Текст книги "У свободы цвет неба (СИ)"
Автор книги: Эгерт Аусиньш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 65 страниц)
Дверь в малую столовую, или гостиную, где был накрыт стол для полдника, открылась, и я, сделав шаг в комнату, поискала глазами хозяйку. Она сидела в кресле у окна.
– Алишия, здравствуй.
– Здравствуй, – ответила я, прикрывая дверь.
– Войди и раздели со мной трапезу.
Спасибо или благодарю? Черт, как же там Дейвин говорил? "Спасибо – это для простушек, аристократы говорят – благодарю", да.
– Благодарю за приглашение, Брайда. – Неладное я заподозрила сразу. Похоже, мне предстоял не самый простой разговор.
– Я тебе обязана уже дважды, – сказала она, подходя к столу.
– Дважды? – я чуть не споткнулась о ножку стула, занимая место, но вроде справилась. Недомаг из меня рядом с герцогиней да Алгей был как из собачьего хвоста колесо. Я немного подумала и решила, что раз так, то я, наверное, тогда Охотник, хоть и одета в гражданское.
– Димитри сказал мне, что ты заступилась за Мейрина и восстановила справедливость.
– Мне жаль, что так вышло, – честно сказала я, глядя ей в глаза. – Он увлекся и не понял, что делает. И у него была красивая заготовка, но рядом с куполом ее применять было слишком опасно. Расстрел перед строем – все-таки немного слишком. Хватило бы недопуска до экзамена, по-моему. Но решала не я.
Она наклонила голову, показывая, что услышала мое мнение, и я продолжила:
– И Брайда, я не поняла, почему дважды.
Она прохладно улыбнулась, напомнив мне сразу Хайшен и Полину, и объяснила:
– Ты уже четвертый день гуляешь по городу с молодыми недомагами. Один из них, Дион да Фируай, внук моего друга. Он сказал, что ни на одном заседании суда и ни разу после суда ты не упомянула имя Мейрина.
Я озадачилась. Она улыбнулась и сменила тему. Пока мы ели блинчики из ореховой муки, замешанные на молоке и чем-то вроде бананов, с разноцветными ягодными сиропами, она спрашивала, как мне нравится Исанис, потом рассказывала про то, как строился Новый рынок, а после уже я рассказывала ей про Петербург, и она вздыхала, сожалея со мной об Эрмитаже и метро и утешая меня, что если да Шайни согласились оплатить ремонт филармонии и цирка, то там все будет точно так, как было, потому что своих магов они тоже дадут, так оно дешевле будет. А потом Брайда отложила вилку и нож, и я поняла, что трапеза закончена. Отложив прибор и произнеся благодарность, я увидела, что хозяйка встает, тоже встала и собралась прощаться, но она сказала мне:
– Пойдем со мной. Я думаю, ты должна это видеть.
Следуя за ней по коридору, я недоумевала, гадая, куда меня ведут, пока не поняла, что мы идем в самую интимную часть дома, интимнее даже спальни хозяйки – в гнездо сайни. Именно туда, допуск куда Полина попросила у Димитри. А тут... меня пригласила в гнездо своих сайни сама хозяйка дома. Что-то дорого она оценила мое молчание. Хотя я ничего не делала нарочно, просто на заседаниях Мейрин да Алгей не пришелся к слову, а после и без него тем хватало, да и не нравилось мне вспоминать эту историю. Пока я вертела все это в мыслях, мы пришли к двери на половину слуг, прошли через спальни и рабочую комнату и пришли в гнездо. Входя, Брайда негромко сказала:
– Шани, это я. Иди сюда и познакомься.
Матриарх гнезда дома да Алгей, Шани, была молочной. Она встала, аккуратно переступив через щенят, и я увидела среди них трех человеческих младенцев. Двое спали, один пытался засунуть в рот кулак.
Сайни подошла, и я присела, давая ей обнюхать себя. Брайда пояснила:
– Их имя и покой зависели от нее. Она сохранила для них будущее.
Шани положила голову мне на плечо и замурчала, как огромная кошка. Я прижалась щекой к ее щеке на секунду, потом она отстранилась, и я встала.
По дороге назад Брайда задумчиво сказала:
– До Шани старшей сайни гнезда моего дома была Ила. Ее еще щенком напугал ящер, все ее дети получились или нервные, или злые. В моем доме не ужился никто из них. Досталось и Мейрину. Он вырос не знающим берегов. За то и поплатился. Надо было сразу звать другую сайни, поспокойнее, и отдавать Илу ей в дочки, но я боялась обидеть ее... За это поплатилась уже я. Единственный мой внук, получивший Дар, погиб, даже не получив кольца.
– А его родители? – осмелилась спросить я.
– У них есть и другие дети, – улыбнулась Брайда. – Мелкомаги и смертные. Больше всех о Мейрине горюет Дирра. Я взяла ее в дом восьмилетней, он рос у нее на глазах... Но в доме снова есть малыши, она привыкнет и полюбит их.
Я некоторое время молчала, не зная, что сказать. Потом вдруг догадалась.
– Он до самого конца не понимал происходящего. Даже испугаться не успел...
– Это хорошо, – кивнула она. – Благодарю тебя, Алишия. И за визит, и за рассказ.
– Благодарю тебя за теплый прием, Брайда, – ответила я. – Хотела бы пригласить тебя в гости тоже, но ты знаешь, что у нас за обстановка. Впрочем, если у тебя будет желание посмотреть край и показать его своим малышам, я буду рада показать вам город и все, что захотите.
Договорив, я обнаружила, что мы уже в холле. Как прощаться, я тоже не знала.
– Когда-нибудь снова, Алишия, – улыбнулась она.
– Когда захочешь, – ответила я и вышла. Снаружи были ветреные сумерки.
Марине Лейшиной после суда жрала мозг толпа журналистов. Правозащитницу, выигравшую процесс против империи, трепали все два десятка репортеров и фотографов, как стая молодых собак один несчастный ботинок. На ее счастье, хоть микрофоны не совали в зубы, так что можно было делать паузы и выбирать формулировки, не опасаясь выглядеть неуверенной.
Спасало ее только присутствие Хайшен, которая, время от времени появляясь, замечала то одному, то другому хищнику пера, что такой вопрос задавать еще рано, а по этой теме и разговор начинать можно будет не раньше окончания следствия. Благодаря этому все вопросы относительно здоровья Полины Бауэр и ее перспектив остались без ответов, а тема Алисы была изящно переадресована князю, который обещал разговор только после возвращения в край, причем торопиться туда явно не собирался. Он объяснил это не слишком удачным стечением обстоятельств с наследованием титула и городского поместья, которые нужно было решать срочно, и планировал вновь приступить к своим обязанностям наместника в конце марта и тогда уже устроить нормальную пресс-конференцию.
Найти время на журналистов в столице он не мог. Ему точно так же, как и Лейшиной, приходилось отвечать на множество вопросов. Только задавали их представители столичного бомонда, жаждавшие знать, чему это такому его научили, что досточтимая Хайшен покрывается пятнами и отказывается разговаривать об этом попрании приличий. Димитри вместо ответа раздавал обещания показать это любому и каждому, кто доберется до Кэл-Алар. Рассказывать, говорил он, совершенно нет смысла. А в Исанисе для этого возможностей нет, в гостиных столицы маловато места. Аристократы, радуясь тому, что новинка все-таки занятие, допускающее присутствие свидетелей, попытались получить у князя подтверждения этой своей догадке, но Димитри сослался на Хайшен. "Она так не считает, – сказал князь, – по крайней мере относительно столицы. Но на Островах я в своем праве".
Вопрос, как всегда, решил император. Оказавшись с частным визитом в одном из салонов вместе с князем, он сказал, что в своем доме каждый в своем праве, и он, как хозяин своего дома, хочет видеть это на своем празднике в честь Длинной ночи. И выразил надежду, что уж в голубом зале Старого дворца места точно хватит. Хайшен пожала плечами и смирилась. Спорить все равно уже было бессмысленно. А Димитри, высказав все положенные заверения, отправился в свой особняк разбираться с какой-то очередной дальней родней, которой он то ли должен был подтвердить право носить фамилию, то ли как-то признать их родственниками и установить их номер в очереди за наследство и часть, на которую они вообще имеют право претендовать.
Младший да Шайни после процесса был молчалив и печален. Иногда Макс пытался поговорить с ним, или они вдвоем молча гуляли по парку. Стас Кучеров был более активен. Он звал Унриаля играть в «уно» с гвардейцами Димитри или в город, пройтись и развлечься, и даже с ним вместе отправился в монастырь Хайшен повидать сестру, пока князь занимался выяснением иерархических отношений с родней. Разумеется, настоятельница воспользовалась возможностью вернуться в монастырь хотя бы на несколько часов и проверить, как без нее идут дела. В те дни ей было очень беспокойно по поводу будущего расследования в отношении Полины. Та осознанно и намеренно нарвалась на проверку по полной программе, в блокирующем браслете, с шаром правды и в присутствии менталиста. Возможно, и не одного. Но настоятельницу беспокоило не это все. Она была совершенно уверена, что женщина легко перенесет все процедуры. Хайшен беспокоил Вейен да Шайни. Зная его со школьной скамьи, она была уверена, что после позора на процессе края против империи он лелеет планы на очень большой реванш – и Полина занимает в этих планах не последнее место.
Планы на реванш у Вейена были, но более долгосрочные, чем Хайшен могла себе представить. Он намеревался получить новый инструмент влияния в лице Полины Бауэр. Маркиз желал или увидеть ее мертвой до того, как князь Димитри возьмет ее в постель, – а в том, что это случится обязательно, он не сомневался, – или сделать своей любовницей, чтобы князь да Гридах ее не получил. Вейен да Шайни всегда сам решал, с кем его женщинам дозволительно спать. И поскольку он решил, что увидел женщину умнее Хайшен, настоятельница перестала быть ему интересна. Он собрался продвигать Полину по иерархии магов саалан и делать ей карьеру в столице. То, что Хайшен останется офицером Святой стражи, его не беспокоило, ведь она сама это выбрала. Да, Академия больше не могла ему пригодиться, и это была уже не его беда. С Полиной Бауэр, когда ее удастся получить, маркиз планировал сделать массу интересных проектов. Он видел в ней очень сильного стихийного мага, если не воплощение божества. На последнее он надеялся больше всего, считая, что ее якобы смертность – дело поправимое. Ей нужно только объяснить, какими возможностями она на самом деле владеет, – и она сама забудет эти глупости.
Пока одни занимались текущими делами, а другие лелеяли планы и строили расчеты, врачи, целители и препараты делали свое дело. Полина Юрьевна встала на шестой день по счету саалан. А на седьмой день она смогла сама спуститься с галереи в зал, и Дейвин да Айгит забрал ее к себе домой – отчасти чтобы дать ей отдохнуть от Старого дворца и надзора нобилей, отчасти чтобы познакомить с матерью, сестрами и женой, прибывшей с Ддайг специально для этого.
Альене Полина показалась очень милой, и наедине она отметила Дейвину, что его подруга из-за звезд обладает достойными и изящными манерами. Вайда, Ила и Вирна, его сестры, устроили чудесный вечер с ужином и беседой, а когда с Ддайг прибыла Рерис, Полина уже могла развлекать всю семью друга рассказами из истории Земли и стихами, до которых все члены семьи да Айгит оказались очень большими охотниками. Дейвин, как мог, переводил то, что Полина выбирала. Димитри не трогал ее целых пять дней, и все это время Полина Юрьевна провела в доме друга и его семьи. Сам князь зашел к вассалу только один раз, спросить какую-то мелочь по их общим столичным делам, и очень быстро ушел.
Альена видела, что подруга сына еще слаба физически. Она попыталась предложить ей помощь через Дейвина, но он только покачал головой – "не стоит, мама".
На одиннадцатую ночь после окончания суда в столице случился первый заморозок. Воздух стал менее влажным, и граф смог выйти с подругой в город, чтобы показать ей все то, что остальные уже успели увидеть не по разу. На прогулки по городу ушло еще три дня. На пятнадцатый день князь, наконец, развязался с делами и закончил переговоры с родней, что-то подписал, что-то заверил, кого-то куда-то отослал и снова занялся делегацией из Нового мира. Для начала, он спровадил из столицы остатки пресс-экспедиции. А после того как закончил с этим, объявил, что на семерку дней все отправляются на Кэл-Алар, подышать. Но до отъезда вся компания должна нанести визит магистру Академии Аль Ас Саалан. Портал из Исаниса в Исюрмер строился так же легко, как из Петербурга в Кронштадт или Петергоф, и переход занял считаные минуты вместе со всей подготовкой. Это было самой простой частью дела, даже учитывая состояние Полины и Унриаля, все еще скверно переносившего даже самые короткие прыжки.
Разговор с магистром в Исюрмере получился непростым для всех. Досточтимый Эрве пригласил всех участников процесса, надеясь на примирение и договоры о дружбе, но все вышло не так, как он ожидал.
Первым острую тему поднял граф Дейвин, раскритиковав сперва научную работу Вейлина с трех разных позиций, а затем высказав свое мнение о его прочтении некоторых событий в крае. Его неожиданно поддержала Алиса. Она была удивительно внятной, когда рассказывала о дефектах системы феодальных отношений, которую досточтимые тщетно пытались выстроить в новой колонии империи. Марина Лейшина тоже решила не молчать и вытащила цифры, четко показывающие острый дефицит культурной жизни в крае и его неизбежные последствия в виде ужесточения и огрубления нравов. Магистру досталось от нее и за систему интернатов, в которые досточтимые собирали всех эвакуированных детей, отлучая их от семей. Услышав это, Айдиш было дернулся, но Лейшина только махнула рукой – мол, про Приозерский интернат при резиденции наместника все знают, что он для ребенка единственная альтернатива смерти на улице. Но кроме него есть Рощинский, Выборгский и Каменногорский. Оттуда, правда, и возвращают проще, по сравнению с теми, кто попал в Приозерск. Полина не преминула добавить, что в этих четырех учреждениях, в общем, довольно легко угадывается какая-то система сортировки детей, или отбора.
Хайшен, мягко заметив, что сортировка – это не всегда плохо, получила сразу две отповеди, от Марины и от Полины. Первая сказала, что сортировка – это все-таки процесс, в котором субъект участвует только с одной стороны, как раз с сортирующей. Вторая заметила, что отбор хорош только тогда, когда отбираемые желают его пройти и занять какую-то интересную для них позицию или получить возможность. Во всех остальных случаях это нанесение пользы, как побоев, и причинение блага, как причиняют вред. И в итоге и польза, и благо окажутся вредом.
Эрве молчал. Сказать ему было нечего. Внучатый племянник Вейена, Айдиш, деликатно смотрел в окно на залив, делая вид, что полностью занят созерцанием вида на воду и крыши Исаниса на другом берегу. Магистр посмотрел на Унрио, рассчитывая выразить ему свою симпатию и поддержку и хотя бы так смягчить ситуацию, но встретил острый и веселый ответный взгляд.
– Что ты так на меня смотришь, досточтимый? – спросил уже не маркиз да Шайни. – Как будто не ты подписывал мне назначение в эти болота.
Димитри с любопытством повернул голову к беседующим. Унриаль продолжил говорить.
– На суде ты, между прочим, мог бы вспомнить про закон земли Саалан. Вы все, и ты, и да Гранна, и да Юаль, и остальные, отлично знали, что по крайней мере с цирком я был в своем праве.
– В своем праве, Унрио? – удивился магистр.
– Эрве, не делай удивленного лица, тебе не идет, – поморщился да Шайни. – Ты прекрасно знаешь, в чем дело. Все эти кошки и лошади, собаки и медведи – тоже мои подданные, как и люди, которые над ними издевались. Никто не вспомнил об этом на слушаниях. Даже ты. Знаешь, что хуже всего, Эрве? Все они, как и сайни, были готовы терпеть это ради крохотной искры любви своих хозяев. Но за дурное обращение с малыми по эту сторону звезд можно и дома лишиться, и ты помнишь это, надеюсь, не хуже меня. А там... – Унриаль раздраженно пожал плечами и продолжил. – Да, я разрушил это место, и деду вчинили штраф. Но Димитри, развалившему систему домов, где так же мучили женщин ради удовольствия мужчин, и казнившему выродков, заставляющих детей драться насмерть на потеху толпе и прилюдно насиловать других детей, суд едва не аплодировал. Почему такая разница, Эрве?
Магистр опустил взгляд в стол.
– Не страдай, – усмехнулся да Шайни. – Я сам скажу, у меня не отсохнет язык. Я ни на минуту не поверю в то, что никто в полном зале ратуши не увидел этого. Вероятнее другое: все смолчали. И мы с тобой оба знаем почему. Деду совершенно не нужен в доме родич, потерявший Дар. И поскольку я уже не умер до прибытия в Исанис и вам не удалось обвинить в моей смерти князя Димитри, проще всего было найти приличный способ избавиться от меня, чтобы я не мозолил вам глаза. Да, воды и веревок мне теперь не видать как своей спины, а от плахи меня спас как раз тот самый край, который и предъявил вам иск. Вам, заметь, а не мне. Мы все прекрасно знаем, кто сочинял приказы, которые я подписывал.
Досточтимый Эрве молчал и смотрел мимо стола в пол. Унриаль подождал пару вдохов и еще раз усмехнулся.
– Ну что же, ожидаемо, что тебе нечего сказать. На твое счастье, я совершенно безвреден пока. Но ящера вам всем на след или, как говорят в Озерном крае, х... хрен с вами.
Идиому Унриаль произнес на русском. За "хреном" легко угадывалось что-то покрепче, а по лицу да Шайни было совершенно понятно, что он заменил слово только из-за присутствующих в комнате женщин, согласно этикету Нового мира. Уже не маркиз повторил:
– Хрен с вами всеми, Эрве. Я вас прощаю. И тебя, и остальных.
– В каком смысле? – окончательно опешил магистр.
– В том смысле, Эрве, – терпеливо пояснил Унрио, как тупому объясняют сложную шутку, – что я вам это запомнил. Но счет не выставлю.
– Ты пошутил? – с надеждой спросил магистр.
– Думай как хочешь. – Унриаль встал из кресла, подошел к окну и стал смотреть на воду залива, как его троюродный брат только что.
Досточтимый Эрве, магистр академии Аль Ас Саалан, повернулся к Полине Бауэр.
– Мне остается только не потерять твое расположение, мистрис. Я знаю, что сейчас тебе надо побыть в тепле и князь даст тебе эту возможность. Пятерку дней ты проведешь на Кэл-Алар. А потом возвращайся, и мы расследуем твое дело со всем тщанием. Я обещаю собрать лучших дознавателей и магов, маркиз да Шайни обещал лично принять участие в следствии. Я уверен, что истина будет установлена, как ты и пожелала.
– Пятерку дней, Эрве? – взгляд князя стал цепким и холодным.
– Мы успеем собрать комиссию, – уверенно ответил магистр.
У Димитри закаменел рот. Полина даже не дрогнула. Произнося формальные благодарности и заверения, она заметила не только реакцию князя, но и то, что у Хайшен взгляд при имени маркиза стал слегка стеклянным. И смолчала, решив спросить об этом после, в более удобной обстановке. Распрощавшись с досточтимым Эрве, делегация вернулась в Исанис. Димитри дал сутки на сборы и прощания и объявил на следующий вечер отправку на Кэл-Алар.
Асана снова пришла на урок в раздерганных чувствах. Ник скептически посмотрел на нее от двери.
– А сегодня что стряслось? Кто тебя расстроил?
– Откуда ты знаешь? – насторожилась она.
– Ася, – он наклонил голову чуть вбок, глядя на нее, – у тебя на лице все написано. Да, ты улыбнулась мне, когда здоровалась, ты молодец, спасибо тебе. Мне приятно, что ты старалась быть вежливой, но по тебе заметно, что ты расстроена. Рассказывай.
Она положила на стол рядом с музыкальным центром свой комм, открыла нужное окно.
– Вот...
Ник склонился над экраном, потом пододвинул стул и сел. Асана устроилась на втором стуле и принялась смотреть на бегущую строку музыкального центра. Видеть эти буквы снова она не хотела.
Историю, по следам которой была написана эта заметка, Асана да Сиалан знала из первых рук, как временно исполняющая обязанности главы края. И своим мнением по поводу Егора Баскова она поделилась и с генералом Улаевым, и с полковником Иваном Кимовичем Рудым. Мнение было самое нелестное. С точки зрения госпожи да Сиалан, капитана Баскова не имело смысла переводить в Охотники только потому, что рисковать за этого поганца будет все отделение, а выбранные им методы работы показывают его полную несостоятельность в чем бы то ни было. Исключая, может быть, использование ложки. Про туалетную бумагу виконтесса уже не была уверена. Она решила не повторять свою речь Нику, по крайней мере пока он не дочитает текст, выведенный на экран ее комма.
Его писала какая-то заполошная мамаша, похоже, из обращенных Вейлином. Или даже просто из лояльных саалан, но таких ленивых, что даже до храма Потока дойти не удосуживаются. Говорила она о случае с "Правой силой". Заметка была яркая и даже нервная, несмотря на то, что автор заявляла себя человеком скучным и предупреждала, что истерик и фейерверков ждать не надо. Текст пестрил цитатами, историческими примерами, мощными метафорами и ссылками на не действующие в крае статьи законов бывшей Федерации и был цветисто украшен всем, что подвернулось автору под руку, включая нецензурщину, замещенную звездочками. Смысл статьи был банален и довольно мерзок. Так что когда Асана продралась через сложности чужого ей языка, разочарование и гнев охватили ее с такой силой, что случись это в Исанисе, столице Аль Ас Саалан, городские сплетники до зимы рассказывали бы об очередной драке виконтессы за правое дело, не стоящее клочка весенней шерсти сайни.
Девчонок из «Правой силы», которых капитан Басков старательно тащил на расстрельную статью, люди да Онгая передали в отряды городской самообороны только потому, что материал был доведен до суда. В противном случае их вернули бы домой, даже не выдав плетей. Таню и Марьяну реабилитировали, как получивших на первой же зачистке серьезные ожоги, и отправили сперва в институт Джанелидзе. Разумеется, в реанимацию. Конечно, матери стояли под дверями отделений, выкладывали в сети фото своих девочек до ожогов, фотографировали их комнаты и игрушки и пеняли властям на жесткость мер. Асана искренне жалела и самих девушек, и их матерей. Товарищи Тани и Марьяны по несчастью остались в отрядах городской самообороны, хотя толку от них там было не очень много. Все это было тем более печально, что и по самим подследственным, и по результатам следствия было видно, что будущие подвиги во имя свободы края этот самый Басков им впаривал с упорством, достойным любого другого применения. Кстати, надзор, упомянутый в тексте, по большому счету надзором вовсе не был. Досточтимые всего лишь хотели проследить за тем, чтобы девушки соблюдали режим, назначенный врачами, и не рвались на занятия, пытаясь догнать соучеников в колледжах. Врачи и монахи хотели залечить ожоги у девушек полностью, так, чтобы следов не осталось.
Но цель заметки была вовсе не в сведении позиции с реалиями. Ссылаясь на опыт своей семьи, полагаемый, видимо, эталоном, автор убеждала неведомо кого в том, что девушки и юноши из "Правой силы" должны были понимать, что они делали. И доказывала, что если они поддались на провокации капитана Баскова, создавшего и сдавшего группу, то в этом нет ничьей вины, кроме их собственной. С тем же жаром она убеждала, что они были действительно опасны и совершенно правильно отданы под следствие – потому, что неопытны в обращении с оружием и, значит, могли нанести вред мирным горожанам. На девятый год жизни в крае, где вооруженный человек гораздо менее опасен, чем инородная фауна, заявка выглядела довольно дико. Автор противопоставляла этих юношей и девушек их сверстницам, погибшим за страну в войну, и действительно не видела того, что провокатор сыграл на совершенно тех же чувствах, какие двигали и героинями Второй мировой, приведенными ею в пример. Пост заканчивался атакой на матерей девушек, получивших ожоги и сейчас проходящих лечение в институте Джанелидзе. Автор утверждала, что они зря потратили два десятка лет своей жизни, потому что при таких дочерях у них не будет ни внуков, ни спокойной старости. И заявляла, что вот ее дочери подобных глупостей никто даже не пытался предлагать, и значит, ее жизнь прожита не зря, в отличие от жизней этих женщин.
От подачи событий в злополучной заметке из блога виконтессу трясло, и она с трудом справлялась с желанием прямо сейчас попрощаться с Ником и пойти искать автора, чтобы задать пару вопросов. Даже без официального вызова на дуэль.
Ник тем временем дочитал пост, посмотрел на Асану, помолчал несколько секунд и сказал:
– Выпрями спину, пожалуйста.
Асана воззрилась на него очень удивленно.
– Ася, пожалуйста, выпрями спину и подними голову, – повторил Ник спокойно и внятно.
– Это важно? – уточнила она.
– Да, очень, – подтвердил мужчина. – Ты сейчас согнулась и выдвинула подбородок вперед, это некрасиво. И еще знаешь что?
– Что? – переспросила Асана, старательно расправляя плечи.
– Я могу поспорить на что угодно – сааланцы ведь любят пари? – улыбнулся Ник, подмигнув, и продолжил. – Так вот, могу поспорить на что угодно, что у автора этого опуса спина согнута постоянно.
– Почему? – не поняла виконтесса.
– Так тут же все написано. Давай перечитаем вместе. – Ник подсел к ней, положил комм на стол так, чтобы они оба видели текст, и, достав стилос, указал ей в экран.
– Вот тут, смотри, она согласна, и как-то особенно энергично согласна, с тем решением по девушкам, относительно которого ваши как раз протестовали. Именно из-за несогласия ваших девчонки попали в городские отряды, а не в учебку к Охотникам, где должны были оказаться. Дальше что она пишет, видишь? – Ник провел карандашом по экрану, указав на несколько строк. – Что восемнадцать лет, взрослые девки и должны сами отвечать за свои выборы. Но и ты знаешь, и я знаю, и все, у кого есть глаза, видели, что их выборов там не было. Было обычное наше слишком хорошее воспитание, чтобы сказать "нет". А этот перец просто хотел повышение и знал, что других дурачков ему уже не поймать, он слишком тупой и ленивый. Поэтому додавливал этих. Самое смешное, что и она это знает, поэтому такие громкие примеры из истории и приводит. Кстати, и первомартовцы у нее в терроре виноваты не зря. Она, видимо, из тех, у кого в пожаре всегда виноват тот, кто первый крикнул "горит!". Дальше, смотри, забавный срыв логики. Фактически, она девушек после всего сказанного обвиняет в том, что они не героини, а еще дети. В отличие от правильной нее. Гляди, вот: "Мои родители в восемнадцать... я в восемнадцать..." А на деле она и про себя, и про родителей своих пишет одно, – Ник слегка раздраженно указал строки, – вот, видишь здесь: ранняя связь, ранние дети, с которыми непонятно, что делать, и при наличии этих детей еще и зависимость от родителей, у которых на голове эта типа взрослая и самостоятельная семья живет. И кстати, охренеть достижение она тут приводит: "лаборанткой работала", – Ник хмыкнул, усмехнувшись. – Ты эти зарплаты не представляешь себе, наверное. На хлеб без ничего и на проезд, и ни на что больше. Даже не официанткой в кафе, где реально хоть какие-то деньги, но нервы и ответственность, а лаборанткой. Это работой может назвать только мамина дочка или студентка на выданье, которая реальной самостоятельности не планирует. Ну или фанатка науки, но у тех мозга достаточно, чтобы такое не писать. И будь она из вторых, писала бы "лаборантом", наука только так про себя и пишет. А теперь смотри второе достижение, ею заявленное в этом же букете, – с мужиком спала. Великой, скажу тебе, храбрости выбор, у мамы-то под крылышком. И жизненный, и личный. Куда там девчонкам, которые дружочков так толком завести и не успели, а следствия хлебнули по полной, и после всего на зачистки-то все-таки вышли.
Асана посмотрела на Ника озадаченно после этих слов, но увидела еле заметный саркастический прищур и успокоилась. Да, это была очень злая и едкая ирония в адрес автора текста. Она кивнула, показывая, что понимает, и Ник продолжил.
– Дальше по тексту еще интересное. Главная ее гордость, из написанного, в том, что ее дочери этого не предложили и, значит, у нее внуки будут, и стакан воды ей дочь в старости подаст, а эти... смотри, как она статью закончила. Плюшевый тигренок на надгробной плите. Красивый образ, да? Только девчонки вообще-то живы. И ребята, которые по этому делу проходили, тоже пока в сводках самообороны не упомянуты. И репродуктивно никто из них не пострадал, иначе в СМИ бы было. Это для нее они все уже мертвые.
– Потому что непослушные? – догадалась Асана.
– Вот видишь, сама уже понимаешь.
Теплая улыбка Ника, адресованная ей, так не вязалась с раздражением по поводу автора заметки, что Асана, на миг забыв тяжелую тему, засияла в ответ. Но тут же сдвинула брови в тяжелом размышлении. Мужчина спокойно ждал.
– Ник, ты думаешь, что у нее поэтому спина согнута? Из-за послушания?
– Думаю, да, – подтвердил Ник. – Поэтому.
– Но ты же мне все время говоришь, чтобы я тебя слушала? – недоуменно спросила виконтесса.
Мужчина внимательно посмотрел на нее.
– Ася, есть одна довольно серьезная деталь, отличающая твое положение от ее ситуации.
– Какая, Ник?
– У тебя есть я. И слушать меня надо только до тех пор, пока я тебя обнимаю и пока звучит музыка. А все остальное время слушать надо только себя саму, и ты это делаешь. Тебе трудно, но ты все равно делаешь. И даже идти со мной на паркет сейчас или не идти, решаешь только ты, слушая себя. А она в своем уже не юном возрасте, ведь восемнадцатилетняя дочь у нее, пытается слушаться, причем постоянно, кого-то, кто на самом деле никогда не существовал. Семь дней в неделю и двадцать четыре часа в сутки она пытается подчиняться своим фантазиям каким-то, не самым полезным причем. Слушать живого партнера можно только с прямой спиной, иначе нет смысла, ты все равно не сделаешь хорошо. А слушать себя – тем более. А эти ее фантазии... – Ник еле заметно шевельнул плечами. – Сумей она выпрямить спину перед тем, как с мужиком в восемнадцать спать, может, чем-то другим сейчас хвасталась бы. А не странного свойства бонусами за послушание неизвестно кому. Хотя бонусов там... Только если право думать, что она в безопасности и все ее неприятности – это полная чушь по сравнению с ужасом, который она вынесла в эту статью. Хотя, вот я почти уверен, что брак у нее если и есть, то не подарочный, и с дочерью ее восемнадцатилетней не все так просто, как ей бы хотелось.
Он снова улыбнулся, хотя взгляд был еще жестким, и спросил:
– Ну что, на паркет идем?
