Текст книги ""Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 335 страниц) [доступный отрывок для чтения: 118 страниц]

Эльга была у себя, я – у нас дома. Мне нужно было найти случай поговорить с Мистиной, но как? Если он так и уедет, то Эльге предстоит путь в медвежью берлогу. Она-то храбрилась – она вообще была очень храбрая, – но я не могла без содрогания даже думать о том, чтобы она…

Я не была уверена, что ее желание сбежать к Ингвару, сыну Ульва, разумно, но она и не просила меня судить о разумности ее желаний.

Она просила меня помочь. И если я, сестра, ей не помогу, то кто же?

Мистина допил пиво и поставил кубок на стол.

О, за посуду мы могли не краснеть, явись к нам какой угодно гость: для хороших людей мать выставляла на стол прекрасные греческие кубки, серебряные, с самоцветами и резьбой. Стрый Одд прислал нам подарки после того своего похода на Миклагард, о котором до сих пор шли разговоры. Были там и кубки, и блюда, и шелка.

Так что пусть Мистина не воображает, что у нас тут не умеют принять гостей!

Я подошла, чтобы налить ему еще; отец в это время смотрел в другую сторону, и я толкнула Мистину локтем. Он поднял на меня глаза, я лишь бросила быстрый косой взгляд в сторону двери, очень жалея, что не могу шепнуть ему хоть слово. Но оказалось, в этом нет нужды: он мгновенно опустил веки, потом вновь глянул на меня, и по его глазам я угадала, что он меня понял!

«Уж не ясновидящий ли он?» – подумала я тогда.

Ну что вы хотите: я была не из тех бойких девок, которые с двенадцати лет, едва успев надеть поневу, начинают перемигиваться с парнями. Я тогда еще не поняла, что Мистина из тех мужчин, кто всегда ищет взгляда хоть какой-нибудь женщины, кроме совсем старых и дурных собой.

Вскоре вошла мать. Я поставила кринку на стол и сказала:

– Если я вам не нужна, я пойду к Эльге?

– Иди, – вздохнула мать, и я поняла, что она сама оттуда.

Наверное, они с Домашей обсуждали то же самое. Мы знали: обе наши матери хотят видеть Эльгу за Дивиславом. Обе они сами прожили жизнь за варягами и, я думаю, не имели причин жаловаться на судьбу, но под влиянием своей родни сохранили недоверчивое отношение ко всем прочим выходцам из руси.

Я вышла из дома, но к Вальгардовой избе не повернула, а остановилась за углом.

Через какое-то время послышались шаги.

Мистина направлялся к отхожему месту.

Я обождала, пока он покажется оттуда, вышла из-за угла, убедилась, что он меня заметил, и пробежала к бане. Юркнула туда, спряталась за косяк, еще раз оглядела двор.

Вроде никого нет.

Я села и стала ждать. Сердце у меня так билось, что хотелось придержать его рукой. Если кто увидит, что я переглядываюсь с чужим парнем…

Вот уже чем меня никогда не попрекали, так это распутством. Но глупо было беспокоиться о своей славе, когда Эльге грозило нечто похуже.

Стало темно: кто-то загородил дверь. Потом вполголоса помянул йотунову мать: выпрямляясь, этот дылда стукнулся головой о косяк.

– Тише ты!

Я схватила его за руку и потянула в темный угол, толкнула, прикрыла дверь – но не полностью, чтобы никто не заподозрил, будто в нетопленой бане кто-то есть.

– Послушай! – Я встала перед ним: он сидел на скамье, вытянув длинные ноги чуть ли не на всю баню, и видно было, что пивом он угостился от всей души. – Ты что-нибудь соображаешь, или я зря тебе столько подливала?

– Я все соображаю! – Мистина засмеялся. – Только пока не знаю, ты сама хотела со мной повидаться или тебя сестра послала. Но я согласен на то, и на другое!

– Моя сестра просила меня поговорить с тобой.

Мне хотелось ради осторожности понизить голос, но для этого пришлось бы подойти к нему поближе, чтобы он меня расслышал, и я не решилась.

– Ты можешь дать слово от имени Ингвара сына Ульва, что он отомстит за нашего родича Вальгарда, если моя сестра согласится стать его женой?

– Так я для этого и приехал! – Он хлопнул себя по бедру. – С самого начала вам всем об этом твержу! А вы сперва хотели меня утопить – и только гибель твоего дяди спасла от ужасной гибели меня. Я твердо намерен попасть в Валгаллу, а для этого надо погибнуть в бою. Поэтому я решительно не согласен быть растерзанным сумасшедшими девками!

– Ну, уж если кому судьба появляться не вовремя, то мы не виноваты!

– А мне сдается, я появился очень даже вовремя! Ведь этот ваш второй жених, князь Дивислав, едва ли побежит мстить за Вальгарда.

Видно было, что он слишком пьян, чтобы сосредоточиться на деле.

– Я не собираюсь болтать здесь с тобой всю ночь! Если тебе надо проспаться, то я лучше приду с утра.

– Да ладно тебе! – Он вдруг наклонился вперед, поймал меня за подол и подтянул к себе. Я упиралась, стараясь не шуметь. – Я что, похож на пьяную свинью?

– Похож!

– Я все понимаю. Успокойся. – Он провел рукой по лицу. – Так твоя сестра согласна?

– Согласна, если Ингвар выполнит условие. Но ее родные, мать и князь, не согласятся, поэтому тебе придется увезти ее украдом. Ты знаешь, что это значит?

– Знаю. Уводом, убегом… это так называется. Это означает, что мы встречаемся у реки, я сажаю ее в лодку и увожу. Если нас не поймают до утра – она моя.

– А вас не поймают?

– Дорогая! – Он взял мою руку и так пылко прижал к своей груди, будто это за мной он приехал сюда через полсвета. – Погляжу я на того болвана, который попытается отнять у меня девушку! Едва ее увидев, я понял: эта девушка будет моей… ну, то есть нашей. Ингвара конунга. Я еще не знаю как, но будет. Даже если мне придется уговаривать ее и запугивать, как Скирниру Герд[104]104
  Имеются в виду мифологические герои из песни «Старшей Эдды», в которой Скирнир, посланец бога Фрейра, уговаривает прекрасную деву-великаншу Герд принять сватовство его господина, в том числе угрожая ей проклятием. (Прим. авт.)


[Закрыть]. Ты знаешь, кто это такие?

– Некогда басни рассказывать! Есть еще одна важная вещь! – Я отняла руку, но он будто этого не заметил и снова ее взял. – Браки украдом – не для знатных людей. Настоящий брак заключается с согласия родни, с приданым и дарами. Ты это знаешь не хуже меня. И мы хотим, чтобы ты и Ингвар конунг хорошо уяснили кое-что. Мы все помним, почему обручение моей сестры и Ингвара уже было расторгнуто один раз. Его отец опозорил себя, продав свое честное слово за то ожерелье, что ты привез. Если теперь Эльга возьмет ожерелье снова, это будет означать, что в приданое она приносит возвращенную честь Ульва конунга и его сына Ингвара. Даже если другого приданого не будет! И она станет настоящей его женой, княгиней, королевой, и будет делить почет и уважение, которого Ингвар сумеет добиться, и ее сын будет его первым и полноправным наследником. Ты имеешь право обещать это от его имени?

– Еще забыла: и покупать ей все украшения, на которые она укажет… Да тебе бы на тинге речи держать! – восхитился Мистина. – Кто тебя научил? Если отец, так я пойду к нему, и мы все обсудим как следует, сидя за столом.

На самом деле мы с Эльгой все обдумали по пути из леса домой. Мы хорошо знали разницу между свадьбой с брачными дарами и обычным украдом.

– Не важно, кто меня научил. Ты можешь дать слово?

– Клянусь Одином! Или Перуном, если тебе так понятнее.

Я засмеялась.

Он говорил со мной на северном языке и думал, что я не знаю, кто такой Один.

– Она выйдет ко мне утром? Я уезжаю на заре.

– Не думай, что здесь одни глупцы. Если она просто уедет с тобой, вас поймают еще до первого поворота реки. А надо не попасться до утра. Поэтому завтра тебе далеко уезжать не следует. Вы подниметесь по реке до ручья, заведете в него лодки и вытащите их на берег. Спрячьте в кустах, чтобы с реки не было видно. Там роща, а в ней глубокий овраг. В нем вы и ждите. Через несколько дней мою сестру отошлют из дома. Но она пойдет не туда, куда ее пошлют, а к вам. Тогда вы и увезете нас. А дня два-три, надо думать, нас не хватятся.

– Вас? – Он подтянул меня к себе поближе, но я отодвинулась и снова отняла руку. – Ты тоже поедешь?

– Я всегда буду сопровождать ее.

– Ну, красивые девушки у нас лишними не будут…

Он попытался меня обнять, но я выскользнула и встала.

– Стой, ты куда!

Он протянул свои длинные руки, чтобы поймать меня, но я отскочила к двери.

– Мы уже все решили!

Я припала к дверной щели, пытаясь разглядеть в сумерках: нет ли кого поблизости, не увидит ли кто, как я выхожу из нетопленой бани? В это время меня обняли сзади, разгоряченное лицо Мистины уткнулось мне в шею под косой.

– Ну, куда ты? – бормотал он, целуя меня в шею. – Не спеши. Побудем еще… Может…

– Ты сдурел совсем!

Я отпихнула его изо всех сил, толкнула дверь и выскочила наружу, уже не заботясь, есть ли кто рядом, и пустилась бежать к Эльгиной избе. Сердце колотилось, пробирала дрожь, но не от страха, а… не знаю от чего.

Щеки горели, я была возмущена и в то же время фыркала от смеха.

Вот дурень!

Но уже возле двери Вальгардовой избы я перестала смеяться. Если наш замысел сорвется, это дело, что киевский верзила хотел сделать со мной, с Эльгой сделает медведь. Мистина-то еще ничего себе…

Я тайком передала Эльге, о чем мы договорились, но о завершении нашей с Мистиной беседы смолчала. Почему-то я знала: ей будет неприятно услышать, что он лез ко мне. Может быть, ей и надо было это знать, но… просто мне не хотелось об этом говорить.

Мы легли спать у Домаши на полатях, как почти всегда, но я долго ворочалась и не могла заснуть.

Все вспоминалось, как его длинные руки обвились вокруг меня, и от этого начинал ныть живот.

Эльга, кажется, тоже не спала. Но я даже не хотела гадать, о чем думает она.

 
Поведу русалку от бора до бора,
Ой, рано-рано, от бора до бора!
От бора до бора, в зелену дуброву!
Ой, рано-рано, в зелену дуброву!
Положу русалку под тяжелый камень!
Ой, рано-рано, под тяжелый камень!
 

По дороге вдоль реки из Люботиной веси шла толпа девушек с охапками травы в руках. Все были одеты в праздничные поневы и сорочки, с заплетенными косами, с пышными венками на головах – последними перед Купалой.

Только одна еще несла в себе силу дикой стихии: идущая впереди была в одной белой рубахе, увитая жгутами из травы и цветов, в огромном венке, закрывающем лицо, с распущенными светло-русыми волосами.

Заканчивались русалочьи велик-дни.

Развились венки на березах в роще, уплыли цветы вниз по Великой.

Оставалось последнее – проводить русалок из земного мира туда, откуда они пришли.

 
Положу русалку под тяжелый камень!
Ой, рано-рано, под тяжелый камень!
Здесь ей почивати, лето летовати!
Ой, рано-рано, лето летовати!
Здесь ей почивати, зиму зимовати!
Ой, рано-рано, зиму зимовати!
 

Сквозь свисающие на лицо хвосты венка Эльга почти ничего не видела перед собой, и Володея с Беряшей вели ее за руки, держа через спущенные длинные рукава. Она действительно чувствовала себя выведенной из этого мира – кем-то таким, кого сейчас положат под белый камень и оставят там.

С тех пор как она побывала у Буры-бабы, ей не было покоя.

Хотя, пожалуй, не Бура-баба была в том виновата.

Все изменила смерть отца.

Эльга никак не могла привыкнуть, что он не вернется никогда, но ей уже приходилось считаться с тем, что его нет. В душе все смешалось: боль потери, чувство беззащитности, тревога перед будущим.

Сильнее всего мучила неясность этого будущего.

Последние годы она прожила, твердо зная, что ей предстоит: выйти за Дивислава и стать княгиней зоричей. Но необходимость мести за отца развернула ее мысли к другому – опять к Ингвару, сыну Ульва.

Это значило – не кривичи, а ильменские поозеры, не Зорин-городок, а Волховец.

А еще – для брака с Ингваром не нужно идти в лес к медведю.

И сколько мать ни убеждала, что это необходимо для обретения силы, нужной ей как будущей матери сыновей и старшей жрицы племени, что-то в душе Эльги упорно этому противилось.

Она слишком хорошо помнила, каким холодным, темным ужасом веяло на нее от косматой фигуры среди ветвей, поразившей ее еще в детстве, и от этой старухи-птицы на полатях, которая пряла ее судьбу…

 
В камне тебе спати
Ой, рано, спати!
Поле не топтати!
Ой, не топтати!
 

Набросав травы под самым боком огромного камня, Эльгу положили на зеленую постель и закидали сверху тоже травой.

Похоронили.

Вернули земле-матушке.

 
Мы русалку проводили,
Рано-рано проводили!
В чистом поле схоронили!
Рано-рано схоронили!
 

Ушли.

Смех и голоса постепенно стихали и наконец совсем растаяли вдали.

Уже можно было встать, отряхнуться и идти потихоньку домой, но Эльга продолжала лежать. Приподнимая веки, она видела небо через завесу трав – наверное, так смотрит настоящая русалка из-под земли.

От густого травяного запаха кружилась голова, душа воспаряла, Эльга почти не чувствовала своего тела, почти забыла, кто она такая и что с ней. Она будто застыла на развилке и ясно видела две дороги, уходящие в разные стороны. Одна – в сумрак, в чащу леса, откуда веяло темной силой земли. Оттуда смотрели бесчисленные поколения предков ее матери – до старого князя Судислава, который привел свой род на эти берега. За его спиной возвышался Крив, родоначальник племени кривичей и земное воплощение Велеса, похожий на каменного идола с неразличимыми чертами. А совсем в глубине тьмы лежал в берлоге медведь – предок вообще всех людей. Тот самый, который должен был наделить ее силой рожать сыновей, достойных продолжить славу рода.

А вторая дорога уводила вверх, в сияние света, но там ничего не было видно. Ясно было только, что нужно подниматься по реке жизни, к небу, откуда текут все реки, но даже ближайший отрезок пути мешало видеть солнце, слепящее глаза.

Краешком сознания Эльга понимала, что с ней происходит: сделавшись «умершей русалкой», она встала на тропу богов и может увидеть свою судьбу – ту, что не открыла ей до конца Бура-баба.

Получить подсказку, узнать, куда же идти!

Хотелось туда – к свету, куда ушли дня три назад киевские посланцы Ингвара, обещавшие увезти ее с собой. К тому жениху, который, должно быть, еще в колыбели требовал кольчугу и шлем.

Подальше от всех медведей…

Но ничего не было видно. Мешала трава и слепящее глаза солнце.

Эльга с усилием овладела собой, села, сбросив с себя траву, вытерла лицо.

Голова кружилась, перед глазами все плыло. Она немного отползла от камня, у подножия холодного даже в этот теплый день, посидела, закрыв лицо руками, потом посмотрела на реку. Вода ярко блестела, отражая синее небо, и казалась дорогой, вымощенной чистым золотом.

Вдруг девушке показалось, что позади кто-то есть. Эльга обернулась и в изумлении опустила руки.

На камне стояла женщина – высокая и стройная, в белой одежде похожая на березу. От красоты ее лица и тепла синих глаз захватывало дух.

Она улыбнулась Эльге, подняла руку и показала на воду Великой. Потом сделала шаг по поверхности камня, второй – уже по воздуху, и растаяла.

Широкий синий плат на ее голове растекся по небу, обернувшись лазурью виднокрая, белая одежда затерялась среди ослепительных облаков. И все же Эльге казалось, что эти глаза все еще смотрят на нее.

И долго она сидела на траве, зачарованно глядя вверх.

Потом встала, медленно вернулась к камню.

Провела рукой по его поверхности – вот здесь она стояла…

Пальцы нащупали выемку. Что это?

Эльга встала на цыпочки, чтобы лучше было видно, пошарила по валуну и обнаружила продолговатое углубление. Больше всего это было похоже на след женской узкой ножки – такой же, как у нее самой.

Да, вот здесь она ступила, уходя в небо.

Но что это была за женщина, способная уйти в небеса, легчайшим касанием оставив след на твердом древнем камне?

Лада? Суденица-Доля? Солонь – Солнечная Дева? Может быть, Фрейя, о которой Эльге еще в детстве рассказывал отец?

Как тут угадать?

Выбрав из кучи травы самые лучшие цветы, Эльга покрыла ими след богини, касаясь камня так ласково, будто это могла почувствовать небесная гостья. Поверхность валуна нагрелась на солнце, но Эльге казалось, что в нем задержалось тепло той нежной ножки.

Душу ее заливала благодарность, которой не вместил бы даже воз цветов. Впервые за эти дни ее наполняло чувство тепла, покоя, уверенности.

Кто бы ни была та женщина, она хотела Эльге добра и указала дорогу.

Теперь девушка могла найти в себе смелости на то, чтобы оторваться от рода и семьи, от судьбы, благословленной предками по матери, и пуститься в путь под покровительством одних лишь богов.

Ну и еще варяжских предков отца – они хорошо знали, что значит бросить все и уйти в поисках счастья, надеясь лишь на свою удачу. А удачи у нее было много – ведь ей оставили ее по наследству не только отец, но и сам Одд Хельги!

После проводов русалок Эльга сказала мне, что больше не хочет ждать.

Я едва не пошутила, что русалочьи похороны пошли ей на пользу: она вернулась из-под Ладиного камня такая радостная, какой я давно ее не видела. Ее глаза сияли, да и вся она будто светилась изнутри. Ушла тревога, которая давно ее томила, а меня – еще сильнее, потому что она почти не говорила со мной об этом. Она сделалась уверенной, полной ожидания чего-то хорошего. Я даже заподозрила, что Мистина тайком воротился и сумел с ней повидаться, но она в ответ на мои расспросы посмотрела на меня с удивлением и покачала головой: Мистину она с тех пор не видела.

А я надеялась, что скоро мы его увидим.

Для этого нужно было уйти из дома, чтобы все думали, будто мы отправились к медведю. Тогда у нас будет целых три дня, прежде чем родичи хватятся.

А когда девушку увозят украдом, то она считается законной добычей похитителя, если их не настигли до следующего утра, так что наше дело будет сделано, и Мистина получит право распоряжаться Эльгой: взять себе или отдать своему князю.

Мы верили, что он и правда так предан Ингвару, как говорит; в ином случае Ульв конунг не доверил бы ему смарагдовое ожерелье.

Что бы там ни было связано с этим украшением, за него можно было бы купить всех девок Люботина.

Уезжая, Мистина тайком оставил ожерелье нам.

Я не знала об этом, но вечером, после отъезда киевлян, ложась спать, обнаружила плотно завязанный льняной мешочек на полатях, под моей подушкой. Ясно было, что предназначено оно Эльге, которая согласилась взять его обратно.

Но первый замысел не удался: Домаша не пустила нас в лес.

– Князь обещал, что за тобой придут, как срок настанет, – сказала она Эльге. – Одних велел не пускать. Хотите травы собирать – пусть Гремятины ребята вас проводят.

Идти в лес в сопровождении моих братьев из Люботина мы не хотели: эти уж точно будут выполнять волю князя и нас Мистине не отдадут. А подводить их под драку с хорошо вооруженными и обученными варягами было нельзя: порежут еще кого!

Не сказать чтобы нас держали взаперти: мы ходили с прочими женщинами собирать зелия и полоть лен, но я заметила, что кто-то всегда старается держаться поблизости от нас. Казалось, домашние норовят не выпускать нас из виду даже дома, а за частоколом Варягина – и подавно.

Не думаю, что домочадцы подозревали о наших истинных замыслах. Если бы кто-то, скажем, видел меня с Мистиной, Володея с Беряшей наверняка бы нам проболтались. Эти две, как и мы с Эльгой, повсюду ходили вдвоем, но были очень нам преданы и во всем старались нам подражать. Если бы они узнали нечто важное, что нас касалось, то непременно поделились бы еще до вечера. Однажды я прямо спросила их: не говорила ли мать, что, мол, нужно приглядывать за Эльгой, но они помотали головами.

– Мать тревожится: князь про Эльгу одного хочет, а стрый Турлав – другое, – сказала Беряша.

– А она за нее перед князем отвечает… и перед чурами, – шепнула Володея, боязливо оглянувшись.

И у чуров были причины тревожиться о своей внучке.

У меня тоже, поэтому я старалась не терять Эльгу из виду.

Я не знала покоя, и с каждым днем тревога нарастала.

Мистина и его люди не могут бесконечно жить в овраге! А если их кто-нибудь заметит? Ясно будет, что они не рыбки половить остановились, все ведь знают, зачем они приезжали и чего им нужно!

Мы так извелись, что ждали медведя с нетерпением невест, страдающих по женихам.

И косматый «жених» пришел – на седьмой день после нашего похода к Буре-бабе. Домаша разбудила нас на заре:

– Медведь явился! Невесту себе требует!

Все наше Варягино поднялось.

Особенно разволновались женщины, дети, челядь; хирдманы пожимали плечами и хмыкали, но тоже смотрели с любопытством.

Оказывается, Князь-Медведь объявился еще с ночи: собравшись утром гнать скотину на луг, челядины обнаружили его сидящим на земле напротив ворот. Все ожидали этого, но обычай требовал поднять крик, и это было исполнено. Не сказать, чтобы наши притворялись: Князь-Медведь выходил из леса и являлся к людям лишь несколько раз в год, в поминальные дни, когда посещал избы и принимал дары, назначенные чурам. Но это всегда бывало осенью или на Коляду, никто не видел его здесь в семик. Это повергало в изумление и ужас, как нарушение принятого мирового порядка: все равно что среди лета из лесу вышел бы зимний сугроб.

Даже дети носились по двору и вопили от возбуждения. А обе наши матери взялись за Эльгу и стали собирать: умыли, расчесали и заплели косу, одели в новую беленую рубаху, «печальную» синюю поневу и вздевалку. Кроме поневы, все было белым, с тонкой строчкой «дедов» черной нитью.

Стрыиня Домаша причитала, жалуясь на злое чудо-юдо беззаконное, которое пришло за ее любимой дочкой, ясной звездочкой, призывала родимого батюшку, чтобы заступился за милое дитятко…

Было горько и смешно слушать это, зная, что тут, под рукой, у нее четыре десятка дружины, готовой с большим удовольствием отстоять дочь своего вождя хоть от целой стаи медведей.

Я поначалу крутилась рядом, подвывая матерям. Потом, когда Эльгу повели наружу, разрыдалась и бегом кинулась прочь, будто в ужасном горе. Вместе с толпой позади Эльги я выбралась за ворота и тоже увидела его: он уже не сидел, а стоял, в своей шкуре, с посохом, с личиной, оставлявшей на виду только бороду.

– Вот и невеста! Давно поджидаю! – хрипло проревел он, и меня пробрала дрожь от этого голоса. – Ступай за мной! Хорошо мне послужишь – награжу, не послужишь – съем!

Женщины закричали, дети завизжали от страха.

Медведь взял молчаливую, с опущенными глазами невесту за руку и повел к лесу.

Домочадцы смотрели им вслед.

А я бросилась бегом совсем в другую сторону. Мне нужно было добежать до оврага, где скрывалась дружина Мистины; по пути я только и думала, как бы что не задержало нас, и мы успели отыскать медвежье логово до ночи!

По пути молчали.

Князь-Медведь ничего не говорил, дышал как-то очень шумно и порой сотрясался от приступов сильного кашля. Эльга и не знала, что сказать ему, да и желания не имела. Она старалась сохранять спокойствие и верить, что становиться женой медведя ей все же не придется, но чувствовала – в груди словно холодная вода разлита, а сердце непрерывно катилось куда-то вниз.

Уж сколько сказаний и басен она с детства слышала от бабы Гони и от других старших!

В них девушек часто похищали разные обитатели Закрадья: то медведь, то ворон или орел, то Вихрь Вихрович, а то и двенадцатиголовый змей. Девушку всегда спасали: за ней приходил жених, избранный в человеческом роду. Но он шел по три года, изнашивал три пары железных черевьев, съедал три железных каравая и ломал три железных посоха. Эльга не хотела три года жить в медвежьем логове, пока князь Ингвар… или Мистина… или пусть даже Дивислав отыщут ее и выведут снова в люди.

Два раза она попыталась отнять руку, но Князь-Медведь не отпустил, на второй раз даже проворчал что-то угрожающее, и она оставила попытки.

А идти с ним рука об руку было очень неприятно: его ладонь будто переливала в нее какое-то гнетущее темное чувство, от которого душа наполнялась все большей тяжестью и даже становилось тошно.

И ведь это еще самое начало…

И пусть он – не настоящий медведь. Он – старший сын бабы Гони от прежнего Князя-Медведя, значит, Эльге он родной вуй – старший брат матери. Это если по человеческому счету. А брачное соитие между кровными родичами запрещено и проклято уже тысячу лет, с тех пор как люди стали брать жен в чужих родах, а не своем. Оно разрешено и предписано только там, где родовое прошлое длится вечно.

В Закрадье.

Для тех, кому позволено войти туда, приблизиться к богам, а затем вернуться к живым.

Даже у северных богов отца подобное случалось: Фрейя была Фрейру и сестрой, и женой.

Но Эльга не хотела даже на три дня возвращаться в чащобу древних обрядов.

Светлая женщина на камне указала ей иную дорогу…

Но чем дальше они шли, тем яснее Эльга понимала, как трудно будет Ингвару… то есть Мистине здесь ее отыскать. А что, если Уту посадят дома, не позволят уйти?

Как она и ожидала, Князь-Медведь вел ее уже почти знакомой дорогой.

Вот ручей, вот ельник, вот черепа на кольях тына Буры-бабы. Теперь вид этого преддверия Нави не испугал Эльгу, а лишь наполнил еще горшей тоской от мысли о том, что вот-вот за ней закроются ворота Нави, отрезав от прежней жизни.

Медведь постучал, старуха открыла створку.

Как и в прошлый раз, в руках у нее был горшочек киселя, и обоим пришедшим она дала съесть по ложке.

Но после того Эльгу повели не в избу, а в обход нее. Позади, в дальней стороне тына, обнаружилась калитка, о которой рассказывала Ута. Бура-баба открыла ее, и Князь-Медведь вывел Эльгу наружу.

Они миновали сторожу и очутились в Нави.

Здесь начиналось болото: по сторонам были кочки с блестящей между ними водой, а по бокам узкой – лишь на одного – тропы виднелись два старых, оплывших, но еще глубоких рва. На срезе склона серела свежая земля: кто-то не так давно их подновлял. Благодаря рвам двор Буры-бабы превращался в крепость: и в Навь, и обратно можно было попасть только по этой тропе.

Проходя вслед за медведем по тропке между рвами, Эльга глянула вниз. По дну ползла черная змея, и девушка содрогнулась.

Наверное, их там много…

В глаза бросилось что-то белое, похожее на кость, но приглядываться она не стала.

И так уже на сердце тяжелее некуда.

Едва закончились рвы, как с ближайшей сосны глянул на них рогатый череп. Казалось, он смеялся своими длинными зубами, предвкушая добычу.

Эльга опустила глаза и уже не смотрела по сторонам. Она не хотела видеть всех этих ужасов, которыми был полон здешний мертвый мир. Из леса веяло холодом, деревья перешептывались за спиной.

К счастью, слишком углубляться в Навь не пришлось.

Через две сотни шагов показалась изба – побольше той, куда медведь когда-то принес двух маленьких испуганных девочек. Под стенами так же были набросаны кости, но внутри оказалась не только печка, но и лавки, стол, светец над лоханью, укладка и прочая домашняя утварь. Словом, имелось все нужное для того, чтобы обитать здесь годами, а не заходить изредка по особому случаю.

– Ну вот, девка, здесь и жить будем, – сказал Князь-Медведь, заведя Эльгу внутрь. – Толки просо, вари кашу. Как сваришь, позови. А я в лес пойду по дрова. Вот такое дело…

Он взял из-под лавки топор и снова вышел.

Эльга села под оконцем, радуясь, что он больше не держит ее руку. Даже возможность перевести дух уже казалась подарком судьбы.

В избе пахло не плесенью, а дымком: да, это его настоящее обиталище. На широкую лавку, где было набросано тряпье, она старалась не смотреть. Из порванного тюфяка лезет свалявшаяся осока, настилальники из грубого небеленого льна давно не стираны…

И они думают, что ей пристала такая брачная постель?

Она провела здесь совсем чуть-чуть времени, а уже хочется утопиться. А баба Гоня – тогда еще юная девица – прожила в этой берлоге целый год! Едва ли прежний Князь-Медведь был приятнее нынешнего… и он тоже был ей родичем по матери!

Сомнительно, чтобы юной Годонеге это все нравилось. Но она прожила здесь до тех пор, пока у нее не родился ребенок – тот самый, что сегодня привел сюда Эльгу. И еще какое-то время, пока родители не убедились, что младенец выживет. Только потом ей позволили вернуться к людям, пройти очистительные обряды, возвращающие из Нави в белый свет.

Но через семь лет с ребенком ей пришлось проститься.

А ему – с ней.

Почти всю жизнь мать и дитя не знали друг друга, пока сама Гоня не покинула белый свет и не пришла к своему сыну, чтобы жить с ним у вечного истока рода и племени.

Эльге уже казалось, что она сама прожила именно такую жизнь, все позади… и впереди тоже.

Судьба лесной жены-медведицы ходила по кольцу, повторяясь снова и снова. Это та опора, на которой стоит и возобновляется племя плесковских кривичей.

И в ней никогда не будет никаких перемен.

Но что-то в душе Эльги упорно противилось такой судьбе.

Ее предки по отцу жили иначе!

Они принадлежали к странному племени под названием русь: у него не было своей земли, оно зародилось и существовало в торговых посадах и на торговых путях по всем северным и восточным странам. Торги устраиваются на ничейной земле, на межах племенных владений, и в русь вливались представители самых разных языков, хотя начало ей положили северяне. Эти люди в большинстве своем свободно говорили на северном, словенском, хазарском языках, многие знали греческий и хвалисский. У них были свои обычаи – например, погребение в подземном доме, чего не делали окрест живущие племена ни в Свеаланде, ни в Ютландии, ни в Гардах. Жители виков Бьёрко в Свеаланде или Сюрнеса на среднем Днепре гораздо больше походили друг на друга, чем каждый – на кривичей или свеев, живущих за половину дневного пешего перехода от них. Русы собирали дружины для военных или торговых походов, оседали где-то, женились и, в конце концов, умирали очень далеко от того места, где родились. Женщины их в Киеве уносили в могилу наплечные застежки платья, сшитого в Хейтабе, а мужчин в Бьёрко хоронили с конем и поясом степного всадника. Они видели много племен, вобрали много разных обычаев и верований, но главное, они знали, как велик мир. И своими трудами неустанно делали его еще больше.

Голос предков-русов звучал в душе Эльги, звал двигаться вперед, раздвигать границы своего прежнего мира.

Никогда ею не слышанный голос Одда Хельги манил куда-то, указывал путь.

В Киев!

Если она сумеет выбраться отсюда, Мистина увезет ее в Киев – туда, где тепло, куда зима приходит на месяц позже, а уходит раньше. И там гораздо ближе до тех чудесных стран, откуда привозят разноцветные шелка, откуда пришло то дивное ожерелье из голубовато-зеленого камня под названием измарагд…

Разве место этой драгоценности в медвежьем логове?

А ей, Эльге?

Она порывисто встала, подбежала к порогу, распахнула дверь.

Князь-Медведь бродил неподалеку, среди первых стволов опушки, и обернулся, услышав скрип.

Эльга снова закрыла дверь и вернулась к оконцу.

Самой ей отсюда не выбраться. Да и как бы она миновала сторожу Буры-бабы?

Оставалось ждать.

Она огляделась, приметила в углу зерновую яму, подняла деревянную крышку. Вот оно, просо. Нашла ковш, зачерпнула и высыпала в ступу. Потом взяла толкач и принялась медленно, размеренно толочь.

Спешить ей некуда. Она вовсе не торопится кормить свадебной кашей своего косматого жениха!

Через какое-то время дверь открылась: вернулся Князь-Медведь.

Эльга села, пораженная ужасом: что, уже?