Текст книги "У свободы цвет неба (СИ)"
Автор книги: Эгерт Аусиньш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 61 (всего у книги 65 страниц)
– Внебрачные дети у вас не наследуют? – спросил Белый.
– Георгий, у нас не бывает внебрачных детей, – терпеливо вздохнул граф. – Бывает ребенок двоих родителей и ребенок одного родителя. Людям, не успевшим заключить брак или составить брачный договор вовремя, на восстановление материнства или отцовства после родов наш закон дает девяносто суток. А кто не успел – тот опоздал. Можно попытаться снова, и даже в той же паре, но этот ребенок уже принадлежит только одному родителю – тому, кто заявил интерес до зачатия. По закону же считается, что если мужчина не заявлял интерес заранее, а женщина не уведомляла его, то заинтересована в зачатии ребенка только она, а мужчина был настолько проходной фигурой, что мать имеет право даже не сообщать ребенку, от кого он был зачат. Сын мистрис Сааринен, таким образом, будь он хоть пять раз рожден от Димитри, никакого отношения к князю не имеет. Поэтому брак с Ингой князю очень нужен. На основании заключенного брака и генетической экспертизы можно попробовать установить отцовство по суду. Шансы у князя есть, и не маленькие. Не меньше этот брак нужен Фанд. У нее на Ддайг серьезное торговое дело, из-за которого они с князем и заключали брак. Что же до Эльвиры Клюевой, в браке Димитри с ней Фанд заинтересована даже больше, чем сам князь, ведь именно она занимается вопросами развлечений и светского досуга в Заморских землях империи. И естественно для супруги вице-императора иметь постоянный деловой договор с верным человеком, а не обновлять контракты раз за разом, гадая, получится ли на этот раз. Мои обстоятельства гораздо проще. Мне совершенно все равно, будет ли мой ребенок смертным или внелетним магом, дочь это будет или сын. Главное – у нас с Рерис вообще будут дети. Живые и здоровые. Медицина этого мира такое вполне позволяет даже для нас, двух внелетних магов, я уточнял. Может показаться, что наша удача меньше, чем удача князя, но это не так.
– Асана да Сиалан поэтому здесь выходила замуж? Ради живых детей? – быстро уточнил Белый.
– Не только, но... В общем, да. Там много всего, но это, пожалуй, главное.
Отвечая, Дейвин был задумчив почти до рассеянности.
– А что еще было? – прилетел вопрос от Глюка.
– Причины ее выбора? Ты спрашиваешь об этом? – уточнил граф. – Если да, то прежде всего ей нужен был человек, способный вместе с ней наводить порядок в землях, оставленных Академией.
– Ну он же не сможет делать это всю ее жизнь, – хмыкнул Белый.
– Продлить ему жизнь для нее совсем не проблема, – так же задумчиво ответил Дейвин. – Кроме того, она умеет учиться. Просто ей не особенно везло на учителей... По крайней мере, до встречи с Никитой.
– А твой князь что? Плохим учителем оказался? – немедленно спросил Перец.
– Князь хороший учитель, честный и не жадный, он учит всему, что знает сам, и поддерживает в любом намерении узнать больше, но здесь, по эту сторону звезд, наши знания в большинстве своем скорее мешают, чем помогают, – признал граф.
– Да уж, – вздохнул Белый. – До аргентинской "грязной войны" вы тут пока не дотянули и вряд ли уже дотянете, но нельзя сказать, что вы не старались.
– Грязная война? Как это?
Дейвин понимал, что рассказ вряд ли ему понравится, но, как обычно, предпочел осведомленность незнанию. И получил достаточно впечатлений.
– Это было в Аргентине, – задумчиво начал Белый. – Формально с семьдесят шестого года по восемьдесят третий... тысяча девятьсот, разумеется. Но реально это было продолжение событий сороковых годов. Знаешь, когда говорят про двадцатый век в Аргентине, всегда определяют его как век переворотов... Там, что ли, с десяток путчей за чуть больше чем полвека произошло... Если не знать, что у них творилось с самого создания страны, можно подумать, что внезапно стрясся какой-то треш и кошмар, из которого страна не могла вырулить аж по конец восьмидесятых. Но если знать, что оно так с самого начала и тянется, с образования страны, то реалии становятся понятнее. Так вот, в семьдесят втором году очередной президент Аргентины решил закончить противостояние власти и народа и сделал небывалую для страны вещь – разрешил свободные выборы, первые чуть не с двадцатых годов, не то с десятых, врать не стану, точно не знаю. Заметь, что президентом этого правителя, как и предыдущих, можно было назвать только из вежливости. Реально это был диктатор, взявший власть силой, как, впрочем, и все в этой стране до него, за очень небольшими исключениями. Среди его предшественников был другой диктатор, очень любимый народом, Хуан Перон. Его последователей долго щемили и до конца не придавили, собственно с ними замирение посредством свободных выборов и пытались организовать. Естественно, один из таких к власти и пришел.
Дейвин слушал молча и очень внимательно. И не он один. Такие спонтанные лекции Белого клуб любил, ждал и передавал, прослушав, как устную традицию. Их даже пытались записывать, но не преуспели. Перец знал не меньше, но был слишком ленив, чтобы так долго чесать языком. Он мог разве что под настроение вставить пару-тройку реплик, но сейчас молчал. А Белый вел рассказ дальше, обращаясь к Дейвину.
– Если ты помнишь карту мира, Америк у нас две, Северная и Южная. И Америка как страна не полностью занимает даже один материк. Сверху на севере Северной Америки есть страна Канада, снизу на юге Южной Америки есть конгломерат стран, называемый "Южный конус". По суше его отчеркивает на карте тропик Козерога, это южный тропик планеты. В Южный конус входят Аргентина, Чили и Уругвай. Иногда туда еще включают Парагвай и четыре южных штата Бразилии, но это зависит от аналитика или обозревателя. Вот лично я про Парагвай еще согласен, а про Бразилию уже сомневаюсь, но то я. Почему это важно – потому что к семидесятым годам из всего Южного конуса относительно демократическим режимом могла похвастаться только Аргентина. Во всех остальных странах, входящих в группу Южного конуса, у власти были ультраправые.
– Почему? – немедленно спросил Дейвин.
Белый скорбно воззрился на него.
– Дэн, ты же умный мужик... иногда. Когда тебя не клинит. Подумай, может, а?
Дейвин пожал плечами, создал иллюзию карты мира и принялся внимательно ее разглядывать. Насмотрев что-то важное для себя, повернулся к Белому:
– Георгий, а в Канаде что в это время было?
– В семидесятые? – уточнил Белый. – Уже ничего особенного.
– Нечто особенное было раньше? – спросил граф.
– Да, было, – коротко ответил Белый, глянул на сааланца и снизошел до объяснений. – Погугли потом "Морис Дюплесси" и "дети Дюплесси", только на ночь не читай, ты нервный. Но к тому времени поименованного уже лет тринадцать как принял ад со всеми почестями, так что в семидесятые вопрос о его заслугах и подвигах уже привычно аккуратно заминался... в общем, сам потом прочтешь.
– Тогда сходится, – согласился да Айгит. – Перон был левым?
– Нет, его просто свободно избрали, такое вот исключение, – уточнил Белый. – Но поклонники и почитатели у него были и из правых, и из левых. И принадлежности к левым хватило, чтобы его последователя понадобилось скомпрометировать. Ты угадал, весь этот замес был частью внешней политики США. Они поддерживали правые диктатуры Южного конуса морально и финансово за охрану Южной Америки от "красной угрозы". И Аргентина им была просто костью в горле... В общем, следующий выбранный президент сам подставился, пожелав вернуть Хуана Перона из-за границы. Повод подал, что называется, на блюдце. Перон прилетел из Испании в Аргентину, его левые последователи и почитатели пришли его встречать в аэропорт, и там их обстреляли снайперы из ультраправых последователей и почитателей того же Перона. Судя по тому, что заварушка продолжалась весь день, встречавшие тоже были не пустые. Зевакам из мирных неопределившихся досталось круче всех, как обычно и бывает: во время политических акций они первыми идут в размен, закон природы такой. В общем, президент подал в отставку и вместо него выбрали опять Перона. Да чего бы и нет, раз он снова в стране. Вот и выбрали... на два года. Аневризма сердечной мышцы – это быстро. Не все даже понять успевают... Его президентский срок за него досиживала его жена, Изабель. Ее тоже любили. Не так, как первую, Эву Перон, та вообще национальная святыня, но сильно. Сам потом посмотришь про Эвиту, а с Изабель вышла вот какая тема. Во время ее недолгого президентства в небольшом городе рядом со столицей произошел незначительный на общем фоне инцидент. Студенты и старшеклассники провели успешную кампанию за скидку на студенческий проездной для общественного транспорта. Основную роль в акции сыграла структура, созданная еще в пятидесятые, при Пероне – "Союз учащихся средних школ". Такая тема, средняя между нашими пионерами и американскими скаутами. После смещения Перона организацию упразднили, но с его возвращением восстановилась и она. Ну и еще через два года аргентинские правые объявили, что игры закончились. Очередная хунта арестовала Изабель Перон. В хренов час ночи, все как учили, ну да они там тренированные, у них такие сабантуйчики, считай, каждые десять лет, если не чаще. В тот раз власть взял "Генеральный объединенный комитет начальников штабов вооруженных сил". Люди военные, привычные к боям с партизанами, предпочитающие армейский способ решения проблем. И знаешь, им было куда смотреть и с кого брать пример. В Чили у власти был тот еще мясник, Пиночет, про которого тогдашний президент США сказал: "Это засранец, но это наш засранец", когда вытаскивал его из дерьма, в коем оный засранец закономерно оказался по уши. А по соседству в Парагвае сидел Стресснер, который был не лучше Пиночета. Ну они и начали, по примерам и прописям, с радикального ограничения прав и свобод. Свободный выезд за границу? Забудьте. Получите взамен военные трибуналы и смертную казнь с шестнадцати лет. Перонизм? Спасибо, хватит.
Дейвин зябко пошевелил плечами, но прерывать Белого не стал. А тот, усмехнувшись ему в лицо страшной волчьей усмешкой, произнес:
– А еще начали исчезать люди. Они просто пропадали – и больше их никто никогда не видел. Только в ночь переворота без вести пропали сотни левых и профсоюзных активистов. Ее потом назвали "Ночь карандашей". Особый интерес у хунты вызывала молодежь из политических организаций, участвующая в протестных акциях. Военные считали, что это поколение "потеряно", поэтому церемониться с ними не стоит. Участие в борьбе за проездной билет и членство в союзе школьников оказывались вполне основанием для смертного приговора, если так можно назвать пытки и убийство без суда и следствия. Приходили ночью или рано утром, в масках, в армейской форме без знаков различий или в спортивных костюмах. Подростков избивали на месте, не давая даже одеться, завязывали глаза и увозили.
Дейвин, еле дыша от накативших эмоций, перевел взгляд, полный отчаяния, на Глюка. Она в ответ усмехнулась и отвернулась к окну.
– Что было дальше, Георгий? – сдавленно спросил граф.
– А дальше все было закономерно, – Белый пожал плечами, разворачивая тезис. – В восемьдесят втором году господам аргентинским офицерам наваляли британцы. По вполне очевидной причине: доблестная армия, расслабившись на войне с безоружными, попыталась протянуть ручонки к чужой земле. У Британии рядом с Аргентиной были территории... Ну как территории – небольшие острова. За них Британия цапалась еще с Испанией, когда Аргентины не было, а были испанские земли – даже не в Америках, а в новых Индиях, как Америки называли до переименования. То есть острова эти – собственность доминиона давно и привычно. Ну и когда бравые вояки решили, что им не слабо отгрызть чужой кусок себе, Британия им быстро объяснила, всего-то за два с половиной месяца, чьи в лесу шишки. Счет убитыми со стороны доминиона оказался меньше раза в три, не считая тысячи пленными, потерянными тоже Аргентиной. В общем, позорище вышло то еще. Хунта обгадилась по полной. Следующей весной после начала позорного цирка на Фолклендах президенту, поставленному генералами, пришлось объявлять отставку и новые выборы. А новый президент, – что характерно, выбранный свободно, – объявил расследование преступлений военной диктатуры, что до него никто не делал, потому что это ворон ворону, как известно, глаз не выклюет. А президент не диктатор, ему можно и по закону жить и править.
– И что по закону? – безжизненным голосом осведомился граф.
Белый, глядя в окно, скучно сказал:
– После смены правительства по поручению президента Рауля Альфонсина создали национальную комиссию по делу о массовом исчезновении людей, которую возглавил не простой рядовой штатский, а известный аргентинский писатель. Сабато. Вроде бы он Эрнесто, но точно не скажу. Расследование шло два года, насчитали тридцать тысяч только доказанно убитых без суда и следствия. По итогам Сабато опубликовал доклад под названием "Никогда больше" – и все затихло. На гребаных двадцать лет. В две тысячи десятом году начались наконец судебные процессы. В июле две тысячи двенадцатого года бывшие правители страны Видела и Биньоне были признаны виновными в организации похищения детей у женщин-политзаключенных. Установили, что по их приказу десятки матерей были насильственно лишены детей. Их потом отдавали в другие семьи, чаще всего офицерские, а матерей убивали. Таких потерянных детей по данным на две тысячи двадцатый год было около пятиста, что ли. Видела и Биньоне в возрасте за восемьдесят годиков получили совокупные сроки соответственно пятьдесят и тридцать лет, но, ясен пень, не досидели. Видела умер в тюрьме в тринадцатом году. Непосредственный организатор "Ночи карандашей", полицейский генерал, имя не упомню, извини, получил свои двадцать пять лет строгого режима еще в восьмидесятые, по свежим следам, но был помилован четыре года спустя и умер от рака в девяностых. Вот и вся история грязной войны.
– Мы для вас этим выглядели, да? – вздохнул Дейвин.
– Примерно этим, да, – откомментировал Перец. – Только, как тебе объяснить... Ну как если бы хунта и монтаньерос, так называлась оппозиция, решили выяснять отношения на чужой территории, репрессируя не своих, а чужое население.
– Чужое? – удивленно переспросил Дейвин.
– Со своими так себя не ведут. Хотя-а-а-а... – Перец почесал бровь, – ну да, Испания, инквизиционные процессы и прочее. Но и там больше доставалось евреям и морискам, старых христиан не трогали, если только в доносе не писали совсем уж явную приверженность ереси. По вашему уровню, извини, развития, это вроде и логично, но все равно отношение видно. Мы стали полем боя ваших политических партий. Алиса была права, говоря, что вам нужны в основном торговые пути, а остальное – так, нечаянный бонус. Хотя и очень полезный.
– Можно подумать, она вам своя, – хмыкнул Дейвин. – Воспитанница сайхов, маг с послужным списком, от которого мне не по себе, гражданка трех миров...
– И что? – резко спросила Глюк.
Дейвин осекся.
– Ты продолжай, продолжай, – добродушно проговорил Валентин. – Уроженка Петербурга, девочка с Васильевского острова, автор Манифеста Убитого Города – кстати, кем убитого, не напомнишь? Нет? Ну ладно, потом вспомнишь. А еще вдова ликвидатора аварии, тоже питерца. По ходу, между ее первым возвращением из-за звезд и вашим, кхм, творческим подходом к хозяйствованию в крае прошло около пятнадцати лет. И что-то за все это время ей не пришла в голову ни одна идея, похожая на то, что за ней числится как за лидером Сопротивления. Ни на какие мысли не наводит, нет?
– Я сам знаю, что кроме нас виноватых в случившемся нет, – мрачно ответил Дейвин. – Но она от этого магессой и всем прочим быть не перестает.
– Ведьмак, остановись, – произнес Валькирыч. – Прекрати говорить и подумай еще раз. Не как сааланец подумай, а как человек дороги.
Граф насторожился:
– Я чего-то не вижу?
– Да, – тяжело уронил сержант клуба. – Ты только что отказал человеку в том, что сам для себя вообще-то считаешь значимым.
– Не понимаю. Или не замечаю, – признался да Айгит.
– Мужик, – с терпеливой нежностью сказала Марго. – Погляди в зеркало. Там ты увидишь человека, который попросил своего сюзерена освободить его от клятвы, чтобы оказаться там и с теми, где и с кем он хочет быть. И этот же самый, сука, человек походя назначает другому человеку принадлежность, родство и образ жизни, прикинь? Самому не смешно, а?
Дейвин почувствовал, как его кожу и грудь начинает жечь.
– Не смешно, – выдавил он, опуская голову. – Стыдно.
– Это хорошо, что стыдно, – не спеша сказал Валентин. – Значит, не совсем дурак.
– Возможно, и так... – вздохнул граф. – Возможно...
– Доказательство проще стакана, – заметил Белый. – Ты тут сидишь, и это твой собственный выбор.
– Почему это доказательство? – спросил Дейвин.
– Потому что тебе на себя не пофиг? – предположил Валькирыч. – И на свою жизнь тоже?
– Есть такие, кому все равно, как жить? – удивился граф.
– До хрена, – заверил Перец. – Взять хоть новообращенных в вашу веру. Ведь все до одного.
– Ты уверен? – прищурился да Айгит.
– Я тебе лично за каждого реально уверовавшего из здешних по бутылке вискаря поставлю. Если такие и найдутся, ты не сопьешься, а я не разорюсь, не то будет количество.
И граф пошел искать. Не то чтобы лишняя бутылка виски была ему уж прямо настолько нужна, но по правилам клуба это был вопрос принципа и способ повысить вес своей точки зрения – предъявить аргументы, заказанные оппонентом в споре. И поиск хорошего ответа бодрил не хуже дуэли.
Пока Дейвин да Айгит искал среди обращенных края истинно уверовавших в Путь, а Алиса с магами – в том числе при его непосредственной, хотя и не слишком активной помощи – делала то, что не подлежало разглашению тогда и осталось секретом по сей день, Димитри да Гридах был занят своими делами. И было их, как обычно, повозка, корзина и горсть. Два новых брачных контракта. Признание отцовства. Имперский протокол усыновления, который для мага раза в три сложнее, чем для смертного. Госсоветы чередой на одну и ту же тему – новый наместник для края. Миссия врачей, работающая в Сагай-ум, охрана для них, продовольствие, химреактивы и все прочее, что нужно не только впихнуть в портал, а для этого как-то вписать в очередь, но и достать оттуда целым, а для этого предварительно упаковать. Биологи, изучающие Кэл-Алар, и все их нужды – опять реактивы, бумага, расходники, тара для образцов, весы и гири, линейки и мягкие метры, лаги, драги, сачки, сетки и Пророк весть что еще. И две личных просьбы государя, причем обе касались непосредственно Полины, а одна еще и сайха, прилипшего к ней, как ракушка к килю корабля. Димитри понимал, что несправедлив, и знал причину несправедливости – постыдную, банальную и непреодолимую для любого сааланца. Он ревновал подругу. Ревновал, прекрасно понимая, что невозможно получить по обязательству то, что дается по выбору, и что на самом деле вопрос, кто из двоих к кому прилип, не так уж очевиден. И если говорить, как на конфиденции, не слишком значим. Значимо было то, что обрадоваться за подругу, как и следовало бы другу, князь не мог. И время от времени, вырывая минуту отдыха между дел, он обращал то к Айдишу, то к Хайшен один и тот же вопрос: «Почему именно он?».
Этот вопрос Димитри даже принес Марине Лейшиной. Она посмотрела на него очень удивленно:
– Ну ты даешь. Они же похожи. Как мы с Афье, а может, даже больше.
Димитри посмотрел за окно, в октябрьское небо, наливающееся предстоящим дождем, и попросил:
– Объясни мне это сходство. Я не вижу.
Лейшина зябко повела плечами, включила кофе-машину, нацедила себе в чашку порцию эспрессо, глотнула, ругнулась на вкус, тоскливо глянула на возвышавшегося над ее столом князя:
– Ты, может, хоть присядешь, чтобы я себе шею не свернула?
Димитри послушно подвинул кресло и устроился напротив Марины через стол.
– Нечего тут объяснять, – сказала она. – Все на виду, все открыто, только почему-то никто не сравнивает. Она для семьи была расходный материал для реализации их ожиданий, потом то же самое на работу принесла. Он был точно тем же для своего Дома, вышло два в одном. Обоих выкинули за несоответствие, а не обнаружив за порогом в слезах, принялись возвращать теми же средствами, какими избавлялись. Оба отморозки без чувства самосохранения. Обоих принуждать себе дороже. Обоим плевать на себя с телевышки, зато за своих подопечных или подзащитных не только кого угодно руками порвут, но и костьми при этом лечь не смутятся. У обоих слово с делом не расходится: сказано – значит, будет и сделано. Невзирая на цену. Оба мастера отжечь в свободное время так, что потом об этом годами передаются легенды и сказания. Не считая того, что это два чертовых эстета, постоянно страдающих от несовершенства мира. Только если Поля пытается поправить дело посредством поиска метода, который сработает в любых руках, то Исиан сначала решает задачу, потом объясняет, что вот то, что он сделал, – это метод и есть. Результаты при этом получаются на удивление одинаковыми: Полины методы может до конца понять только Поля, хотя когда она объясняет, все кажется очень простым. А решение Исиана работает только у него в руках, но если он будет стоять рядом, пока ты делаешь, получится все так же классно, как и у него... И при этом оба уверены, что при желании делать то, что могут они, так же легко – всего лишь вопрос времени, и не очень большого. А, да: что такое мораль, оба слышали очень приблизительно. У них этика. Личная. Собственноручно сделанная под персональные нужды. При этом встреча с общественным мнением для них обоих каждый раз причина очень большой печали, даже если это мнение вдруг почему-то хорошее... Хватит или продолжать?
– Пожалуй, довольно, – задумчиво произнес князь. – И, Марина, если тебе не жаль, сделай чашку этой своей гадости для меня тоже.
Получив свой кофе, он сделал маленький глоток, пробуя напиток, и убедился: Марина варит кофе лучше. Но все-таки она слишком строга к кофе-машине.
– Не такая уж и гадость, – улыбнулся он. – Получается, в других, менее тяжких обстоятельствах у этих двоих не было шансов сойтись?
– Ну почему, – возразила Марина. – Еще же танго. В других обстоятельствах был бы другой формат, и возможно, они не были бы настолько близки, но шансы были. Правда, зная Полю, она бы его так и морозила на дальней орбите. "Я дефектная, он еще сто раз найдет лучше..." – усмехнулась она, передразнивая подругу.
– Это она об Исиане так сказала? – удивился князь.
– Нет, о нем она уже ничего говорить не могла. Он появился, когда ей трепыхаться было уже нечем. Но знаешь... мы, конечно, уже привыкли, что живем то ли в сказке, то ли в фильме фэнтези, конечно. Вот только если из этой истории кто-нибудь решился сделать книгу, самым фантастическим в ней лично я назвала бы то, что к Полиному берегу прибило не очередную хищную тварь, а нормального мужика, причем именно тогда, когда она уже не могла сопротивляться...
– Что же в этом удивительно? – спросил Димитри. – Конечно, на помощь человеку в беде придет тот, кто более чутко относится к любым бедам, не только к своим. Таких людей принято считать хорошими, и не зря: без них в мире было бы куда больше горя.
– Да есть у Поли одна теория... – вздохнула Лейшина. – И знаешь, она столько раз подтверждалась у меня на глазах, что я даже уже и поверила. Согласно этой теории, человек в беде не может привлечь никого, кроме хищника или падальщика. Да, они искренне хотят помочь, но их помощь только надежнее топит. Так что когда в Исанисе к ней начал клеиться Вейен да Шайни, случилось как раз закономерное. А вот то, что Исиан влез в эту историю и оказался не тем, кем показался по истории с Алисой, – вот это и есть фантастика.
– Ты мне сейчас кое-что объяснила, – задумчиво сказал все еще наместник края. – Я в первый свой год здесь думал, что помогать сбегутся со всего мира, включая Индию, стоит только рассказать, что произошло. И никак не мог понять, почему нет реакции ни на письма, ни на звонки, да и личные визиты не имеют эффекта.
– Это общемировая практика, Димитри, – покривилась правозащитница. – Проблемы принято скрывать, а если уж о них объявляют, то только затем, чтобы соседи не выставили счет за брызги, летящие к ним за забор.
– Чернобыль, да? – быстро спросил князь. – Меня уже просветили на этот счет.
– Говоря о техногенных катастрофах – именно Чернобыль, да. И Фукусима, которая в Японии, но по той же схеме. И это только то, что не удалось скрыть.
– Были и другие? – уточнил Димитри. – Оставшиеся тайной?
– Не совсем тайной все-таки, – усмехнулась Марина. – Работа правозащитника состоит и в том, чтобы такие тайны вынимать из-под ковра, куда их замели, и предъявлять людям. Знаешь, люди, какими бы они ни были, все же имеют право принимать решение осознанно...
– Об этом потом, Марина. Расскажи про аварии.
– Тебя утешит, что косячили и до вас, и с такими же последствиями? – Лейшина приподняла бровь.
– Меня как Димитри с Кэл-Алар – не особенно. А вот госсовет империи может и утешить. И тогда им будет проще выбрать мне преемника.
– Ну хорошо, раз кому-то от этого будет проще. Для начала возьму семьдесят восьмой год, когда советский спутник "Космос-954" с ядерной установкой на борту упал в Канаде. И взорвался, вестимо. В связи с редкой населенностью тех мест, пострадавших не было, но компенсацию платить пришлось. Из кошельков населения в том числе. И таки замяли вопрос. Хотя отношения с Америкой и Канадой малость подпортились. На три года запуски этой модели спутников приостановили, а через пять очередной, тысяча четыреста второй спутник серии навернулся с орбиты в воду океана. Тоже без пострадавших. Сразу предупреждаю: киты и дельфины не в счет, Димитри. И люди, на которых несколько лет выпадали радиоактивные дожди, тоже не в счет, по документам аварии не было, и пострадать им было не с чего. Напомню, что рак тогда лечили хуже, чем теперь.
– Я так понимаю, – уточнил князь, – ты решила построить рассказ по нарастающей? Продолжай, пожалуйста.
– Я продолжаю, – кивнула Лейшина, закуривая. – История в Краматорске длилась девять лет. Это около Донецка, теперь территория Украины, тогда она входила в Советский Союз. Горнодобывающий регион, карьеры, шахты... и оборудование. В том числе главный герой истории – радиоизотопный уровнемер, частью которого является капсула с радиоактивным элементом цезием. И вот эту самую капсулу потеряли в конце семидесятых годов в одном гранитном карьере. Потеряли и потеряли, поискали, не нашли, добычу закрывать не стали – пятилетний план, обязательства, все такое. Она нашлась сама, эта капсула, и перед тем как найтись, несколько раз очень толсто намекнула на свое присутствие. В восьмидесятом году в Краматорске был сдан в эксплуатацию жилой дом. Не единственный, конечно, но один из сданных оказался с сюрпризом. Через год в одной из квартир дома все трое жильцов умерли от лейкоза. Это рак крови, Димитри, он часто возникает как последствие облучения. Ну умерли и умерли, печально и загадочно, но не до загадок, надо идти вперед, надо жить дальше. Квартиру передают новой семье – и там опять смерть от лейкоза. Шестнадцатилетний сын хозяев. Врачи разводят руками: скверная наследственность, дурная экология, ничего не поделать. Отец умершего мальчика добивается расследования причин, в том числе требует исследовать дом – и в стенной панели находят источник фона, которым оказывается та самая капсула. Людей временно отселяют, удаляют капсулу, а потом всех тихо-мирно возвращают обратно и вопрос закрывается.
– Облученных лечили? – отрывисто спросил князь.
– Не знаю, – призналась Лейшина. – Слушай дальше, ты же хотел. Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год, бухта Чажма, Японское море. Суть истории очень похожа на то, что случилось на ЛАЭС, но тот реактор был частью подводной лодки, она стояла в доке, и ей решили перезарядить активные зоны. Для этого крышку реактора надо приподнять, но крайне осторожно и штатными средствами, а не чем под руку попадется. И сам реактор шевелить ни в коем случае не следует, а он, напомню, часть корабля, который находится хоть и в доке, но в воде. Но это же Советский Союз! И непобедимый русский характер! Который от сааланского отличается, насколько я поняла за время судебного процесса, только большей долей негативизма и фатализма, а общее у них очень большое. Оно называется "а, обойдется". И хотя никогда не обходится, никто выводов не делает, потому что помнят об этом, только пока лоб болит от встречи с реалиями... Да, так вот, суть событий. "А, обойдется", – говорят ремонтники, берут какое попало оборудование и поднимают крышку реактора. А в это же самое время "а, обойдется" говорит командир катера-торпедолова, добавляет скорости и чешет мимо дока на максимальной возможной, поднимая волну. Подводную лодку качает, крышка реактора поднимается выше допустимого – и не обходится. Но даже отметить этот факт участники процесса не успевают. Взрыв превращает их в пар и небольшое количество пепла в считаные секунды. "А, обойдется", – в свою очередь говорит руководство порта и начинает тушить пожар – с радиоактивными изотопами и прочим – чем попало, без спецсредств и оборудования. На этом месте руководство флота начинает понимать, что кажется не обошлось и делает единственное доступное: отрезает территорию завода и прилегающий к ней поселок от внешнего мира качественным плотным оцеплением. Когда пожар удается ликвидировать, по немногим найденным останкам измеряют уровень заражения, получается девяносто тысяч рентген в час.
– Как был наказан командир катера? – осведомился Димитри.
Лейшина, закурив, махнула рукой.
– История этих мелочей не сохранила. По сравнению с довольно быстрой смертью от лейкоза, постигшей несколько сотен облученных, и списанием кроме погибшей лодки еще и второй, стоявшей в соседнем доке, такими мелочами, как судьба отдельного офицера, никто не интересовался. Что характерно, за пятнадцать лет до того, в семидесятом, подобный же взрыв реактора подводной лодки произошел прямо на заводе во время испытаний. Судьба смены монтажников, двенадцати человек, я думаю, и так понятна, а под облучение попало шестьдесят тысяч человек. Причем это тебе не снимок в кабинете у стоматолога, а шестьдесят тысяч рентген в час. Дальше было именно то, почему такие вещи нельзя замалчивать и следует обнародовать точно так же, как любые репрессии, и даже активнее, потому что они хуже репрессий. В репрессиях гибнут те, кто имел точку зрения или выглядел как человек, оную точку зрения имеющий. Поэтому может показаться, что лояльным и послушным быть безопаснее. Но судьба лояльных и послушных ничуть не краше, что и видно по всем историям с такими авариями.
