Текст книги "У свободы цвет неба (СИ)"

Автор книги: Эгерт Аусиньш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 65 страниц)

   Время пришло, когда лайнер прошел Аяччо. Макс вдруг заметил, что ему трудно вставать и еще труднее есть. Исиан ждал этого с самого отплытия, но надеялся, что его сил хватит на то, чтобы дотащить старика до Буэнос-Айреса живым. Им обоим не было суждено увидеть родину Макса. Когда порт перестал быть виден, Исиан сказал: "Вот теперь время настало". Макс посмотрел на него в упор, приподняв брови, и сайх уточнил:

   – Теперь рассказывать буду я.

   И действительно рассказал все, что успел. В том числе то, чего рассказывать был не должен. О водопадах горных рек Саэхен и драконьих гнездах над ними, о доме Утренней Звезды, о тепле ласкового моря рядом с Домом, о магах и их Домах, о школе и о Драконьем Гнезде, главном университете Саэхен и столице Созвездия. Рассказал и о службе наблюдателей, и о работе спасателей, которой он посвящал свою жизнь, пока не был избран принцем Дома. А днем позже и о своей последней экспедиции в мир, где мужчины танцуют друг с другом на круглом деревянном помосте танец, так похожий на танго, и живым на площадь спускается только один из двоих взошедших на помост. А потом рассказывал о трех своих браках и выросших детях. О Тойе, с которой они половину жизни не могли договориться о том, как они друг к другу относятся. И об их странном союзе, в котором они чаще встречаются в лаборатории или библиотеке, чем в постели или хотя бы за столом. Он рассказывал скупо, без подробностей, щадя самолюбие донора. Его-то жизнь не предполагала такого даже как возможности. Она началась в нищете и пренебрежении, продолжалась в презрении и насмешке и закончилась бы позорной и одинокой смертью, не случись рядом тот, кого в этом мире вообще быть не должно. И в любом случае та, которую Макс любил и которая, как он теперь знал, любила его тоже, не узнала бы об этом, потому что, живя на одной планете, эти двое принадлежали к совершенно разным, не встречающимся друг с другом мирам.

   Самым удивительным для старика было то, что на его жизнь нашелся покупатель, который не желал ему смерти, а наоборот, хотел, чтобы он остался во Вселенной хотя бы как чужое воспоминание. Исиан, выслушав это, только улыбнулся:

   – Нас таких двое, хотя мы и не знакомы с ней. Она тоже будет помнить тебя всегда. Просто ее "всегда" короче, она-то не маг.

   За этими разговорами путь до Мадейры прошел незаметно почти весь, осталась одна ночь, но именно ее старик и не пережил. Кристалл, которым стало его тело, принял океан. А Исиан остался с его любовью, его противоречиями, его странными убеждениями и с танго, незабываемым танцем, которому не было места в Саэхен. Говоря правду, Исиан даже не пытался забыть. Ему снилось, как он танцует с высокой и тонкой золотоглазой блондинкой, совершенно не похожей на Тойю. Раз за разом он просыпался от того, что не понимал, кто он такой, принц дома Утренней Звезды или подонок, отребье чужого мира, которому нет места под родным небом. Но пока во сне его мышцы отзывались эхом на грезы, из сновидений в него прорастало то, чему не было места в его жизни. Его сын, зачатый сразу после возвращения с Ла Мунды, рос, и Исиан видел в нем все больше от человека, который не был ему ни родным, ни даже знакомым. Того самого, чье имя мальчик получил при рождении. Исиан не мог заставить себя выкинуть эту жизнь из головы, как не мог и позволить себе проявить в поведении то, что получил от донора. Но как принц Дома ни ограничивал себя, его тайна все равно проступала в его мальчике все заметнее и заметнее. Тойя долго пыталась смириться, потом боролась, сохраняя знакомого ей Исиана для себя и для Дома. Потом не выдержала, ушла. Исиан остался наедине со своей тайной. Он не мог ни оставить Дом, предоставив ситуации развиваться естественным путем, ни почувствовать себя его частью, как это было до Ла Мунды. А маленький Макс постепенно становился копией предыдущего владельца имени и в мелочах, и в крупном. Когда ушла Тойя и появилась Алиса, Макс в одно движение соединил свою судьбу с судьбой девочки из чужого мира. Так же, как и донор его отца. Но возразить Исиан не мог. Да, вокруг Алисы и Макса клубилось знакомое Исиану напряжение, естественное на Ла Мунде между мужчиной без денег и связей и женщиной, принадлежащей к элите. Но в Саэхен это было по меньшей мере неуместно, да и роли перевернулись: его мальчик был сыном принца, а девочка, приведенная им в дом, – практически никем. Возможно, именно это и спровоцировало ситуацию между Максом, Тессой и Алисой. В том, что в Доме завелась гниль, Исиан видел только свою вину. Но вернуться значило согласиться с произошедшим.

   Пока он говорил, закончился лимонад в его стакане, Лейшина допила свой кофе, они успели рассчитаться, выйти на улицу, дойти до дома Марины, войти в квартиру и устроиться на кухне.

   – Ну хорошо, – сказала Лейшина, прикурив пятую сигарету за время его монолога. – А Полина тут причем?

   – Я же сказал, – откликнулся Исиан, глядя мимо нее на дом через дорогу в окне. – Танго. Пусть не идеальное, но настоящее. То, которое должно быть. Макс сказал мне тогда на борту "Римини", что у меня этого больше не будет, а оно есть. Так что я вернусь в Саалан, к ней, хочешь ты этого или нет. А Димитри я вообще спрашивать не стану. Решать будет она. Если она согласится со мной танцевать, я там останусь, если нет, будет другой разговор.

   Марина оперлась лбом на руку, не положив сигарету в пепельницу, и Исиан услышал, как затрещали, сгорая, несколько волосков, прикоснувшиеся к тлеющему табаку. Потом она подняла на него изучающий взгляд:

   – Слушай... а жену тебе никогда жалко не было?

   – Было, – спокойно и честно сказал Исиан. – Как ты уже знаешь, ей это не понравилось.

   – Да и кому бы понравилось, – хмыкнула Марина. – Когда муж, вернувшись, считай, с курорта, внезапно любит какую-то несуществующую идеальную другую, и не просто любит... Вы все так с донорами рискуете?

   – Да, – коротко кивнул Исиан. – Но это не риск. При действительно серьезном риске донор может умереть, а реципиент – сойти с ума.

   – Ясно... – Марина вздохнула, придавила окурок. – И что, у Алисы с твоим сыном так же, как у тебя?

   – Ну, – горько усмехнулся Исиан, – по крайней мере, они живы и, кажется, все-таки вместе.

   – Да черта с два они вместе, – резко сказала Марина. – Ты же не думаешь, что она с ним сойдется, когда у нее муж в куполе до сих пор?

   – Времени у них предостаточно, – философски ответил сайх. – Это смертным приходится решать все очень быстро, потому что их жизнь коротка, а внелетие позволяет размышлять над вопросами, сколько захочешь, и искать нужный ответ, а не довольствоваться первым полученным. Они еще все успеют. Ну что, Марина Викторовна, теперь я могу получить ответ на свой вопрос?

   – Можете, – ответила Лейшина.

   – Можно на "ты"? – страдальчески скривившись, попросил Исиан.

   – Можно и на "ты", это ничего не изменит, – согласилась Марина. – В общем, она на Ддайг, в ддайгском городе. Сперва аборигены ее украли, а теперь она сама не хочет от них уходить. Ей уже два раза предлагали, она отказывается. Я на следующей неделе еду к ним туда, чтобы с ней поговорить, может, меня она послушает...

   – Вот и отлично, – улыбнулся Исиан. – Едем вместе.

   – Ты в этом настолько уверен? – спросила Марина. – Я сама пассажир, если что. И не факт, что тебе продадут билет на этот экспресс.

   – Предоставь решить это мне самому? – предложил сайх.

   – Как скажешь, – согласилась Лейшина.

   – Тогда, если мы все выяснили, мне, пожалуй, пора? – спросил он светским тоном.

   – Да, – задумчиво кивнула она. – Да, конечно...

   Через час она уже была в «Пентагоне», как теперь определялись бывшие гаражи на Славы. Не то чтобы там больше не было места для хранения техники, было. Но рядом с боксами появился полноформатный ремонтный отсек, а над всем этим царством металла надстроили лофт и что-то типа хостела на тридцать коек, в котором были даже одноместные номера. Лофт служил офисом и чем понадобится. Когда все это хозяйство кто-то из журналистов, милостиво пропущенных в святая святых ради статьи о клубе, попытался обозвать «резиденцией», в ответ едва не последовал отказ в публикации. Тогда удалось прийти к англоязычному компромиссу в виде определения clubhouse, но вопрос встал очень неудобно. Некоторое время помещение определялось как «ставка» – с иронией, но не без гордости, – а потом выяснилось, что таких «ставок» у клуба за время льняных войн в разных местах края образовалось едва не десяток, не считая более мелких вспомогательных точек. И питерская «ставка» стала «главной ставкой», потом «штабом», потом ППД – пунктом постоянной дислокации. Разброс и мешанина версий продолжались, пока Кай, проспект Валькирыча, не вырезал из драного куска железа равносторонний пятиугольник и не приколотил его на стену. Он хотел и звезду в нем намалевать, стилизованную под букву "А", но Валентин запретил. И пункт постоянной дислокации стали звать «Пентагоном».

   Над столом в лофте дым стоял коромыслом, несмотря на настежь открытые окна: курили сразу всемером, мрачно взирая на стол, на котором на первый взгляд ничего не было. Но вываленная Мариной история, героем которой был Исиан Асани, будь она воплощена осязаемо и вещественно, выглядела бы изрядной кучей довольно опасного и токсичного мусора.

   – И вот теперь ему что-то надо от Поли, – мрачно завершила рассказ Лейшина.

   – Мне вот что интересно, – подала голос Марго. – Куда его сыночек девал свой авантюризм, когда работал в этом их Созвездии.

   – Ну как куда? – хмыкнул Перец. – Ясно, что в работу. Авантюризм – это еще и выбор темы, и стиль разработки...

   – То есть Алису от батюшки своего именно Макс-младший и спасал... – задумчиво протянула Глюк. – Красиво заплелось. Интересно, что наместник будет с этим Исианом дальше делать.

   – Мне тоже интересно, – вздохнула Лейшина. – Тем более что возможности у него изрядно подрезаны тщательной натурализацией этого кренделя.

   – Нет, ну реально не подарок же, – вздохнул Валькирыч.

   – Тихий шкодник, ага, – согласился Белый. – Вообще же нереально догадаться о том, что фактор есть... пока он не сыграл. А сыграл он уже дважды и, замечу, оба раза на стороне края.

   – Что ж он тогда по Алисе-то так проехался? – хмыкнула Глюк.

   – Есть парадигмы, – медленно и задумчиво сказал Белый, – в которых "властвовать собою" и "жертвовать собою" вещи равные. И тогда понятно, почему он так заинтересован в натурализации.

   – Как связано, Георгий? – быстро спросила Марина.

   Белый пожал плечами:

   – Если он делал это сам и этого же требовал от своих, немудрено, что приехал он именно в эту конечную точку.

   – Жертвовал он, положим, другими, – заметила Глюк. – Алисой вот, например.

   – Собой тоже, – так же размеренно ответил Белый. – Он сам себе не оставил никакой личной жизни с момента развода. И никакого свободного времени. Он принадлежал этому своему Дому весь без остатка. И выбирал не в соответствии со своими представлениями, а в соответствии с их ожиданиями, чем и распустил их до предела. И посадил себе на шею. И оставил себе только один путь – валить оттуда чем дальше, тем лучше.

   – Это неправильный способ властвовать, – грустно и уверенно сказала Глюк.

   – Ну на мой взгляд, – вздохнула Лейшина, – то, что он сделал, скажу вам – это больше, чем умереть за этих людей. И лучше бы он этого для них не делал.

   – Правда, – улыбнулся Белый. – Только, Мариша, если он это сделал, он не руководитель, он спасатель.

   – Но так ведь и не спасти же никого... – возразила Глюк. – Ответственность у него какая-то болезненная...

   – Ну разумеется, – ответил ей Перец. – А донор его – типичный созависимый. Среди отставных и комиссованных военных во все времена такие были большинством. А Исиану это было красиво, потому что очень ярко и напряженно, вот он и получил себе... что хотел.

   – Любимая его донора, – сказала Глюк, зажмурившись от сложности построения, – тоже ярко и напряженно развлекалась с первым мужем. Знаешь, даже в пересказе МаринВикторовны их заездам по уровню фантазии проиграет половина борделей Европы.

   – Там вообще интересная тема, – усмехнулся Белый. – Монастырское воспитание дает такое на выходе примерно четыре раза из пяти. А пятый раз это же воспитание дает потребность остаться в монастыре навсегда.

   – Но... ведь это просто движение маятника в другую сторону? – спросила Глюк.

   – Угу, – кивнул Валькирыч. – Печальная история. И вся эта яркость из-за понимания кратковременности и обреченности.

   – Это дух танго, – вздохнула Марина. – Танго старой гвардии, было такое явление. Его составляли мелодии и люди начала прошлого века. Мне Поля рассказывала, я запомнить запомнила, а понять не сумела. Тогда, по крайней мере, не сумела. Как она говорила-то? – Лейшина взялась за висок, припоминая. – "Навсегда, пока звучит музыка".

   – Интересно, каким этот Исиан был до той своей вылазки? – вопрос Марго прозвучал в воздух, но Лейшина взялась отвечать.

   – По его словам, он ничего особенного собой не представлял. Нормальный сайхский мальчик, потом молодой мужчина. В меру оптимистичный, в меру ленивый, в меру любопытный, в меру доброжелательный.

   Ответив, Марина было решила, что тема иссякла, но Марго, затушив окурок, задала второй вопрос:

   – Они же бессмертные, как вышло, что такой молодой стал главой Дома?

   – Он сказал, это было уже после того, как он стал спасателем, – Лейшина свела брови, припоминая. – У него еще на предэкзаменационной практике история получилась, когда он вытащил экспедицию из мира, где у них были все шансы погибнуть, причем по ходу дела ему пришлось ввязаться в дуэль и убить человека. С их-то религией и убеждениями. Он рискнул и вернул всех назад живыми. А главы Домов у них выборные. Ему и сказали: "Ты круче, ты и главный".

   – Прямо даже жаль его... – качнула головой Марго.

   – То есть это был попадос сразу, как только он ввязался вытаскивать своих... – заключил Белый.

   – И на всю жизнь, – кивнул Перец. – Пока он не догадался обрушить свою репутацию и бросить этот позорный цирк.

   – И что решаем? – спросил Валентин.

   Перец повернул к нему голову.

   – На нашем месте, старшой, я бы в это не лез. И остальным отсоветую. Что там наместник и Ведьмак к нему имеют, то их дело. Личное. С Полей у него завязка вполне очевидная. И как все взрослые люди, они имеют право вместе заниматься любой блажью, которая им нравится. Мы их в этом даже не обязаны понимать. Я только напомню, что у Витыча блажь была точно та же.

   Последняя фраза Перца была буквально золотой по весу и значению для ядра клуба, куда входили все участники подобных негласных советов. Было их "две дюжины, отнюдь не чертовых", двадцать четыре человека. Это они начинали клуб еще задолго до появления "гостей", и именно им досталось ютиться в четырех боксах, собирать недостающие запчасти по развалам, искать деньги правдами и неправдами и доказывать другим, что они есть и с ними стоит считаться. Сперва их было больше тридцати, но дорога испытывает любого и каждый раз. Да и "гости" оказались вовсе не конфетками. Число продолжающих выдерживать и то, и другое убывало, хоть и не так стремительно, как в боевом крыле, до самого начала льняных войн. Дорога и судьба брали свою дань, выдергивая из клуба по человеку в год. В двадцать втором году ежегодный взнос за клуб выплатил его капитан. К тому времени уже успело сложиться неписаное правило называть гаражи домом, и право на это вновь пришедшим еще надо было суметь доказать. Для остальных, включая Марину, клубное помещение было сперва "ставкой", потом "главной ставкой", потом "ППД" – пунктом постоянной дислокации, потом "Пентагоном". Ритуал формального подтверждения права еще не сложился – да и когда бы, при настолько богатой стрессами жизни, – но вышло так, что из пришедших в клуб уже при Валентине помещение на Славы домом было позволено называть только Алене-Глюку. Была и другая традиция, оставшаяся еще от Витыча, и Валентин ее не просто поддерживал, а даже культивировал и насаждал. Кроме общей клубной жизни, естественной для любого из "рыцарей", кроме работы, бывшей непременным условием членства, "потому что побирушки и халявщики ослабляют команду", у каждого из "рыцарей" было и что-то еще. Кто-то выращивал цветы, кто-то приторговывал травой. Кто-то клеил модели самолетов, кто-то продавал "коньяк", сделанный из спирта с карамелью. Кто-то запойно играл в компьютерные игры, кто-то собирал коллекцию минералов. Валентин был по уши влюблен, потом женился на любимой, но не остыл, потом овдовел, но и это ничего не поменяло. Белый совместил работу и увлечение, он входил в десятку самых известных букинистов города. Валькирыч мечтал сделать кабак для своих, который еще приносил бы и деньги, но пока получались только придорожные шашлычные. Получались, кстати, неплохо: даже во время полугодового перебоя с поставками мяса не закрылась ни одна. Перец, трейдер из очень приличных, был сатанистом. Не из "кладбищенских сатанюков", а настоящим последователем учения Лавея, что для клуба приносило свои приятные бонусы раз в год: свой день рождения Перец отмечал очень широко и щедро. Марго спасала уличных кошек. Успешно. Все ее подобрашки были пролечены, пристроены и благополучны. Даже отморозок Кай имел свой пунктик: вне работы он делал татуировки по собственным эскизам и малевал граффити. У Витыча было танго. В его увлечении, как и в увлечениях и убеждениях остальных, клуб не понимал ровно ничего или понимал чуть больше чем ничего. Но право каждого из "рыцарей" на эту часть жизни клуб охранял свято, побуждая иметь ее и всячески развивать. Это было до такой степени значимо, что сопровождать окончательный уход Глюка из дома отправились впятером только для того, чтобы девушка могла перевезти своих драгоценных фарфоровых фей целыми и невредимыми. После переезда ей сделали застекленную витрину под ее маленький волшебный мир, и витрина стояла даже не в лофте, а за стойкой хостела, рядом со стендом для ключей от комнат. Высказывая свое мнение об Исиане и его интересе к Полине, Перец напомнил именно о праве на странное, которое и делает человека человеком. О праве каждого иметь то ценное и понятное только тебе, что и делает тебя тобой. О праве, за которое клуб будет, если нужно, драться так же, как надеется, что ты будешь драться за ценное и непонятное любого члена клуба. И именно наличие этого "непонятного" у Исиана Асани сделало для них сайха, несмотря на все пятна на его репутации, более человеком, чем Димитри да Гридах и Дейвин да Айгит. Впрочем, у Дейвина по этому критерию шансы еще были: его интерес к фехтованию позволял ему со временем стать, на взгляд клуба, полноценной, твердо опирающейся на жизнь личностью. А для твердой опоры, как считалось у "рыцарей", нужно три точки: работа, дружеский круг и хобби. Дейвин, найдя третье, стал "не безнадежен", Исиан был однозначно определен как "долбанутый, но нормальный", поскольку умел работать, имел увлечение и четко знал, с кем и о чем хочет дружить.

   Марина, услышав это, только вздохнула. "Рыцари" выбрали сторону. Можно было даже не пытаться их просить или убеждать.

   За статью об интернате мне засчитали сразу два предмета: расследования и творческий практикум. Проблем осталось две: профдосье, и с этим было сложнее всего, и менеджмент СМИ. Про последнее я тоже ничего не знала и пошла на поклон к князю, выяснять вопрос на практике посредством описания устройства его пресс-службы. Разумеется, я могла тратить на это только время, свободное от работы в группе, занимающейся куполом. Точнее, пока что его моделью.

   Сентябрь уже совсем наступил, в интернате начались занятия. Девушку, присланную департаментом образования взамен юноши со странными наклонностями, Айдиш с порога попросил принести справку из ПНД, и не просто об отсутствии учета, а прямо сразу с результатами обследования. По поводу чего пояснял как раз через пресс-службу князя, что второго такого опыта детям не надо, да и ему, пожалуй, тоже. И что к специалисту, которого он сам искал и приглашал, подход был бы другим, а теперь – извините, лучше проверить. Злой и уставший Димитри мотался, как соленый заяц, между краем, Исанисом и Дегейной, ключевым сааланским городом на Ддайг. Дейвин пропадал в Питере. Асана появлялась только за новой партией груза и очередными странными контрактниками. А Марина Викторовна потонула в политике. На референдуме край изъявил волю еще раз. Народ переобулся в прыжке и выдал новую версию результата: теперь никто не хотел президента, все хотели правительство, и чтобы у администрации империи была роль визирующего органа. Даже Эгерта носило где-то, где нет связи. Я возилась с рутиной, наблюдала скандалы с интригами и старалась не думать о страшном. Страшным как-то внезапно оказалось все, касающееся моего будущего. И будущего вообще. И это все было совершенно некому принести.

   Я ухитрилась так погрязнуть в рутине и мыслях, что не заметила, как пропустила два урока фехтования с Унриалем. Зато успела кое-что другое. Не то чтобы я делала это намеренно, просто чарр – очень емкий гаджет, а если вместо сети Дома зацепить его за виртуальное облако, чтобы он не очень возмущался, хранилище становится вообще безразмерным, ведь архивирует и разархивирует он в течение секунды. Но у чарра есть функция автопоиска. Он сам вытаскивает на поверхность все, что касается темы, к которой ты обращаешься больше десяти раз в течение небольшого количества времени: по земному счету это три дня, а по Потоку, по-сайхски, вообще ни о чем. А я по своей привычке сохранять любой информационный мусор, связанный с каким-нибудь хоть мало-мальски засвеченным скандалом, пихала в чарр в том числе все, что всплывало о сливах секретов наместника и его команды. А судя по тому, что магический гаджет выплюнул мне на световой экран, этой своей привычке я не изменила даже в почти бессознательном состоянии, только пихала все в облако с телефона, а не напрямую в чарр. И вот теперь, начав разбираться в структуре пресс-службы наместника посредством контекстного поиска, доступного только магическому искусственному интеллекту Созвездия, я обнаружила себя владелицей странных сведений, включавших, между прочим, и архивы внутреннего чата пресс-службы. Просмотрев очень небольшую часть этой несомненно секретной переписки, я икнула и призадумалась. В основном-то информация была общедоступной. Вот только выкладка, подготовленная для наблюдателя внутренним поисковиком чарра, собрала вместе факты, которые, похоже, никто и никогда друг к другу не прикладывал. И сами по себе они даже выглядели прилично. Каждый по отдельности. А вместе картинка получалась настолько мутной, что я, призадумавшись, решила в это не лезть и тем более не обнародовать. Но и так оставить не могла, что-то мешало. Потупив в экран, я собрала все ссылки в один файл и отправила доступ к нему Дейвину да Айгиту. Он ведь заместитель наместника по безопасности? Вот пусть сам и разбирается. А мое дело студенческое, старшим доложить и заткнуться.

   После перекура я написала в "Вестник Приозерья" и попросилась к ним за информацией для курсовой. Мне этот зачет был шкурно нужен до экзамена в Исанисе. Чтобы никто не попытался сказать, что зачеты получены нечестно. Курсовую в итоге я собрала второпях, за четыре дня, сдала со второй попытки с подарком с Рыбного рынка Исаниса и получила зачет к двадцать девятому числу. А второго с утра меня собрали и выпихнули в Исюрмер на экзамен. Ну то есть дали два часа на сборы, отвели в зал Троп и открыли портал.

   У Марины Лейшиной осень не задалась. Приближались выборы, а поездку в Дегейну и в Сагай-ум ей все еще не согласовали. С выборами все тоже было странно. Край президента не хотел. Причем не хотел так упорно и пассивно, угрюмо и сквозь зубы, как может только Северо-Запад. Это было бы неплохо обсудить с наместником, но Димитри то был занят, то отсутствовал. В край стекались политические обозреватели и аналитики.

   Свою делегацию прислала и Польша. И ничего хорошего для Марины это не значило. А значило это еще один раунд переговоров "вживую" с первым мужем о довольно бессмысленных и печальных вещах типа "давай попробуем снова" и "объясни мне, что тебя тут держит". Лучшим вариантом было бы убраться за звезды, свесив на Ленчика и Витю работу хотя бы на время, но для этого был нужен Димитри, которого как раз за звездами и носила нелегкая. Поэтому на звонок из Адмиралтейства с просьбой подойти для решения небольшого вопроса, она отреагировала очень живо и была там уже через полчаса с небольшим. Против всех ожиданий Марины, вызывали ее не на встречу с Димитри, на которую она так надеялась. В приемной Скольяна да Онгая, куда ее привели, сидел Афье да Юаль.

   – Мистрис Марина! – увидев ее, он встал, пошел к ней через всю приемную, взял ладонями за предплечья. – Я так рад тебя видеть!

   – Здравствуй, Афье! – улыбнулась она в ответ. – Я тебе тоже очень рада и мне интересно, что привело тебя сюда.

   – Дела империи, конечно! – засмеялся судья. – У вас же выбирают новый совет и нового главу совета. Я здесь чтобы проследить за сохранением торговых договоров, а то, знаешь, при смене власти всякое бывает.

   – Разве это не обязанность наместника? – удивилась Лейшина.

   Ее совершенно не смутило то, что сааланец бегло и довольно правильно говорит по-русски, а вот назначение в край герцога, входящего в имперский суд как контролирующей инстанции, показалось новостью, как минимум достойной самого пристального внимания.

   – Ну конечно, его обязанность обеспечить это, но не самому же, Марина! Вот он и вызвал меня. Наблюдать и оценивать буду я, а принимать решение – он... – Да Юаль прервался и слегка смущенно посмотрел на собеседницу. – Но Марина, меня подняли с постели и вытащили сюда, даже не дав позавтракать. Скажи, где тут можно поесть?

   – Тебе? – Лейшина скептически посмотрела на герцога. – У меня дома. Пешком отсюда полчаса, зато уж точно не накормят ничем сомнительным ни на мой, ни на твой взгляд.

   Афье да Юаль замер. И некоторое время был безгласен и недвижим в лучших традициях романтической баллады. Потом вдохнул, посмотрел на Марину и ответил:

   – Если ты не пошутила, с радостью приму твое предложение.

   – Тогда пойдем уже кормить тебя завтраком, – резюмировала Лейшина. – Правда, по нашему времени это будет скорее полдник, но неважно.

   И она решительно двинулась к выходу. Афье да Юаль последовал за ней. По дороге он был довольно молчалив и задумчив. Марина списала это на сложное утро и решила отложить разговоры, по крайней мере пока мужик не поест. Трапезу она предложила действительно безупречную с точки зрения сааланской этики: вареники с вишней, ждавшие своего часа в морозилке, были извлечены, сварены, политы сметаной и поданы гостю вместе с кружкой компота из шиповника и фиников.

   – Тебя уже поселили? – спросила она, забирая пустую тарелку.

   – Нет, я успел только встретиться с донором. Хороший мальчик. Он из полиции, зовут Богдан.

   – Это было важнее, чем дать тебе собраться? – уточнила Лейшина. – Насколько я вижу, ты без багажа.

   Да Юаль закрыл руками лицо.

   – Еще и доспать не дали, – мрачно кивнула Марина. – Ясно с тобой все. С жильем ваши, думаю, еще не завтра разберутся, останешься пока у меня. Постелю тебе в кабинете, но подожди ложиться, лучше дотерпеть до вечера. Пока, если у тебя нет совсем срочных дел, можем попробовать наведаться в вещевые ряды, там еще не закрыто. Но если тебе неудобно, то сейчас закажем через "Ключик от кладовой". Зубную щетку, полотенце и прочее я тебе, допустим, и из запаса дам, но белье и прочее...

   Она пожала плечами, не задумываясь о том, что собеседник ее не видит. Находясь в раздумьях о причинах спешки, в которой мужика выдернули из дома, еле дав глаза продрать, и запихали в чужой мир, не дав с собой ни бутерброда, ни сменного белья, она вымыла тарелку и кружку, протерла руки и обернулась к гостю.

   – Ты там не заснул?

   Афье да Юаль не спал. Он молча смотрел на нее так, как никто и никогда не смотрел. Ни один мужчина в ее взрослой жизни, ни один юноша в ее студенчестве, ни один мальчик в школе.

   – Марина, – сказал он решительно. – Я понимаю, ты можешь не знать, что для меня значит все, что ты мне сегодня предложила и что ты для меня сделала. Но попробовать я должен. Ты предложила мне свой очаг, ты своими руками приготовила мне еду, и ты трижды сказала, что готова обо мне заботиться. Марина, я готов о тебе заботиться в ответ хоть всю жизнь, если захочешь. Ты согласна принять это?

   Лейшина подошла к столу на неверных ногах и присела на табурет, проигнорировав свое кресло.

   – Я не поняла, – произнесла она задумчиво, – это ты меня в любовницы позвал или прямо сразу замуж?

   Герцог да Юаль выпрямился.

   – Разумеется, я предлагаю брак. После сегодняшнего позвать тебя всего лишь в постель было бы непростительной глупостью.

   Марина поставила локти на стол, соединила сжатые кулаки и оперлась на них подбородком. Вид сааланца ничуть не намекал на то, что он мог пошутить или это был такой способ сказать ничего не значащий комплимент. Марина уже знала, как Афье шутит и как ведет себя на светских приемах – сейчас она видела совсем не то. Он был серьезен, как топор в полете, и настолько же целенаправлен. Позже Лейшина и сама не могла точно сказать, что именно подтолкнуло ее к решению. Может быть, нежелание объясняться с первым мужем леденящий душу раз, может быть, опасение ранить чувства мужчины, так напряженно ждущего ответа, может быть, авантюризм и легкомыслие, в которых она так часто упрекала подругу. Но она смерила Афье да Юаля взглядом от макушки до пояса, глянула ему в глаза и сказала:

   – А давай. Только быстро, пока я храбрая.

   – Хорошо, – кивнул он. – Будет быстро. Прямо завтра.

   – Тогда сейчас надо все-таки сходить в вещевые ряды, – деловито сказала Марина. – А то завтра обещали плюс тридцать. Тридцать вряд ли, но и двадцать шесть здесь в это время года – тот еще подарок. Ты пока не знаешь, что это тут такое, но поверь, что если не переоденешься в наше, проклянешь все на свете.

   После вещевых рядов они зашли за телефоном и ноутбуком для да Юаля, потом вернулись к Марине, и Афье лег спать, поскольку короткий день вместил слишком много событий даже для головы внелетнего мага. А Марина позвонила Ленчику и предупредила, чтобы завтра ее не ждали и ничему не удивлялись, забросила купленное в стиралку, глянула в зеркало, скептически хмыкнула, пожала плечами и пошла просматривать новостные ленты на ночь.