Текст книги "Жизнь замечательных времен. 1975-1979 гг. Время, события, люди"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 133 страниц)

Самое время взглянуть на киношную афишу столицы. 1 марта на широкий экран вышла лента Валерия Чечунова «Иван и Коломбина», рассказывающая о том, как демобилизованный солдат (актер Александр Харитонов) возвращается на «гражданку» и приходит работать в автоколонну. Фильм стал дебютом для молодого сценариста Валерия Приемыхова, который ждал его выхода буквально с замиранием сердца. А потом едва со стыда не сгорел – так не понравилось ему увиденное. Кстати, не только ему: критики назовут эту ленту «худшим фильмом года».

Кино по ТВ: «Доверие» (1—2-го), «Выбор цели» (с субтитрами, 1-я серия, 3-го), «Необыкновенное лето» (4-го), «Дубравка», «Служили два товарища» (5-го), «Снегурочка», «Прощание с Петербургом», «Два капитана» (премьера т/ф, 6—7-го, 12—13-го), «Сюжет для небольшого рассказа» (7-го), «Мы вместе, мама» (премьера т/ф), «Евдокия» (8-го), «Журавушка», «Москва, любовь моя» (впервые по ТВ 9-го), «Сибирячка» (9—10-го), «Три товарища» (10-го), «Молодо-зелено» (11-го), «Кукла» (Польша) (12—13-го), «Коммунист», «Всадник с молнией в руке» (15-го) и др.

Из других передач назову следующие: Праздничный концерт в Большом театре (5-го), «Шире круг» (6-го), «Ритмы зарубежной эстрады» (7-го), «Для вас, женщины!» (8-го, концерт с участием Муслима Магомаева, Татьяны Шмыги, Беллы Руденко, ВИА «Пламя», «Орэра» и др.), «Голубой огонек» (8-го, с участием Эдуарда Хиля, Майи Плисецкой, Ларисы Голубкиной, Людмилы Гурченко, Розы Рымбаевой, Ирины Понаровской, Сергея Захарова, Геннадия Хазанова, Савелия Крамарова, Александра Белявского, Ивана Дыховичного и др.), Заключительный концерт лауреатов и дипломантов VI Всероссийского конкурса артистов эстрады (11-го).

Из театральных премьер выделю одну. 10-го в Театре на Малой Бронной был показан спектакль «Обвинительное заключение» с участием Геннадия Сайфулина, Леонида Каневского, Георгия Мартынюка и др.

Эстрадные представления: 4—6-го – в «Октябре» пела Людмила Зыкина; 6-го в ЦДКЖ – Нина Дорда; 11-12-го в ЦДСА – ВИА «Поющие сердца»; 12—13-го в ГЦКЗ «Россия» – Мичел (Испания); 13-го в ЦДСА – Александра Стрельченко; 13-го – в «Варшаве» состоялся творческий вечер Сергея Михалкова; 14-го там же выступал Лев Лещенко.

В четверг, 17 марта, на страницах «Комсомольской правды» было опубликовано письмо, вызвавшее потом бурную дискуссию. Авторами письма (комментарий к нему написала Инна Руденко, озаглавив материал «Моя хата… с кафелем») была молодая супружеская чета Андрей и Лариса К. (обоим – по 24 года). Они писали, что делом всей своей жизни избрали борьбу за собственное материальное благополучие. Получив в наследство старый деревенский домик, они сумели создать из него нечто вроде дворца, эдакий «полированный роскошный рай». Деньги на обустройство своего «гнездышка» супруги находили, где только возможно: колымили на сельской стройке, экономили на жизненно необходимом и т. д.

Эта публикация не останется незамеченной, и в «Комсомолку» посыплются сотни писем, где их авторы будут соглашаться, либо, наоборот, осуждать героев. К примеру, супруги Мамаевы напишут: «А дальше что? Ну, машина. А потом? Что они вспоминать будут лет через 10–20? Как кафель доставали? Самые лучшие годы убить на «хату»!» А вот отклик иного рода – от О. Иваненко: «В их письме – вызов нытикам. Всем, кто вечно жалуется на свою «несчастную судьбу», кто считает, что квартиру, мебель и пр. пр. им кто-то должен преподнести на подносе. Считаю, что Андрей и Лариса – очень волевые люди…»

Через год эта история разрешится самым неожиданным образом: Лариса заберет с собой дочь и уйдет от Андрея к родителям. А он продаст свою «хату с кафелем», о чем и сообщит в ту же «Комсомолку». Но вернемся в март 77-го.

В Москве очередное ЧП: неизвестный молодой человек ограбил сберкассу. Преступление произошло вечером, перед самым закрытием банковского учреждения. В зале в тот момент находилась одна из работниц кассы – заведующая Людмила Кувшинова. Незнакомец через кассовое окошко схватил ее за кофту и, ткнув под нос пистолет, потребовал отдать ему всю наличность. Кувшинова сделала вид, что согласилась выполнить требование преступника, а сама незаметно нажала на кнопку тревоги. Грабитель, видимо, догадался об этой хитрости, поэтому стал действовать в три раза быстрее. Рассовав пачки с вожделенными купюрами по всем карманам, он бросился вон из кассы. А Кувшинова… бросилась за ним, причем не с пустыми руками – с табельным пистолетом, который до этого покоился в ее сейфе.

Выбежав на улицу, женщина стала оглашать ее громкими криками: «Помогите! Ограбили!» Наудачу в этот миг из-за ближайшего поворота выехал «уазик», за рулем которого сидел военнослужащий Академии Генштаба Сергей Пазухин. Заметив женщину с пистолетом в руке, он тут же притормозил рядом. В двух словах объяснив ему, что произошло, Кувшинова сунула Пазухину в руки пистолет и указала рукой на мужчину, который бежал в сторону обводного канала. Пазухин нажал на «газ». В считаные секунды он догнал грабителя и стал кричать ему, чтобы тот остановился. Но тот, остановившись, шарахнул по «уазику» из своего пистолета. Выстрел получился каким-то неестественным, будто взорвалась хлопушка. Оказалось, что в руках у грабителя был… пугач, смастеренный из стартового пистолета. Пазухин в ответ жахнул из своего оружия, которое было настоящим. Пуля пролетела в нескольких сантиметрах над головой преступника и, срикошетив от каменного бордюра, улетела в сторону. Грабитель понял, что шансов уйти по земле у него не осталось, и сиганул в холодную воду обводного канала. Но и здесь его шансы оказались на нуле. Когда он, дрожа от холода, вылез на берег, там его уже поджидала милиция.

18 марта из Союза писателей СССР был исключен очередной неугодный – писатель Владимир Корнилов, который имел смелость, после того как его произведения зарубила родная цензура, опубликовать их в западных журналах «Грани» и «Континент». Речь идет о повести «Девочки и дамочки», романе «Демобилизация» и стихах. Повесть была написана еще в конце 60-х, и ее собирался опубликовать в «Новом мире» сам Твардовский. Но цензура этого не позволила. В «Девочках…» рассказывалось о женщинах, рывших противотанковые рвы под Москвой в 41-м году. «Демобилизация» была посвящена послевоенным годам: в нем техник-лейтенант, уже немало отслуживший, пытался вырваться из казармы на волю, в гражданскую жизнь. Что касается стихов (они появились в 1975 году в 5-м номере журнала «Континент»), то они были не менее смелы: например, в одном из них речь шла о расстреле большевиками Николая Гумилева в 1921 году.

Заседание, где решался вопрос об исключении Корнилова, длилось несколько часов. Вел его председатель Московского отделения СП Феликс Кузнецов. Практически все литераторы выступили с резким осуждением поступка Корнилова, а также припомнили ему массу других грехов. Например, один переводчик вспомнил, что во время похорон писателя Константина Богатырева (они состоялись еще летом прошлого года) Корнилов обронил фразу: «Костю убил КГБ». На слова переводчика тут же отреагировал именитый писатель, который закричал: «Ну-ка, давайте сюда свидетелей – мы его здесь и арестуем!» Чтобы читателю стало понятно, что представляло из себя то заседание, приведу отрывки из его стенограммы.

А. Рекемчук: «Демобилизация» – ужасный роман. Корнилов оскорбляет Советскую армию. Я знаю, по чьему заданию написан роман. По заданию Солженицына!..»

Медников: «Мы все говорим об антисоветчине. Это неверно. Говоря о Корнилове, следует говорить об антикоммунизме…»

М. Прилежаева: «…Это ужасно! Ведь у него есть дети! Они ходят в школу, они несут туда антисоветскую заразу. Что же будет с его детьми?! Мы обязаны подумать о его детях! Если дети не верят ему – они проклянут своего отца! Это трагедия! Если же они воспримут его антисоветскую пропаганду – это тоже ужасно. Они будут ее распространять…»

М. Алексеев: «Я хочу вас спросить, где вы были в 41-м году? Где был ваш отец?»

В. Корнилов: «Мне в 41-м году было 13 лет. Я был в эвакуации, в Сибири. А мой отец был на фронте».

М. Алексеев: «А я в это время был комроты… Я кровь свою проливал под Сталинградом! И вот какого поганца и мерзавца мы вырастили…»

В. Корнилов (разрывая свой блокнот): «Я мог сюда не прийти. Но я сюда пришел. Я знал, что вы будете нарочно себя распалять, чтобы в конце концов сказать, что вам велено. Но все-таки я сюда пришел. Пришел, потому что писатель не имеет права отказываться ни от какого жизненного материала, тем более от того, который сам плывет к нему в руки.

Вы любите нас учить, что надо окунаться в жизнь, ездить в творческие командировки? Прекрасно! Я никогда никаких творческих командировок не брал и считаю и вас прошу считать, что мой приход сюда, к вам, взглянуть на вас – это и есть моя первая и моя последняя творческая командировка».

В тот день, когда Корнилова исключали из СП, в Театре на Таганке проходила сдача «Мастера и Маргарита» высокой комиссии из Управления культуры. У всех актеров, занятых в спектакле, был сильный мандраж, вполне объяснимый, – решалась судьба спектакля. К огромному счастью всего коллектива, просмотр прошел без единого (!) замечания, чего на «Таганке» за тринадцать лет ее существования не было ни разу. Поэтому, едва эта новость облетела театральную Москву, как таганковцам стали звонить их преданные друзья и поздравлять. Звонили коллеги – актеры, режиссеры, писатели, ученые. Позвонил даже известный булгаковед Абрам Вулис (а уж он-то как никто другой разбирался в творчестве Михаила Булгакова). Сами таганковцы той же ночью отметили это событие дружеским застольем в ресторане ВТО.

В эти же мартовские дни голова главного идеолога страны Михаила Суслова внезапно озаботилась мемуарами Брежнева. Как мы помним, впервые эта проблема возникла два месяца назад – в поезде, на котором генсек ехал в Тулу. Там же возникла и кандидатура человека, кто мог бы это дело протолкнуть, – генерального директора ТАСС Леонида Замятина. Вспомнив об этом, Суслов вызвал Замятина к себе в кабинет. «Ну, как идут дела с книгой?» – взял с места в карьер Суслов. «С какой книгой?» – не понял Замятин. У главного идеолога аж брови взметнулись до потолка. «Что значит, с какой? Вы что забыли, что Леонид Ильич поручил вам написать о подвиге солдат 18-й армии, а вы, как я понял, еще даже и не начинали? Позор! Немедленно приступайте. Соберите небольшую группу, и больше никому ни слова. Работать в строжайшем секрете. Чтобы даже члены Политбюро не знали. Считайте это важнейшим поручением партии. Вам ясно?» – «Ясно», – ответил обескураженный Замятин и поспешил распрощаться. Далее послушаем его собственные воспоминания:

«Расстроенный – уж больно тяжела ноша – возвращаюсь к себе в ТАСС и говорю своему заму Игнатенко: «Вот, Виталий, велено писать книгу за Брежнева. Что будем делать?» А тот ко мне недавно перешел из «Комсомолки», молодой, прыткий, глаза горят энтузиазмом. «Так сделаем, Леонид Митрофаныч, не сомневайтесь».

Вскоре приглашают к Самому. И Леонид Ильич говорит: «В Институте международных отношений работает подполковник Пахомов. Он был моим помощником по политотделу 18-й армии. Сейчас, правда, совсем больной, жалко мужика. Я его в институт и пристроил. Так вот, он каждый день вел записи боев. Возьмите у него все тетрадки, возьмите у Дорошиной, что я ей навспоминал, и, пожалуйста, напишите наконец о солдатах».

К Пахомову я отправил Игнатенко, он забрал дневники и предложил передать их известному журналисту Аркадию Сахнину. Я позвонил в «Новый мир» и пригласил Аркадия к себе.

– Есть важнейшее партийное поручение, совершенно секретное и очень ответственное.

Тот немедленно согласился…»

Между тем Адольф Толкачев наконец-то добился желаемого – на контакт с ним вышли цэрэушники. Как мы помним, в последний раз он пытался обратить на себя внимание ЦРУ в начале месяца, но работник американского посольства, с которым он собирался пообщаться, умчался на машине прочь. Толкачеву было впору лезть в петлю. Как вдруг спустя пару недель после этого вечером в его доме зазвонил телефон. На другом конце провода он услышал незнакомый голос, который говорил по-русски, но с большим акцентом. «Это господин Толкачев? – спросил незнакомец. – Мы получили вашу записку и согласны на ваше предложение. За телефонной будкой, что вторая слева от входа в Институт радиопромышленности, вас ожидает пакет. До свидания». От счастья у Толкачева аж сперло в зобу.

Не теряя ни минуты, он накинул на себя пальто и выскочил из дома. Дорога до указанного места заняла у него несколько минут. Найдя указанную телефонную будку, Толкачев без труда отыскал за ней бумажный пакет и, сунув его под пальто, засеменил домой. Он был настолько взволнован, что не заметил, как на противоположной стороне улицы из автомобиля за ним внимательно следят двое мужчин. Это были цэрэушники. В пакете содержался перечень вопросов о советских радарах, подробные инструкции, как и где оставить ответы, и небольшая сумма советских денег, равная 500 долларам.

Толкачев самым внимательным образом изучил все вопросы, изложенные цэрэушниками, и уже на следующий день приступил к их реализации. Имея доступ к секретной информации, он в течение нескольких дней выносил с работы данные о радарах, интересовавших американцев, а также присовокупил к этому материалы о других секретных разработках. Ему хотелось с первого же раза поразить воображение своих новых хозяев. И ему это удалось. Когда через несколько дней цэрэушники развернули перед собой его послание, у них аж дыхание сперло от восторга: о таких секретах они даже не мечтали. Вот тогда им стало абсолютно понятно, что все происходящее не интриги КГБ и что к ним в руки угодила курица, которая будет нести золотые яйца.

В понедельник, 21 марта, в Москве открылся съезд профсоюзов. В первый день на нем с трехчасовой речью выступил Леонид Брежнев, который впервые в открытую высказал свое отношение к внутренней оппозиции. Брежнев заявил: «У нас не возбраняется «мыслить иначе». Другое дело, когда несколько оторвавшихся от нашего общества лиц активно выступают против социалистического строя, становятся на путь антисоветской деятельности, нарушают законы и, не имея опоры внутри страны, обращаются за поддержкой за границу, к империалистическим центрам – пропагандистским и разведывательным. Наш народ требует, чтобы с такими, с позволения сказать, деятелями обращались как с противниками социализма, людьми, идущими против собственной Родины, пособниками, а то и агентами империализма…»

Сей пассаж генсека был не случаен. После того как новый президент Америки Джеймс Картер вкупе со своим советником по национальной безопасности ярым антисоветчиком Збигневом Бжезинским стали привечать советских диссидентов, в Кремле было решено сделать наоборот – как следует их поприжать. За короткое время сразу в нескольких республиках Союза были арестованы более десятка видных диссидентов, чего еще ни разу не было за всю историю существования диссидентского движения в стране. Американская администрация явно не ожидала подобной реакции, убежденная в том, что престарелые члены Политбюро пойдут им на уступки. А оказалось, что кремлевские старики еще способны на какие-то серьезные поступки.

Тем временем Владимир Высоцкий весьма далек от всех этих баталий – он продолжает пить горькую. В то время как практически вся труппа «Таганки» находится под впечатлением успешной сдачи Управлению культуры спектакля «Мастер и Маргарита», Высоцкому на это дело, как говорится, с пробором. А чего ему радоваться, если у него была мечта сыграть в этой постановке Ивана Бездомного, но из этой затеи так ничего и не вышло. Вот он и запил. 21 марта из-за неявки Высоцкого в театр спектакль «Гамлет» заменили на репетицию «Мастера и Маргариты».

В эти же дни фирма «Мелодия» выпустила гибкий миньон новой столичной рок-группы. Вернее сказать, группа-то была старая, но название у нее было иное: вместо ВИА «Цветы» – Группа Стаса Намина. Как мы помним, «Цветы» появились на свет в 1970 году, а свою первую пластинку выпустили осенью 73-го. Тот миньон имел колоссальный успех и в миг разошелся миллионным тиражом. Потом были его допечатки. Так «Цветы» стали первой рок-группой страны, которая официально добилась всесоюзного признания. В 1974 году «Цветы» были приняты на работу в Московскую филармонию, получив статус профессионального коллектива. Однако потом в жизни коллектива наступили тяжелые времена. Как вспоминает сам основатель «Цветов» Стае Намин: «Мы были первой супергруппой, известной на всю страну, на которой чиновники культуры захотели зарабатывать «бабки». И хоть мы работали по пять-шесть концертов в день, нам почти не платили. Как-то выступали дней двадцать подряд по пять раз в день, и на нас все, кроме нас самих, заработали большие деньги… и «правые», и «левые». «Правые» – филармония, а «левые» – администраторы. Каждому же из нас выдали на руки по 5 рублей 50 копеек с концерта. Мы были супергруппой, но не по документам. Не знали, как оформить для нас документы на соответствующие ставки. Ведь у нас были волосы ниже плеч, и не знали, как в таком виде провести нас для оформления ставок через Министерство культуры!..»

В итоге в 1975 году «Цветы» прекратили свое существование. Однако спустя полтора года коллектив вновь собрался, но уже под другим названием – Группа Стаса Намина. И тут же фирма «Мелодия», видимо, памятуя о том бешеном успехе двух первых миньонов ансамбля, предложила им записать новую пластинку. В нее вошли четыре песни: «Красные маки» (В. Семенов – В. Дюнин), «Ах, мама» (В. Сахаров, С. Дьячков – С. Намин), «Вечером» (С. Намин – И. Кохановский) и «Старый рояль» (А. Слизунов, К. Никольский – В. Солдатов). Самой популярной в народе суждено будет стать последней песне. Но знал бы слушатель, какого труда стоило музыкантам ее пробить. Во время приемки пластинки худсовет тот прицепился к одной из строчек в «Рояле»: «…и стерлись клавиши моей души…», объявив их декадентскими. С большим трудом тогда удалось отстоять и эту строчку, и саму песню.

Между тем Группой Стаса Намина в те дни заинтересовался кинорежиссер Олег Бондарев (снял «Мачеху» с Татьяной Дорониной), который задумал использовать их музыку в своем очередном фильме. Через своего знакомого – Николая Добрюху – он вышел на Стаса Намина. Далее послушаем рассказ непосредственного участника тех событий – Н. Добрюхи:

«Намин пригласил меня с Бондаревым обсудить эту затею у него дома, где при необходимости к разговору могли бы подключиться и его товарищи по группе. Так мы и сделали. Начало переговоров обнадеживало, однако вскоре разговор по разным причинам перестал клеиться, и я, почувствовав это, от нечего делать взялся осматривать достопримечательности квартиры. Квартира № 19, довольно светлая, находилась на втором этаже, окнами на набережную, которая отделялась от дома широкой полосой сквера. Дело было ранней весной 1977 года. Только что круто подняли цены на такси, и это событие тогда не бывало забытым ни в одном разговоре. Не стал исключением и наш. Стае, помнится, заметил: дескать, уже на такси люди перестали ездить; если так пойдет и дальше – вряд ли долго продержатся эти новые «шизовые» цены… Слушая его комментарии относительно очередной политики цен, я невольно обратил внимание на надпись на стене, у которой стоял небольшой жесткий деревянный кресло-диван. «Сталинская Конституция» было написано крупными буквами на плакате 30-х годов. Шрифтом поменьше излагались конституционные статьи. Над плакатом был прикреплен портрет деда, Анастаса Ивановича Микояна, и Сталина. По всему было видно, что в этой семье благодаря самым достоверным источникам о Сталине знали больше правдивого, нежели все мы…

Перед нашим уходом Стае мне и Бондареву подарил по новой гибкой пластинке, где были записаны песни в исполнении его группы: «Ах, мама», «Старый рояль» и другие…»

Главреж Театра имени Моссовета Юрий Завадский, который совсем недавно перенес тяжелую операцию, пытается пробить в Минкульте спектакль по пьесе Леонида Зорина «Царская охота» (борьба за эту постановку тянется вот уже два года). Только благодаря его авторитету и тому, что чиновники знали о тяжелом положении здоровья Завадского, постановку удалось-таки пробить. Однако цензура, куда пьеса ушла в середине марта, медлит с ответом, и тогда Завадский, силы которого уже были на исходе, собственной волей назначает генеральный прогон на 23 марта. Но сам прийти на Нее не сможет – подведет здоровье. Вот как вспоминает об этом автор пьесы Л. Зорин:

«С утра у театра толпились люди, бог весть как узнавшие о просмотре. Чем ближе к полудню, тем больше крепчал напор желавших пробиться внутрь. Разыгрывались и просто комические и трагикомические сценки – запомнилась пожилая дама с оранжевым шарфом в нелепой шляпке, кричавшая, что ее дни сочтены, а значит, она должна быть пропущена. Я дрогнул, помог ей пройти сквозь контроль, за что был высмеян администратором: «Очень уж вы легко раскисаете». Спектакль начался с опозданием…

Начальства в тот день не было. Оно сочло наиболее верным проигнорировать тот факт, что пьеса, не получившая визы, играется при переполненном зале. Совсем как Еремов с «Медной бабушкой», Завадский бестрепетно, по-молодому нарушил все правила игры, которым, казалось бы, строго следовал. Наконец-то он ощутил, что свободен, больше не было для него ни сановников, ни хозяев, ни партийных удавок. Земля со всей ее маетой, с ее неволей была все дальше, а небо становилось все ближе…

После того как просмотр закончился, мы сразу же стали звонить Завадскому. Когда черед дошел до меня, я пожелал ему и себе скорее увидеться на премьере. Он тихо проговорил: «Нет, все кончено. Я не хочу, чтоб мне продлевали бессмысленное существование». Я слушал, не зная, как возразить, делая яростные усилия, чтобы постыдно не разреветься. Сдал и несокрушимый Виктюк, ему дважды потребовалась неотложка. Перегрузки оказались чрезмерны…»

Тем временем в Союзе писателей СССР готовятся к исключению из своих рядов очередного неугодного – на этот раз Льва Копелева (как мы Помним, 18 марта оттуда был исключен Владимир Корнилов). Экзекуция над Копелевым намечена на конец марта, однако за несколько дней до этого – 24 марта – он присылает руководству СП письмо, в котором пишет:

«Меня пригласили на заседание секретариата. Я не сомневаюсь в исходе этого заседания и даже могу представить себе, что именно должны говорить ораторы. Ведь то, что происходило, когда исключали таких известных, многими любимых писателей, как. Лидия Чуковская, Владимир Войнович и Владимир Корнилов, свидетельствует о стандартно выработанной оскорбительной процедуре.

Ритуал моего исключения призван лишь оформить фактическое отстранение от литературной работы, которому я подвергаюсь почти десять лет.

Просить «помилования» я не могу, так как все, что вменяется мне в вину, определено моим сознанием нравственного и гражданского долга… Ни в каких заседаниях такого рода я не буду участвовать. Авось это поможет тем из вас, кто думает и чувствует по-иному, чем велено: им не придется лишний раз выступать, кривя душою, обрекая себя на запоздалое раскаяние, на презрение своих же детей и внуков..-.»

Георгий Данелия продолжает работу над «Мимино». В среду, 23 марта, в клубе ОДТС прошла досъемка эпизода «Большой театр»: случайный знакомый Мизандари артист Синицын (Владимир Басов) исполняет арию на сцене Большого театра. На следующий день группа перебазировалась на территорию гостиницы «Россия», которая после недавнего пожара какое-то время была закрытым объектом для посторонних. В одном из номеров сняли эпизод, где настоящий профессор Хачикян (Леонид Куравлев) предъявляет претензии своему однофамильцу (Фрунзе Мкртчян), которого по ошибке приняли за него: «Такие, как вы, позорят нацию!»

25 марта Леонид Брежнев в компании своих соратников по Политбюро отправился в залы Академии художеств, где была развернута выставка «Сатира в борьбе за мир». На крыльце выставочного зала, как и положено, высоких гостей встречали устроители выставки. Когда машина генсека затормозила у входа и открылись дверцы, у встречающих в течение нескольких секунд душа ушла в пятки: из салона повалил такой густой дым, будто внутри случился пожар. Можете себе представить, что подумали в те мгновения художники. Но все обошлось: вскоре из салона показалась голова живого генсека, которая сияла блаженной улыбкой. А объяснялось все происшедшее просто: после того как в 75-м врачи запретили Брежневу курить, он заставлял своих охранников обкуривать его. Вот как об этом вспоминает телохранитель генсека В. Медведев:

«Обкуривать генсека мы начали со страшной силой. Едем в машине – Рябенко (начальник охраны. – Ф. Р.) и я еще с кем-нибудь из охраны – и курим по очереди без передышки. Пытался и он сам иногда закурить, но мы отговаривали: «Лучше мы все еще по разу курнем». И он соглашался. Зато когда подъезжаем, нас кто-то встречает, распахиваем дверцы машины, и оттуда – клубы дыма, как при пожаре.

У меня первый месяц очень болела голова. Однажды на даче в беседке он попросил меня покурить. Я вытащил сигарету и стал пускать дым в его сторону. Он смотрит:

– Так ты же не куришь – балуешься.

– Как не курю, дым-то идет.

– Ну и правильно…

Даже когда проводил Политбюро, просил:

– Посиди рядом, покури.

Конечно, не всем членам Политбюро – старикам – это нравилось, были ведь и некурящие, но возразить никто не смел… А вот на каких-нибудь армейских совещаниях или республиканских партийно-хозяйственных активах картина выглядела потрясающе. Местное партийное начальство сидит, все чинно, благородно, а мы, охрана, в присутствии Генерального прямо за его столом дымим, смолим. В глазах у всех удивление, чуть ли не испуг: во дают, лихие ребята, да просто нахалы.

Это была большая его слабость. Мог попросить и любого члена Политбюро: закури, Коля, Миша…

А нас просил – везде, даже когда плавал в бассейне. Подплывет к бортику:

– Закури…

Мы уже ставили к бортику ребят-выездников, настоящих курильщиков. Не вылезая из бассейна, прямо в воде он надышится, наглотается дыма и доволен:

– Молодцы, хорошо курите! – и поплыл дальше…»

Но вернемся на выставку «Сатира в борьбе за мир». В тот день руководители государства в течение доброго часа ходили по залам, внимательно разглядывая выставленные там картины. Шедевров среди них не было, да и не могло быть, поскольку вся тогдашняя советская сатира, да еще политическая, являла собой грустное зрелище. Излюбленными мишенями художников-сатириков были чилийский диктатор Пиночет да маоисты. Но генсеку со товарищи все увиденное жутко понравилось.

Тем временем другая группа товарищей корпит над будущими мемуарами генсека. Один из участников этого процесса – тогдашний завотделом корреспондентской сети в «Правде» Александр Мурзин – вспоминает:

«Однажды меня вызвал к себе Виталий Игнатенко. Прихожу – все знакомые, еще по «Комсомолке», плюс Сахнин, который тоже там печатался, и Аграновский из «Известий». Сидит Замятин, сидит Игнатенко.

Замятин говорит: «Вот недавно я и Константин Устинович Черненко ехали в поезде с Леонидом Ильичом. Он нам рассказывал о своей жизни, о своей молодости, о войне. Какая память! Какой человек! Какая потрясающая биография, совпадает со всеми важными вехами жизни государства». Я потом уже подумал: а у кого, собственно, не совпадает? Индустриализация, коллективизация, война – через это прошли все.

«Так вот к вам просьба – не согласились бы вы помочь Леониду Ильичу в написании его мемуаров? Ему некогда ездить по местам, собирать фактуру, встречаться со своими соратниками. Вот вы и напишете болванки. А потом Леонид Ильич сам подключится. Почему именно вы? Вас Виталий Никитич всех знает, вы испытанные бойцы советской журналистики, «золотые перья». Вот так и собрали команду – по дружбе, по знакомству.

На самом деле у Замятина уже была готова разработочка, которую он нам роздал. Там и Малая земля, и восстановление народного хозяйства после войны, и всенародная эпопея – целина, и Молдавия. Виталик же знает нас всех как облупленных. Губарев ведет отдел науки – ему космос. Сахнин – военный писатель, ему – Малая земля. Ну кто поедет на Украину? Вызвался Аграновский. Ганюшкина на этой встрече не было, но тему он себе уже взял – Молдавия. «Ну а вам, Александр Павлович, выходит, остается целина». Понятно. Я же занимаюсь сельским хозяйством.

Через день или два нас собрали у Черненко. Приходим. Замятин, Игнатенко и мы все. «Спасибо, ребята, мне уже доложили, что вы согласились помочь. Потом Леонид Ильич с вами поработает, а пока собирайте предварительные материалы. Работа ваша будет оплачена».

У нас глаза на лоб: когда это нам такую работу оплачивали? Это же партийное задание, почетное поручение. Сколько мы в «Комсомолке» Хрущеву речей насочиняли? И всегда мы работали бесплатно. А тут вдруг «оплатить» – значит как бы признать, что не сам Брежнев автор. Поэтому мы словам Черненко удивились, но всерьез не восприняли.

Черненко говорит: «Потом Леонид Ильич с каждым из вас встретится, надиктует, даст вам адреса своих соратников. Будете сидеть на даче, работать над своим разделом». С тем мы и разошлись…»

В понедельник, 28 марта, в Центральном Доме журналистов в Москве состоялась пресс-конференция, на которой выступили двое членов экипажа самолета, угнанного в октябре 1970 года в Турцию отцом и сыном Бразинскасами (при этом погибла стюардесса Надежда Курченко): пилот Сулико Шевидзе и бортмеханик Оганес Бабаян. Они ознакомили журналистов с письмом на имя президента США Д. Картера, которое они сегодня отправили в американское посольство в Москве. В письме содержалось требование выдать Бразинскасов советскому правосудию (в сентябре прошлого года те получили политическое убежище в США). К сожалению, письмо не возымеет никакого действия – американские власти Бразинскасов не выдадут. Но кара небесная все равно настигнет преступников: в 2001 году сын застрелит отца во время ссоры. Но вернемся в конец марта 77-го.

В Театре Моссовета предпринимаются отчаянные попытки добиться у Главлита разрешения на выпуск спектакля «Царская охота». Миссию «толкача» взял на себя мэтр театра Ростислав Плятт, который за эти дни пять раз звонил главному цензору страны Фомичеву. На пятый раз актеру наконец удалось поймать чиновника на его рабочем месте. Цензор долго допытывался у мэтра, чем привлекла театр эта пьеса. А выслушав ответ актера, многозначительно произнес: «Сказка – ложь, да в ней намек…» Тогда Плятт решился использовать последний козырь: «Могу я сказать Завадскому, чье состояние очень опасно, что дело ограничится частностями?» Помедлив, Фомичев согласился на эту расплывчатую формулу.