Текст книги ""Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"
Автор книги: Елизавета Дворецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 335 страниц) [доступный отрывок для чтения: 118 страниц]
Просто принять полную версию летописной легенды затруднительно: очень странным выглядит поведение обоих действующих лиц, и Игоря, и Свенельда (древлян и подавно, но о них поговорим потом, отдельно). Игорь, человек опытный, победитель Греческого царства, здесь выглядит не просто жадиной, но и дурачком. Один раз собрал уже собранную дань, потом отослал дружину домой, а сам решил пойти в третий раз…
«На исходе зимы 945 года из Древлянской земли потянулись к Киеву обозы с медом, воском, мехами, зерном. Большие были обозы. Если вытянуть их по одной дороге, то они, пожалуй, покрыли бы все расстояние от Киева до Искоростеня, стольного города древлянского князя Мала.
Но Игорю и этой тяжелой дани показалось недостаточно. Великолепие Свенельдовой добычи неотступно стояло перед глазами. «Если хитрые древляне нашли меха, мед и прочее добро для второй дани, – прикидывал князь Игорь, – то почему бы не собрать с них третью дань? Древляне обросли густой шерстью, яко овцы, пока Свенельд обретался за морями. Самое время состричь!
Игорь собрал своих мужей и объявил властно, как о давно решенном:
– Идите с данью домой, а я вернусь к древлянам и возьму еще.
Недоуменно и встревоженно переглянулись мужи…»
(В. Каргалов, «Полководцы Древней Руси»)
Вот тут персонаж, вполне здравомыслящий по предыдущему тексту, начинает вести себя как марионетка, которую дергает за ниточки всемогущая литературная традиция. С треском писатель пытается впихнуть традиционную, непреложную схему в историю жизни людей, которые вроде бы не были раньше глупыми, но встает она не очень хорошо. Игорь же прекрасно знал, что такое древляне, их противостояние с полянами длилось не первый век. Чтобы, ослепнув от жадности, рассчитывать на успех подобного дела, надо было быть глупцом. Эта глупость хорошо сочетается с легендарной биографией Игоря-неудачника, но очень плохо – с данными о реальном Игоре, который добился своего в противостоянии с Романом Лакапином, византийским императором. А тот ведь сам был не изнеженным царьком из сказки, а выходцем из низов, солдатом, который императорского венца достиг сам и был очень достойным противником. И вот Игорь, прошедший не одну войну, побывавший под «греческим огнем», вдруг воображает, что третий подряд сбор дани с древлян будет легкой прогулкой, на которую можно пойти с малой дружиной? И не слушает самих древлян, которые уговаривают его не зарываться? («И послаша к нему, глаголюще: «Почто идеши опять? Поималъ еси вьсю дань»…)
Не менее удивительно обстоит дело и со Свенельдом.
«Полная» биография Свенельда, в которой он на протяжении полувека с лишним служит четырем князьям, вызывает вопросы. Изначально древлянскую дань получал Свенельд и очень хорошо при этом жил со всей своей дружиной (силами которой, собственно, дань и собиралась). Потом Игорь со своими отроками отправился на ту же делянку. Получается, что в первую очередь он нарушил права Свенельда, которому было дано право одному собирать эту дань. Дважды обобранные древляне, даже обойдись дело без убийства, на следующий год стали бы менее платежеспособны и к тому же злы. То есть поступок Игоря подрывал и благосостояние, и безопасность Свенельда. Фактически это было лишение его важного пожалования, заслуженного ратным трудом.
Естественно, сам Свенельд тоже понимал, что он и его дружина оскорблены и обижены князем. Однако после убийства Игоря древлянами, когда Ольга и Святослав собрались мстить, мы застаем Свенельда в киевском войске, рядом с малолетним князем. То есть в конфликте он принял сторону своего же обидчика?
Чтобы избежать этого противоречия, В. Каргалов, например, вывел богатство Свенельда из похода на Каспий и тем фактически лишил его основы для конфликта с Игорем. Но источники-то ясно указывают: разбогател Свенельд именно на древлянской дани. А значит, принимать сторону князя в этой войне ему было бы странно.
По наблюдениям Шахматова, во фразе «И рече Свенельд и Асмуд: князь уже почал…» вставка имени Свенельда обличается формой единственного числа «рече». То есть первоначально там стояло «и рече Асмуд», имя Свенельда добавил составитель Начального свода в 1093 году. В результате чего получилось безграмотное «и сказал Свенельд и Асмуд» вместо «сказали».
Ну а где же Свенельд был в это время? По мнению Шахматова, там, куда его подталкивала сама логика происходящего. Шахматов на этот счет разработал целую теорию, изложенную в книге «История русского летописания», в главе «Мистиша Свенельдич и сказочные предки Владимира Святославича». Сразу скажу, большинством современных ученых эта концепция не поддерживается, однако она весьма любопытна сама по себе и ценна еще в некоторых отношениях. Поэтому мы все же ее кратко изложим и будем опираться на нее в наших рассуждениях.
Шахматов тоже отмечает очевидное: если своим походом в землю Деревскую Игорь нарушил права Свенельда и его дружины, то вполне естественно, что и противоборствующей ему стороной в конфликте был Свенельд. В самом деле, не мог он просто отойти в сторону и смотреть, как князь грабит его угодья, собирая дань второй и третий раз подряд, а потом идти мстить своим же, фактически, подданным за убийство грабителя?
Путем довольно сложных умозаключений Шахматов приходит к выводу, что вождем древлян, убивших Игоря, был Мстиша Свенельдич, сын воеводы, которого более поздние версии предания вывели под именем «древлянского князя Мала». Этот Мстиша – загадочный персонаж. Его полное имя, вероятно, Мстислав. Где-то во второй половине Х века Адам Бременский упоминает некоего Мстислава – князя «склавов», то есть западных славян, христианизированных и подчиненных Оттону Великому. Мы в нем, конечно, не будем искать нашего Мстишу, но это подтверждение того, что в ту эпоху имя Мстислав уже существовало и было княжеским. Впоследствии оно прочно вошло в династический именослов Рюриковичей и было дано его отпрыскам 23 раза – весьма значимый, хотя и труднообъяснимый факт.
Упомянут Мстиша Свенельдич в летописях всего один раз. Под этим же 945 годом ПВЛ сообщает: «Ольга же была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и кормилец его был Асмуд, и воевода был Свенельд, тот был отец Мстиши». Это все, что до нас вообще дошло о Мстише. Упоминание это само по себе выглядит странным – знаменитый воевода Свенельд, якобы спутник трех поколений князей, определяется через своего сына, о котором неизвестно больше ничего? Этому есть разные объяснения (мы еще поговорим о них), но Шахматов объясняет это так: в Древнейшем своде (1039 года) после сообщения о том, что Игорь отправился в Дерева в дань, шел рассказ о том, как Мстиша Свенельдич нападает на него вместе с древлянами. То есть подробный и драматический сюжет о Мистише шел в летописи перед упоминанием о Свенельде как его отце, а упоминание родственной связи с ним Свенельда было сделано позднее, при составлении Начального свода в 1079 году, и привязывало последнего к ранее изложенному.
Мне представляется, изначально ход этой истории мог бы выглядеть так. Игорь (по наущению своей дружины) решает отнять у Свенельда право собирать древлянскую дань и отправляется за нею сам. Свенельд, разумеется, не мог просто так с этим смириться, и между ними возникает конфликт. Возможно, сам Свенельд этого конфликта не пережил. И поэтому сын его, Мстиша, объединяет свои силы с древлянами и выходит навстречу Игорю, собираясь взыскать с него как минимум ущерб своим родовым правам, а как максимум – осуществить кровную месть за отца. Сведений о вине Игоря в смерти Свенельда не сохранилось никаких, это мой личный домысел, но он объясняет и возможное, по Шахматову, выступление Мстиши Свенельдича против Игоря, и отсутствие Свенельда в дальнейшей истории. Упоминание его имени еще на том этапе, когда Игорь только собирался сам пойти в Дерева за данью, было последним. Так или иначе, после конфликта с киевским родом из-за древлянской дани Свенельд с политической сцены сошел (чтобы чудесным образом «возродиться» 26 лет спустя в далекой Болгарии).
А если все так (это уже мои выводы), то основной причиной конфликта была вовсе не Игорева корысть и слабоволие. Возможно, достигнув вершины своей власти и укрепившись, Игорь счел, что и правда «дал одному мужу много» – и богатства, и прав, и влияния. В начале своего княжения он мог остро нуждаться в поддержке военной знати с сильными дружинами, при помощи которой покорял племена, и покупал их лояльность передачей дани. Но после войны с Византией наличие по соседству с Киевом этих воевод-полукнязей начало ему мешать, он хотел быть полным хозяином во всех подчиненных Киеву землях. Его поход за деревской данью был в первую очередь шагом политическим – как знак того, что отныне и эта земля будет находиться под его контролем. И уж эта политическая схема, лет сто поболтавшись по языкам в виде народного предания, вылилась в легенду о жадном князе, который попытался с одной грядки собрать три урожая подряд и за это поплатился.
Мы не можем узнать, как именно обозначился и развивался конфликт Игоря со Свенельдом, не желавшим, вероятно, поступаться своими старыми правами, которые он завоевал силой оружия и пролитием крови. Может быть, Свенельда уже не было в живых к тому времени, как Игорь вышел из Киева. А сын Свенельда попытался отстоять свои родовые права, объединившись для этой цели с древлянами. Объяснить этот союз несложно: к Свенельдову роду древляне привыкли за много лет, а скорее всего, и завели с ним родственные связи. Вплоть до того, что матерью самого Мстиши могла быть древлянка. Или хотя бы жена. Наличие «своего» правителя, пусть и «русского варяга» древлянам было предпочтительнее, чем подчинение центральной власти в Киеве. Здесь интересы сошлись, и месть, если такая цель у Свенельдича действительно была, свершилась: Игорь был убит.
Но каким образом и зачем упоминания о Свенельде и его сыновьях были внесены в дальнейшие летописные сюжеты? Разных соображений можно привести немало, но все они стоятся на домыслах и догадках. Для нас важно то, что в истории Ольги Свенельд больше не играет никакой самостоятельной роли: был он на полях сражения Древлянской войны вместе с Ольгой, Святославом и Асмундом, или же его имя туда было вписано позднее, его присутствие никакого влияния на события уже не оказало. Поэтому, экономя время и внимание читателя, о Мстише Свенельдиче мы еще скажем позже, а сейчас перейдем дальнейшим событиям.
Главный вывод, который я предлагаю в связи с первым этапом конфликта: Игорь пострадал не из-за банальной жадности, а ради попытки «укрепить власть в регионах», из-за чего русская знать «на местах» была или убита, или выступила против киевского князя. Мы принимаем мнение Шахматова о том, что Свенельдов род (в лице Мстиши) в этой войне выступал не за Киев, а против. Мы предполагаем, что на этом закончился жизненный путь воеводы Свенельда, который в деятельности Святослава и Ярополка уже не участвовал. Но был убит и Игорь, и здесь для княгини Ольги закончился период жизни у мужа за спиной. Наследник был еще мал, и она осталась на престоле фактически одна – в очень сложной политической ситуации, в конфликте с ближайшим соседом, и при том что род ее был отягощен обязанностью мести.
Но прежде чем перейти ко второму этапу истории – истории мести, рассмотрим еще два момента: один легендарный, второй археологический.
…О его дальнейшей жалкой судьбе…В «большой миф об Игоре» включено описание его ужасной смерти: якобы древляне не просто «убиша», но взяли его в плен, привязали к двум деревьям и разорвали надвое. И этот «факт» довольно плотно вошел в легендарную биографию Игоря, даже в живописи отражен. Откуда он взялся? В русских летописях, ни ранних, ни более поздних, этих сведений нет. Источник их – «История» Льва Диакона, одного из крупнейших византийских писателей второй половины Х века. Он написал весьма объемный и ценный исторический труд, в котором немало внимания уделено балканским походам Святослава. Лев Диакон был младшим современником Святослава: родился, как считается, около середины Х века, участвовал в военных походах, правда, уже после смерти Святослава (его самого не встречал). В его книге император Иоанн Цимисхий, уговаривая Святослава добром уйти из Болгарии, произносит следующее:
«Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его (дальнейшей) жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое»[50]50
Лев Диакон, История, книга 6, 10. Перевод М.М. Копыленко, по изданию Лев Диакон. История. М. Наука. 1988.
[Закрыть].
В этом кратком отрывке мы видим сразу много пластов истории и легенды. Заметим, это не протокольная запись: Лев Диакон не стоял с диктофоном, когда Иоанн произносил свою речь; какой-то ее пересказ он мог слышать потом от очевидцев, сопровождавших императора в походе, но мог что-то добавить и от себя. Относительно точно описана ситуация с походом Игоря, нарушившего Олегов договор о мире и прибывшего с большим войском, но как цель его бегства почему-то указан Боспор Киммерийской – Керченский пролив, владения Хазарии. Игорю там совершенно было нечего делать: путь от Босфора к устью Днепра лежит вдоль западного берега Черного моря, а не восточного. Почему бы он бежал не домой, а к хазарам? Возможно, здесь отразился слабый отголосок известия о соглашении Хельги Черноморского с Песахом, который до греков мог дойти. А могло и сказалось традиционное для греков представление том, что скифы живут близ Боспора Киммерийского (Святослав и его русы во всем этом тексте именуются скифами либо тавроскифами, то есть крымскими скифами). То есть Лев Диакон полагал, что русы живут в восточном Крыму, поскольку они скифы. «Ты найдешь погибель здесь со всем своим войском, – говорит далее Иоанн, – и ни один факелоносец не прибудет в Скифию, чтобы возвестить о постигшей вас страшной участи».
Могло ли так случиться, чтобы Лев Диакон располагал достоверными сведениями о том, как именно погиб Игорь в далекой земле древлян? А откуда он мог бы их взять? «Открытых источников» в те времена не существовало, о современных событиях узнавали только из рассказов очевидцев. Кто были очевидцы гибели Игоря? Его малая дружина полегла вместе с ним. Древляне-победители, бывшие при этом деле, уж верно (в легендарном пространстве) были включены в число двух делегаций к Ольге (погибших) и гостей на тризне (тоже убитых). В реальности эти люди, вероятно, погибли при разгроме Искоростеня – это, в отличие от «мстей» Ольги, исторический факт. Есть ли вероятность, что кто-то из них выжил, бежал в Византию, подождал лет двадцать и рассказал свою сенсацию не Константину Багрянородному (современнику событий), а Иоанну Цимисхию или Льву Диакону? Как сюжет авантюрного романа – все возможно, но как реально-исторический сценарий – едва ли. Ведь русские летописцы этих сведений не имели, и всплыли они только за морем Греческим. Поэтому я думаю, что здесь мы имеем дело с литературным творчеством Льва Диакона, под чьим пером Иоанн упомянул о позорной смерти Игоря, чтобы посильнее уязвить Святослава, и в речи этой смешлись память реальных фактов и популярные в ту эпоху заблуждения.
Аналог этой истории находится в самой же греческой мифологии. В книге Николая Альбертовича Куна «Легенды и мифы Древней Греции», в главе «Подвиги Тесея на пути в Афины» читаем:
«На Истме, в сосновой роще, посвященной Посейдону, встретил Тесей сгибателя сосен Синида. Это был свирепый разбойник. Он предавал страшной смерти всех путников. Согнув две сосны так, что они касались верхушками, Синид привязывал несчастного путника к соснам и отпускал их. Со страшной силой выпрямлялись сосны и разрывали тело несчастного. Тесей отомстил за всех, кого погубил Синид. Он связал разбойника, согнул своими могучими руками две громадные сосны, привязал к ним Синида и отпустил сосны. Свирепый разбойник погиб той самой смертью, которой он губил ни в чем не повинных путников».
Возможно, греческому литератору разрывание деревьями показалось подходящей казнью для разбойника, каковым Игорь, безусловно, был в глазах византийцев.
У этого сюжета есть еще один аналог. Саксон Грамматик, описывая легендарные времена, задолго до Игоря, приводит следующую историю:
В те времена своими грабежами и жестокостью наше Отечество (то есть Данию – Е. Д.) терзал морской разбойник по имени Рёдо, [родом] из рутенов. Его суровость была широко известна… Иногда он применял следующий мучительный вид казни: крепко привязав правую ногу [жертвы] к земле, а левую – к ветвям специально согнутого для этой цели дерева, [он отпускал ветвь], которая, возвращаясь в исходное положение, разрывала тело [несчастного] надвое.
Эпизод этот весьма загадочен. Латинист Саксон вполне мог позаимствовать такой сюжет из античной мифологии. Но рутенами латинские писатели средневековья называли жителей Древней Руси! Изначально так называлось одно кельтсткое племя, но по созвучности название позднее было перенесено на Русь и употреблялось наравне с другими, похожими. Выходит, что один греческий и один латинский (датский) писатель знают данный способ казни как применяемый на Руси. Исследователи полагают, что Саксон Грамматик мог получать какие-то сведения, пришедшие в Данию через варягов с Руси – в том числе полученные ими в Византии греческие предания. Но почему этот сюжет Саксоном связывается с Русью, когда русские источники ничего подобного не знают? У летописца вроде бы не было причин замалчивать эти сведения, если бы он их имел: такая ужасная смерть Игоря полностью вписалась бы в замысел о жадном правителе, пострадавшем за свою жадность. А если бы Саксон имел сведения о казни Игоря таким способом, то зачем ему понадобился какой-то разбойник Рёдо[51]51
Рёдбартом зовется один правивший на Руси князь, еще до-рюриковых времен, упомянутый в «сагах о древних временах». Возможно, между его именем и именем разбойника есть какая-то связь. В имени Рёдбарта иногда видят искаженное славянское Ратибор, но мне думается, это скорее прозвище «рыжебородый».
[Закрыть]?
Много споров вызывают «германцы», которые почему-то заняли в этом сюжете место древлян. Доходило даже до версий, будто Игорь эту злополучную дань собирал в Крыму и пал от рук крымских готов, но научные комментаторы Льва Диакона предполагают, что так он обозначил древлян потому, что они проживали на запад от Руси. Правда, мне кажется сомнительным, чтобы такие подробности, как местоположение земли Деревской относительно Киева, знали греки, не очень представляющие, к какому берегу Черного моря Русь ближе. И тут возникает такое соображение: поскольку Саксон тоже знал этот сюжет, а его герои вполне могли быть греками причисляемы к германцам, не могло ли у Диакона отразиться бытование этого сюжета в скандинавских преданиях? Это попытка поймать отражение уже в десятом зеркале, источник за ними не просмаривается. Можно лишь отметить, как причудливо сюжеты о Руси отражались в легендах греков и германцев, минуя ее саму.
…Есть могила его у Искоростеня града в Деревах и до сего дне…Так или иначе, Игорь погиб, и прежде чем перейти к дальнейшему, остановимся на вопросе Игоревой могилы. Летопись, как видим, помещает ее возле Искоростеня, но это, собственно говоря, единственный древлянский город, летописи известный. И фраза «есть до сего дне» вовсе не означает, что летописец эту могилу видел своими глазами. Подобными фразами предание вводится в исторический контекст – это как бы мостик из сферы предания в сферу реальности. (Это означает фактически «есть некий объект на местности, который предание связывает с данными событиями».)
Тем не менее, раз точно указано, где Игорева могила, были попытки ее отыскать. Имеются сведения, будто еще в Первую Мировую войну она была найдена… и разграблена. Легенда изложена в статье «Наконечник ножен меча из кургана близ Коростеня» (Фехнер М.В.). В 1980 году в Государственный Исторический музей архитектором П. Д. Барановским был передан бронзовый наконечник ножен меча прекрасной сохранности. Там говорится:
«В урочище под названием «Игорева могила», расположенном в 7–8 км к северо-востоку от Коростеня (летописного Искоростеня) в верховьях р. Ушипки – притока р. Уж, за околицей дер. Сынгай, он увидел курган высотой около 3 м, разрезанный широкой траншеей пополам. Своей величиной этот курган поразил еще В. Н. Татищева, когда он во время Северной войны в 1710 г. во главе отряда шел из Киева в Коростень. По словам Татищева, курган этот настолько высок, что подобному ему величиною нигде, кроме как в низовьях Волги, он не видал.
По рассказам местных жителей, за несколько дней до приезда П. Д. Барановского курган был раскопан стоящими у дер. Сынгаи солдатами накануне их перевода в другое место. В нем обнаружен скелет, рядом с которым лежал меч. Офицер, руководивший этими любительскими раскопками, меч взял с собой, а скелет приказал отнести в деревенскую часовню, где Барановский его осмотрел. При попытке поправить кости земля с них осыпалась и на пол упал роскошно орнаментированный наконечник ножен меча…»
Татищев написал по этому поводу следующее[52]52
В примечаниях к «Истории Российской», ч. 2
[Закрыть]:
125. Могила Игорева. При городе Коростене есть холм весьма великий на ровном месте близ речки, и до сих пор так называется, который и я в 1710 году, идучи из Киева с командою, осматривал; таковых хотя повсюду много находится, особенно на Донце скифские, гл. 12, но величиною подобного сему не видал, кроме что у села Царевщины близ Волги, при устье реки Сока.
Большая величина кургана (увы, не указанная) и впрямь должна была привлекать внимание: из 245 курганов, раскопанных в конце XIX века, только 7 имели высоту более 2 метров[53]53
Антонович В.Б. Древности Юго-Западного края: раскопки в стране древлян. – СПб, 1893. (Материалы по археологии России, изданные Императорской Археологической комиссией; номер 11.
[Закрыть].
Наконечник, уцелевший после самодеятельных солдатских раскопок, оформлен в скандинавском стиле X века, вероятно, второй половины. Он упомянут в работе Ф. Андрощука и В. Зоценко «Скандинавские древности Южной Руси» (стр.155). Описан следующим образом: бронзовый наконечник ножен («Игорева могила», Коростеньский район, Житомирская область). Тип II:3 Paulsen 1953 или А-I-1 вариант 2 по Ениосова 1994. В центральном поле имеется ажурное изображение маски зверя с переплетенным лентовидным телом, выделенным двойным контуром. Стиль «Борре».
Добавим, что только на правом берегу Днепра найдено шесть мечей и шесть наконечников ножен скандинавского происхождения, не считая других видов оружия, украшений и так далее. То есть находка для региона не уникальная и наконечник не обязательно должен принадлежать именно Игорю, кроме него там были и другие представители русской дружины. К сожалению, мне нигде не встречалось упоминание о том, чтобы большой курган в нескольких километрах от Искоростеня был доследован или хотя бы осмотрен учеными.
Из этой легенды возникает вопрос: а по какому обряду Игоря хоронили? Новгородская I летопись пишет: «…изшедше древлянѣ из града Коростеня противу и убиша Игоря и дружину его, бѣ бо их мало, и погребоша Игоря»… Получается, что, по легенде, хоронили древляне, и обряд действительно древлянский: этому племени были свойственны трупоположения, почти без вещей, с насыпью сверху. Всего на их территории известно не менее полусотни курганов с погребением в насыпи. Вещи в собственно древлянских погребениях крайне немногочисленны, и оружие практически отсутствует. (Антонович нашел «боевые принадлежности» в двух процентах древлянских погребений, и среди них ни одного меча. Что, впрочем, неудивительно, поскольку меч – вещь элитарная и встречается штучно. Обнаружение каждого нового – небольшая сенсация.) В общем, это не значит, что народ был мирный, скорее, что у них не было прослойки профессиональных воинов, которые пользовались специфическими предметами вооружения и снаряжения, такими как щит, меч, шлем. В случае надобности народное ополчение воевало топорами, копьями (рогатинами) и стрелами. Но на территории древлян вполне могли находиться какие-то русские дружинные погребения – следы пребывания скандинавов в самом Искоростене весьма выразительны.
Если бы Игоря хоронили свои – жена или киевская дружина, – тогда применили бы, скорее, обряд камерного погребения: устроили бы в земле и целую комнату с множеством вещей покойного. Конечно, солдаты начала XX века не разобрались бы в обрядах (от деревянного покрытия стен и пола могильной ямы за тысячу лет остается лишь тлен), однако нашли бы гораздо больше металлических предметов. А здесь один меч. Но если Игоря хоронили древляне, то почему они ему оставили меч – вещь чрезвычайно дорогую, и к тому же зачем вооружать убитого тобой врага? «Князь Мал», кто бы он ни был, его скорее себе взял бы. А если участвовала Ольга (допустим, она сумела приехать в ближайшие же дни), то почему она устроила мужу погребение по чужому обряду и дала ему с собой только меч?
Честно говоря, мне кажется, что легенда о раскопанном кургане – народное творчество, созданное людьми, убежденными, что у древнего князя в могиле должен быть меч. Вот попал бы в распоряжение науки тот скелет…
Но легенда ловко прячет все концы (неведомые военные раскопали и тут же перевелись в другое место), и пока выходит, что есть лишь наконечник ножен эпохи викингов, чье происхождение основано лишь на рассказе. Но увы – нередко самые сенсационные находки делаются таким образом, что потом ничего ни доказать, ни проверить… И к лучшему, если это легенда. Уж очень было бы обидно, если бы материальное свидетельство одной из самых ярких древнерусских легенд просто уничтожили бы какие-то неведомые солдаты от нечего делать.
* * *
И вот, рассмотрев все истоки сложившейся ситуации, мы переходим к ближайшим последствиям Игоревой смерти.
Сразу после упоминания о могиле Игоря в земле Деревской, под тем же 945 годов ПВЛ пишет следующее:
Ольга же была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и кормилец его был Асмуд, и воевода был Свенельд, тот был отец Мстиши. Сказали же древляне: «Вот убили мы князя русского; возьмем жену его Ольгу за князя нашего Мала и Святослава возьмем и сделаем ему, что захотим».
Это следующая загадка нашего сюжета. Сразу возникает вопрос: а с чего это древляне решили, что после убийства князя русского они вправе пойти и взять его жену и ребенка? Почему Ольга, собственно, должна была прямо вот так сразу взять и выйти за убийцу своего мужа?
У Веры Пановой («Сказание об Ольге») древляне в этом случае проявляют какое-то первобытное простодушие.
«Она спросила:
– Как вы убили его?
Они ответили:
– Мы его, не обижайся, привязали к двум деревьям, пригнув их друг к дружке, потом их отпустили, и его тело разорвалось пополам. Уж очень он забрал много. И воск, и мед, и деготь, который мы думали обменять на топоры, тоже взял. Нехороший был человек. Вот наш князь Мал – хороший человек. Храбрый, и-и! Таких храбрецов свет не видел. И в охоте удачлив. Что тебе горевать об Игоре? Выходи за нашего Мала. Вдовой плохо быть, мы понимаем. Мы понимаем, что раз уж оставили тебя без мужа, то должны другого дать. Выходи за Мала, и дело с концом».
То есть брак с Малом Ольге предлагали в порядке честного возмещения причиненного ущерба. Может, в каменном веке это и прокатило бы. Хорошего же охотника предлагают, голодной с ним не останешься! Но на дворе было все-таки уже средневековье. И древляне разговаривали не с одинокой беззащитной вдовой, а с княгиней весьма могущественной державы.
Комментаторы этого сюжета нередко отмечают, что женитьба на жене убитого врага-де соответствовала средневековым обычаям. Это каким, интересно? Возьмем «Русскую правду» – сборник правовых норм, редакция 1072 года, наиболее близкий к нашей истории и по времени, и по месту. Первая же ее статья гласит:
«Оубьеть моужь моужа, то мьстить братоу брата, или сынови отца, любо отцю сына, или братоучадоу (а), любо сестриноу сынови; аще не боудеть кто мьстя, то 40 гривенъ за голову»…
Это означает, что в случае убийства «мужа», то есть свободного полноправного человека, ближайшие родственники имеют право на кровную месть. Как считается, данная статья ограничивает круг законных мстителей, в былые времена он был шире. Лишь при отсутствии законных мстителей выплачивался денежный штраф.
Но где здесь право убийцы на жену, детей и все наследство убитого? Где какое-нибудь «Убьет муж мужа, то возьмет жену его, и детей, и все имение»? Нету там такого.
Можно взять для сравнения другие древнейшие сборники уголовного права. Салическая правда, например, законы, составленные при Хлодвиге, короле франков, на рубеже V–VI вв. Они гласят, что если кто лишит жизни свободного человека, платит штраф в 200 солидов. Половина виры причитается сыновьям убитого, вторая половина другим ближайшим родственникам. Денежная выплата шла родичам убитого, а не убийце! Что вполне естественно – за что его награждать?
Посмотрим скандинавские страны. Законы Гулатинга (Норвегия, конец XIII в.) Имущество убийцы отходит королю (оговариваются права наследников родовых земель); в некоторых случаях и при определенных условиях убийца может договориться с королем о праве проживать на его земле (то есть обычно-то наказанием является конфискация с изгнанием).
«Вестгёталаг» – один из древнейших шведских областных судебников. Если кого-то убьют, об этом следует объявить на тинге, возбудить дело определенным порядком, а убийца должен приехать на тинг и просить о мире (то есть об отсрочке в лишении его гражданских прав, пока он не договорится о возмещении родичам убитого). Описывается сложная судебная процедура и система распределения штрафа.
«Гуталаг», закон острова Готланд, описывает «круг мира», который должен обеспечить себе убийца, и оговаривает отсрочку, которая дается ему, чтобы добраться до корабля и уехать из страны искупать свои грехи…
Древнейшие судебники славянских стран (они формируются около XIII века) тоже в разной форме описывают штрафы за убийство и порядок установления виновных. Но в целом статью о том, что убийца имеет право на наследство убитого, мы там искали только для очистки совести – чтобы яснее обозначить реальный правовой контекст, на фоне которого древляне якобы претендуют на наследство Игоря. Обычаи несколько отличались, но все они едины в главном: по раннесредневековому праву, убийца подвергался либо кровной мести со стороны рода убитого, либо выкупал свою жизнь штрафом, либо изгонялся из страны – бегство было для него средством спасти свою жизнь. Если он останется, закон его жизнь не защищает, то есть опять же дозволяет кровную месть. Нигде не было такого закона, что убийца может прийти в дом убитого, взять его жену, детей и все имущество. И понятно – это же абсурд. Еще на заре своего существования человечество договорилось о том, что убивать других людей (обладающих этим статусом) нельзя, и за это следует наказание, а не награда. Что действует и по сей день. Причем, как мы видим, «Русская правда» зафиксировала наиболее жестокие архаичные нормы: за пятьсот лет до того подданные франкских королей уже отделывались штрафом, и только на Руси почти через сто лет после крещения еще официально сохранялось законное право на убийство ради мести.
