Текст книги ""Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 335 страниц) [доступный отрывок для чтения: 118 страниц]

Держана в ту пору хворала: кашляла, ее лихорадило. Я боялась, что не успею ходить еще и за ней, но она сама встала и принялась помогать мне. Она исхитрялась и заниматься детьми, и присматривать за нашим хозяйством, пока я кормила ратников. Что бы я делала без нее!

И в те дни, и потом…

Вскоре стало известно, что Ингвар прибыл.

Его дружина высадилась на берег поодаль от Зорин-городка и заняла Хотилову весь: Хотиловичи, прибежав к нам со всеми домочадцами, и передали эту новость.

А еще они передали слова князя Ингвара: Дивислав должен доставить ему все приданое Велегоровой дочери и поклясться беспрепятственно пропустить его к Будгощу и обратно. Иначе предлагал биться завтра на заре, на лугу между нами и Хотиловичами.

Ответ был очевиден.

Думаю, на согласие Ингвар и не рассчитывал.

А я была близка к отчаянию.

Совсем недавно, в своей девичьей жизни, я любила Эльгу больше всех на свете. И она, я думаю, любила меня.

Прошло так мало времени, и вот наши судьбы пересеклись таким ужасным образом!

Мне все казалось, что ради нашей с ней любви должен быть какой-то выход. Но я не находила этого выхода и чувствовала себя загнанной в темный угол.

И на следующее утро дружины вышли в поле.

Дивислав не спал, всю ночь бродил по боевому ходу вдоль стены. Дозорные стояли, но я знаю, что людям было приятно в эту тревожную пору видеть князя рядом.

Раз я тоже вышла к нему.

На лугу между нами и рекой виднелись костры ополчения: там ночевали те, кому не хватило места под крышей.

Осенняя ночь была прохладна, но земля, накопившая за лето столько солнечного тепла, еще отдавала его: осенью спать на земле куда лучше, чем весной.

Я знала: завтра кто-то ляжет наземь, чтобы заснуть навеки… и многие… и те, кого я успела узнать, с кем почти сжилась…

Муж велел мне идти домой, но я не могла уснуть до самого рассвета и сидела возле маленьких, отгоняя пугающие образы завтрашнего дня.

Держана так кашляла, что, казалось, у нее вот-вот сердце выскочит.

А ночь была так непроглядно темна, как бывает только осенью…

Мне сейчас кажется, что это была самая долгая и томительная ночь моей жизни. Мне было не страшно, как у Буры-бабы, но тоскливо до изнеможения. Вокруг меня были люди, их было даже больше обычного, но мне казалось, что я одна в дремучем лесу.

Не в силах дождаться рассвета, я еще с ночи подняла челядинок. Печи были слишком малы, и мы варили кашу в самых больших обчинных котлах на кострах. От их света люди стали просыпаться, и когда вышел Дивислав, уже все было готово и ратники по очереди подходили ко мне с мисками. Он тоже подошел, но покачал головой, когда я предложила ему каши. Он только обнял меня, прижался лицом к моему убрусу и отошел.

Что-то сказал при этом, но я не разобрала…

Я бегло оглянулась на него: в шлеме и кольчуге, с рейнским мечом у пояса он стал каким-то чужим, я с трудом его узнавала.

Сердце защемило от этого ощущения чуждости…

Я поняла, что он ступил в такие пределы, куда мне нет за ним ходу.

Но все же я еще надеялась, что он вернется ко мне. Даже не надеялась, а просто думала, что так будет, потому что думать иначе было бы слишком страшно.

Наконец дружина и вои ушли.

Поля битвы от нас не было видно, но мы все – женщины и челядь – стояли на забороле, чтобы смотреть на дорогу…

Обе рати выстроились на луговине при первых проблесках рассвета.

У Дивислава ратников было больше раза в полтора, и среди них имелось довольно много лучников.

Зато у Ингваровой дружины была выучка и опыт. Кроме собственных хирдманов, он привел из Киева еще столько же всякого драчливого сброда, вооруженного кто чем. После каждого похода его слава росла, становилось все больше желающих к нему присоединиться, но на стойкость и выучку этих людей он пока не мог полагаться.

С Ингваром был и Свенгельд, который один стоил сотни: даже не собственной доблестью, а тем, что как никто другой умел быстро превращать драчливый сброд в годное войско. Поэтому Ингвар разделил своих людей на две части: в одной – он сам со своей дружиной и стягом, а в другой – Свенгельд с частью собственных людей и теми, кого набрали в Киеве.

Строй зоричей перегородил почти все поле, опираясь одним плечом об опушку леса, а другим – о прибрежный ракитник. Люди стояли неровной темной стеной, над которой поднимались наконечники копий. Над рядами голов выделялся «ратный чур»: деревянное изображение Перуна, одетое в алую шелковую сорочку и поднятое на высоком шесте, оно грозно взирало на вражьи полки. Возле него стоял сам князь Дивислав, а вокруг него тускло поблескивали шлемы ближней дружины, которую он набрал из соплеменников, лет десять назад отказавшись от услуг руси.

Вот князь вскинул руку с обнаженным клинком, давая знак к началу боя.

Тут же защелкали тетивы многочисленных луков, стрелы рассерженным роем устремились к воинству киевлян.

С той стороны долетел рев боевого рога.

Отряды Ингваровой рати качнулись и двинулись вперед, по-северному прикрывшись плотной стеной щитов. Выдерживая строй, бойцы шли быстрым шагом, чтобы скорее схватиться с противником накоротке. Стрелы по большей части вонзались в крепкое дерево щитов, в землю, но иногда находили цель; кто-то падал, но щиты тут же смыкались и хирдманы шли дальше.

Зоричи ждали врагов, не трогаясь с места.

Вот рати разделяют двадцать шагов, десять, пять…

Дружина Игоря обрушилась на левое крыло ополчения. Хрустнули щиты, воздух наполнился обычным шумом битвы: лязг железа, грохот и низкий рев десятков яростных глоток.

Кто хоть раз это услышал – не спутает ни с чем.

Строй зоричей прогнулся, будто в него ударили огромным кулаком, отступил на шаг, потом еще. Мечи, топоры, копья так и мелькали!

Люди валились наземь с обеих сторон, но более опытная и сплоченная киевская дружина упорно лезла вперед.

Вот строй зоричей не вынес напора и разорвался: одни отхлынули к опушке, другие теснились к середине, где возвышался «ратный чур».

Слева боевой порядок родовичей растянулся куда длиннее киевского, и люди Дивислава со всех сторон навалились на Свенельда с его людьми, мало не окружив.

Но тот не сплоховал.

Лучших воинов хитрый воевода поставил в тылу: они прикрывали спину свеженабранным и могли подтолкнуть их вперед, если понадобится.

Накануне они с Игорем долго спорили, обсуждая грядущую битву, и теперь стало видно, что замысел Свенгельда оправдывает себя. Воеводская дружина сражалась в кольце неприятеля и связывала целую толпу зоричей.

Когда рухнуло правое крыло, Дивислав понял: дело худо.

Казалось бы, Свенельд окружен, но при хорошем снаряжении и выучке дружины он продержится долго, а у него, Дивислава, времени нет совсем. Кто-то уже побежал, кого-то оттеснили, войско смешалось…

Оставался один способ вырвать победу: ударить врага в самое сердце!

И князь сделал то единственное, что еще ему оставалось: с ближней дружиной бросился туда, где колыхался над схваткой красный стяг с падающим черным вороном – личное знамя Ингвара.

Их натиск был столь яростен, что опешившие враги подались назад.

Люди рубились, не щадя себя, забыв о смерти и ранах. И шли вперед по телам своих и чужих. Дивислав не видел ничего, кроме красного лоскута, в котором сосредоточилось все, ради чего он жил и с чем боролся.

Сами ли мы владеть будем землей предков или уступим чужакам?

Его кольчуга уже была изрублена, кровь сочилась из нескольких ран, но он не чувствовал боли.

Щит хрустнул под ударом секиры, телохранитель пронзил врага копьем и сам упал, не успев выпростать глубоко засевшее оружие.

Дивислав разрубил мечом жилистую шею какого-то сивобородого великана, на возврате сумел отбить жало сулицы, метившее в глаза.

Шаг, еще шаг! Там – его враг, прямо впереди, за спиной у этого вояки с расписным щитом…

Удар пришелся по шлему так, что в ушах зазвенело. Он снова шагнул вперед, и тут в плечо вонзилось копье, разрывая кольчугу и поддоспешник. Силой удара князя развернуло; будто зверь зарычав от ярости, он в два замаха перерубил крепкое ясеневое древко.

И тут второе копье, нырнув под край щита, ударило ему прямо под вздох.

Его кмети рубились уже с телохранителями Ингвара, пробившись к самому его стягу, но их отваги оказалось недостаточно. Зажатые со всех сторон, они пали один за другим.

Рухнул и «ратный чур».

Когда он исчез с глаз, войско зоричей окончательно смешалось и побежало.

Одни кинулись под защиту леса, другие стали бросаться в реку, надеясь укрыться за полосой текучей воды, третьи устремились к сулившим защиту стенам городка.

Конец битвы я наблюдала уже своими глазами. С заборола мы увидели бегущих, и я приказала не затворять ворота, чтобы вои укрылись в городце.

Как я могла закрыть путь к спасению людям, которые пришли сражаться за меня?

Но тут же я увидела киевлян – они преследовали зоричей.

Как я ни вглядывалась, Дивислава нигде не могла отыскать. Но даже тогда я еще не думала о том, что означает его отсутствие. Я понимала, что все идет не так, но у меня в голове еще не укладывалось, какие губительные последствия это принесет…

Те, кто первым вбежал в город, стали тут же закрывать ворота.

Я кричала, требовала открыть, потому что вошли еще не все, но они меня не слушали. Со стены вопили, что киевские совсем рядом. Уже был виден стяг Ингвара и его ближняя дружина – она выделялась множеством шлемов и кольчуг, а еще – уверенными слаженными действиями.

Если серые кожухи наших катились во все стороны, будто ягоды из опрокинутого туеса, то кольчуги целеустремленно бежали к воротам.

Те уже были закрыты, и остатки войска оказались зажаты между киевлянами и стеной.

Многие просто разбежались, спрятались в оврагах вокруг городца: кусты еще не облетели и давали хорошее укрытие. Настигнутых убивали – луговина уже была полна лежащих тел. Они еще выглядели совсем как живые.

И было дико видеть, что десятки людей прилегли наземь прохладным осенним днем… Ран и крови из такой дали заметно не было.

Тогда я уже не могла не понимать, что происходит.

От наших отцов мы с Эльгой с детства наслушались рассказов о походах и захватах городов.

Мне нужно было только уразуметь, что все это происходит здесь, сейчас и со мной. С моими людьми. С детьми, которых я уже почти привыкла считать своими.

И тут мне стало страшно.

Я выросла возле дружины и свыклась с соседством вооруженных людей, но впервые я застала врагов возле своего порога.

И понимала, что защищать нас некому. В городце стояли плач и вопль, никто уже не слышал даже самого себя…

Я не думала, куда же пропал Дивислав, но видела, что среди вернувшихся его нет.

Я побежала к детям. Дивуше и Колошке тогда было десять, а остальным еще меньше. Они оставались у Держаны: она сидела с ними и не выпускала, чтобы не затоптали.

Вскоре мы услышали удары.

Дружина Ингвара совсем недавно вернулась из похода на Прут и Буг, а там им привелось взять немало городцов. Раздался треск – ломали ворота.

Мы все сидели, вцепившись друг в друга; я не знала, что еще могу и должна сделать. Челядинки и еще какие-то женщины набились в избу, засели по углам и вопили. Казалось, само небо сейчас рухнет нам на головы и всех раздавит! Помню, я сжимала в объятиях самую младшую Дивиславову дочку, Живлянку, ей тогда было пять лет, и прижимала к груди, чтобы закрыть от падающих обломков…

А потом к нам ворвались люди в кольчугах.

Их лица так ясно отпечатывались в моем сознании, и в то же время они казались мне все одинаковы. Впоследствии я старалась не воскрешать их в памяти, не вспоминать и не знать, кто из них это был.

– Княгиня! Где? Которая? – кричали они, вытаскивая женщин из углов.

Тогда я запихнула Живлянку в кучу братьев и кое-как встала.

– Это я.

Они посмотрели на меня: мой богатый убор молодухи подтверждал, что я говорю правду.

Сразу двое схватили меня за руки и потащили из избы.

Я не противилась. Мне казалось, что меня сейчас втолкнут в пасть Змею Горынычу; но раз уж он явился и завладел нашей землей, это была неизбежная участь княгини.

Меня привели в нашу собственную избу.

Еще вчера я была здесь хозяйкой, но сейчас все было перевернуто вверх дном и стало незнакомым. Кольчуги расступились. На моей укладке из приданого сидел какой-то парень, тоже в кольчуге, без шлема, с обритой головой и с «молоточком Тора» на груди. Совсем молодой, безбородый, только заросший рыжеватой щетиной.

– Князь, вот эта!

Кольчуги пихнули меня к парню, так что я едва не упала к нему на колени.

– Ты – Дивиславова княгиня? – спросил он.

– Я.

Он смерил меня взглядом, потом встал, схватил за руку и толкнул на укладку.

Я не держу на него зла за то, что он тогда сделал.

Даже если бы он этого не хотел – так полагалось. Я была женой вождя, которого он убил, и хозяйкой города, который он захватил. Взяв меня, он закрепил свою победу над Дивиславом и права хозяина над всем, чем прежде владел его соперник.

Я тогда с трудом понимала, кто он такой.

У меня носились смутные мысли, что во главе этого Змеева войска стоит Ингвар, сын Ульва, прежний и новый жених моей Эльги. Но я не сразу поняла, что это и есть он: судьба моей сестры, которая столкнулась с моей судьбой и оставила в ней такой след…

Его хирдманы ловили женщин по всему городцу.

Посередине площади резали скот и разводили костры.

Ингвар вскоре ушел.

Опомнившись немного, я хотела пойти посмотреть, как там дети, но боялась того, что могла увидеть…

Будто окаменев, я не могла шевельнуть ни рукой, ни даже мыслью.

Ближе к вечеру Ингвар снова пришел и принес кусок свинины, обжаренной на костре.

Думаю, он собирался съесть его сам, но, увидев меня, предложил мне. Я не могла есть и покачала головой. Тогда он сел к столу и принялся за мясо сам.

– Ты ведь сестра Эльги? – спросил он.

– Да.

– Не бойся. Она просила меня не обижать тебя.

Я помолчала.

Обидел ли он меня? Должно быть, не сильнее, чем было необходимо…

– Где дети? – спросила я потом.

– Какие?

– Мои… то есть Дивислава.

– Не знаю. А у него были дети? Откуда? Ты же замужем всего ничего!

– У него дети от покойной жены. Зоряша уже почти взрослый, он ходил с ним в битву. И…

Я только сейчас через силу заставила себя заговорить об этом:

– Мой муж ведь… погиб?

Ингвар кивнул, продолжая усердно жевать.

– И хотя бы…

Я боялась, что сейчас разрыдаюсь и не смогу говорить, поэтому торопилась:

– Ради моего родства с твоей невестой, ты позволишь нам похоронить его?

– Позволю. И даже не ради вашего родства, а потому что он князь и воин. А я, чтоб ты знала, сам княжеского рода и умею уважать людей, если они заслуживают уважения. Когда-нибудь кто-нибудь убьет и меня, от этого никуда не деться, я же не собираюсь жить вечно или сдохнуть на соломе от расслабления членов, мочась под себя. Но я хотел бы, чтобы он тоже отдал меня родичам, чтобы погребли по-человечески. Чтоб ты знала, вообще во всем этом виноват Эльгин отец! Не надо было обещать девку сразу двоим! Если бы мы с ним не делили одну и ту же, может, и договорились бы.

О чем договорились? Если бы они не соперничали из-за Эльги, чего им было бы делить?

Тогда я не понимала.

Догадалась только много времени спустя.

А он понимал уже тогда.

Сколько я ни слышала про Путь Серебра, в моем представлении его слагали много отдельных земель, владения разных племен и родов, которые всегда были сами по себе и всегда будут сами по себе. А Ингвар уже тогда понимал, как досадно, если между двумя частями твоего владения лежат обширные чужие земли, и как было бы сподручно, если бы весь Путь Серебра принадлежал кому-то одному!

И лучше всего – ему самому.

– Сколько лет вашему Зоряше? – прервал Ингвар мои мысли.

– Четырнадцать.

– Повезло! – Ингвар отбросил кость и утерся каким-то из моих рушников. – Четырнадцать, а уже князь! Мне вон скоро двадцать… кажется, а я все по полю хожу, ищу дружине чести, а себе славы…

– Но где же он? – Я наконец встала, уловив хоть одну нужную и ясную мысль. – Он был с отцом…

– Не знаю. – Ингвар встал. – Ну, пойдем искать.

Проходя вслед за ним по городцу, я старалась не смотреть по сторонам.

Везде стоял разгром.

Прямо на площади возле костров лежали разрубленные на части свиные и коровьи туши – для угощения дружины победителей. Валялись полуобглоданные кости с плохо прожаренными остатками мяса. Под ноги попадались то осколки посуды, то сломанные ковши, то рваные рушники и клочки сорочек, которыми перевязывали раны.

Под стеной я увидела несколько мертвых тел – тех, кто погиб уже в городце.

Не думаю, что прибежавшие сюда зоричи сильно сопротивлялись, но свалка была. Тела лежали в куче, и не сразу удавалось опознать в них бывших людей – лишь случайно бросались в глаза то рука, то нога, а порой даже трудно было понять, что это такое…

Ну, хватит. Это все уже не важно.

Я попросила Ингвара сперва поискать Зоряшу среди пленных. К счастью, именно там мы его и нашли, и мне не пришлось осматривать убитых.

Ингвар послал хирдманов принести тело Дивислава. Они это исполнили, отыскали даже нашего «ратного чура».

Ингвар делал все, о чем я его просила, и мне даже было трудно поверить, что он и принес в мой город смерть и разорение.

Меня тогда поразило, как спокойно и деловито держались его люди. Они ели наше мясо и пили стоялый мед из наших погребов, поставленный лет двадцать назад еще моим покойным свекром, с таким же удовлетворением, как мужики пили квас, придя с пашни или покоса. Они смеялись, перевязывая раны себе и друг другу. Они были точно такими же, как хирдманы моего отца. Даже общались на той же смеси северного языка и славянского, только выговор у них был другой – южный, полянский.

Тело мужа отнесли в баню.

Я нашла Держану, мы отыскали еще несколько женщин и занялись делом.

Раздели…

Снимать кольчугу нам помогал кто-то из Ингваровых хирдманов… я потом сообразила, что это был Хрольв, но тогда я еще ни с кем из них не была знакома.

Кольчуга никак не снималась, хоть плачь. Ее и с живого-то совлечь не так легко, а тем более – с мертвого, уже не способного исполнить «пляску конца битвы»[115]115
  Кольчугу снимают следующим образом: сильно наклоняются вперед, перекинув задний край подола на спину, и подпрыгивают, опустив руки, чтобы она свалилась под собственным весом. (Прим. авт.)


[Закрыть], как это называли в дружине моего отца и Вальгарда.

На теле моего мужа были две страшные раны от копья. Разбитые железные колечки глубоко вдавились в кровавую плоть…

Когда мы наконец, плача от горя и безнадежности, стянули кольчугу и стали резать окровавленную кожаную рубаху и сорочку, у меня вдруг все закружилось перед глазами и ослабели ноги…

Не помню, как я упала.

Очнулась я, лежа на той же укладке у себя в избе.

Уже было темно, горели лучины, несколько мужчин сидели у стола и толковали о чем-то. Я видела только черные спины и головы. Мне казалось, я проспала сто лет, и я почти не удивлялась, что ничего не понимаю: кто эти люди, почему они здесь? Смутно помнилось что-то ужасное, но оно казалось таким далеким, что на миг я даже почувствовала себя спокойно и уютно.

А потом ощутила, что моя сорочка ниже пояса мокрая и липкая. Под подолом поневы темнели кровавые пятна…

Так я узнала, что во мне все же рос новый побег Дивиславова рода, которому не суждено было проклюнуться на белый свет.

Кое-как я встала и пошла обратно в баню.

Тело мужа уже было обмыто и одето в погребальную белую сряду. Только тут я сообразила, что мне тоже нужно сменить сряду на «печаль». Отцвела я, молодуха, не успев расцвести, как следует…

И я тогда подумала: а чего ты хотела? От гнева богов не уйти.

Держана причитала, и другие женщины плакали по своему князю, но я никак не могла: меня будто камнем придавило.

Я чувствовала только тупое удивление и усталость. Смотрела в его застывшее лицо и молчала.

Если бы он знал… если бы я рассказала ему, пока было не поздно…

Может, он не стал бы брать меня в жены, и гнев моих чуров не настиг бы этот ни в чем не повинный город.

Но в дни перед свадьбой мне это не пришло в голову – уж слишком я была удивлена оборотом дела.

А теперь… я виновата перед ним, но исправить ничего уже нельзя.

В следующие дни мы готовили погребение.

Уцелевшие ратники ополчения разбежались, да и наших убитых надо было хоронить. Распоряжался всем Свенгельд. Видно было, до чего он привычен к этому делу. Краду для Дивислава тоже готовили его люди. Причем они сами знали, как это делается, хотя русь своих хоронит иначе.

Если бы кто-то сказал, что я должна последовать за мужем в Закрадье, я бы не огорчилась.

А куда еще идти мне, отмеченной Навью?

Но ничего такого не ожидалось. Ингвар сказал, что заберет меня с собой в Киев.

Даже погребальные жертвы на краде приносил Свенгельд. Зоряша только стоял рядом. Он был бледен как смерть и казался моложе своих лет. Я старалась на него не смотреть.

Ингвар объявил отрока наследником Дивислава с обязательством почитать его, Ингвара, как родного отца, платить ему дань и участвовать с дружиной в его походах, если он того пожелает. Эту дань предписывалось пока отсылать в Киев, а позже, когда Ингвар переедет жить в Волховец – туда.

Отныне зоричи были включены в державу волховецких князей, а Ульву принадлежала власть над всем Приильменьем.

Для охраны торговых путей и взимания сборов с купцов Ингвар оставил своих людей. Иных юному князю зоричей набирать и вооружать не разрешалось. Возглавляли дружину двое верных Ингвару хирдманов: Гудмунд и Сорогость.

Уцелевшие старейшины зоричей, стоявшие вокруг пылающей крады, а затем восседавшие на поминальном пиру, выглядели мрачно, что и было понятно: им приходилось идти под руку к ненавистным варягам, на деле – к тому самому Ульву конунгу, с которым они столько лет враждовали.

И все же Ингвар обошелся с ними не самым суровым образом. Он ведь мог вовсе истребить княжеский род и всю племенную старейшину, но позволил потомкам Зори-князя выжить и даже сохранить власть. Мог бы нахватать в гнездах вдоль Ловати полона, сколько получится, и продать на Волжский путь, получив огромные деньги прямо сейчас. И я знаю, что такие предложения кое-кто из дружины ему делал. Но он предпочел прирастить за счет земли зоричей свою будущую волховецкую державу и тем увеличить ее мощь. Он понимал, что это далеко не конец его свершений.

Я думала, что теперь Ингвар уведет дружину на Нарову – искать мести за смерть Вальгарда. Правда, не верила, что он ее найдет: ведь близка была зима, и лиходеи наверняка уже убрались за море.

Пока устраивались дела в Зорин-городце, Ингвар съездил к отцу в Волховец: известить о своей победе и договориться насчет кораблей и дружины из Ладоги.

Вернулся он дней через десять.

В княжьей избе в тот вечер был большой шум и попойка до утра.

Оказалось, что Ульв конунг и его родич Хакон ярл уже давным-давно послали корабли к устью Наровы – сразу же, как хитрый Ранди Ворон весной отправил им весть, что Мистина умыкнул дочь Вальгарда и везет в Киев! Уж конечно, Ульв конунг лучше меня понимал, что такие дела надо делать летом, а не дожидаться первого снега. Его родич Фасти привез в Волховец два десятка мечей, захваченных у викингов, а Ингвар доставил их сюда, чтобы взять в Киев и показать Эльге.

Не головы же было тащить!

Теперь она будет знать, что месть за ее отца свершена.

Мне бы тоже следовало этому радоваться – ведь Вальгард был и моим близким родичем. Но меня неприятно поразила эта предусмотрительность Ульва конунга. Он как будто знал все заранее.

Много времени спустя я услышала, что он, наоборот, стремился не допустить встречи киевлян с теми викингами, чтобы те не сумели рассказать, кто их послал в устье Наровы еще прошлой весной…

Но тогда мне было не до провинностей старика Ульва. Моя жизнь была разбита на кусочки, и я даже не представляла пока, что из этих осколков удастся собрать.

Мне едва исполнилось шестнадцать, а со мной уже случились почти все несчастья, возможные для женщины.

Разве что не продали меня за море Хазарское…

Что касается Эльгиного приданого, то оно сохранилось у меня почти нетронутым. Я ведь надеялась, что когда все уляжется, сумею уговорить мужа переслать укладки ей. Также Ингвар велел мне собрать все, что я считаю своим: мое приданое, дары от мужа, людей, которых хочу взять с собой. Он объявил, что заберет в заложники всех младших детей Дивислава.

Я даже обрадовалась этому: мне было легче держать их при себе, чем покинуть на нового князя – еще отрока, и киевскую дружину. В ней были такие рожи…

Держане мы предлагали забрать своих детей и вернуться к ее родичам-полочанам: она ведь была сестрой полоцкого князя, а ссориться с ним сверх необходимого Ингвар не хотел. Две ее старшие дочери уже к тому времени выросли и вышли замуж, она могла бы перебраться жить к ним, но сама решила, что поедет со мной и племянниками.

Сборы заняли гораздо больше времени, чем я рассказываю.

Наступила зима, выпал снег, и установился санный путь. И только тогда мы наконец тронулись вверх по замерзшей Ловати: Ингвар с дружиной и добычей, мы с Держаной и пятью детьми, со всеми нашими пожитками и челядью.

По пути через Ловать мне много раз приходилось подтверждать местным старейшинам: да, князь Дивислав убит, ему наследовал князь Зоремир, принесший обет сыновнего послушания князю Ингвару.

Да и то, что я ехала с Ингваром в Киев, говорило яснее всяких слов. Зоричи думали, что он берет меня в жены! Трудно их винить: так оно и было бы, если бы не Эльга. У Ингвара уже были жены, так же, как и я, захваченные в прежних походах. Я пополнила бы их число, если бы он не собирался сделать своей княгиней мою сестру и преподнести ей меня в качестве подарка на свадьбу.

С Живлянкой на коленях, чтобы обеим было теплее, укутанная в большую медведину, я сидела в санях и то дремала, то рассказывала ей сказки, если она не спала, то смотрела, как тянутся мимо заснеженные речные берега.

Больше всего я тогда хотела знать: искупила я свою вину за злостное вторжение в Навь? Или это мне еще предстоит?

Наверное, главные мои беды впереди: ведь до сих пор пострадать за меня пришлось совсем другим людям.

Предстоящая долгая дорога в Киев – на край света, чужой и незнакомый, – нас с Держаной страшила.

Это и правда было похоже на путешествие в Навь: тьма, черное или серое небо над белым снегом, замерзшие русла рек, стена леса по сторонам, холод, ветер…

Незнакомые люди, которых мы встречали на ночлеге – сегодня одни, завтра иные, – все они были для нас лишь тенями, сменяющими друг друга. И они на нас смотрели так, будто выходцы из Нави – это мы.

Если порой в полдень выходило солнце, я удивлялась тому, что в этом мире оно вообще есть.

С каждым днем мы забирались все дальше в неведомое, все дальше от родных людей и краев.

Наверное, и родители уже думали обо мне, как о давно умершей.

И единственными «своими» для нас постепенно становились те куды, что нас сюда занесли – Ингвар и его хирдманы.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мне полагалось ненавидеть его – убийцу моего мужа.

Но тогда я не чувствовала ничего подобного.

Мне казалось, что всех нас несет, будто листья на ветру, и Ингвар был таким же листом, как я и Дивиславовы дети.

Он разрушил мою жизнь – но как он мог бы поступить иначе? Их с Дивиславом столкновение было предопределено много лет назад; судьбу эту вырастили Ульв конунг, сам Дивислав, даже стрый Вальгард, а Ингвару осталось только пить ту брагу, которую для него заварили другие.

Дни, проведенные в избе Буры-бабы, не прошли для меня даром: я смотрела на жизнь, будто издалека, и видела гораздо больше, чем люди обычно видят на своем месте.

А еще – он ведь вез меня к Эльге!

Надежда на встречу с ней поддерживала меня в этом зимнем пути.

Надо сказать, Ингвар заботился о нас по дороге, будто я и правда была его женой. Когда мы останавливались на ночлег в какой-нибудь веси, он всегда отправлял нас в самую лучшую избу, выгоняя оттуда хозяев. Нам немедленно доставлялись припасы: мука, пшено, молоко, творог, даже парочка кур, так что мы могли быстро приготовить еду и покормить детей. Часто он сам приходил ужинать и завтракать с нами и никогда не отдавал приказ к отъезду, пока мы и дети не были сыты, одеты и готовы. И порой даже сам закутывал нас в медведину.

Как-то он принес Живлянку, чтобы усадить в сани: дети уже привыкли и не боялись его. И у меня вдруг мелькнула мысль, что ему нравится быть главой целой семьи из двух женщин и пятерых детей! А ведь ему было всего лишь восемнадцать или девятнадцать лет, что за радость парню в такой обузе?

Однажды я расхворалась: болело горло, голова была тяжелой, и я пылала, как горшок в печи.

И войско пять дней не трогалось с места, пока Держана поила меня отваром мяты и ревелки с калиной и брусникой на меду.

Когда я, окрепнув, попыталась Ингвара поблагодарить, он отмахнулся: ребятам-де тоже надо было отогреться, поправить снаряжение и сани, на охоту съездить…

На охоту они тогда и вправду съездили и привезли здоровущего медведя.

Я к тому времени уже встала: горло побаливало, но жар прошел.

Смешно сказать, но мне было приятно видеть медвежью мертвую тушу: казалось – вот он, виновник всех наших бед, и мы отомщены!

Когда парни разделали тушу, я сама вызвалась приготовить. Сперва мы сутки выдерживали мясо в больших котлах в погребе, пересыпав сушеной мятой и толчеными можжевеловыми ягодами. Потом обжарили, залили квасом, положили лук, морковку, репу, потушили, а потом еще добавили давленую бруснику с разведенным медом.

Лесного батьку съели до последней косточки. Конечно, хирдманы – люди непривередливые, в походах они охотно едят змей и лягух, если больше ничего нет. Но тут, когда они ели, набившись в местную обчину, Хаки крикнул: «Конунг, женись лучше на этой!» – и все засмеялись, как будто это была очень хорошая мысль.

Но обычно мы с Держаной и детьми ужинали в своей избе, отдельно от дружины.

Ингвар все чаще приходил к нам – один, без хирдманов.

Не хотел, чтобы кто-то слышал наши разговоры.

Ему хотелось поговорить со мной об Эльге.

Он ничего о ней не знал. Оказалось, что он почти не успел с ней познакомиться: за все это время они виделись три-четыре раза!

Большую часть времени, что Эльга провела в Киеве, его там не было, а когда он вернулся, то почти сразу отправился исполнять ее условия.

Понемногу я рассказала ему про всю нашу жизнь, даже про «медвежью кашу» в детстве. Рассказала, почему стрый Вальгард разорвал их первое обручение. И про то, что наши плесковские родичи считали более выгодным породниться с Дивиславом, который сидел на пути в золотые южные страны, а не с Ульвом, без которого легко могли обойтись.

Ингвар слушал меня без возмущения, задумчиво. При своей простецкой внешности он был далеко не глуп.

Мне казалось, он совсем неплохой человек для того, кто вырос без матери, в дружине, со Свенгельдом в качестве няньки. Судьба его не жалела, у него почти не было детства. Мне было странно, что он жалел наших детей, порой даже играл с ними. С мальчишками, разумеется: дрался с ними на палках – откуда ему уметь играть как-то иначе? Но я видела, он следит, чтобы не причинить им вреда, они ведь были еще слишком малы: Соломке девять лет, а Вестимке семь.