Текст книги ""Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 335 страниц) [доступный отрывок для чтения: 118 страниц]

На улице уже собирали в кучу захваченных пленниц. Чуть больше десятка молодых женщин и девушек из жидиновских семей, одетых по хазарскому обычаю – в мешковатые льняные платья до колена и порты под ними, в белых шапочках на черных волосах, цеплялись друг за друга и обливались слезами. Свенельд поехал прочь, отроки погнали за ним рыдающих от страха и стыда пленниц. Сзади бежала толпа хазар – отцов, матерей, прочих родственников и домочадцев. Заламывая руки и призывая бога, они могли лишь смотреть, как уводят их дочерей. Даже если бы жители хазарского урочища посмели вооружиться, одолеть воеводскую и княжескую дружины у них не было бы ни малейшей надежды.

Киев бурлил, все прочие тоже закрывали ворота и вооружали домочадцев на случай беспорядков. Ведь стоит где-то загореться двум-трем дворам – начнется переполох, когда уже никто не знает, кого и за что бьют, а дурные людишки норовят под шумок урвать что получится. Слухи по горам полетели самые разные: одни говорили, что князь разоряет хазарский конец, другие – что наоборот, напали хазары, а князь отбивается. Кто-то вещал, что какой-то новый князь явился сразиться с Ингваром, как когда-то Олег сражался с Аскольдом – недаром же шум идет от пристани! Пока дело не прояснилось, киевляне засели за своими тынами.

Но ничего не горело, и вскоре шум улегся. Свенельд с дружиной увел добытых заложниц к себе, княжья дружина разошлась по городу, готовая пресечь волнения. Уже после полудня, видя, что переполох улегся, Киев зажил обычной жизнью. Гриди вернулись на княжий двор, смеясь и обсуждая бурное утро. Им ни в чем не привелось поучаствовать, и они явно завидовали Свенельдовым отрокам, которые так повеселились, гоняя хазарок и вынося ворота жидиновских дворов. В гриднице для них уже была готова каша; десятники рассказывали Ингвару, как все прошло, и Эльга с любопытством слушала.

– Я поеду к Уте, – сказала она, услышав, что десяток захваченных хазарок отвели на Свенельдов двор. – Ни к чему ей сейчас такое беспокойство, может, надо помочь?

– Ну, съезди, помоги, – Ингвар не слишком обрадовался, но не стал с ней спорить, помня недавнюю ссору. – Хрольв! Возьми своих, проводи княгиню.

Когда Эльга приехала на Свенельдов двор, там царило оживление. Еще под воротами она заметила толпу немолодых хазар: видимо, родители и мужья уведенных последовали за ними до самого конца пути, надеясь выяснить их судьбу. Причем толпа далеко превышала двадцать человек – соседи тоже пришли поддержать своих в час тревоги. Слышались причитания. Ворота были закрыты, перед ними стоял десяток отроков, сомкнув щиты и не подпуская никого близко.

При виде княгини хазары заволновались сильнее; иные из женщин с жалобным воплем подались к ней, пытаясь схватить за стремя, но Хрольв резким окриком и взмахом плети предупредил, что не подпустит; отроки Эльги сомкнули щиты. Эллиди, возглавлявший десяток охраны, сделал знак своим людям расступиться и открыть ворота.

Эльга проехала во двор, оставив за спиной полуразборчивые причитания на славянском и хазарском языке. Ей было тревожно: Ингвар не поладил с хазарами из каганата, а расплачиваться за них пришлось здешним, киевским хазарам, подданным самого Ингвара. Причем эти люди были совсем не богаты: одиннадцать человек смогли собрать лишь шестьдесят шелягов, а еще сорок остались должны. Эльга знала, что истинная цель набега находилась гораздо дальше, чем урочище над Почайной, тем не менее ей было жаль невинных людей, которых ожидали такие тревоги.

И хорошо еще, если киевские хазары отделаются одним испугом. В Киеве по старой памяти не любили хазар, хотя нынешние уже были никак не причастны к поборам столетней давности и давно уже жили куда беднее руси, которая прочно забрала в руки торговлю мехами и полоном. Но ведь злобе людской только дай повод: не желая, чтобы киевляне приняли Свенельдов наскок за разрешение делать то же самое, Ингвар оставил три десятка гридей близ Козар, на случай если народ попытается громить дворы. А право на насилие Ингвар оставлял за собой – именно так он понимал свою княжескую власть.

Но бедой грозило не только это. Если расчет Ингвара и воевод не оправдается, набег лишь углубит раздор, разрушит киевскую торговлю и сделает бесполезным расположение города, ради чего за это место уже не первый век сражаются племена и властители.

Думая об этом, Эльга стискивала зубы и мысленно призывала себя к мужеству. Дома в Варягине она и представить не могла таких тревог! Ее родичи по матери, плесковские князья, жили куда спокойнее. Кроме редких набегов чуди и однажды – викингов, они не знали напастей помимо вечного страха неурожая или падежа скота. И даже здесь, в Киеве, пока Ингвар и Эльга были всего лишь парой заложников из Хольмгарда, она тайком завидовала власти и почету, которые имела ее золовка, княгиня Мальфрид, но как-то не замечала тревог и хлопот, которые той приходилось нести.

В Свенельдовой гриднице стоял гудеж: разгоряченные набегом отроки ели, пили и делились впечатлениями. Спешившись, Эльга пошла искать Уту и нашла ее в избе для челяди, куда загнали полонянок. Те еще рыдали, и Ута с Владивой наблюдали за ними в растерянности.

– Ну, что там, в городе? – с беспокойством спросила Ута. – Много шума?

– Нет, уже все успокоилось. Я тебя проведать приехала. Что ты будешь с ними делать? – Эльга окинула любопытным взглядом десяток пленниц. – Сколько их?

– Двенадцать. А что я буду с ними делать – кто бы мне подсказал! – Ута поморщилась, стараясь одолеть расстройство. – Куда я их дену? Клети были свободны – так теперь куниц и прочее назад привезли, там все занято. Придется этих здесь оставить, а своих девок в избу брать. Парни говорят, там все их отцы-матери под воротами стоят…

– Стоят, я сама видела. И вся прочая родня… Чисто игрища!

– Теперь мы вроде как в осаде! Вот навязались на мою голову! Мужики веселятся, а мне забота! Куда уложу всех?

– Тебе не нужны эти девки? – удивилась Эльга. – Отдай мне, я тебе поклонюсь!

Она сама считала это шуткой, но Ута посмотрела на нее с надеждой:

– Правда? Ты их можешь забрать?

– Могу? – Эльга всплеснула руками. – Да я бы их на себе понесла, было бы под силу! У меня хлеба нет на столе третий день – некому молоть! А ты спрашиваешь, не надо ли мне десять баб – двадцать рук!

– Ох, я бы тебе их отдала с радостью! Но они же не мои – Свенельдовы!

– Я с ним поговорю.

Немного времени спустя десяток хазарок вновь вывели во двор. Иные еще всхлипывали и неразборчиво жаловались на своем языке, другие примолкли и озирались. Свенельдовы отроки со смехом окружили их, собираясь провожать на Олегову гору. Ржали, как кони, и отпускали шуточки.

– Это куда вы наш полон ведете? – раздался вдруг удивленный голос.

Эльга обернулась. Мистина стоял перед ней, положив руки на пояс, и насмешливо оглядывал толпу зареванных женщин.

– Я забираю их! – ответила Эльга. – Мне нужна челядь, а у вас они будут только даром хлеб есть.

– Отец с этим согласился?

– Да!

– Ну, ладно. Это его бабы. – Мистина сделал шаг в сторону, но остановился. – Нет, погоди. Одну мне оставь. – Он окинул толпу быстрым цепким взглядом. – Вот эту!

Он кивнул на девушку – довольно рослую, с длинными черными косами, спускавшимися на грудь из-под белой льняной шапочки.

– Тебе до нее что за дело? – Эльга шагнула к нему. – У вас от челяди по двору не пройти – споткнешься об кого-нибудь! А у меня каждая пара рук на счету! Жернова крутить некому.

– А эту оставь, я сказал!

– Зачем?

– Затем! – Мистина выразительно поднял брови и слегка кивнул на Уту. Потом подошел к Эльге вплотную, наклонился к ее лицу и прошептал, чтобы не слышал весь двор: – Дитя ты, что ли? Затем, что у жены живот скоро к носу полезет, и мне еще месяца три при ней холостым ходить.

Эльге кровь бросилась в лицо. Она глубоко вдохнула и сделала шаг назад, чтобы лучше видеть его глаза.

– О-бой-дешься! – отчеканила она. – Ишь чего захотел, глаза твои бесстыжие!

От возмущения ее налило жаром; казалось, с кончиков пальцев сейчас сорвется пламя. Слова теснились, не находя выхода; в ярости она вонзила в него негодующий взгляд.

И вдруг увидела, как он быстро ей подмигнул.

Этого готовая к спору Эльга не ожидала и растерялась. А Мистина двинул бровями, будто говоря: продолжай!

– Не получишь ты ее! – исполнившись воодушевления, воскликнула Эльга. – Я заберу их всех! И эту тоже! Она будет жить у меня, и ни ты, ни другой какой жеребец к ним близко не подойдет!

– Княгиня, не тебе ими распоряжаться! – вызывающе ответил Мистина. – Мой отец волен над ними! Захочу – всех переимею, а потом дружине отдам!

Отроки рядом одобрительно загомонили: именно так, по их мнению, и полагалось поступить.

– Мало ли чего вы хотите! – Эльга не собиралась отступать. – Будто девок нет! Мало – еще купите! А этих нельзя! Они – заложницы, а с заложниками так не обходятся!

– Они не заложницы! Они – возмещение! Жидины клятые пять лет назад должны были принести отцу те сорок шелягов, все сроки давно вышли!

– Много хотите – женщину за четыре шеляга!

– Вот вернут по четыре шеляга со двора – получат своих баб назад!

– Только с прибытком! – крикнул кто-то из отроков.

– С приплодом!

– Пусть жидины спасибо скажут – взяли по одной бабе, вернем по две!

– Они заплатят! – твердо сказала Эльга среди гогота дружины. – Я знаю, у них найдутся родичи побогаче, и избавят этих женщин от позора. Иначе вы им за бесчестье будете должны не по четыре шеляга, а десять раз по четыре! Они будут жить у меня и работать на поварне. И чтоб я никого из вас и близко не видела! Альв, пошли!

Альв, старший оружник Мистины, взглянул на хозяина, но тот лишь улыбнулся. Хрольв подсадил Эльгу на лошадь, она сердито расправила заколотый на плече плащ, прикрывая колени, и двинулась со двора. Во главе шествия из оружников и женщин она имела такой гордый вид, будто вела домой с войны победносное войско с добычей и пленными.

Ута посмотрела на мужа. Тот старался сохранять невозмутимость, но сквозь эту невозмутимость пробивался необъяснимый восторг. Когда Эльга со своей добычей скрылась за воротами, он повернулся спиной и закрыл лицо руками; плечи его затряслись, будто он рыдает. Но вообразить Свенельдича рыдающим, даже из-за ссоры с княгиней, у его жены никак не получалось. Надо было думать, что его душит неудержимый смех. Вот поди пойми их!

* * *

Доставив свой «полон» на княжий двор и расставив по местам у жерновов, Эльга с удовлетворением надзирала за работой и порой зажимала себе рот ладонью, чтобы не смеяться. Дело сложилось удачно, хотя она еще не понимала всего до конца. Сначала ее почему-то очень возмутило намерение Мистины до тех пор, пока жена не родит и не оправится, удовлетворять свой пыл с юной хазаркой. Как выяснилось, ту звали Мерав и она была младшей дочерью самого Гостяты Кавара, последней из детей, кто еще оставался при родителях. Ута беременна в третий раз, раньше Мистина же как-то обходился? А как – Эльга не желала знать. У Свенельда на дворе есть молодые девки… Однако поведение Мистины ее удивило. Она уже достаточно его знала, чтобы понять: он не был по-настоящему возмущен этим грабежом. Наоборот. Обрадовался, когда она стала спорить. Что это значит? Если на самом деле он не хочет эту хазарку, так никто же не заставляет!

– Да благословит тебя Бог, госпожа! – еще когда она привела к себе женщин, сказала ей одна из пленниц, самая старшая на вид – лет тридцати, смуглая, сухощавая и едва с половиной зубов во рту. – Мы будем верно служить тебе, пока наши мужья и отцы не найдут эти проклятые деньги.

– Кто ты?

– Я – Левана, жена Хануки бар Моше, а вот это – его сестра Шуламит. Ты спасла нас от поруганья, мы будем молить Бога за тебя и твоего ребенка.

Прочие женщины стали кланяться.

– Работайте как следует, – нахмурилась Эльга. – У меня не хватает челяди, поэтому мне и правда нужны ваши руки. Если ваши мужчины не найдут этих денег, мы условимся, за какой срок вы их отработаете.

Убедившись, что хазарки усердно вращают жернова и даже запели – явно желая угодить хозяйке, Эльга ушла в избу проведать ребенка. Ей не понравилось, что Левана упомянула о нем, пусть и обещая за него молиться. Впервые Эльге пришло в голову, что зло, которое Ингвар вольно или невольно причинит людям как русский князь, может через их проклятья пасть на голову его дитяти.

Она взяла Святку на руки: здоровый, крепкий, подвижный мальчик, он не оставлял причин тревожиться, и все же Эльга встревожилась. Обычных детских оберегов тут недостаточно. Надо сказать Ингвару, чтобы положил в Святкину постель какой-нибудь свой меч. Вытащить его из ножен и пораниться у двухлетнего мальца еще не хватит сил, зато прославленный рейнский клинок, истинное средоточие силы и отваги, будет надежно держать на расстоянии любое зло.

Вошел Ингвар. Обрадовавшись, Эльга открыла рот, чтобы сказать ему, что надумала, но смолчала: муж взглянул на нее весьма хмуро. Остановился посреди избы, упер руки в бока и воззрился на нее с осуждающе-снисходительным видом, который был у него припасен нарочно для нее.

– Что еще случилось? – вздохнула Эльга.

Да может ли теперь хоть один день пройти гладко!

– Спрашиваешь? Люди говорят, ты опять с Долговязым повздорила. Ну, что ты за баба такая? – Ингвар шагнул к ней. – И прямо у него во дворе! На людях! Говорят, уже весь Киев знает! Весь Киев, йотуна мать, языками треплет, как ты со Свенельдовым сыном побранилась из-за какой-то хазарки! Где эта троллева хазарка, я ей сам шею сверну! Ты его опять псом обругала? И теперь он тебя на двор не пускает? Будто мне без вас мало забот! Что мне делать с вами, йотунов свет!

Ингвар в досаде хлопнул себя по бедру.

– А… это! – Эльга удивилась, потом засмеялась. – Сердца не тревожь.

– Что? Ты меня так и с самим Свенельдом поссоришь, и как мы жить будем? Мало мне твоего братца краснорожего! Он что, укусил тебя? Что мне с тобой делать?

– Да ни с кем я тебя не поссорю!

– Скажешь, вы с Долговязым не побранились на всю улицу?

– Побранились. Но мы не поссорились.

– Это как?

– Да просто. Вы с ним тогда подрались, но не поссорились, а мы – побранились, но не поссорились.

– Зачем? – помолчав, спросил ничего не понимающий Ингвар.

– Не знаю, – вздохнула Эльга. – Он сам так хотел. У него и спроси.

– Йотуна ма-ать…

* * *

Зачем все это было нужно, выяснилось на следующий день. На княжий двор явился Гостята Кавар, глава и священник хазарской общины Киева, и попросил о беседе с княгиней.

С ним самим Эльга была давно знакома: он нередко посещал княжий двор, но дома у него, разумеется, она никогда не бывала и потому его дочь увидела вчера впервые. Услышав о госте, Эльга прошла в гридницу и велела позвать его туда. Старейшина Козар явился в сопровождении еще двоих пострадавших от вчерашнего набега: Манара бар Шмуэля и Иегуды бар Ицхака.

– От имени всех наших людей, несчастных отцов и матерей, я пришел поблагодарить тебя, княгиня, за твою доброту и заботу о наших невинных дочерях и добродетельных женах, что подобны благовониям, как Сара, Ривка, Рахель и Лия! – сказал он, кланяясь и держа перед собой валяную белую шапку. – В твоих руках находится последнее утешение моей старости, моя последняя дочь Мерав, но я благодарю Бога нашего за это, ибо верю, что ты оградишь ее и других жен и дочерей наших от поругания и бесчестья. Да будет благосклонен к тебе Бог и помилует тебя! Пусть явит тебе Свое радостное лицо и сделает тебя приятной в глазах всех, кто тебя увидит!

Все трое вновь поклонились.

– Все наши люди благодарны тебе, княгиня, что вырвала наших овечек из пасти льва, демона пустыни! – подхватил Иегуда, родом не хазарин, а скорее боспорец, рослый старик с длинными белыми волосами и седой пышной бородой. – Да обратит Бог лицо Свое к тебе и даст тебе мир!

При этом он боязливо косился на Свенельда, сидевшего возле князя, но тот лишь ухмылялся, довольный, что его считают львом. Что такое лев, он знал, поскольку бывал в Царьграде и видел там высеченные из камня изображения этого зверя.

– Матери и отцы призывают благословение Божие на тебя, твою семью и твое чадо и молят Бога умножить твой дом, стада и домочадцев! – добавил Манар.

– Я рада помочь женщинам, неповинным в раздоре, – ответила Эльга. – Но я не смогу защитить вас от гнева князя, если вы сами не поможете преодолеть несогласие.

– Об этом мы и хотели с тобой говорить, – снова поклонился Гостята. – Моя жена, добродетельная Бейла, пришла ко мне из семьи уважаемого человека, Авшалома бар Нааман. Не в пример мне и моим киевским собратьям, он был весьма богат и вел выгодную торговлю, поставляя по Кордовскому пути невольников с берегов Днепра и других славянских рек.

– Слыхал я про него, – кивнул Свенельд. – Но если у тебя есть такой богатый родич, что же вы столько времени сорок дирхемов не могли собрать?

– Ведь это часть от стоимости одной молодой девки! – добавил Ингвар.

– Мы не так богаты и не входим в число тех состоятельных людей, что ведут торговлю по путям рахдонитов, – Гостята развел руками. – Ты знаешь сам, княже, как невелики наши здешние возможности в последние сто лет, с тех пор как не каганы, а князья руси стали решать, кто и как будет здесь торговать. Теперь и полоном, и мехами торгуют твои люди, а нам остается лишь перепродавать им собранные у людей излишки, чтобы везли за моря. Поэтому дела наши не блестящи – мы рады, когда у наших семей есть хлеб и наши дети не мерзнут зимой, вот и все.

– Ну так что ты говорил про твоего богатого тестя? – напомнил Ингвар.

– В ближайшее время я жду возвращения с запада его сына, почтенного Рафаила бар Авшалома. Он, конечно, пожелает выкупить свою племянницу, последнее утешение сестры в ее старости.

– Вот как приедет, приводи его сюда, тогда и поговорим, – небрежно бросил Ингвар. – Ну а пока ваши женщины останутся у моей жены. И пусть молят своего бога и работают изо всех сил, чтобы она была ими довольна! Иначе дружине отдам.

– Когда был народ Израиля во власти фараона в Египте, – Гостята поклонился Эльге, – поставил тот надсмотрщиков, чтобы следили, хорошо ли пленники работают, и если они работали плохо, то надсмотрщиков били палками. Но они позволяли избивать себя, лишь бы облегчить работу народу Израиля. И были они названы вождями Израиля и вождями колен. Они удостоились стать вождями, потому что позволяли избивать себя палками за народ Израиля. В том открыто нам: если кто-то поставлен старшим над народом Израиля и позволяет избивать себя за народ, он достоин быть вождем, и Бог воздаст ему великие почести! Помни об этом, княгиня, и не допусти, чтобы были погублены наши девы и добродетельные жены!

Глава 9

– Приехал!

От неожиданности Пестрянка вздрогнула и сердито обернулась: ребенок только что заснул, разве можно так кричать! У двери стояла тринадцатилетняя Дивуша и смотрела на нее вытаращенными глазами, с таким видом, будто за ней гонятся.

– Тише ты! – шикнула Пестрянка, показывая на лежанку, где спала с сыном.

– Асмунд приехал! – вполголоса, но с таким же чувством повторила Дивуша.

Внутри будто что-то оборвалось. Пестрянка услышала ее слова, но не сразу поверила. Дивуша горячо закивала.

Пестрянка встала, но сердце билось так сильно, что она опять села – перевести дух. Так взволновалась, будто ее застали у чужой клети с ворованным полотном. Приехал? Асмунд? Она так долго ждала – сначала дома, в Варягине, а потом здесь, в Киеве. Уже почти перестала верить, что дождется хоть когда-нибудь. И вот… а она не одета… в простом навершнике, в повое…

Она снова встала и сделала шаг к двери. Ей нужно было увидеть его, иначе не поверить, но что она ему скажет? В голове не осталось ни одной мысли, уста онемели.

– Он не здесь! – Дивуша вывела ее из затруднения. – Он на княжий двор приехал, а княгиня к нам отрока прислала. Ута мне велела тебе сказать.

– Н-на княжий двор?

– Говорят, сокровища какие-то привез!

– Сокровища?

– Дары от царя греческого. Говорят, много!

Пестрянка выдохнула и снова села, обрадованная, что не надо никуда бежать прямо сейчас и есть время прийти в себя. И прибраться как следует. И только тут ощутила первый проблеск радости. Муж, чье лицо уже несколько расплылось в памяти – а за три года он, должно быть, сильно изменился, возмужал, – объявился живой и здоровый. Совсем рядом. И вернулся из заморской поездки с большим успехом, если греческие цари дали ему дорогие дары, как давали Олегу Вещему. Ну, а как же иначе? Она же и раньше знала, что Асмунд лицом в грязь не ударит…

* * *

Посреди гридницы лежали три мешка. При свете огня очага в их раззявленных жерлах тускло поблескивало золото. Эльга смотрела на это, прижав руки к груди и судорожно сглатывая: от потрясения ее слегка замутило. Брат Асмунд сидел на скамье, вытянув длинные ноги к очагу, и пил пиво из глиняной кружки с таким видом, будто не лежало у его запыленных черевьев столько золота, сколько лишь сам Вещий получал с греков. За это лето он сильно загорел, похудел, так что щеки немного ввалились и скулы обозначились резче, но стал выглядеть как-то старше и внушительнее. Даже, кажется, в плечах раздался.

Вещему присылали дары больше паволоками, дорогой посудой, оружием, вином, пряностями и прочим красным товаром. Эльга видела цветное платье и узорочья, которые получала Мальфрид. Но столько золотых номисм она не видела никогда в жизни. Не верилось, что это все – золото. Хотелось запустить руку в мешок и убедиться, что там номисмы – до самого дна. До истертых дубовых плах пола, по которому когда-то ходили гриди Вещего – победители Царьграда.

Вокруг в том же изумлении толпились внуки тех старых гридей. Ингвар не мог оторвать взгляда от золота и с трудом подбирал слова. Все лето он ждал, что Ранди Ворон привезет ему серебра из Самкрая – Ранди приехал без денег. От поездки Асмунда он никакой прибыли не ждал – и получил едва ли не больше, чем стоила вся прошлогодняя дань.

Золото в северной половине мира – такая редкость, что цен в золоте за обычные вещи просто не существует. В Греческом царстве одну золотую номисму разменивают на двенадцать серебряных милиарисиев, но вдоль Пути Серебра золото обменивается на что-либо другое лишь по уговору: как сойдутся выгоды продавца и покупателя. Поэтому Ингвар даже не мог сообразить, насколько велико это сокровище, если мерить в зерне, в железе, в конях, в бронзе, в мечах и шлемах, в полотне, в выделанной коже, в шкурах и шкурках… Ясно было одно: это очень, очень много!

– Потом приезжал прямо к нам в стратонес один человек, грек, магистр Евтихий, – рассказывал Асмунд. – Он поедет в Таврию тамошнему стратигу советы давать и за исполнением царской воли следить. С катафрактами. И рассказал: войско стратига в начале лета двинет на Каршу. Мы к тому времени, в месяц иуниус… то есть кресень, должны быть уже в Таврии, где-то возле Сугдеи. Он Каршу если не сумеет сразу взять, то обложит и будет ждать, пока тамошнему тудуну хазары из Самкрая подмогу не пришлют. А как тамошний воевода, из Самкрая, к Карше подойдет, тут будет наш черед – на Самкрай навалиться и захватить. Обещают отдать полностью в нашу волю – берите, сказал, что сможете унести. Хоть всех людей уводите и все добро выносите, чтобы голые камни остались.

Гриди и воеводы загудели: этот замысел всем нравился. Самкрай, торговые ворота каганата на Греческом море, славился своим богатством и всяческим изобилием – от людей до провозимых с Шелкового пути на запад товаров.

– Мы подумали, – Асмунд посмотрел на Вефаста и Кольбрана, – и решили: если добычу обещают и дают денег на поход – надо брать. Ну а если ты, Ингвар, и дружина скажете, что на хазар нам идти незачем, то золото же можно цесарю назад вернуть, так ведь?

Он улыбнулся и качнул в руке кружку. Гридница грохнула хохотом. Будто разбуженный, Ингвар подошел к Асмунду и с размаху обнял; тот смеялся вместе со всеми, что раньше с ним бывало нечасто. Подошел Свенельд и похлопал Асмунда по плечу – редкое отличие. А за ними навалились и остальные: завертели, радостно колотя по плечам и спине, так что вскоре Асмунд стал отбиваться и вышла небольшая потасовка. От возбуждения гриди готовы были сцепиться друг с другом; стоял ор, хохот, рев. Даже Эльга хохотала, зажимая рот ладонью, а из глаз на пальцы текли слезы.

Это был их первый на киевском престоле успех. Первые дары от греков, ведущие к еще более богатой добыче. А ведь совсем недавно здесь уже обсуждали, не пойти ли на Самкрай. Отложили решение до возвращения Асмунда. И Асмунд привез деньги на поход! Ничто иное нельзя было в этом увидеть, кроме как знак судьбы.

– И, сказали, что если с походом все пройдет удачно, то будет нам симфона такая же, какая была у Вещего, – доносился сквозь радостный гул голос Асмунда.

– Чего будет?

– Симфона. То есть договор.

– Ты там чего, по-гречески научился?

– Ну, не так чтобы научился, врать не стану, но иные слова запомнил. Значит, на тех же условиях, что раньше было: дары, прокорм купцам и послам, паруса и прочее на лодьи, и по статьям – сохранят, чтобы наследство умерших родичам на Русь отдавать и все прочее. Только, как Евтихий сказал, докажите, что вы своих дедов не хуже будете.

– Уж мы докажем!

– Не усохла еще наша сила!

– Деды смогли, и мы не посрамим!

Примерно наполовину ближнюю дружину Ингвара составляли внуки и правнуки хирдманов Вещего. Те из них, кто был достаточно удачлив, чтобы выжить в походах и разбогатеть, со временем обзаводился в Киеве своим домом и женой; постройки Олеговой горы сейчас уже были так же многочисленны, как и на Киевой горе, где сидела полянская знать. А иные роды за два-три поколения поднялись настолько, что главы их сейчас содержали собственную дружину и по приказу князя выводили в поход до сотни копий. Но самое молодое поколение этих родов составляло ближнюю дружину уже третьего по счету князя. Не так давно они служили Олегу-младшему; переманив их на свою сторону, Ингвар тем самым перехватил у соперника меч, проложивший ему дорогу к власти. И теперь обязан был не обмануть доверие этих людей.

– Тише вы! – заорал Мистина и даже вскочил на скамью, чтобы всем его было видно и слышно. – А ну тихо! Слушай меня!

Гриди обратили к нему лица, крик поутих.

– Кончай вопить! – многозначительно отчеканил Мистина. – Чтобы за стенами гридницы ни один пес и ни одна курица от вас про это дело не слышали! У нас тут есть свои жидины и свои хазары. И мы с ними сейчас… повздорили малость. – Опять раздались смешки – гриди вспомнили переполох с хазарскими бабами. – Если хоть одна рожа козлиная узнает, что мы на тот год собираемся на Самкрай – уж будьте уверены, тудун будет весной нас ждать. За зиму они войска подтянут, и не достанем мы там хвоста беличьего, только головы напрасно сложим. Не сохраним рот на замке – провалим весь замысел.

– Это ты дело говоришь! – одобрил Ингвар. – Но как же? – Он кивнул на мешки с золотом. – Поход готовить – это тебе… не обмотки перемотать! Такое дело не скроешь!

– Мы же в Таврию пойдем? – Мистина посмотрел на него с высоты своего роста и еще скамьи, будто идол кого-то из воинственных богов. – Вот и прикинемся, будто собрались на Сугдею. Вы, орлы, – он окинул гридей взглядом, – можете своим бабам как страшную тайну рассказать: князь решил весной идти на Сугдею, на греков. Дескать, обиделся, что симо… короче, договор заключать цесари не захотели, и нигде нам торгу нет. Потому пойдем на греков войной. Ты, Хрольв, и ты, Секира, – вы своим бабам нынче же расскажите. И больше не болтайте. Ваши бабы сперва друг дружке расскажут, убедятся, что все правда, и живо по Киеву разнесут.

– Тогда и жидины приободрятся, – кивнул Свенельд. – Решат, что нам ныне не до них.

– Сами еще денег принесут – на греков снаряжаться! – засмеялся Ивор.

* * *

Если бы не известие, что здесь, в Киеве, находится Торлейв, весьма вероятно, что в этот вечер Асмунд и не дошел бы до родни. В гриднице подали ужин, Ингвар велел выставить побольше пива и достать «Романа и Костинтина» – так теперь называли те два серебряных кубка, которым в день составления посольской грамоты выпала честь изображать августов. Их налили Асмунду и Вефасту, а для Кольбрана достали третий и тут же с шумом нарекли Стефаном. Асмунд, непривычно для себя взбудораженный и оживленный возвращением домой, всеобщим вниманием и одобрением, принялся изображать в лицах речи на царском обеде. К этому времени на княжий двор, привлеченные новостью о возвращении посольства, собрались бояре, и было ясно: уже назавтра полгорода будет знать, как непочтительно цари обошлись с послами и как оскорбительно отзывались о князе.

– Йотуна мать, Аська молодец! – в восхищении шептал Мистина на ухо Ингвару. – Теперь, когда зайдет речь, что князь идет на Таврию, они все скажут: а мы так и знали!

Золото уже унесли и спрятали, и само существование царских даров для киевлян осталось тайной.

– Не, ну ты расскажи! Как там гречанки? – Гриди смеялись и подталкивали Асмунда, предлагая поделиться приключениями. – Как тебе девки греческие?

– Да какие девки – мы в стратонесе жили, нас не выпускали оттуда, а там только такие же рожи, как ваши!

– Не все время же сидели! В город же вы ездили? А там в городе, на Великой улице, такие есть лавки… ну, не лавки, а там девки сидят, и если заплатишь, то можно любую… Мне дед рассказывал: если идешь по улице, девки сами набиваются! Правда, Кари, ты тоже помнишь!

Радорм сын Трюгге был одним из троих внуков того Кари, что ездил в Царьград в числе посольства Вещего тридцать лет назад. Кое-что насчет греческих девок Асмунду и правда было известно – невозможно прожить два месяца среди этерии и ничего об этом не узнать, – но сейчас он встал и среди буйства дружинного веселья нашел взглядом Мистину:

– Свенельдич! Ты домой не собираешься? А то я отца своего три года не видал!

Мистина поднял растрепанную голову; под мышкой он сжимал в захвате чью-то шею и размеренно лупил раскрытой ладонью в чей-то лоб.

– Ладно, живи! – Он выпустил отрока, и тот откатился к стене. – Там наши небось уже спать завалились.

– Если я совсем не приду, будет неуважение. Отец все-таки родной. А если спят, мы не виноваты.

Однако на Свенельдовом дворе не спали. Уложили только детей, а взрослые ждали, веря, что Асмунд непременно придет повидаться еще сегодня.

Когда Мистина ввел его в гостевую избу, Торлейв сразу вышел навстречу сыну. Пестрянка ради такого случая согласилась взять у Уты варяжское платье, коричневато-рыжей шерсти, отделанное узкими полосками пестрого шелка, но с непривычки чувствовала себя в нем неловко. Сидя на скамье у стены, куда почти не доставал свет свечей на столе, она слышала голос мужа – изменившийся за три года, – видела, как мелькает над плечами прочих мужчин его светловолосая голова… От волнения ее так трясло, что каждый вдох давался с трудом. Сейчас он подойдет к ней… что она ему скажет? Раньше она думала, что обрадуется встрече, но теперь от потрясения было больно в груди – и ничуть не радостно.