Текст книги ""Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"
Автор книги: Елизавета Дворецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 53 (всего у книги 335 страниц) [доступный отрывок для чтения: 118 страниц]
– У тебя на дворе живет Килан, что на причале подобрали? – Он потряс ветошью. – Это его одежда?
Предслав с недоумением воззрился на облезлую накидку. Да разве он помнил, в чем привели к нему ирландца полгода назад?
– Откуда мне знать? И зачем тебе это знать, Свенгельдич?
– А мне затем, – Мистина швырнул накидку кому-то рядом в руки, а сам сжал кулаки и шагнул к Предславу, – что нынче ночью оборотень-волколака на жену мою накинулся, прямо на дворе у нас, и кабы не слуга верный, загрыз бы ее насмерть! Вот эту кожурину сбросил, как убегал. А у Ждивоя недавно съел человека на дворе! Люди признали, что эта одежда – Киланова. Он и есть тот вупырь, что сперва кур жрал, а теперь за людей принялся. Выдай нам его!
Толпа разразилась криками:
– Выдай, выдай!
– Дави вупыря!
Предслав смотрел на Мистину в изумлении:
– Прости, но ты в своем уме? Твой отец знает об этом?
– Что тебе в моем отце? Я не отрок, двоих детей сам имею. И их мать только что мало не у меня на глазах вупырь загрызть пытался. А прячется он у тебя на дворе! Ты его скрываешь!
– Да вон, у него такой же знак на шее! – крикнули из толпы. – Они все одинаковы, Христовы эти люди!
– Они бога своего едят и кровь его пьют! Я верно знаю, мне в самом Царьграде рассказывали!
– Мало, вишь, им божьей крови, за нашу принялись!
– Передавить их всех, кровопийц!
– Убийцы!
Толпа с угрозой придвинулась ближе.
Сдерживали ее только Мистина и несколько человек у него за спиной – Требимир Кровавый Глаз, Сигге Сакс да Ама Лис, савар.
– Опомнись, ты что говоришь? – Предслав не испугался, а только не мог понять, откуда такие нелепости. – Как мог священник… оборачиваться? Нападать на женщин? Пить кровь?
– Ваши люди пьют кровь на своих требищах, не отпирайся! – Ама Лис ткнул в него пальцем. – Скажешь, нет? Всем из чаши по ложке дают, я, что ли, не видел?
– Но это… совсем другое дело! – Предслав так растерялся от дикости этого обвинения, что с трудом находил слова. – Как можно равнять… Евхаристия – это вкушение хлеба и вина освященных, приобщение верующих Тела и Крови Иисуса Христа…
При этих словах толпа взвыла:
– Тела и крови! Нашей крови хотят! Сам сказал!
– Да бей их! – заорал Ама Лис во все горло.
И толпа ринулась вперед, так что едва не снесла и своих вождей.
Предславовы кмети успели отпихнуть старого князя назад, к себе за спины, а сами выставили копья; кто-то из толпы налетел на острия, кто-то повис, напоровшись животом, схватился за древко с отчаянным воплем.
Пролилась кровь, и тут толпа совершенно обезумела.
Через тела убитых люди ринулись на кметей и смяли, задавили, опрокинули и затоптали; последних оставшихся внесли в ворота на волне ярости.
До небес взвился крик, вопль, гомон, топот, треск ломающегося дерева. Ворота были слишком узки для всех ломящихся, но они так напирали, что отойти не было возможности; кого-то раздавили о косяки, и крики боли смешались с воплями тех, кто рвался добраться до «вупырей».
Двор наполнился народом.
Мгновенно все двери оказались сорваны с петель: в жилые избы, клети, баню, погреба.
– Безумцы! Легион… стадо! – едва прорвался сквозь них отчаянный голос с ободритским выговором, но тут же захлебнулся.
Визжали женщины. В жилых избах слышался треск ломаемых укладок: вупырь вупырем, но иные и явились сюда в надежде поживиться в богатых княжеских закромах.
Во двор приволокли отца Килана. Весь избитый, он уже был не то без чувств, не то мертв.
– Колом его!
– Осину надо!
– Вон, вон на нем кровь!
Крови и вправду уже хватало… она была повсюду вокруг…
– У кого осиновый плетень? Жердь надо! Да не, то береза, не пойдет!
– Голову ему руби! – уверенно распоряжался Сигге Сакс. Его глаза смеялись. – Топор есть?
Ему передали секиру.
– Отойди!
Он примерился и одним ловким ударом отделил от тела голову лежащего на земле.
– А теперь к ляжкам приложи. Уж больше ему не пить нашей крови!
– Дружина! – вдруг завопили во дворе. – Князь!
Князь Олег жил на другой вершине, и ему потребовалось какое-то время, чтобы вывести людей и добраться сюда.
А все случившееся заняло времени не так уж много.
Увидев, что двор его отца разгромлен и во все стороны разбегаются шустрые людишки, таща какое-то грабленое добро, Олег был так потрясен, что даже не стал ни с кем разговаривать, а сразу дал знак:
– К бою!
Но именно этого ждали находящиеся внутри. Ворота были немедленно закрыты, а перед ними собрались хирдманы старых варягов, боярина Дорогожи, Себенега и прочих сторонников похода.
Однако створки, полусорванные толпой, были ненадежны.
– Всех! Кто внутри! – кричал Олег, подняв меч и стараясь не думать о том, остался ли в доме кто-то живой из семьи его отца.
Сегодня «вся эта русь», которой он никогда не доверял, показала свои окровавленные зубы.
Но такого он даже в страшном сне увидеть не мог!
Его кмети бросились на створки и стали рубить топорами уже расшатанные столбы. Один за другим те упали, открыв воротный проем. Однако внутри обнаружилась стена щитов, выстроенная людьми, которые упражнялись в этом всю жизнь. Щиты, частично поврежденные, принадлежали Предславовой дружине, но держали их руки совсем других людей.
И началось настоящее сражение!
Варяги стали отступать, заставляя княжьих кметей продвигаться внутрь небольшим числом, в ширину воротного проема. Те давили, видя перед собой небольшое число противников. Но едва они оказывались внутри двора, как на них сбоку устремлялись копья и сулицы. Варяги принесли с собой только мечи и топоры, но остальное нашли в захваченных клетях.
Олег ворвался во двор в числе первых.
Сейчас он не думал, где место князя в битве: думал только о том, сможет ли найти отца и сестер живыми.
Телохранители бились вокруг него, но двое пали сразу за воротами.
Вдруг перед князем словно из воздуха возник Сигге Сакс.
Сколько раз Олег видел на пирах эти глаза!
Теперь они стали открытыми окнами в Навь. Яростно стиснув зубы, князь попытался достать Сигге в длинном выпаде, но клинок лишь расщепил край щита. Люди напирали со всех сторон, не давая повернуться; кто-то, падая, пихнул князя в бок. На миг Олег утратил равновесие, и противник не замедлил этим воспользоваться: рука Сигге взмыла, будто змея в броске, лезвие секиры описало короткую сверкающую дугу… и мир перед глазами Олега разорвался на тысячи осколков.
А в это время на улицах и у ворот уже раздавались крики:
– Князь Ингвар! Ингвар едет!
В воротах появился Ингвар – верхом, окруженный пешими хирдманами. Все были вооружены как для битвы, в шлемах и со щитами.
– А ну, разойдись! – орал он, размахивая мечом над головой. – Разойдитесь, мерзавцы, а то не помилую! Бросайте оружие!
– Это Ингорь! Это наш князь! – стали кричать во дворе. – Уймись, братцы! Он нас не выдаст!
Ингваровы кмети вбежали во двор.
При виде новой силы схватки по углам двора затихли, противники разошлись: одни отступили, другие прижались к тынам, пытаясь отдышаться и понять: к добру или худу прибытие новых бойцов.
– Что здесь творится? – Ингвар въехал во двор и огляделся с высоты конской спины. – Что за Ильтуканово побоище?
– Мы нашли вупыря, который Мистинину боярыню чуть не загубил!
Вперед вышел Ама Лис и с гордостью показал на валяющийся под тыном обезглавленный труп.
– А дрались-то с кем?
– Предслав не хотел его выдать! А князь как наехал, так и кинулся нас бить. А мы в своем праве: нечего вупырей покрывать!
– Да где же князь? – Ингвар огляделся.
Сигге Сакс отступил в сторону, и стало видно тело в кольчуге и шлеме, распростертое у его ног.
– Йотуна мать!
Ингвар соскочил с коня и бросился к лежащему.
С трудом перевернул, стал дергать ремешки шлема. На шлеме виднелось рубленое отверстие от топора, но кровь не текла.
Достало до черепа, не достало?
– Ну вы натворили дел… – бормотал Ингвар.
У него упало сердце.
Сказано же было этому йотуну Сигге: не убивать!
Тот, как опытный и хладнокровный боец, умел рассчитывать силу удара и не терял головы. Но все же… мало ли что вышло… если этот тролль перестарался…
Наконец Ингвар снял с родича шлем с подшлемником и ощупал голову. Открытых ран не было, кровь не текла, однако Олег бессознательно дернулся и застонал: видимо, получил очень сильный ушиб.
– Йо… – Ингвар на миг закрыл лицо руками, потом будто опомнился. – Ну, поднимайте, несите! Живо, ну!
– Куда нести-то?
– Да… Ко мне несите! Волокушу сыщите, есть же у Предслава… Йотунова кость! – Он огляделся. – А Предслав-то сам где? Ищите старика! И баб его ищите! Чего варежки раззявили, живее!
– Отнести мы отнесем, – сказал Требимир Кровавый Глаз. – Но только нам князя такого больше не надобно! Какой христианам и вупырям друг, а нам и богам нашим враг!
– Это верно! Точно! – заголосили вокруг.
– Ингвар – наш князь! – первым заорал Мистина.
– Ингвар! Ингорь! Наш князь! – поддержали его хирдманы старых варягов, и бояре, и даже случайно вовлеченные в это буйство люди.
Ингвар не успел и опомниться, как ему поднесли щит и почти силой на него поставили.
Затем Мистина, Сигге и Ама подняли его на плечи, вознеся над двором, над Горой и над всем Киевом.
И долго еще Гора содрогалась от диких криков, несущихся из-за разломанного тына:
– Ингвар! Князь наш – Ингвар!
Иногда я выходила за ворота и смотрела в сторону Горы.
Улица будто вымерла, да и у нас остались только мы с детьми и челядь. Все убежали туда, откуда доносились шум и крики.
Но что происходит, я не знала.
Казалось, сама мать-земля содрогается; но, наверное, это просто у меня слабели ноги.
Голова шла кругом, ныло в животе…
Приближался полдень, но в нашем дворе и по всей улице было непривычно тихо. Вокруг нас жили старые соратники Свенгельда, вернее, по большей части уже их сыновья. Все те, кто ходил к нам по вечерам всю зиму обсуждать будущий поход, для которого им требовался «не такой робкий князь», как Олег Моровлянин.
Похоже, они добились того, чего хотели.
А может, и нет.
Если Олег возьмет над ними верх… Свенгельд, Мистина, я, мои дети… Ингвар, Эльга, их сын…
Дальше моя мысль не шла.
Меня снова начало мутить.
Но выходила за ворота я всего два-три раза, а больше сидела возле Держаны. Едва она чуть отдышалась, как снова пошла горлом кровь. Я уже ничего не могла сделать, только прикладывать платок. Даже пить отвар сон-травы она уже была не в силах. И говорить не могла – только сжимала мою руку. Я спросила, не привести ли детей, но по глазам ее увидела: она этого не хочет.
Стоял ясный день поздней весны, приближалась Русальная неделя.
Светило солнце, и молодая березка в углу нашего двора так весело махала ветвями на свежем ветру с Днепра, будто просила скорее нарядить ее.
Я оставила дверь открытой настежь: так приятно было в доме дышать свежим воздухом с запахом листвы, без дымной горести, от которой не продохнешь всю зиму и которая убивает столь многих!
Я сидела в полутемной избе, сжимала холодную и влажную руку Держаны и чувствовала себя почти такой же одинокой, как в ту жуткую ночь в избе Буры-бабы.
И по этому чувству я угадала: ворота Нави вновь растворились, и я стою на этом пороге.
А потом я увидела…
Нет, не надо об этом.
Я и так слишком много наговорила о том, о чем мне давно уже не стоит упоминать.
Я закрыла Держане глаза, протерла влажным платком лицо, руки, шею, чтобы немного смыть смертный пот и следы крови.
Пошла, позвала детей. У них был вид горестный и растерянный: они тоже понимали, что наш привычный мир рушится сразу с нескольких концов.
Где-то там, снаружи, возник шум, но спустился к Подолу, не сюда.
А мы сидели вокруг лавки, где лежало тело Держаны.
Мне хотелось плакать: она в последние годы почти заменила мне мать, я так сжилась с ней, что теперь не представляла, как буду дальше… одна.
Но тут вбежал мой давний знакомец Радята, Ингваров хирдман.
– Боярыня! Где ты тут! – ликующе закричал он, ничего в избе не замечая: полутьма после ясного дня ослепила его. – Идем скорее! Князь и княгиня за тобой послали!
– Что у них?
Я встала.
– Князь Ингвар и княгиня Эльга!
– Что?
Он схватил меня за руку и непочтительно потащил наружу.
На полпути нам встретился Бьярки, но при виде меня повернул назад и пошел следом. Я хотела отослать его домой – дети там одни рядом с мертвым телом! – но он меня то ли не понял, то ли не расслышал, то ли впервые не захотел повиноваться.
Мало сказать, что Ингваров двор был полон людьми. Казалось, у ворот собрался весь Киев, и я даже испугалась: да что же здесь происходит?
– А ну, давай дорогу! – уверенно орал Радята, раздвигая толпу и волоча меня за собой.
Люди оглядывались, с готовностью расступались, охотно кланялись мне, хотя я вовсе их не знала:
– Боярыня! Матушка!
Какая я им матушка?
Во дворе было не пройти.
Я заметила бочки с пивом, выставленные на землю; по рукам ходили ковши, кто-то сунул голову прямо в бочку, его вытащили оттуда за волосы, по роже потекла пена…
Двери гридницы стояли нараспашку, изнутри неслись ор, пение, стук рогов и чаш по столу.
Буйство хуже, чем на Коляду!
Да что же такое происходит?!
После того чем этот день начался, я не ждала радостных новостей.
Радята повел меня зачем-то прямо в грид.
Здесь было ступить некуда: за длинными столами хирдманы и не пойми кто сидели чуть ли не на коленях друг у друга, и все это сборище пило пиво, стучало чашами, колотило рукоятями ножей и орало, точно в буйном хмелю:
– Слава князю Ингвару! Слава нашему князю молодому! На Царьград!
Я увидела Эльгу: она сидела во главе стола рядом с мужем, будто сегодня опять была их свадьба – сияющая и возбужденная. Глаза ее под белым убрусом горели звездами.
Вокруг мелькали столь же возбужденные знакомые лица: мои муж и свекр, Острогляд, Воибор, Гордизоровичи, Дорогожа, Руалд, Себенег…
Увидев меня, Эльга вскочила и бросилась обнимать.
– Я теперь княгиня! – кричала она. – Княгиня киевская! Ты понимаешь! Теперь Ингвар – киевский князь!
– А как же… Олег? – оторопело вымолвила я, не в силах понять, радостное это известие или ужасное.
Она перестала улыбаться и потянула меня за руку:
– Пойдем. Хрольв, проводи!
Так же, при помощи хирдманов – иначе двум женщинам было не пролезть сквозь толпу – мы выбрались во двор, потом прошли в Ингварову избу.
Здесь у дверей стояли двое варягов, внутри было почти пусто. Только лежал на лавке какой-то человек, а возле него сидела Хрольвова жена Славча.
– Ну что? – обратилась к ней Эльга.
– Да все так же, княгиня! – та встала и поклонилась.
Мы подошли.
На лавке, прикрытый по плечи одеялом, лежал наш родич Олег.
Глаза его были закрыты.
– Что с ним? – Я похолодела.
– Да жив он. Сильно по голове ударили. Никак в себя не придет. А я не возьму в толк никак – чем бы ему помочь… Ты пойми, я вся… – Она засмеялась, как безумная, потом схватилась за голову. – Я – княгиня! Ты понимаешь: я – княгиня киевская! Княгиня Русской земли!
– Понимаю! – вырвалось у меня. – Я тоже была княгиней, почти целую осень.
– Что? – Она уставилась на меня в изумлении.
Это было понятно: среди всех треволнений нашей киевской жизни было немудрено забыть мое недолгое первое замужество и Зорин-городок. Если бы не Держана и Дивиславовы дети, я и сама усомнилась бы, не приснилось ли мне это все.
– А! Ну, что ты! Это же… Киев! Отсюда же… все пути открыты!
У нее светилось лицо, а в глазах отражались такие дали, что простирались отсюда не только на полудень и на полуночь, но и в иные миры, не доступные взору обычных людей.
– Русам нужен смелый князь! – сказала она с гордостью, будто сама дала его киевлянам. – Такой, кто поведет их к славе! И теперь он у них есть!
В этот миг меня скрутило. Я метнулась к лохани.
– Что с тобой? – Эльга побежала за мной, придержала край моего убруса, схватила ковш, черпнула воды и подала мне вместе с рушником. – Душенька моя, тебе нехорошо? Как не вовремя! У нас такая радость, а ты хвораешь!
– Прости… – Я без сил опустилась на ближайший край лавки. – Это… от радости…
А сама подумала: ну да, все сходится.
Опять все приметы – одна к одной, теперь я уже знала это и без совета Держаны. После Коляды у меня будет уже трое детей.
Домой меня провожал Бьярки: оказывается, он ждал за воротами, будто верный пес, и я отпустила Хрольва, которого со мной послала Эльга.
Когда мы вышли, кто-то стоял поблизости, уткнувшись головой в тын: его выворачивало, как меня недавно, но по иной причине. Судя по красноватой луже, чрево с непривычки не вынесло красного греческого вина. Добрались до княжьих запасов…
Спина и разлохмаченная белобрысая голова показались мне знакомыми. Когда мы с Бьярки шли мимо, болящий обернулся, и я его узнала.
Это был Требимир по прозвищу Кровавый Глаз – Ингвар привез его из похода на Днестр. Из-за давней раны один глаз у него был налит кровью и производил жуткое впечатление. Он бывал у нас часто, но я его недолюбливала: у этого человека вовсе не было богов.
– А, боярыня! – При виде меня он выпрямился и захохотал, тяжело дыша и все же ухмыляясь во весь рот. Недостаток двух-трех зубов еще более уродовал его. – И ты здесь! Что, напугалась?
Я не поняла его: блюющих мужиков я, прости чур, не видела, что ли?
Это у нас-то на дворе? Да таких, как он, у меня челядинки по утрам метлой из гридницы гонят!
– Не бойся! – Он шагнул ко мне и попытался взять за локоть, но я отступила. Его красное лицо выражало пьяное торжество. – Я б не заел тебя! Что ж я, не понимаю? Боярыня все-таки! Жена воеводы… ик… моего… Я ж попугать только, чтоб кричала погромче и чтоб… воевода мог управы искать. А ты, – он взглянул на Бьярки и погрозил ему кулаком, другой рукой держась за тын, – ты, хрен кривой, мало мне в зад копьем не вдарил! Знал бы я, что ты такой проворный, тебя бы завалил сперва! Счастливы твои чуры! Мистина сказал: сторож чуть живой, не поспеет…
Меня обдало жаром, голова закружилась.
Я, наверное, побледнела, потому что Требимир переменился в лице.
– Да не бойся! – грубовато утешил он меня. – Кончилось все! Не будет вам больше вупыря… Не на вас мы волчью челюсть ковали…
Он похлопал по мешочку у себя на поясе, но я не хотела знать, что у него там такое.
Из последних сил я сделала пару шагов, оперлась на Бьярки и махнула рукой: до дому пора!
Мы пошли прочь.
Я тогда поняла Требимира едва наполовину, но достаточно, чтобы не хотеть узнать больше. У меня никогда не хватило бы духу задавать мужу вопросы о том, насколько он и Свенгельд причастны ко всему этому; в какой мере сегодняшние события подготавливались во время зимних попоек за нашим столом?
Ни вопросы, ни ответы не смогли бы ничего исправить.
Я не верила, что ради повода натравить толпу на Предслава и Олега муж собирался мной пожертвовать наряду со Ждивоевым холопом и убогими курятами. Меня собирались только напугать. Потом я осознала, что зубы, в ту жуткую ночь вцепившиеся мне в горло, разжались чуть раньше, чем подбежал Бьярки. Да и отделалась я парой синяков. Конечно, иная баба могла бы помереть на месте от одного страху, но Мистина ведь знал, какие страхи я уже повидала за свою недолгую жизнь, и верил в крепость моего сердца.
Куда худшее преступление все эти люди совершили против своего законного князя, Олега Моровлянина, и вот об этом я тем меньше хотела знать, чем ближе стояли ко мне вожди всего дела.
Мистина – мой муж, какого уж дала судьба, тот и будет вовек. От достойной жены, бывало, требовались куда большие подвиги, чем просто помолчать…
У самых наших ворот меня опять скрутило. Я остановилась, прислонилась лицом к шершавым бревнам тына, вцепилась в них и закрыла глаза.
Но не могла спрятаться от одной мысли.
А Эльга знала обо всем этом?
На следующий день собралось вече: все варяжские дружины, старейшины с Горы, торговые гости.
Люди обсели все три уступа Подола, а на верхнем соорудили нечто вроде помоста, перевернув две лодьи и положив сверху крепкие доски.
Ингвар и Эльга стояли на нем рука об руку: одного роста, одетые в красное греческое платье.
Она – в шитой золотом далматике, в белом убрусе, который подчеркивал прелесть ее свежего и ясного лица. Даже и не знаю, что сверкало ярче: ее смарагдовые глаза или голубовато-зеленые камни в ожерелье.
Ингвар был в узорном кафтане с серебряной тесьмой, в красной собольей шапке с золотным шитьем.
Оба сияли, как юные боги, принесшие людям новый рассвет!
Ингвар – с мечом у пояса, с верной дружиной за спиной, был силой, а Эльга – обновленной удачей, вернувшейся после смерти Вещего.
– Скажите, люди киевские: любы ли вам князь Ингорь и княгиня Ольга? – закричал Свенгельд.
Его мощный голос, привыкший отдавать приказы в шуме битвы, разносился над Подолом и улетал в небо.
Он нарочно сделал имя Эльги более близким к имени старого Олега Вещего, чтобы подчеркнуть их преемственность.
– Любы! Любы! – дружно закричало вече.
Принесли полуторагодовалого Святшу и передали Эльге: она взяла ребенка, с торжествующей улыбкой прижала к груди, потом передала мужу.
Ингвар поднял сына на вытянутых руках, словно залог вечности своей крови в грядущих годах. Ребенок не плакал, а весело махал ручкой, будто понимая, что сейчас – миг высочайшего торжества его рода!
Ингвар подбросил его, будто запуская в небо новое юное солнце; толпа ревела так, что, казалось, содрогались старые киевские кручи.
Кричали даже старейшины с Горы, не столь обрадованные сегодняшним, сколько устрашенные вчерашним. Среди них ходили слухи, будто Олег Моровлянин мертв, как и его отец со всеми домочадцами, но их смерть пока скрывают. Никто не хотел стать спутником павших владык в Закрадье.
На самом деле, не считая убитых в сражении – таких было десятка с два – из знати в тот раз никто не погиб. Князя Предслава сильно зашибли в свалке и приняли за мертвого, но он очнулся, когда мы переносили его в дом и устраивали на постель. Женщины его двора все были живы, но… пострадали, и на дело не годились. Поэтому мы с Эльгой пришли со своей челядью, чтобы привести дом и двор в порядок.
Разгребая обломки утвари, я нашла лист пергамента, покрытый «моравскими рунами». Не скажу, что умела тогда их разбирать, но к виду их привыкла и догадалась, что это такое.
В этом вот ларе, что теперь лежал грудой досок, старый князь хранил список договора, заключенного между Вещим и греческими царями. То, что было оплачено трудами и кровью, то, что приносило столько пользы, грабители бросили, будто отопок…
Им эти обеты дружбы «между христианами и русью» только мешали.
Хорошо, что нападавшие не поняли, что это такое – иначе я сейчас не держала бы лист в руках.
Грамоту я отнесла к Предславу, зная, как он обрадуется.
Он мог поблагодарить меня только движением век. Я спрятала свернутую грамоту ему в изголовье, зная, что он бы этого хотел.
Но вылечить его это средство не могло – все же ему было почти пятьдесят! – и он умер около месяца спустя.
Олег же со временем встал на ноги, но узнал, что власть ушла из его рук и русь избрала себе другого князя. Какое-то время он еще жил в Киеве с остатками своей дружины, а зимой, похоронив отца – без пламенной крады и насыпной могилы – ушел на запад, к чехам.
– Я не гожусь в князья для этой страны, – сказал он, когда мы прощались. – Я мог кормить богов жертвенной кровью овец и быков, но не смогу дать им человеческой крови. А без нее они звереют. Я не хочу увидеть это снова. Может быть, земля моих отцов больше нуждается во мне?
С ним ушли многие киевские моровляне, не желая, чтобы их снова обвинили в пристрастии к человеческой крови.
Мальфрид, замкнувшаяся в отчаянии и не желающая говорить с братом, уехала вместе с супругом. Ее мы никогда больше не видели: как нам стало известно много времени спустя, она умерла следующей же зимой, когда они жили у чешского князя Болеслава. Погоревав, Олег женился на дочери Болеслава, княжне Ярославе. Его единственный сын Оди зачах вскоре после того, как ему сравнялось двенадцать – иного и не следовало ожидать.
Их с Мальфрид дочь Предслава выросла у Эльги и в свое время была выдана замуж в Деревлянь, как и следовало по уговору.
У Олега была еще одна дочь, от Ярославы… но об этом мы узнали лишь десять лет спустя.
Ныне же я, кажется, рассказала уже обо всем, о чем хотела.
О том, как моя сестра Эльга сделалась княгиней в Киеве.
В детстве, когда мы, маленькие девочки, лежали на полатях в нашем Варягине и наблюдали сверху, как поднимают поминальные кубки по Олегу Вещему, нашему прославленному, но незнакомому родичу, мы никак не могли подумать, что она в конце концов станет его наследницей.
Киев был так далеко от Плескова!
И то, что за время жизни нашего поколения они стали гораздо ближе, во многом – ее заслуга.
Когда же меня спрашивают: почему моя сестра, киевская княгиня Эльга, пожелала принять крещение, я не могу дать простого ответа.
Христиане говорят: она освящена была Божией благодатью.
Может, они и правы.
Я лишь знаю, почему у нее возникло желание отказаться от старых богов, точнее – от той, прежней себя, которая выросла в их сени. Судьба насильственно разорвала наши связи в Навью наших чуров и вынудила искать иное прибежище.
А потом она стала княгиней Русской земли.
Это заставило ее еще на много лет отложить помыслы о крещении: ведь христианин не может править в языческой стране, не может быть мостом между своим народом и богами, которых сам отринул.
А привести за собой к Богу целый народ, как пастух приводит стадо…
Это непростая задача, и не всякий князь-мужчина мог справиться с ней. Даже тот древний волот, что был величиной с гору, надорвался и умер, когда попытался мигом и в одиночку перевернуть землю.
В трудности подобной задачи Эльга тоже смогла убедиться довольно рано.
Но когда Эльга стала княгиней Руси, она пришла вновь к мысли о крещении, только иными путями.
Даже желая порвать с верой предков, она не могла этого сделать, не сыскав сперва себе замену – другую женщину, которая будет шить сорочки для богов Русской земли, возглавит священное коло и будет трижды поднимать к небу жертвенные чаши.
Это было условие, без которого Эльге не дозволялось вступить на избранный путь.
Она не была бы так умна, если бы пренебрегла этим условием. Она его выполнила и была в этом права.
Правоту ее подтвердило будущее, которого она уже не увидела.
Моя сестра, княгиня Эльга, воистину была мудра и прозорлива до ясновидения, как истинная наследница того, кто в памяти людей остался под прозвищем Вещий.
