеля
Etensomt land er denne dunkle sjel
Страна пустынная – туманная душа,
Где вес живет, страдает, отражает
Страдания и жизнь других. Спроси ж:
Кто путешествует страной твоего сердца?
Кто благородный ищет там цветок,
Чьи ветры по миру разносят семена
И сеют в плодородной этой почве,
Далеко от садовников и грядок?
Кто ищет родников по лесу твоих мыслей,
И там живет, и жизнь из жизни пьет,
И изучает там сиянье глаз своих?
* * *
Гончарный круг
Круг вертится, время шутит, -
На круженье положись –
Как захочешь, он закрутит
Нашу глиняную жизнь.
Крута ход всегда единый –
Он не может не крутить –
Быть горшку из кома глины,
Чтобы кашу в нем варить.
Много лет придет и минет –
Равнодушная рука
Из земли разверсткой вынет
Два разбитых черепка.
Я тебе, когда на деле
Срок для жизни наступил.
Обожженной той скудели
Два кусочка подарил.
Подожди еще немного –
Круг шуршит, верна рука,
И совсем не дело бога
Обжигание горшка.
Кармир-Блур, 1939
* * *
15 августа
Покрыты мягкие холмы
Ковром мохнатым. Скоро осень.
Над озером склонились мы,
Где синь небес и темень сосен.
Друг другом горды и богаты,
От этих сосен и долин
Мы донесем свои пенаты
В тот неизбежный край седин,
Где будем вместе я и ты,
Как наше озеро, чисты,
Прямей душою этих сосен,
Как вереск, цветом встретим осень.
* * *
Земля зимы, земля озер и сосен,
Зеленых звезд прозрачный хвойный лес!
Еще без краю и долин и весен,
И синих, и пылающих небес.
Не терпит время, путь еще далекий,
Но нам дорога с песнею легка –
Берем с разбега перевал высокий,
И все уходят с неба облака!
Но вот желтеет небо и вершины,
И слышен стук колес и звонкий плач,
И пар встает над новою долиной,
И воздух пахнет морем и горяч.
Широк тот мир, что разлился под нами
Огромной, необъятною землей.
Высоко ночь открылась перед нами,
Но долог путь за нашею звездой.
* * *
Начало осады
Вчера смеялись и любили,
Вчера для всех весна цвела.
А многие уже отжили,
И жизнь короткая прошла.
Вчера мы были солнцу рады,
Шумели кроны Островов –
Сегодня слышно канонаду
И немцы взяли Петергоф.
И по асфальту наших улиц
Навстречу вечной спешке дня
Без края толпы потянулись
От Пскова, Гдова, Ильменя.
Тянулась к смерти: нет на свете
Страшней, чем беженцам в пути!
Горят костры, устали дети,
Неведомо, куда идти.
Узлов убогость, женщин мука.
Сентябрь, холодная роса.
И летчики на черных Stuka [367]367
Пикирующие бомбардировщики.
[Закрыть]
Чертят родные небеса.
Круги воронок вдоль дороги,
Где избы, где одна труха,
Хлопки зениток, плач тревоги,
Вокзальной давки чепуха,
Ребенок у окна теплушки
И неизбежность тишины:
Все было в жизни безделушки
Перед суровостью войны.
1941
* * *
За поворотом дороги
Как поворот дороги горной,
От детства в зрелость поворот –
И вот уж смерти гром упорный
Со всех сторон меня гнетет.
Обряд таков: ты постепенно
Не веришь – веришь – месяц – год –
И вдруг на сердце лед мгновенный:
Обжег и холодом грызет.
Тогда лицо увидишь ясно,
Морщинки у веселых глаз,
И все, чем жил он – так напрасно –
И ходит призрак среди нас.
А часто вспоминать не буду –
Он очень хрупок, призрак мой:
Пыльца сотрется, тьма повсюду –
Он тут, но он уж неживой.
Потом запретно будет имя
Так долго – кажется навек;
А там – заговоришь с чужими:
Все забывает человек!
И жизнь то бьет меня, то шутит,
С людьми делю судьбу одну.
Пускай дорога снова крутит,
Нырнет, вползет на крутизну! –
Одну надежду я питаю:
Чтоб до того мне не дожить,
Как снова свистнет пуля злая,
Чтоб сына моего убить.
Чтоб раньше (был ли путь бесплодным?),
Когда придет мой смертный сон,
Вот так же громом бед холодным.
Как я, он был бы поражен.
1943
* * *
Недавно только с неба солнце скрылось, –
Неугасимая, холодно-золотая
Заря катится по зеркальным водам.
Где по стеклу сиреневая рябь
Под сероватым севером небесным.
И вдруг мне неожиданно открылось,
Что в разных красках на высотах тая,
На небе ярусами облака.
И снова солнце всходит из-за моря –
Еще ему помедлить было можно б –
С ним новый день и новая тоска
Потянутся ко мне, за душу споря,
Бледно-зеленые, как здешний мертвый воздух,
Холодные, как вечная заря.
Беломорск, 1943
* * *
Сорока
Водной гладью золотистой,
Бледной радужкой стекла,
Переливчатой и чистой,
Вся река полна была,
Серо-розовым каменьем
В низколесных берегах,
И звучала шумным пеньем,
Рассыпая светлый прах.
Вся река, спеша водами
Меж сердитых спин камней,
Распадалась зеркалами
Разноосных плоскостей.
К ночи в водах – рябь булата,
Стал зеленым небосвод,
С серебристого заката
Тает розовый налет.
Здесь у рек – душа болотца,
И, зачерпнута тобой,
Гладь речная обернется
Темно-бурою водой.
Здесь болотам нет границы,
И, дурманя ложью рот.
Что-то вроде медуницы
Над болотами растет.
Край весенних ветров диких,
Край шинелей, край беды,
Ходят ссыльных темноликих
Мутно-серые ряды.
Край старушечьих сосенок,
Серо-ржавый край болот.
Урожай пустых избенок,
Хлеба сердца недород.
Край сиреневого снега
И оранжевого льда,
Где смешались в мерном беге
Нынче, завтра, никогда –
Скудный север, царство мрака.
Как болезнь в моем мозгу;
Только рыжего барака
Я покинуть не могу.
Город твой стоит свободный,
Город вечный, город твой,
Над великой, многоводной,
Над суровою Невой.
Там ты счастлив, там ты молод,
Ты душою – знаешь сам, –
Золотой иглой приколот
К нашим бледным небесам.
Там любовью нашей дышат
В темных кронах Острова.
От судьбы там сердце слышит
Скорби мудрые слова.
Ныне близко вражьи силы,
Пища – прах, на сердце – лёд,
Сколько славных из могилы
С братских кладбищ не придет!
Он горит и не сгорает,
В ледяной коросте жив.
Гибель горькую встречает.
Смертью силу победив.
Моего судьба народа
В этот темный год беды
Занесла меня на годы
К берегам чужой воды –
Но повсюду славный город
Будет мой, и я – его,
Золотой иглой приколот
К сердцу друга своего.
Кемь – Бéломорск, 14 марта 1943.
* * *
Если даль социализма,
Так без нынешних прикрас,
Потому что скептицизма
Слишком жёсток хладный глаз,
Потому что слишком бойкий
Век для пыли и чернил,
Потому что грязь постройки
Чистоплюйством заменил,
Потому что без иллюзий
Ягляжу в широкий свет,
Потому что общей музе
Отголоска в сердце нет,
Потому что все на свете
Я по полкам разместил,
Потому что в сорок третьем
Сорок первый не забыл,
Потому что честность тоже
Косит честная коса –
Потому что я – «прохожий,
Легкой тени полоса».
1943
* * *
Август 1943
Был август. Боевое охраненье
Речным туманом скрыто. Миномет
Пролает, и передний край заснет
Опять на Кандалакшском направленье.
А в штабе фронта – лошадиный флирт
И разговор об орденах и званьях;
Тоска по дому, письма из изгнанья,
Любовь шинельная и горький спирт.
И лучше было, что не там я встретил
Тот август. Был прозрачен он и светел,
И воздух чист, и первый мил мороз, –
Такая осень! На холмах увидеть
И елей чернь, и золото берез,
И в сумерках над Верманом спускаясь
Меж редких пней и сосен без вершин
С товарищем – с тех пор уже убитым –
Дышать великой чистотою мира…
Озеро Верман, 1943
* * *
Воспоминанья след едва отыскан:
Был ясен воздух, хвоей пахнул лес,
Весельем полон день наш был, и взыскан
Наш труд благословением небес.
Широкие и пыльные дороги
С высот моих, с лесистых гор легли –
Наш час настал, и вот несут нас ноги
В путь неизвестный, в жажде и пыли.
Судьба людей меня не миновала,
И суждено прожить мне этот год,
Когда земля от грохота металла
Тяжелыми разрывами цветет.
Прошитый весь зеленым, красным шелком,
Затмился звезд знакомых милый лик,
Когда железная капель осколков
По крышам барабанит каждый миг.
И в снег придавлен слабым свистом с неба
Прохожий равнодушный человек.
Добытый трудно, скуден ломоть хлеба.
Для сына виден тот же грозный век…
А честность все на тысячи считает.
И все на тысячи считает зло,
Беззлобность в счет нейдет у них пустая,
И милосердью тропы замело.
И не поможет, если ошалев
От правых дел и правых зол без счета
И правоту жестокую прозрев,
Чернильницей бессильно брошу в черта.
Мурманск, 1943
* * *
Немецкий солдат
Снег ложится в глаза убитому.
Далеко уж слышна пальба.
Где-то быть тебе все же зарытому
Что ж, и хуже бывает судьба.
Да какую еще судьбину
Лучше нам у Бога молить?
Умереть до времени – сын
Или матери – пережить?
1944
* * *
На все вопросы не найти ответов.
«Война, – ты спросишь, – видел ты ее?»
… Уже убрали трупы из кюветов,
Но там и сям немецкое тряпье,
Стальных конструкции сломанные крылья
Над бешено летящею водой,
У переправ толпа автомобилей
И пальцы труб над теплою золой,
И скомканные пламенем машины,
И петли разноцветных проводов,
И горько-сладкий дым, и синий иней,
И лунный свет над пеплом городов…
Над милым прошлым поднялась завеса
Пожаров красно-синей полосой,
Видением чужого Киркенеса,
Спаленной жизни теплою золой,
Как горе нам, как радость приурочить?
Смешались все листки календаря!
И тянешь жизнь, что с каждым днем короче,
Душе о близкой смерти говоря.
Как о войне сказать позднее жившим,
В послевоенной жившим тишине?
Война – как жизнь: не образы, а люди –
Людей узнаешь только на войне.
Нет, о войне не рассказать спросившим.
Что видел сердцем – надо пережить;
Глаз видит только стреляные гильзы,
Да большака серебряную нить.
Киркенес, 1944
* * *
Дом стоял на перекрестке
Где-то в городе моем.
Там на лестнице в известке
Мы измазались вдвоем…
Был облезлый он, как кошка,
Или краше» в желтый цвет?
Я теперь забыл немножко,
Да и дома,
и общем, – нет.
Эти маленькие ранки
Как делить с женой и сыном?
И несутся с гиком санки
По заснеженным руинам.
* * *
He was a man, lake him for all in all…
Сорок лет я в отпуску у смерти,
Сколько мной протоптано следов!
Сорок лет я в этой крутоверти, –
Еле слышно тиканье часов.
Каннибальская неразбериха!
Жуй ли, рви ли – это не про нас.
И пускай хлебать со всеми лиха –
Лишь бы честно встретить смертный час.
Отвечая толкам и наветам,
Сын мой про меня чтоб мог сказать:
«А в итоге – был он человеком,
Больше мне такого не встречать».
1955
* * *
Какие прошли надо мною
Великие полчища бурь!
Их тучи вставали стеною,
Недолгую жрали лазурь.
Одну за другой их спускала
С приструнки рука подлеца,
Чтоб по миру смерть завывала,
Кося и кося без конца.
Судьбою народной шутила,
В термометре ртутью ползла,
В ночи со штыком приходила,
Военной дорогой вела.
Земля под ногами дрожала,
Все ближе ложился разрыв…
Как много со мною стояло!
Как много!.. А я еще жив:
Остался я жив и беспечен,
Кругом мишура и уют.
Но общей судьбой я отмечен,
И горе и смерть меня ждут.
Когда, предъявив полномочья,
В тиши, иль железом звеня,
Когда она глянет мне в очи,
И страху научит меня?
Бессонница
Часы стучат, заполонив молчанье,
Пока в душе, как в улице, темно,
Отстукивают с мигами прощанье.
Уже трамваи скрежещет мне в окно,
А звездное пустое мирозданье
Холодной черной вечностью полно.
Вся наша жизнь – сплошное расставанье,
И чем я жил – пожалуй, все равно.
* * *
Жизнь состоит из череды вещей
Обидных и непоправимых.
Сами с собой всегда мы. Гадко там,
Нельзя забыть, нельзя заткнуть ушей,
Нельзя бежать и жаловаться нам,
Как дети жалуются маме.
М.М.Д.
С четырех со сторон меня смерть окружила,
А любовь – ни с одной стороны.
Поскорей бы прохладная скрыла могила
И не мыслились мысли, не снились бы сны.
О грядущем не ведать, не ведать, не ведать.
О прошедшем забыть и сегодня проспать;
Не любить, не читать; не грешить; не обедать;
Не учить и не спорить; не думать; не ждать.
Лечь, к устам подступающей речи не зная,
Ни как после бессилие слов ощущать,
Чтоб была то ни малая ночь, ни большая:
Без томленья лежать; без усилья молчать.
1954