Текст книги ""Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"

Автор книги: Елизавета Дворецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 98 (всего у книги 335 страниц) [доступный отрывок для чтения: 118 страниц]

– В глазах ваших, отважные мужи, вижу я вопросы: что произошло, что происходит и что будет с нами завтра, – начал он, окидывая лица взглядом. – И на них я вам сейчас отвечу.

По толпе бояр и отроков пробежало движение – столь четкое обещание всех и удивило, и ободрило.

– Греки обстреляли нас из огнеметов горящим «земляным маслом». Видели такое черное, вонючее? Оно горит на любой вещи, куда упадет, пока не сгорит само – на дереве, железе, даже на воде. Но никакого колдовства в этом нет. Оно не может гореть под водой – и те, кто загорелся, но прыгнул в чистую воду и не утонул из-за кольчуги, те спаслись. Это то, что произошло. Что происходит теперь? Мы потеряли около двухсот лодий и с десяток бояр, но не все они погибли. Те, кто ушел вместе с Хельги Красным вперед всего войска и оказался у греков за спиной, то есть за кормой, те, скорее всего, уцелели. Греки не палили огнем с кормы – тогда ветром пламя бросило бы на них же самих. Те, кто случайно или нарочно зашел к ним сзади, уцелели тоже – если не попали под стреломет. Поэтому могу сказать почти верно, что Хельги и его люди уже в Суде.

– Если не перебили их там всех! – крикнул из толпы сидящих кто-то: повернувшись туда, Мистина встретил взгляд боярина Войты со среднего Днепра. – Там, поди, у Царьграда-то войску нагнано, что туча черная, и нету вашего Красного больше!

– Да чтоб они там его конями разорвали! – вперед выскочил Ярожит, воевода из Будгоща, младший сын тамошнего князя Житинега.

Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, довольно приглядный собой, веселый, когда все шло хорошо, но склонный преувеличенно волноваться. Его старший брат Видята был женат на единоутробной сестре Эльги, поэтому в походе Ярожит входил в ближний круг Ингваровой родни, но киевляне его не особо любили. Сейчас же он был совсем разбит.

– Он, Хельги, виноват во всем! – яростно и вызывающе кричал Ярожит. – Из-за него мы под эти огнеплюи попали! Из-за него у меня две лодьи сожгло, людей сорок человек сгинуло, ни один не выжил! Я этого так не оставлю! Я своих людей не в дровах нашел!

Поднялся гул.

– Верно, Ярожка! Из-за него все, краснорожего!

– Где его нави носили столько времени!

– Пока он там в Таврии баб мял, греки про нас проведали и вон что учинили!

– Кабы не он, были бы мы все сейчас у Царьграда!

– И живые!

– Истинно!

– И болгарин ваш тоже виноват! – крикнул Добрин с Семь-реки. – Болгары царя упредили! Казнить его было надо, а не отпускать!

– Истинно! Пел сладко, а вот предал!

– Как я теперь домой ворочусь – с одной лодьей из трех? – вопил Ярожит. – Как отцу буду за людей отвечать? Что бабам их скажу? Как детей их кормить буду! Где мои люди? Кто мне их вернет? Пусть Хельги мне платит теперь за каждого, как за убитого! Он их убил! Мне с него вира полагается!

– Можешь вычесть с его доли добычи, когда мы возьмем ее и станем делить, – ответил ему Мистина.

– С князем-то что? – крикнул кто-то из задних рядов.

– Правда, что сгорел он?

Этого вопроса Мистина боялся – так же как осознавал, что без него не обойтись.

Покосился на Соломку возле Бера – своего оруженосца. Поначалу Соломка так и сидел на берегу в сохнущей прямо на теле рубахе, где на груди чернела краями прожженная дыра. Вид был нелепый, но никто не смеялся. Потом Ламби отдал ему свою запасную рубаху. Рубаха Соломке была слишком широка и длинна, однако целая, и в ней он уже не походил на беглеца из Нави. Вид у паробка был осунувшийся. И не столько от страха пережитого – во время битвы он, барахтаясь в волнах, слишком плохо соображал, чтобы как следует испугаться, – сколько от тревоги за Колояра. Тот остался на лодье Хрольва, откуда Соломка спрыгнул, и о судьбе брата Соломка ничего не знал.

Однако он оказался единственным в этой части войска человеком из княжьей дружины, и все поглядывали на отрока с ожиданием, надеясь, что присутствие его здесь означает вести о самом Ингваре. Но напрасно они надеялись: об Ингваре Соломка знал не больше других.

– С князем… – Мистина положил руки на пояс, его лицо ожесточилось. – Князь шел впереди войска и принял на себя то же пламя, что и все. Его лодья попала под струю огнемета, на нем горел панцирь, так что он может быть немного обожжен. Но я видел сам, как его переправили на лодью его брата Фасти, а та не горела. Фасти увез его подальше от греков… Но где он сейчас, я пока не могу сказать. А сейчас решать надо, что дальше делать. Говорите, мужи русские. Я вас слушаю.

– Чего, чего? – с досадой воскликнул Ярожит, все не желая успокоиться. – Домой надо поворачивать!

– Домой! Восвояси! – закричали здесь и там.

– Люди побиты!

– Лодьи пожжены!

– Князь-то жив еще?

– Уж коли сам князь пропал – нет нам удачи, не поглянулось богам!

– Не одолеть нам греков, коли у них молнии небесные на службе!

– Кто же знал, что здесь такое! Знал бы я раньше – никакими паволоками меня в греки не заманили бы!

– Да поймите вы: эти корабли с огнеметами – все, что у Романа есть! – повысил голос Мистина. – Греки очень сильно сглупили, что дали нам высадиться. Эта глупость им еще дорого обойдется. И раз они ее сделали, значит у Романа никакого войска поблизости нет! Так и пусть торчат в проливе. Они преграждают нам путь к Царьграду, но едва ли что помешает нам пойти вдоль побережья на восток. Это тоже земли Греческого царства, и там тоже полно добычи. Но она куда хуже защищена, чем царев стольный город.

– Ты про что речь ведешь? – Из толпы сидящих вскочил древлянский воевода Величко. – На восток? Про добычу? Правда, что ли, дальше воевать хочешь?

Мистина воззрился на него в показном изумлении, как будто не сразу понял, о чем тот говорит.

– А как же? – воскликнул он потом. – А ты что же – нет? Уж в портки «теплого» пустил, хвост поджал и домой к бабе запросился? Не много же вам, древлянам, надо!

В толпе поднялся шум, разом вскипели противоречивые чувства: одни вдруг опомнились, другие устрашились продолжения этого ужаса.

– Неужто думаешь дальше идти?

– А князь?

– Без князя как воевать?

– У нас тут почти семьсот лодий! – Мистина раскинул руки, будто предлагая слушателям оглядеться. – Посмотрите на себя, бояре, – вас тут сорок три человека, не считая меня. У нас, по грубому подсчету, тысяч семнадцать войска! Если наш князь мертв, мы достойно отомстим за него, прославим себя и возьмем богатую добычу. Если он жив – мы прославим этим походом его самого, так как мы все его люди. Так или иначе, жив он или мертв – для нас это не причина целым войском возвращаться домой, с позором вместо добычи. Со стыдом как с пирогом! У нас и сейчас хватает сил, чтобы завоевать половину Греческого царства! И мы это сделаем – если среди вас есть мужи, а не бабы с бородами! Если у кого сухие порты найдутся, чтобы намоченные переменить.

Люди засмеялись, и это был хороший знак.

– И я, побратим Ингвара, поведу вас мстить за него.

При слове «мстить» все опять затихли – это слово призывает к напряженному вниманию.

– Здесь, – Мистина указал в противоположную сторону от моря, – хватает селений и святилищ, где полно разных сокровищ. И чем быстрее мы пойдем за ними, тем меньше греки успеют увезти и спрятать. Завтра на рассвете мы выступим и возьмем все, что сможем унести, а остальное сожжем, как греки жгли наши лодьи и наших братьев. Вся эта земля будет гореть, как горели наши лодьи. Кто со мной?

Он бросил требовательный взгляд на толпу; во всем его облике отражался победительный внутренний порыв, увлекающий за собой.

– Я! Я! – закричали со всех сторон; те, кто быстрее опомнился и был пободрее, охотно вскочили, потрясая кулаками или секирами, что лежали под рукой.

– А если тут греки завтра окажутся? – унимали другие, более осторожные.

– Обложат нас на заре!

– Конница подойдет…

– Царь небось за ночь своих-то воевод собрал!

– Он тоже не сидит, варежкой хлопает!

– У нас дозоры вон на той горе! – Мистина показал в темноту, где высился над проливом каменистый холм. – И пока не стемнело, никаких войск они поблизости не видели.

– До утра подойдут!

– Вот завтра мы и узнаем, что нам судили боги в этом походе: добычу и славу или только славу! – крикнул Мистина. – Если завтра мы не встретим сильных войск, то будем знать, что у Романа их нет! Если бы у него было войско против нас, то уж верно он послал бы его защищать округу своей столицы. Если они с рассветом будут здесь – мы победим или умрем со славой! А если их не встретим – будем знать, что Перун отдал эту землю нам! И надо быть дураком и трусом, чтобы от самых стен Царьграда взять и повернуть назад! Или вчера все смелые сгинули, а остались одни слабаки?

– Нет!

– Не слабаки мы!

– Отомстим за братьев!

– Все мы клялись головой Перунова коня, что пойдем за Ингваром до конца и не посрамим своих дедов! – напомнил Мистина. – Такие клятвы дают не для того, чтобы забыть о них при первой капле крови. И я мою клятву сдержу!

Видя перед собой все эти лица и зная, сколько сил за ними осталось, Мистина окончательно обрел твердую землю под ногами. Вместе с осознанием сохраненных сил пришла потребность немедленного действия, и грызущее неведение судьбы Ингвара только усиливало ее. Мысль о поражении – потерянные скутары, убитые и сгоревшие люди, пропавший побратим – рождала в нем одно чувство: желание убивать. Немедленно вернуть грекам тот многотысячный долг, который в этот день обрушился на его плечи. Без этого он не мог жить дальше, не мог вернуть равновесие своему миру.

– Я не сделаю назад ни шагу, пока не отомщу за раны моего побратима, за его погибших гридей! – добавил он, перекрывая взволнованный гул. – Сегодня греки одолели нас на море, но завтра они узнают, как мы кусаемся на твердой земле. И даже пусть бы Роман собрал войско со всего царства – никто не скажет, что мы уползли побитые, в мокрых портках и с обожженными мордами. Перун с нами!

Мистина яростно вскинул к ночному небу руку с копьем.

– Перун! – рявкнули в ответ все, кто его слышал, бояре и отроки. – Перун с нами!

Яркие греческие звезды жмурились от страха, слыша этот грозный рев с далекой темной земли.

Распустив бояр передавать решение дружинам, Мистина оставил за старшего Тородда, а себя положил спать – с тем чтобы его разбудили через две стражи и именно он был на ногах в самый томительный предрассветный час, когда следует ждать нападения греков, если тем есть чем нападать.

И заснул мгновенно – сказалась огромная усталость души и тела, да и волноваться было больше не о чем. Обстановка прояснилась, смятение разгрома вылилось в походные будни.

Душу будоражило лишь одно – нетерпеливое желание, чтобы новый рассвет пришел поскорее. И хотя вслух Мистина уверенно говорил с боярами о продолжении похода, на самом деле ждал от нового дня только одного – хоть каких-то вестей об Ингваре. Ибо не представлял, как можно уйти от последнего места, где видел побратима, не зная, что с ним сталось.

* * *

Мир одела глухая тьма, даже луна скрылась. Патрикий Феофан прохаживался по палубе близ кормовой надстройки, стараясь двигаться как можно тише. Это было нелегко с его грузным телом и непривычно – никогда в жизни ему не приходилось от кого-то таиться, не считая давно забытых детских игр, – но, как ни странно, получалось. На всем судне не горело ни единого фонаря: стратиг желал, чтобы скифы не знали, где именно находятся хеландии ночью. Про себя Феофан твердил молитву, одновременно чутко прислушиваясь к окружающей тьме. Хотя ему не требовалось этого делать – вдоль всей палубы стояли дозорные с луками в руках.

С наступлением темноты Феофан снял наконец доспехи василевса Льва: с непривычки он очень устал и поначалу ощутил облегчение. Но сейчас ему стало неуютно без панциря. Даже в разгар боя до него не долетела ни одна скифская стрела, но теперь казалось, что целые тучи этих стрел могут вырваться из тьмы в любое мгновение. Царский доспех хорошо ему послужил: клибанион, сверкая позолотой сквозь клубы дыма, как солнце в тучах, воодушевлял стратиотов. Возможно, даже внушал ужас варварам – если им удавалось его разглядеть издалека.

Десять огненосных судов застыли на якорях перед устьем Боспора Фракийского. Хеландия стратига находилась в острие клина – глубже всех в проливе. Бой был удачен – лишь десятая часть скифских лодок прорвалась к Керасу и Константинополю и еще сколько-то прибилось к берегу возле Иерона-западного. Среди хеландариев тоже имелись убитые и раненные скифскими стрелами, но не слишком много – по паре десятков человек на каждом судне. Сейчас мертвых и раненых уже снесли вниз, на палубах прибрали. Еще в сумерках кентарх, Иоанн, доложил, что судно готово принять новый бой, – хотя на лице его ясно отражалась надежда, что от этого Господь убережет.

Мысль выстроить меру клином подсказал Роман, сам бывший друнгарий царского флота. Когда скифские лодки исчезли с глаз, а перестроение было завершено, Феофан вызвал к себе Иоанна и Зенона – доместика схол. Втроем они устроили военный совет.

– Итак, скифы теперь окружают нас с трех сторон, – заявил Феофан, изо всех сил делая вид, будто у него не холодеет в груди при мысли об этом. Лезли в голову уподобления зажатому меж Сциллой и Харибдой, но патрикий гнал их: он охотник, а не дичь. – Сколько-то их прорвалось к Городу, сколько-то прибилось у Иерона-западного, а основная часть скрылась на побережье с востока от пролива. Чего, по-вашему, игемоны[172]172
  Слово «игемон» употреблялось в значении «офицер».


[Закрыть], нам следует ожидать в ближайшее время и как к этому готовиться?

– А ты, стратиг, чего ожидаешь? – спросил Зенон.

Он привык руководить конным строем, а не судами, и на чужом поле предпочитал исполнять приказы.

– Не попытаются ли скифы ночью, во тьме, вновь подойти к нам? – Феофан окинул взглядом обоих советников. – Когда мы не будем их видеть и не сможем вовремя дать огнеметный залп.

– Если подойдут те, что за проливом, их встретят крайние суда, – ответил Иоанн. – До нас они не доберутся. А тем, с Божьей помощью, придется принять бой.

– Следует ли нам тогда идти к ним на помощь?

– Только тем судам, что стоят к ним ближе. Но я бы советовал им не зажигать огней, чтобы не выдать своего местоположения.

Феофан счел этот совет мудрым: кивнув, отправил мандатора передать приказ.

– А те, что ушли к Иерону? Не следует ли нам ожидать нападения от них?

– Их слишком мало, и они сильно потрепаны, – заметил Зенон. – Туда отошли те, что попали под огнемет. Сколько бы там ни осталось способных вести бой, не думаю, что у них хватит отваги попробовать «морской огонь» еще раз, клянусь головой святого Димитрия!

– Так, может, нам стоит самим напасть на них? Ведь к Иерону мы можем подойти.

– С борта мы можем пожечь их лодки у причала, но сами они укроются в зданиях заставы, – сказал Иоанн. – Да и разумно ли ввязываться в бой, когда у нас другие скифы за спиной? – Он показал вдоль пролива в сторону города.

– Так, может, нам следует часть хеландий послать к Городу и попытаться настичь тех, кто ушел туда?

– Они уже высадились, – предсказал Зенон. – Если бы мои люди были в седле, как им привычно, то мы порубили бы скифов, не успеешь «Отче наш» прочесть. Плевать, что их больше – против моих катафрактов они что щенки. Но воля василевса посадила нас на суда вместо седел, и теперь окрестности Города никем не прикрыты.

И так-то заросший бородой почти до самых глаз, сейчас доместик схол имел совсем мрачный вид.

– Так если Керас не прикрыт, ты полагаешь, нам следует пойти к нему?

– Я полагаю, нам не следует разрывать меру и рассеивать силы, – вместо Зенона ответил Иоанн, более сведущий в корабельных делах. – Если те скифы вошли в Керас, мы туда не войдем из-за глубин и лишь сможем помешать им выйти обратно. А если те скифы уже на берегу, то «морской огонь» против них бесполезен. Зато если мы своим уходом ослабим защиту пролива, то и все скифское войско очень быстро окажется в Керасе, а нам куда важнее преградить путь тем, кто сейчас стоит в море. Пока их там немного, они чуть пощиплют предместья. Но если прорвутся все – это будет осада.

– Значит, вы оба считаете, нам надлежит оставаться здесь и не позволить скифам с побережья вновь войти в пролив?

– И соединиться с теми, кто уже в проливе, – подхватил Иоанн. – Это будет наиболее мудрое решение, стратиг, ты прав!

Успокоенный, Феофан отпустил обоих отдыхать. Совет оставаться на месте он принял с готовностью: вновь куда-то двигаться и искать боя его совсем не тянуло.

Нужно было отдохнуть, но первое в жизни сражение вдохнуло в Феофана такое возбуждение, какого он не знал никогда в жизни. Оскопленный в детстве, он был чист от всего того, что нарушает душевное равновесие обычных людей, и мало что будило в нем бурные чувства. Он жил умом и гордился своей способностью сохранять хладнокровие и трезвость мысли. Даже пытался как мог осторожно научить своему взгляду патриарха – бедняга Феофилакт никак не мог смириться с тем, что отцовская воля отняла у него мужественность, а с ней столько жизненных удовольствий еще в то время, когда он даже не понимал, что происходит. И ту уравновешенность, какой Феофан гордился, он презирал.

Но сегодня Феофан пережил нечто особенное – нечто такое, с чем разум не мог справиться. Море и огонь, жизнь и смерть бурлили вокруг него. Сотни людей у него на глазах принимали мучительную гибель. Против воли Феофан не мог подавить жалость: ведь пламя от «влажного огня» становилось для язычников лишь преддверием вечного адского пламени. Казалось, души сгоревших и утонувших все еще где-то рядом. Казалось, их мертвые глаза смотрят из тьмы, из волн, жалуются на свою вечную, безнадежную гибель, взывают, корят… Но безнадежность их так же велика и ужасна, как беспредельна милость Господа к верным.

 
Когда в согласии друг с другом все
На нас напали с воплями в ладьях, –
 

вспоминал он «Аварскую войну» Георгия Писиды, заново изумляясь, как точно поэт, живший триста лет назад, описал то, что он пережил сегодня. «С воплями в ладьях» – Писида как будто сам сегодня был здесь!

 
Невидимая битва стала видимой.
И только, думаю, бессеменно Родившая
И напрягала лук, и поднимала щит,
Стреляла и пронзала, возносила меч,
Ладьи топила, погружала в глубину,
Давала в бездне всех для них пристанище.
Не странно это, Дева коль воинствует[173]173
  Перевод с греческого дьякона Владимира Василика.


[Закрыть].
 

И его, Феофана, Богоматерь, как небесный стратиг, избрала быть теми руками, через которые она напрягала лук, поднимала щит, воздымала меч и отправляла ладьи идолопоклонников в морскую глубину. Феофан испытывал восторженную благодарность за то, что в этом деле Бог и Его Пресвятая Матерь через него явили свою победительную милость. Это чувство перевешивало простое человеческое честолюбие и вполне оправданное ожидание наград.

Но с самого дна души пробивался страх. С наступлением темноты тайный ужас все усиливался. Самому архонту меры было совершенно незачем лично нести дозор на ночной палубе, но Феофан не мог заставить себя уйти отдыхать. Так и казалось, что стоит ему отвести глаза от моря, как оно вновь оживет. Вопреки мнению игемонов, Феофан не мог отделаться от ощущения, будто под покровом тьмы скифские лодки, отогнанные и разбросанные по берегам пролива, вновь соберутся и окружат судно.

Настороженное ухо ловило малейший всплеск воды под бортом. Запас «влажного огня» еще имелся, хотя «мыши» для токсобаллист были потрачены почти все. Те из десяти тысяч стрел, что не нашли себе жертву на лодках, железным дождем пролились на морское дно…

А если скифы теперь все же попытаются пройти, пользуясь темнотой и наверняка зная, что стрелять по ним почти нечем? А если во тьме полезут на хеландии, как и собирались, пока не попробовали «влажного огня»?

Феофан невольно содрогался, вспомнив, как сегодня днем хеландия была окружена скифскими лодками – горящими и уже сгоревшими. С такого близкого расстояния хорошо было видно все, что на них творится, в ушах звенело от диких криков, на палубе было почти так же трудно дышать от вонючего дыма, как и в лодках внизу – ведь он валил сюда со всех сторон. Запах паленой плоти, смешанный с вонью раскаленного железа, сводил с ума, от него было некуда деваться.

Довольно скоро верховое течение унесло горящие и обгорелые остовы в сторону Константинополя. Феофан судорожно сглатывал, воображая, какой ужас они произведут среди прибрежных жителей, обитателей Кераса и самих горожан, что наверняка увидят какие-то из них со стен. Эпарху еще хватит забот их вылавливать и закапывать. И сейчас еще от одежды и волос патрикия вместо привычных сирийских благовоний несло горелой вонью, и оттого казалось, что эти черные лодьи Харона по-прежнему трутся о борта в темноте.

Дважды горящую лодку едва не прижало к борту хеландии, и рулевому пришлось очень постараться, чтобы избежать столкновения. Феофан не раз в душе поблагодарил василевса: на его хеландию Роман прислал двоих кормчих с «красной барки» – царского дромона для морских прогулок. Алексий и Василид славились как великие мастера своего дела, едва ли не лучшие во всем царском флоте. Сегодня, как отчетливо понимал Феофан, их искусство управления кораблем, который к тому же, после спешной починки, плохо слушался руля, спасло от ужасной смерти и его самого, и весь страт – гребцов и стратиотов из тагмы схол. Иначе они сами сгорели бы, и пламя над столь крупным кораблем, наверное, увидели бы в самом Константинополе!

Позолоченный крест с частицей пояса Богоматери чуть поблескивал возле патрикия на корме, и среди тьмы сохраняя все величие своей победительной силы.

– Смотрите, смотрите! – вдруг закричал дозорный на носу.

Очнувшись, Феофан быстро поднял голову. Пронзила мысль: скифы все же идут на новый приступ!

С хеландий, стоящих ближе к берегу, долетел звук трубы.

Со всей доступной ему поспешностью патрикий устремился вперед. Но вместо ожидаемых скифских лодок – как их можно было бы разглядеть в темноте? – увидел пламя на берегу. И содрогнулся всем телом – пламя было так высоко, висящее в черноте между небом и землей, что казалось проявлением Божьего гнева.

К нему подбежал кентарх.

– Это возле Иерона! – воскликнул он, протирая глаза. – Похоже, скифы зажгли огонь на горе над заставой и подают знак своим!

* * *

Мистина сам приказал разбудить его через две стражи. Но, когда Ратияр его растолкал, в первые мгновения казалось, что открыть глаза и встать – выше сил.

– Ночью огонь видели на закатной стороне, – доложил ему Ратияр: рослый, лишь чуть ниже самого Мистины, худощавый парень с лицом жестким, но живым, и желтоватыми, будто у пса, острыми глазами. – Я тебя будить не стал, а где горело, запомнил.

– Огонь? – С Мистины разом слетели остатки сна.

Засыпая, он молил богов хоть о каком-нибудь знаке. Похоже, они его услышали.

Плеснув в лицо водой, он сам поднялся на холм и заново осмотрелся в яснеющих сумерках. Ночной огонь уже угас, но отроки показали направление. Судя по их словам, горело где-то на возвышенности.

– Как бы это на том берегу не оказалось, – сказал Ивор. – Там же в той стороне – пролив, откуда мы пришли.

– А Ингвар не пришел, – Мистина отвел глаза от смутно видной зелени рощ на холмах и посмотрел на сотского. – Это очень может быть он.

– А если греки?

– А им кому знаки подавать, они и так знают, где у них что.

Светало, но все было тихо. Ни дозорные на холме, ни разосланные на разведку малые дружины не находили поблизости никаких признаков царевых войск. В стане уже дымили костры, отроки варили кашу. Мистина вновь собрал бояр. Природу и послание ночного огня необходимо было выяснить. Как ни мала казалась надежда, что это пропавший князь подает знак оторванной от него дружине, немыслимо было отказаться от нее, не проверив.

Но путь на запад преграждали огненосные хеландии. Бояре предлагали послать людей по берегу на запад, но они не смогли бы переправиться через пролив. Оставался путь по морю – по широкой дуге, в обход хеландий в устье пролива. А для этого приходилось ждать ночи.

Если бы его разбудили сразу, пока вся предыдущая ночь еще была впереди… Но нет, со вздохом признал Мистина. Неразумно было бы посылать людей, пусть немногих, на новую опасность, не дав им опомниться после зрелища молний небесных, жгущих лодьи прямо на воде.

А новый день только разгорался, сквозь утреннюю свежесть уже пробивались предвестья дневной жары. С моря веяло приятным ветерком, синяя ширь расстилалась перед взором, как блестящий шелк, чуть измятый ветром.

– Ждать не будем – наш поход начат! – объявил Мистина. – Тородд, ты ночью пойдешь на западный берег, днем отдыхаешь. Ивор, Тормар, Буеслав, Родослав, Невед, Светояр, Ведослав, Зорян, Извей, Вышегор, – вы берете всех своих людей и расходитесь по округе. Далеко не забирайтесь, чтобы к ночи вернуться. Царевых войск, судя по всему, тут нет, ваша добыча ждет вас готовая, осталось только взять. Отомстите за вчерашнее. Идите, – он положил руки на пояс, – и вдуйте всем, кого повстречаете – от епископов до гусей!

– А мы? – загудели бояре, чьи имена не были названы.

– А ваш черед завтра. За пару дней мы обойдем всю ближнюю округу, а потом будем сниматься с места и двигаться далее на восток.

«Если не найдем Ингвара», – мысленно добавил он.

О первых успехах отправленных дружин ему еще до полудня рассказал взмывший в небо дым горящих крыш…

Иные селения русы заставали покинутыми – многие в округе уже знали о битве и о прибытии на восточный берег пролива огромного скифского войска. Обшарив пустые домики, каменные и глинобитные, выгребали все, что могло хоть как-то пригодиться, а остальное сжигали. Но на иные селения и усадьбы русы обрушивались столь же неожиданно, как молнии «влажного огня» – на них самих. Разъяренные памятью о вчерашнем ужасе, воодушевленные приказом мстить за князя и погибших, русы не брали пленных – их все равно было бы некуда девать – и убивали всех, кто не успевал убежать. Из домов вычищали всю утварь подороже, медную и бронзовую, украшения, хорошую одежду. Захватывали скот, ловили молодых женщин. С особенной яростью набрасывались на сельские церкви и священников. Помня, как шли на них греки под водительством креста, выкрикивая боевой клич-молитву, русы теперь мстили самому богу греков, с особенной жестокостью уничтожая всех его служителей и святилища. Каменные здания церквей не горели, но оставались полностью разграбленные и разгромленные.

И нигде они не встретили настоящего сопротивления. Везде в селениях были лишь местные жители, ни числом, ни умением, ни вооружением не способные тягаться с русами. Среди них имелись стратиоты – то есть земледельцы, обязанные в случае войны явиться в ополчение, – но они или ушли из своих сел к месту сбора, или оказывались застигнуты бедой врасплох, не успев добраться до своего банда. Поэтому русы почти не несли потерь: только кое-кто получил топором по голове или ножом в спину от мужа той женщины, какой пытался овладеть, в увлечении забыв смотреть по сторонам.

Лишь когда стемнело, упоенные грабежом и легкими победами, пьяные от крови, насилий и прошлогоднего вина, русы потянулись назад к стану и лодьям. Многие, особенно из славян, были потрясены до полубеспамятства – они попали на чужую землю, где не действовали привычные запреты, где стало можно убивать, грабить и насиловать, давать выход любым дурным страстям, о чем дома и помышлять было нечего. Гнали стада коз, овец, везли свиней и домашнюю птицу. Вели десятки женщин, чтобы снова заняться с ними ночью в стане.

Прочую добычу везли на телегах – она была общей, право пересчитывать и распределять ее принадлежало князю. Но до дележа, как объяснил им Мистина, оставалось еще очень далеко.

– Нет смысла ничего делить на второй день похода. Сейчас ни один из нас не знает, будет ли он жив к его окончанию, проживет ли хотя бы завтрашний день. И никто, кроме богов и судьбы, пока не ведает, что из этой добычи мы сможем довезти до дома, ибо счастье походное переменчиво. Ярожка, не надо так сверкать глазами! Смотрите на это как на камни и поленья! – Мистина презрительно поддал ногой медное блюдо, и оно зазвенело, отброшенное в кучу светильников, окладов икон, браслетов, чаш и разной помятой дребедени. – Вам оно еще надоест.

Сам он был совершенно равнодушен к добыче первого дня и едва ли толком ее рассмотрел. Отсутствующим взглядом окинул молодых пленниц, которых ему, как вождю, первому предложили гордые добычей отроки. Окажись перед ним сейчас самоцветный венец василевса или его багрянородная дочь – он и от них отвернулся бы с досадой, ибо сильнее всего на свете желал увидеть Ингвара или хоть получить верные вести о нем.

– Пируйте, русы! – велел он, когда всю добычу сдали и оставили под охраной. – Разведите костры, чтобы пламя достало до неба и заслонило греческие звезды. Режьте скот, жарьте мясо, пейте вино и хватайте баб за мягкое. Пойте песни – как можете громче. Пусть греки на своих плавучих городцах знают, что сегодня нам здесь куда лучше, чем им там, на море.

– Что мы сейчас пьем их вино и мнем их баб! – подхватил Ивор.

– А они пусть там друг другу вжарят!

– Истинно!

Возбужденные сегодняшними успехами, что сменили вчерашний ужас и растерянность, русы исполнили приказ со всем усердием. Весь захваченный скот зарезали, отбили смоляные горлышки у всех амфор с вином, расставили захваченные медные чаши. С искрами высоких костров неслись в небо хмельные песни. Мистина очень надеялся, что шум этого веселья и впрямь долетит до хеландий.

Во тьме, куда не доставал свет костров, тихо грузились на лодьи четыре десятка Тороддовой дружины. Не зная, что ждет на том берегу, Мистина велел Тородду взять для разведки сорок человек: этого хватит, чтобы справиться с неожиданностями, но две небольших лодьи имели надежду проскочить по черному морю в обход хеландий, не будучи замечены.

– Гребите шепотом, парни! – сказал оружникам Мистина. – Без луны вас не видно, но если греки хотя бы заподозрят, что в море кто-то есть, они наверняка пальнут наугад и уже при свете пожара посмотрят, что происходит. Пока не высадитесь, шлемов и кольчуг не надевать. Будут швырять в вас молнии – прыгайте за борт, под водой «Кощеево масло» не горит. Те, кто успевал сбросить доспехи и прыгал в воду, выжили. Но только не попадите в горящее пятно на воде. И постарайтесь найти мне князя, очень вас прошу.

– Можешь не просить, – вздохнул Тородд. – Он мне родной брат.

Мистина сжал его плечо и отошел. Узы побратимства считаются выше уз кровного родства, ибо вторые дает судьба, а первые человек выбирает сам. Он очень хотел сам отправиться на тот берег, но именно потому, что судьба Ингвара пока оставалась неизвестной, обязан был присматривать за войском вместо него.

* * *

…Взглянув на Ингвара, Мистина закусил губу. В таком плохом состоянии он своего побратима не видел ни разу за двадцать лет знакомства. У него кончились слова, даже самые ядреные; во лбу и в глазах возникла странная резь. Мистина слишком давно в последний раз плакал и теперь не узнал просившиеся слезы. Когда умерла его мать, ему было всего шесть лет, но он уже знал: мужчины не плачут.