Текст книги ""Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ)"
Автор книги: Елизавета Дворецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 335 страниц) [доступный отрывок для чтения: 118 страниц]
Один раз, уже на касплянском волоке, Ингвар ушел после ужина, как обычно, к дружине, но вдруг вернулся, когда мы уже улеглись.
Я подумала, не случилось ли чего: все-таки мы находились на земле родичей Дивислава, и все могло произойти. Но Ингвар молча вытащил у меня из рук спящую Живлянку, сунул на полати к братьям, а сам лег рядом со мной и снова натянул на нас медведину.
Мне даже сначала показалось, что он просто замерз и хочет погреться.
Конечно, он не только этого хотел, но я не стала ему противиться.
Его дружба была нужна мне и детям. А еще я принадлежала ему по закону: он захватил жену того, кому ее вручили родичи, и если бы родичи теперь захотели получить свою дочь обратно, им пришлось бы выкупать меня у него!
К тому же Ингвар обладал правом свояка: те же наши родичи согласились на брак с ним Эльги, а сестра жены по древнему праву – почти та же самая жена. Сестер часто отдают в один и тот же род, и, будь Держана помоложе, и она стала бы женой Дивислава вслед за Всевидой.
Мне тогда впервые пришло в голову, что наши с Эльгой судьбы могут в замужестве оказаться сплетенными еще теснее, чем прежде мы предполагали.
Ингвар на самом деле был гораздо лучшим человеком, чем мог показаться на первый взгляд, но я не хотела, чтобы он встал между мной и Эльгой, а сама я не хотела стоять между ним и ею.
Что она согласится разделить своего мужа – даже со мной, – я не верила.
Я ведь знала ее.
Мы везли ее приданое. Я так хотела, чтобы у нее все было хорошо и ей не пришлось переносить невзгоды вроде тех, что выпали мне.
Иногда Ингвар так смотрел на меня, будто видел во мне ее, но я знала, что этого не может быть: мы ведь с ней вовсе не похожи. Я думаю, он просто всю жизнь скучал по женской ласке: рос без матери, а его сестра была замужем за тем человеком, который держал его в заложниках. За нашим родичем Олегом Моровлянином…
Судя по всему, они так и не стали друзьями.
На средний Днепр мы попали уже после того, как здесь прошло полюдье. Выходило, что мы успеем в Киев до Коляды, и я была очень этому рада: что бы там ни было, а слишком жутко встречать это время в дороге.
И чем ближе мы подъезжали, тем труднее мне было поверить, что уже скоро я встречусь с Эльгой. Моей сестрой, которую я видела в последний раз в тот жуткий день поздней весны.
Нас оторвали друг от друга на самой грани Нави и Яви, которую мы обе пересекли неправильно: я – на пути туда, а она – обратно.
Нечего удивляться, что у нас обеих жизнь пошла наперекосяк.
С тех пор я словно блуждала по каким-то далеким мирам и не верила, будто хоть что-то из прежнего можно найти таким же, каким оно было.
Даже мою сестру, с которой мы были неразлучны с колыбели.
Об этом походе в Навь Ингвар не упоминал и не задал мне ни одного вопроса. Значит, Эльга ничего ему не рассказала, как я не рассказала Дивиславу. Но я, хоть и опасалась последствий молчания, не могла сделать это за нее.
После Дожинок в Киеве пошла новая череда свадеб. А те, кто женился год назад, после уличского похода, теперь звали на родинные трапезы и пиры имянаречений.
Поскольку все это праздники по большей части были женские, Эльга что ни день ходила по гостям – иногда с Мальфрид, а чаще с Ростиславой и другими киевскими родственницами Олега. Везде на нее посматривали с веселым любопытством, но она не видела в этом ничего странного. Все же знают, что и у нее будет свадьба, едва жених привезет приданое.
С наступлением зимы людей в Киеве стало поменьше. Князь ушел в полюдье: по Днепру, Десне и Сожу, в обход подвластных ему земель полян, радимичей и саварян.
Санный путь едва установился, и те, кто тронулся в путь по первому снегу и по вставшему льду, еще были в дороге, на пути к Киеву.
Княжий двор превратился в женское царство: теперь здесь правила княгиня Мальфрид. Что ни день родственницы Олега приходили в гости к ней и Эльге или Эльга ходила к ним.
Порой все веселой гурьбой катались с гор на санях, если день выдавался солнечный, но больше пряли, шили и болтали.
Однажды Эльга гуляла с Оди и девочками – день был ясный, солнечный, но довольно морозный, и Мальфрид не боялась, что ее сынок промочит ноги.
Вернувшись, Эльга застала у княгини Ростиславу Предславовну. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не их лица: с первого взгляда Эльге показалось, что они ссорятся. При виде ее Ростислава встала, а Мальфрид с возмущением всплеснула руками:
– Ты подумай, что творится!
– Не надо… – Ростислава протянула к ней руку.
– Как это – не надо! – Мальфрид отмахнулась, едва ее не оттолкнув. – Ей надо знать! Это до нее касается!
– Что до меня касается? – Эльга сбросила в руки челядинке бобровый кожух, размотала платок и прошла к лавке у печи, где сидела княгиня.
– Да вот, люди болтают, будто ты… будто вы с Мистиной, пока сюда ехали…
– Что-о?
– Будто ты ему раньше досталась!
– Неправда! – теперь уже Эльга, присевшая было, вскочила в возмущении. – Не было ничего такого! И дружина подтвердит! Двадцать человек видели, что я всегда в шатре одна спала и себя руками трогать не давала! Это кто говорит?
– Да на торгу болтают! – с досадой ответила Ростислава. – А там – поди, найди!
– А ну, идите за Свенельдичем! – велела Мальфрид челяди. – Пусть ответ даст.
Мистина оставался в Киеве, в отсутствие отца присматривая за их дворовым хозяйством, будучи готовым вмешаться, если в Деревляни случится что-то нехорошее. Без Олега он почти не приходил на княжий двор, и Эльга даже порой по нему скучала среди одних женщин.
Теперь она в душе этого устыдилась.
Мистина вскоре явился – веселый, нарядный, ясный, как зимнее солнце, в синем шелковом кафтане на куньем меху.
– Слышал, что говорят? – сурово встретила его Мальфрид.
Мистина глянул на нее, потом на мрачную Эльгу, сидящую на укладке в углу, и перестал улыбаться.
– А что говорят? – нехотя повторил он, причем по лицу его было видно: он все знает.
– Что ты с девицей нечестно обошелся, – прямо ответила Мальфрид.
– Да брешут! – со злостью воскликнул Мистина. – Перуном клянусь – не было этого! Хочешь, в святилище поклянусь перед камнем? Я что, на репище найденный, бессовестный совсем? Меня князь мой за невестой посылает, а я с ней… нечестно обойдусь? Да я бы сам на первой осине удавился от такого позора!
– Откуда же слухи пошли?
– Не знаю… – Мистина хотел что-то сказать, но сдержался, однако в выражении его лица читалось немало слов, которые он не смел произнести в присутствии знатных женщин. – Если услышу, кто это брешет, язык вырву и в задницу ему, собаке, запихаю!
Эльга невольно фыркнула от смеха. Мальфрид тоже немного смягчилась, убедившись, что нехорошие разговоры – лишь досужая болтовня. Кому же не весело посудачить о любовных делах знати?
Можно было надеяться, что слух как возник, так и затихнет, но еще через день Аська явился с Подола растрепанный, взбудораженный и с ободранными кулаками.
– Да эта сволочь будет своим языком… – бессвязно восклицал он. – До моей сестры им, гадам, как до звезды на небе…
Ничего рассказывать он не пожелал, а Эльга не стала расспрашивать, уже догадываясь, чего это может касаться.
На другой день к князю Предславу – в отсутствие сына он решал за него неотложные дела – пришли с жалобой на драку. Оказалось, вчера Асмунд, сын Торлейва, побил на Подоле сразу двух торговых гостей, которые обсуждали, не откажется ли княжич Ингвар от невесты, которая по пути к нему «побывала под сватом». Причем рассуждали, что все бы ничего, если бы сватом ездил старший родич жениха, это как водится, а вот свой же человек из дружины – это не годится. Аська был не один, поэтому болтунам пришлось сожрать свою ложь с парой горстей навозного снега. Теперь они жаловались на него за попорченное цветное платье.
– Дурень ты, дурень! – Мальфрид не знала, бранить парня или благодарить. – Что вступился за сестру – молодец. Только теперь из-за этой драки по всему Киеву опять начнут болтать. Мы надеялись, поутихнет…
– Так что же мне – молча слушать да утираться? – мрачно ответил Аська. – Еще услышу – под лед спущу. А ты, дурища, сама виновата! – кивнул он Эльге. – Все бы вам, девкам, из дому бегать! А родичи потом вашу кашу расхлебывай!
Еще через пару дней опять пришла Ростислава. Поклонившись, она по приглашению Мальфрид села на укладку, уронила руки и молча воззрилась на княгиню. Перевела взгляд на Эльгу.
– Ну, рассказывай уже! – велела Мальфрид. – Что еще?
Очередные новости поджидали Ростиславу дома у отца – князя Предслава. Принесла их его жена, Милочада, но не посмела сама показаться на глаза Олеговым женщинам.
Вчера к Предславу явился Себенег Илаевич – глава знатного киевского рода, ведущего свое происхождение от Мерти-тархана, который когда-то собирал здесь дань. Тарханы во времена Вещего отсюда исчезли, но остались их потомки, прижившиеся и обросшие родственными связями.
Илай, покойный отец Себенега, еще тогда поступил на службу к Вещему, обзавелся семьей и жил неплохо.
Себенег был не старым мужчиной, лет тридцати, рослым, худощавым, смуглым и чернооким. Здешний уроженец, он говорил по-славянски не хуже полян, лишь выговор его звучал немного странно. Правда, в Киеве, где смешалось немало языков, это не привлекало внимания.
– Я слышал, что Ингорь не будет жениться на дочери Вещего, – заявил Себенег, поздоровавшись. – Я знаю, что ее оболгали. Дочь Вещего чиста, как звезда в небе, это поймет всякий, кто видел ее хоть раз – а я видел! Но если Ингорь считает для себя невместным взять такую жену, то я готов взять ее за себя, и в моем доме она найдет всяческий почет и уважение. И об этой собачьей брехне мы сейчас будем говорить в последний раз. Я, кстати, знаю, кто распускает эти слухи, – наклонившись ближе к Предславу и понизив голос, добавил он. – Это Гостята и прочие жиды. Они ему не могут простить того погрома, но куснуть самого Ингоря – кусалка не выросла, вот и пакостят невинной девушке и хотят его исподтишка опозорить.
– Не говори этого пока больше никому! – душевно попросил Предслав.
Объяснение было вполне убедительным. Но старый князь с ужасом представил еще один погром – а ведь княжья дружина ушла в полюдье, у него осталось не так много кметей для поддержания порядка. Только то и хорошо, что Ингвар со Свенгельдом отбыли тоже.
Киевские хазары не любили «жидов хазарских»: и за измену вере предков, и за то, что провинности жидов народ переносил на всех хазар. А ведь Илай, как многие беглецы из каганата, почитал бога голубого неба Тенгри и богиню Умай, а не Яхве. На родине таких считали язычниками и держали на неполных правах в отличие от иудеев и христиан.
– Ну, так что же насчет нашего дела?
– Я ничего не могу тебе ответить вместо Ингвара, – покачал головой Предслав. – Он даже еще не знает об этих слухах, но решать только ему.
– Как же он не знает? – удивился Себенег. – Если уже сказал, что не может жениться на девушке, которую имел прежде него его человек?
– Да как же он мог это сказать, когда он на Ловати где-то? – Предслав хлопнул себя по коленям.
– Как? – вдруг растерялся полухазарин. – Не знаю… но многие свидетели уверяют неложно…
– Это кто? – Предслав наклонился к нему.
Себенег задумался, даже пару раз открыл и закрыл рот, но так и не сумел никого назвать. Он был убежден, что это жиды виноваты, но ни Гостята, ни Манар или Куфин лично с ним таких разговоров не вели.
– Вот что: если прямо от кого услышишь, хватай и ко мне волоки! – велел Предслав. – Я тебя пожалую тогда, а с клеветника шкуру спущу.
Выслушав от Ростиславы пересказ этой беседы, Эльга беспокойно засмеялась:
– О боги, да у этих людей по двенадцать языков, как у Змея Горыныча!
– Нечего смеяться! – Мальфрид схватилась за голову. – Ты понимаешь? К тебе уже присватываются, потому что все уверены: Инги тебя не возьмет!
– Но с чего они взяли! Его здесь нет, он не мог ничего такого сказать!
– Мы не можем объяснять это всякому болтуну на торгу!
– Если вырвать пару языков, остальные сами свои прикусят, пока целы!
– Мы так и сделаем! – пригрозила Мальфрид. – Был бы здесь Инги…
– Пошел бы жидов громить, – вставила Ростислава.
– Если это правда они… – начала Эльга.
– Я велю моим людям ходить по торгу и Подолу и слушать. Если услышат, кто говорит такое, пусть хватают и тащат ко мне. Или к Предславу. Мы дознаемся, кто клевещет на тебя и хочет поссорить моего брата с моим мужем!
Обе женщины потеряли покой, постоянно ожидая неприятных новостей.
В следующий раз их принес Бельша Воиславич. Все три плесковских родича сидели в Киеве, дожидаясь, пока смогут передать девушку мужу, и их в первую голову волновало, что ее и их чести угрожает опасность.
На днях старый Лидульв затеял пирушку – сам он по слабости ног уже никуда не ходил, но любил принимать гостей, сидя в своей гриднице. Настоящей жены у него никогда не было, хозяйством правили челядинки. Когда-то молодые и красивые, с годами они постарели, но зато научились хорошо готовить, а теперь это было для него куда важнее.
Дом велся бестолково, в гриднице по углам было «можно репу сеять», как бранилась Мальфрид, однажды туда заглянув. Зато мяса и пива у Лидульва всегда подавали в изобилии, а на «грядки» молодым хирдманам было наплевать.
На лавках и полатях, а то и прямо на полу у очага вечно дрыхли непонятные люди, бок о бок с псами – из тех, кого «из-под тына достали, а чьего – не сказали».
Свои, чужие – хозяину было все равно. Главное, всегда было с кем выпить и потолковать о походах Вещего.
Напрасно говорят, будто девки и бабы на посиделках вечно обсуждают, «кто с кем и как» да «у кого какой». Выросшая возле дружины Эльга точно знала, что мужчины говорят об этом гораздо больше. Поэтому она не удивилась, услышав, что разговор о ней зашел на пиру у Лидульва, где не было ни единой женщины, кроме челядинок, которые молча подавали на стол.
Народ собрался всякий: варяги, поляне, торговые гости из соседних земель, привезшие мед и воск – «всякая русь», как уже давно назывались разношерстные сборища, водившиеся вдоль торговых путей из Северных стран к Греческому и Хазарскому морям.
Бельша слушал, как мужик из радимичской старейшины излагал повесть о присоединении их волости к Русской земле, управляемой Олегом Вещим.
– Не, сам я не видел, малой еще был, но мне отец рассказывал. Приехали они, значит, и спрашивают: кому дань даете? Наши старики отвечают: хазарам. А он так ухмыльнулся и говорит: «Неправда». – «Да как же так? – обомлели наши. – Зачем лгать тебе будем? Хазарам, как и отцы наши…» А он смеется: «Все равно неправда! Мне вы дань даете». Старики подумали и спрашивают: «А хазары как же?» Он так посмотрел на них, будто на мальцов неразумных, и опять смеется: «Забудьте». И правда – забыли мы про хазарскую дань с тех пор…
– Хазары! – повторил боярин Воибор и толкнул локтем соседа. – Черменка! Хватит жрать, тут про тебя говорят! Ты же у нас хазарин!
– Отцепись от меня! – отозвался возмущенный голос явно не уроженца славянских земель. – Сам ты хазарин, а я – русь!
– Да какая же ты русь! – засмеялся старый Светим, отроком помнивший первое появление Олега в Киеве. – На себя посмотри, какого ты племени!
– А нечего смотреть на племя! – уверенно возразил савар. – Русь – это не племя! Русь – это дружина! Кто с нами – тот и русь!
Все вокруг засмеялись с явным одобрением.
– А это правда! – торопливо заговорил кто-то. – При Олеге Вещем все в одну стаю сбивались. Вот слушайте, я расскажу. Мы сами с Подесенья, Роздамирова волость. И тоже вот: сперва хазарам платили, потом русы пришли. Потом они меж собой воевали. А мы что? Тем дай, этим дай – обеднел народ. И вот приезжают эти, в кольчугах. Высаживаются. Их два десятка, и нас два десятка, только мы – с бабами и чадами, а они – с топорами и мечами. Ну, собрались в обчину, как они велели, старейшины пришли, все мрачные такие, угрюмые. Он спрашивает: чем богаты, мужики? Наши, конечно: нету, дескать, ничего, сами с коры на лебеду перебиваемся. А он так посмотрел на них, потом встает. Наши думают: ну, прощай, белый свет! А он вдруг скидывает с плеч кафтан шелковый на лисах, набрасывает так на плечи деду и говорит: «Ну, коли не было, так будет! Тебе дарю, носи на здоровье! Давай, посиди с нами! Садитесь, мужики». Приобнял и повел за стол. Дед идет – в кафтане новом на плечах, ног не чует. И остальных посадили, пива налили. Разговаривали про жизнь… У Милонежичей и сейчас еще этот кафтан хранится, Милонег до самой смерти один его надевал – на пир по большим праздникам, три раза в год. А как он помер, мне сын рассказывал, прошлой весной они его вместо «божьей сорочки» на Ярилин идол надевали, когда требы приносили…
– Да я тебе точно говорю! – вдруг слева от себя расслышал Бельша сквозь веселый говор. – Она всю дорогу под убрусом ехала, как баба, а сюда вдруг опять с косой пришла!
Бельша насторожился и обернулся.
Толковали Плишка Щербина из дружины «жидов хазарских» и какой-то саварянин, судя по серьге в виде серебряной длинной капли.
– Кто сказал? – горячился Щербина. – Да в дружине Свенельдича все знают. Вон, и Шкуродер со мной слышал, и Бьярки с нами был. Бьярки, эй? Ведь слышал ты? Доброшка сам говорил: она из его рубахи себе убрус по дороге сшила. Стало быть, понадобился убрус! Пятна на подоле прикрыть!
Вокруг захохотали.
– Да вон он, Доброшка! – закричал Шкуродер, савар и давний соратник Плишки по дружбе и службе. За пьянство и вечный разгул их поперли уже не из одной дружины, и сейчас они пристроились у Манара. – Доброшка! Скажи: из твоей рубахи Ингорева невеста себе убрус шила, пока Свенельдича женой была?
– Видать, Свенельдич попробовал, да ему не понравилось! – заржал еще какой-то косорыл на полу у очага, оборванный и вонючий.
О косорыла сын и наследник плесковских князей не собирался марать не только руки, но и обувь. Бельша встал и решительно пробился к Плишке.
– Эй, жерло-то прикрой! – рявкнул он. – Скажи, что набрехал на мою сестру, или я тебе сейчас шею сверну!
– А я че? – Плишка немного утих, но чисто из осторожности: если это брат девицы, значит, тут уже до князя и дружины недалеко. – Вон Доброшка сидит. Он с ними в том походе был. Это его рубаха была. Пусть он скажет.
Бельша обернулся, куда показывали.
Доброшка сидел весь красный и злой.
– Ну, моя рубаха! – с неохотой признался он. – Но тебе-то, Плишка, откуда знать? Я ни единой душе не говорил! Мне что, сорочки жалко? Она обещала новую прислать, как в Киев приедет, и прислала! Я обиды не держу. И кто проболтался вам, подлецам?
– Так ехала она в убрусе! – Плишка с торжеством ткнул в его сторону грязным пальцем.
– Это чтобы ее у зоричей не признали! Как бы мы девку провезли через Дивиславов городец? Отняли бы ее у нас, и все. А так – жена и жена.
– Жена все-таки?
– Да какая жена? Девка она!
Дальше терпеть такое было невозможно.
Назавтра плесковичи пошли к князю Предславу, передав, чтобы Мистина тоже туда явился. На вчерашнем пиру у Лидульва он не был за недосугом, но очень жалел: Плишке со товарищи определенно следовало оторвать языки и засунуть, куда он обещал.
– Что Плишка? С твоей дружины слух пошел, – сурово сказал ему Предслав. – Про убрус. А мне тут хазары на жидов хазарских кивают. Я по первости и сам на них подумал, а теперь вижу: не они. Откуда жидам знать про убрус из Доброшкиной рубахи?
– Не может такого быть, чтобы от моих! – решительно мотнул головой Мистина. – Я за своих как за себя ручаюсь.
– Откуда же проведали? Это только те знали, кто с тобой в походе был.
– Но и здесь кто-то знал? – Мистина вопросительно посмотрел на Бельшу.
Тот скривился.
Про рубаху он уже выяснил: да, сказали правду.
Вскоре после приезда в Киев Эльга попросила Мальфрид найти в своих запасах лишнюю мужскую сорочку и послать Доброшке из Мистининой дружины, мимоходом пояснив, что его рубаху извела в пути «для своих надобностей». Мальфрид выполнила просьбу, ни о чем не спрашивая. Немудрено догадаться, какие надобности в чистом полотне возникли у девушки в долгой дороге, к которой она не готовилась заранее. Об этом могла знать челядь, искавшая и относившая рубаху, но откуда они могли проведать, что полотно пошло не на «надобности», а на убрус поддельной молодухи?
– Удавить этого Плишку с упырями его! – горячился Бельша. – Чтоб остальные пасти заткнули печной ветошью. Князь Ингвар приедет, а тут на тебе! Уже на весь свет ославили!
Молодые Избыгневичи всем видом выражали готовность идти разбираться прямо сейчас.
– Всех не передавить! – вздохнул князь Предслав. – Надо думать, отцы, что делать будем, если Ингвар…
Бояре переглянулись.
Все здесь были связаны с Олегом Моровлянином той или иной степенью свойства, и честь его юной тетки касалась каждого напрямую.
– Если Ингвар откажется… – начал Мистина, и все посмотрели на него. – Я не откажусь. Я-то знаю, что брехня это все собачья и девка честная. Я ее возьму за себя. Если отдадите…
– Родичи, стало быть, будем… – задумчиво усмехнулся Честонег.
– Я тоже княжеского рода, – со сдержанной надменностью ответил Мистина на то, что Честонег подумал. – Мой отец – из рода Скъёльдунгов, а мать – дочь вендского князя Драговита. И если мне боги пошлют кусок земли, то ее людям будет не стыдно назвать меня своим князем! Особенно если у меня будет жена из рода Вещего!
Честонег и Предслав переглянулись.
В растущей славе Ингвара, любимого молодыми и жаждущими добычи, они уже давно учуяли опасность для Олега Моровлянина. Заполучив жену из рода Вещего, Ингвар не просто уравняется с Олегом в правах на Русскую землю. Он станет наследником на поколение старше. И это могло привести к смуте и неприятностям как для Олега, так и для всей Русской земли. Как говорят в Северных странах: «Плохо для державы, когда в ней нет конунга, но еще хуже, когда конунгов слишком много».
Так что грозящее расстройство обручения Ингвара и Эльги было выгодно родичам князя.
Пока эти двое были детьми, а сам Олег – слишком молод, ни он, ни даже Честонег не разглядели опасности, которая стала очевидна сейчас.
Поэтому они ничего не ответили Мистине, хотя должны были сразу отказать.
– Мы ничего не сможем решить без Ингвара, – вымолвил наконец Предслав. – И без князя. Обождем, пока они вернутся. А болтунам языки укоротить бы надо…
Через день Плишку нашли на причале мертвым, с проломленной головой.
Шкуродер исчез. Одни говорили, что приятели подрались, вдрызг пьяные – люди видели, как они накануне уходили от Лидульва, едва стоя на ногах. Дескать, Шкуродер разбил голову приятелю, а сам сбежал.
Но говорили и другое: родичам «плесковской невесты» надоела порочащая их род болтовня. И болтовня действительно приутихла: никто не хотел оказаться следующим.
Однако Плишкина кровь на обмерзших досках причала будто запечатала всеобщее убеждение: нехорошие слухи возникли не на пустом месте.
Не желая давать лишний повод к разговорам, Эльга теперь никуда не ходила, кроме как к князю Предславу.
Зять Вещего уже стал грузным мужчиной на середине пятого десятка, но был еще хорош собой: полноватое внушительное лицо почти без морщин, седина в длинной бороде двумя полосами по сторонам, будто снег на черноземе. Усы и густые брови еще оставались темными.
На нем хорошо смотрелись шелковые кафтаны всех оттенков красного, с золотным шитьем, которые шили ему жена, дочь и внучки. На шее он носил красивый золоченый крест греческой работы и отличался любезностью и вежеством, которые сразу указывали на его истинно княжеское происхождение. Поколения его предков правили в Великой Моравии, объединявшей под своей властью многие славянские племена.
Эльга знала, что в Киеве видят в державе Моймировичей образец для нынешних русских князей.
Темные глаза его смотрели ласково, в них отражался опыт долгой жизни, рано опаленной невзгодами. Когда под ударами угров рухнула Великая Моравия и погибли его старшие родичи – все, кроме матери, – ему едва сравнялось пятнадцать.
Только с ним Эльга теперь могла потолковать о своей беде: Мальфрид слишком раздражалась, а остальным было и вовсе незачем об этом слышать.
– Я в Киеве недавно, поссориться ни с кем не успела, – говорила Эльга. – А кто-то уже меня замарать пытался. Кому это может быть нужно? Неужели и правда жидам хазарским?
– Едва ли, – улыбнулся князь Предслав. – Жиды не глупы. Ну, пограбили тогда у них клети, дрова раскидали, челядинкам подолы порвали – так князь за убытки с ними рассчитался. Теперь будут ходить, руки воздевать да богу жаловаться. А чужую честь марать – это только свары плодить, а если свары, кому хуже? Им же и хуже. Или война – торговле урон, а если так, пьяные расшумятся – опять их же дворы громить пойдут. Когда-нибудь и головы разобьют, им же этого не хочется. Не из Козар это ползет.
– А откуда же? – Эльга пристально смотрела ему в лицо.
Не девичье дело было вникать в такое, но она уже поняла, как нелегко жить в месте, подобном Киеву.
В Плескове это было бы невозможно! Там все свои.
А здесь все чужие – и всякий друг на друга.
– Если мне придется здесь жить, я должна понимать, как здесь живут! – добавила она, видя, что Предслав медлит с ответом.
– А ты хочешь здесь жить? – Он наклонился к ней.
Она молчала.
– Или в Волховце?
– Ну… сперва здесь, а потом в Волховце, – нашлась Эльга. – Ведь пока жив Ульв конунг, мы и не сможем уехать отсюда. Только потом, когда Ингвар станет…
– Кем станет Ингвар, и от тебя зависит, – наконец промолвил Предслав. – Тебя недаром дочерью Вещего прозвали. Ты можешь принести в приданое куда больше, чем те рушники, за которыми Ингвара послала, – негромко рассмеялся он. – Что там рушники? У Олега один сын. Будет ли еще – бог весть. За десять лет – всего один. И никто своего часа смертного не ведает. Повернись дело… на иную колею, и киевским князем будет твой муж. Может, Ингвар. А может, другой кто. Может, тебе иной кто приглянется? Мало ли молодцев на свете?
– Так, значит… право наследования Вещему – это я? – почти шепотом выговорила Эльга.
В мыслях ее словно что-то передвинулось, и многие перепутанные нити вдруг сложились в ясный узор.
Ее муж будет не просто наследником Вещего, но наследником, на поколение старше нынешнего князя.
Кому надо, чтобы им стал Ингвар, у которого и так слишком много сторонников среди самых буйных?
Уж точно, не Олегу. И не его родичам. Нет, конечно, ни Предслав, ни Избыгневичи не могли распускать те дурные слухи насчет нее и Мистины.
Мистина…
Если Ингвар не захочет на ней жениться, она может достаться Мистине. А с ней – и права на киевский стол. Сын Свенгельда – княжьего рода, даже лучше, чем был сам Вещий! Так не он ли это?
Но уж точно не жиды хазарские…
– Как Бог рассудит, так и будет, – прервал ее мысли голос Предслава. – Но ты помни, что Ингвар для тебя – не единственный жених. Ты можешь выбрать, кого пожелаешь. Князь не станет тебя принуждать.
И уже никакого помину о давнем уговоре с Ульвом волховецким! Исполнение этого уговора теперь могло больше повредить Олегу, чем помочь, и он это понял.
Эльга бросила на Предслава беглый взгляд и опять опустила глаза, не желая, чтобы он угадал ее мысли.
Обрадуется ли Предслав, если она выйдет за Мистину? Почему же нет? Ведь это оставит Ингвара не только без жены, но и без ближайших соратников, Свенгельда и его сына. Олегу будет не о чем жалеть – его соперник не обретет силы и не сможет ему угрожать…
Киевляне уже потихоньку ладили себе колядошные личины, когда пришла весть о скором прибытии Ингвара. Он уже находился в Любичевске, городе на Днепре чуть выше Киева. На днях будет здесь.
Говорили, что вернулся он с победой, привез добычу и полон.
Эльга снова взволновалась.
Еще несколько дней – и ее запутанная судьба окончательно решится!
А еще – Ингвар должен привезти Уту!
Ее любимую сестру, которую судьба так странно и жестоко оторвала от нее. Сначала они потеряли ее в лесу – этого она не могла простить Мистине до сих пор, – а потом ее пленил по пути в Киев Дивислав. И это возмущало Эльгу, не менее чем захват ее приданого. Если Дивислав побежден, то Ута свободна, и Ингвар доставит ее сюда. Они снова будут вместе!
Эльга заранее вздыхала с облегчением, воображая рядом с собой сестру, с которой можно поговорить обо всем, доверить все свои тревоги, и она всегда поймет, пожалеет, посоветует!
Даже будучи окружена знатными родственницами, Эльга скучала по той, к которой за всю жизнь привыкла, как к самой себе. Она даже сна лишилась и вертелась на лавке, дожидаясь возвращения Ингвара с большим нетерпением, чем ранней осенью.
Скорее бы приехала Ута, скорее бы все решилось!
Дружина Ингвара подошла к Киеву ночью.
Ее ждали раньше, да и сами путники надеялись добраться быстрее, но какая-то лошадь в обозе сломала ногу; пока перегружались, потом поднялась метель…
Мистина выслал навстречу человека с предупреждением, что можно ехать прямо на новый Ингваров двор – его наконец достроили. Ингвар обрадовался: у него было уже столько людей и добра, что располагаться со всем этим в княжеском гриде, как прежде, просто невозможно. Пришлось бы искать постой, распределять людей – кого туда, кого к Свенгельду…
Новый двор его стоял на верхнем уступе Подола.
Ингвар сам выбрал это место, и Олег одобрил. Старая знать была довольна, что беспокойный волховецкий княжич поселится подальше от них – вне града на Горе. К тому же все помнили, как впервые высаживался здесь же, тогда на еще почти пустом месте, Олег Вещий: пока подняли тревогу, пока туда добралась с Горы дружина князя Аскольда, было уже поздно.
Перед воротами горел большой костер, освещая подъезд.
Еще долго продолжалась суета: мельтешили люди, водили лошадей, разносили поклажу.
Женщин и детей сразу отвели в княжью избу: там было тепло, потому что челядь уже несколько дней топила печь.
Ута, сбросив верхний платок, села на голую лавку и огляделась.
Ну вот, она почти дома.
Не очень-то радовал пока этот дом: печь, очаг, стол, лавки, полати, посудные полки – вот и все. Ни покрывал, ни полавочников, никакой красоты. Новые бревна и белые полосы мха в щелях. Хорошо хоть, проконопатили на совесть.
И места много.
Посуды никакой не было; своя, из приданого, лежала в укладках, но их еще не сгрузили с саней и не внесли.
Дети так устали, что хотели только спать; Ута и Держана раздели их, уложили на свои же тюфяки, укрыли, и все пятеро тут же заснули.
Держана тоже улеглась, накрывшись шубой, а Ута еще подождала: то сидела, то выходила во двор, где еще суетились кмети и челядь.
Она в Киеве!
Но пока этот город, о котором ей много приходилось слышать, ничем себя не проявил. Новый, просторный, но необжитый дом был неуютнее, чем все те избы, где им приходилось ночевать по дороге.
И что дальше? Здесь ей и жить?
Разумеется, сегодня она сестру не увидит.
